13

Когда на улицах Акапулько впервые появилась отрубленная голова, весь город был в ужасе. Та голова принадлежала двадцатидвухлетнему парню, и у нее были черные кудрявые волосы, выбритые над ушами и длинные на макушке. В правом ухе сверкало золотое колечко. Веки опухли, между губ торчал язык. Ее оставили на крыше телефонной будки у входа в «Пиццу Хат» возле фонтана Дианы Касадоры. В рот ей вставили свернутую, как сигарета, записку: «Me gusta hablar». Я люблю говорить.

Женщина, которая обнаружила эту голову, возвращалась домой с ночной смены в больнице «Дель-Пасифико»; она работала медсестрой и привыкла не пугаться при виде крови. Но в тот день, едва утреннее солнце подсветило тротуары Акапулько, голова отбросила причудливую, бестелесную тень к ногам медсестры, и та закричала, уронила сумочку, пробежала, не оглядываясь, три квартала и только потом достала из кармана мобильный и позвонила в полицию. Приехали полицейские; повсюду роились журналисты. Люди, чей путь на работу или учебу пролегал поблизости, приходили в ужас. У всех находилось время, чтобы встать на колени, перекреститься и вознести молитвы за неизвестную душу, которая когда-то обитала в этой голове. Тогда она была большой новостью.

А потом появилась вторая.

К тому моменту, как счет дошел до десяти, по городу начало расползаться постыдное безразличие, порожденное инстинктом самосохранения. Всякий раз, когда поступал звонок о том, что на пляже, или на главной площади, или у девятой лунки на поле для гольфа нашли очередную голову, оператор порой даже позволял себе шутить:

– Берите короткую клюшку. Эта лунка – простейший пар-3.

Тогда Себастьян был первым, кто понял, что к чему: город стремительно падал в кровавую утробу нарковойны. Пока другие журналисты отказывались видеть, что мир вокруг рушится, Себастьян кричал в своих заголовках:

И самый драматичный, сочиненный после особенно ужасных выходных, во время которых убили двух журналистов, городского депутата, трех владельцев магазинов, двух водителей автобусов, священника, бухгалтера и ребенка, чьи ноги были покрыты влажным океанским песком, а руки сжимали намасленный кукурузный початок; простая констатация факта большими буквами:

В тот понедельник Лидия читала смелый репортаж мужа о последних убийствах, сидя за кассой в своем магазине, а тем временем у нее в чашке остывал нетронутый чай. Тем утром ей было особенно трудно расставаться с Лукой у ворот его школы. На подходе она неистово сжимала в своей руке его маленькую ручку и растирала большим пальцем его костяшки. Мальчик делал вид, будто ничего не замечает, но размахивал своим контейнером с едой чуть сильнее, чем обычно. Поцеловав сына у ворот, Лидия заметила на его нижней губе засохшую зубную пасту. Она послюнявила себе большой палец и вытерла пятно, хотя Лука возмущался и говорил, это asqueroso – отвратительно. Может, он был прав. Но все же он поцеловал ее в ответ своими влажными, мягкими губами, и впервые в жизни Лидия не стала украдкой вытирать со щеки мокрый след. Впервые в жизни она не развернулась и не поспешила прочь, как только Лука промчался мимо директора во внутренний двор. Она провожала сына взглядом, прислонив ладонь к бетонной стене. И не отводила глаз, пока его зеленая с белым форма не потонула в море таких же бело-зеленых пятен.

Перемена произошла внезапно, рывком. В воскресенье Лидия ложилась спать в том же самом городе, где когда-то родилась и выросла, где провела всю свою жизнь, если не считать нескольких лет учебы в Мехико. В ее снах с океана по-прежнему тянуло прохладным ветерком, повсюду переливались сочные яркие краски, в воздухе витали мелодии и запахи, знакомые с детства, а томные покачивания бедер все так же определяли ритм жизни этого города, который Лидия изучила вдоль и поперек. Конечно, теперь было больше насилия, и к горлу подкатывала незнакомая прежде тревога. Конечно, город переживал вспышку криминальной активности. Но пока не наступило то утро, правда казалась надежно скрытой под обманчивой пеленой неприкосновенности, которой был всегда окутан Акапулько. Но заголовок Себастьяна содрал защитную шкурку прочь. Неожиданно всем горожанам пришлось взглянуть правде в глаза. Они не могли больше притворяться. «Акапулько гибнет». Несколько минут Лидия ненавидела мужа за этот заголовок. Ненавидела его редактора.

– Звучит чересчур мелодраматично, не находишь? – с вызовом сказала она, когда муж зашел за ней в книжный магазин, чтобы отвести на ланч.

Она перевернула табличку стороной «Закрыто», вышла с Себастьяном на улицу и заперла за собой дверь. Тот нахмурился:

– А мне кажется, звучит недостаточно мелодраматично. Мне кажется, в мире не существует слов, которые могли бы адекватно отразить весь ужас происходящего.

Он запустил руки в карманы и, шагая рядом, внимательно посмотрел на жену. Потом осторожно заговорил, предпринимая немало усилий, чтобы смягчить обвинительный тон. Но он никуда не исчезал.

– Ты не согласна? Что вся эта ситуация бесчеловечна до неописуемости? – В его голосе слышалось легкое, завуалированное чувство собственного превосходства.

– Конечно, я согласна, Себастьян. Это какое-то безумие. – Лидия бросила в сумку ключи, стараясь не встречаться с ним взглядом. – Но «Акапулько гибнет»? Как «Рим в огне»? Правда? Ну, посмотри вокруг. Обычный день, отличная погода. Вон и туристы гуляют.

Лидия кивнула в сторону кафе: на веранде в тени навеса сидела группа шумных estadounidenses. На столе перед ними стояло несколько пустых графинов из-под вина.

– Давай тоже такой закажем, – сказал Себастьян.

И хотя еще даже не наступил полдень, Лидия согласилась, так что ланч они в основном не ели, а пили. Сидя напротив, она сверлила мужа глазами, но так и не сказала того, что хотела сказать: что надо быть идиотом, чтобы писать такое, что он превращает себя в ходячую мишень, что она не хочет иметь ничего общего с его крестовым походом во имя правды и надеется, что он доволен своим разоблачением и что оно того стоило. Она не сказала: «Ты же отец» или «Ты же муж». Но Себастьян и так все видел в ее взгляде. И он не стал в ответ упрекать ее в недостатке храбрости. Не стал сердиться на ее негодование и сыпать соль на раны. Он знал, что эта бдительность – не изъян ее натуры. Он молча взял Лидию за руку и принялся изучать меню.

– Я, наверное, возьму суп, – сказал он.

Все это случилось за полтора года до того, как она познакомилась с Хавьером. Но теперь, лежа рядом со спящим Лукой на койке в женской спальне «Каса дель Мигранте» в Уэуэтоке, Лидия задумалась: имел ли Хавьер какое-то отношение к тем первым головам? Может, он их видел или сам отдал приказ? Может, он взмахнул лезвием, которое отделило одну из голов от тела? «Ну, разумеется, да, – сказала она себе. – Разумеется, он имел к ним самое прямое отношение». То, что когда-то казалось непостижимым, теперь было до боли очевидным. Por Dios, насколько иначе повернулась бы ее жизнь, если бы только она сумела принять эту правду раньше?

Как-то раз, примерно год назад, к Лидии в магазин пришел покупатель: у него были взъерошенные волосы, а щеки раскраснелись от ветра. Плечи его то и дело нервно подрагивали. Он был взволнован и заговорил с Лидией скороговоркой. В нескольких кварталах от ее магазина открыли огонь. Какие-то мужчины подъехали на мотоцикле и двенадцать раз выстрелили в голову местному журналисту. Мертвое тело по-прежнему лежало на улице.

– Кто он? Кто это был?

– Не знаю. Какой-то репортер.

Лидия сорвалась с места. На ходу она схватила свой мобильник и выбежала из магазина, оставив покупателя одного, так и не пробив его покупки. На бегу она набрала номер Себастьяна. Автоответчик. Запаниковав, Лидия закричала. В пустоту. Добравшись до угла, она вдруг поняла, что не знает, в какую сторону бежать. Где стреляли? Она принялась наворачивать круги. Щелкнула на кнопку «Перезвонить». Снова автоответчик. В дверях других магазинов стояли продавцы.

– Где это было? – спросила она у владельца обувного и в третий раз нажала кнопку «Перезвонить».

Автоответчик. Владелец обувного указал ей путь, и Лидия опять побежала. Она завернула, потом еще раз и все это время жала на кнопку. На ходу она спрашивала дорогу, люди показывали пальцами, и она продолжала свой путь, и снова жала «Перезвонить», и бежала, бежала, бежала, а потом остановилась на улице, где одна за другой парковались полицейские машины и толпа зевак стояла, скучившись, вокруг мертвого тела. Лидия остановилась, потому что не хотела подходить ближе. Не хотела видеть своего мужа, испустившего последний вздох. Холодным пальцем она нажала кнопку «Перезвонить» еще три раза. Автоответчик. Приближаясь, она заплакала, ветер забрасывал пряди волос на лицо, и они мокли от слез. Вцепившись обеими руками в мобильный телефон, она выставила его впереди себя. На ватных ногах Лидия ступила на двойную сплошную линию – так, словно это был трап корабля.

И оказалось, что это не он. На асфальте было столько крови, что поначалу трудно было определить, но через несколько мгновений картина стала совершенно ясной: нет, это не его ботинки. И волосы другой длины, и ноги не такие полные. Боже, какое облегчение. Это не он. Теперь Лидия плакала навзрыд. Это был не он. Какая-то незнакомка забрала ее в свои большие, рыхлые объятья и прижала к груди. От нее пахло тальком; Лидия не сопротивлялась этому порыву сочувствия и не пыталась объяснить женщине, что к убитому она не имеет никакого отношения. В конце концов, это было не совсем правдой. Поэтому Лидия давала себя успокаивать, слушала слова утешения и приняла бумажный платок, который незнакомка достала из кармана. А потом все кончилось. Для Лидии. В тот день подошла очередь другой вдовы. Освободившись наконец из объятий незнакомки, она побрела прочь; всю дорогу до книжного магазина ее колотило и трясло от неожиданного выплеска адреналина. По возвращении Лидия обнаружила, что покупатель оставил возле кассы деньги за свою покупку плюс еще немного сверху.

Она продолжала бояться, что когда-нибудь настанет черед Себастьяна. Она боялась этого так долго, что не успела перестроиться: черед Себастьяна уже настал, и вместе с ним ушла и вся ее семья. Это действительно случилось, и многолетняя тревога не смогла этого предотвратить. Погиб не только ее муж, но и мама, и Йеми, и ее прекрасные дети. Никто из них не соглашался выйти замуж за Себастьяна и не принимал риски, связанные с его работой. Свое согласие дала только Лидия, но расплачиваться за этот выбор пришлось всей ее семье. Страхи прошлого и ужасы настоящего настолько перемешались в ее голове, что теперь напоминали кусочки из разных головоломок, вовсе не подходящих друг другу.

Может, она просто еще не готова. Лидия знала о стадиях принятия горя и в тот момент переживала отрицание. Не в силах смириться, она пыталась оживить в памяти лицо Себастьяна, тот ланч в кафе за маленьким столиком, мальчишескую осанку, появившуюся после первого бокала вина. Они смеялись, и Себастьян многозначительно поглядывал на ее грудь, поглаживал под столом ее бедро, спрашивал, не хочет ли она пораньше вернуться в магазин, чтобы вместе «провести инвентаризацию». Но в жарком, влажном воспоминании, которое следовало затем, Лидия не смогла вызвать лицо Себастьяна. Необратимое отсутствие мужа ощущалось как темный, всепоглощающий ужас.

Открыв глаза, Лидия удивилась тому, как высоко стоит солнце, и несколько мгновений не могла понять, где находится. Лука уже не спал и смотрел на нее ясным взглядом своих черных глаз, обрамленных липкими от сна ресницами. Чувствовался запах горячей еды, в отдалении слышалось бряцанье вилок о посуду.

– Пойдем перекусим, – сказала Лидия.

Она села, но потом склонилась и дотронулась губами до теплой щеки сына. Это давало такое утешение, что несколько мгновений она просто лежала, чувствуя под пальцами его нежную кожу.

Неожиданно Лука подскочил и ощупал голову, чтобы убедиться в том, что он и так уже знал: папиной бейсболки там не было. Теперь мальчик не снимал ее даже на ночь, а когда приходилось принимать душ, отдавал кепку Мами. Ей запрещалось выпускать ее из рук. И надевать тоже – потому что ткань должна была сохранять точно такой же запах: смешанный запах Луки и Папи, который, к удовольствию мальчика, со временем не улетучивался, а становился только острее. Может, от них с Папи пахло одинаково, так что Лука мог еще больше укрепить этот запах. Крайне важно было не подмешать ненароком новых составляющих, чтобы не нарушить чистоту аромата. Должно быть, бейсболка упала у него с головы прошлым вечером, когда он спал или бегал туда-сюда в туалет.

– Не волнуйся, mijo, – сказала Лидия, садясь в постели следом за сыном.

Она сразу догадалась, что именно ищет Лука. В ту же секунду мальчик выскочил из теплого гнездышка на нижней койке и взобрался на верхнюю, чтобы хорошенько там все обыскать. Пока он рылся под простынями, каркас кровати натужно скрипел. Наконец сверху раздался вздох облегчения, и в победном жесте Лука свесил на вытянутой руке красную бейсболку.

В лагере было очень много jóvenes – подростков, но всего несколько детей помладше, и за завтраком все они сидели вместе, за круглым столом в центре главного зала. Увидев на пороге Луку, одна маленькая девочка подбежала к нему и увела за локоть к свободному месту. Лидия собрала завтрак – одну тарелку для сына, одну для себя – и села за соседний столик, рядом с двумя другими женщинами. Их звали Нели и Хулия – обе чуть старше двадцати, обе из Гватемалы. Нели была коренастая и полненькая, с кудрявыми волосами, Хулия – стройная, темнокожая, с миндалевидными глазами. Когда они представились, Лидия кивнула и вежливо улыбнулась, но не стала поддерживать разговор, страшась собственного голоса, страшась выдать себя каким-нибудь непредвиденным образом: акцентом, оборотом речи, машинальным жестом. Она не прикасалась к золотым колечкам на груди. Нели и Хулия заметили ее осторожность и сразу все поняли. И не стали на нее давить. Опустив взгляд в тарелку, Лидия прикрыла на мгновение глаза и перекрестилась. Женщины продолжали свою беседу.

– Она что же, даже не собиралась никому рассказывать? – спросила Нели. – Дай Бог ей здоровья.

– Она сказала, что не хотела поднимать шум. Повезло, конечно, что в тот момент я как раз оказалась в коридоре, – ответила Хулия. – Я видела все своими глазами! Видела, что он с ней делал. Я его прогнала и сразу побежала к падре.

– А он что?

Нели хотелось знать все подробности. Ела она неторопливо: осторожно рвала свою тортилью на маленькие кусочки, которые затем по одному отправляла в рот.

– Ой, падре – молодец, он тут же погнал этого бандита с койки. Отправил его с вещами на выход.

– Ну и ну, а я все проспала! – Судя по всему, Нели расстроилась. – Я слышала, он едва не устроил драку.

В дальнем углу зала, уставив глаза в тарелку, сидела главная участница скандала: шестнадцатилетняя девочка из Сан-Сальвадора. Ее плечи опустились так низко, что казалось, будто тело пытается само себя проглотить. Лидия тщательно пережевывала еду, хотя мягкий омлет того не требовал. Но ей хотелось чем-то занять свой рот. К их столику подошла еще одна девушка и указала на свободное место рядом с Лидией. Нели махнула рукой, давая понять, что место не занято; девушка поставила свою тарелку и отодвинула стул. На ней была розовая юбка и шлепанцы, а в волосах, заплетенных в две косички, пестрела разноцветная лента. Уже по ее одежде было многое понятно, но тяжелый акцент не оставлял никаких сомнений: девушка была туземкой. Пока она усаживалась на свое место, Нели и Хулия украдкой переглядывались. Улыбнувшись, девушка представилась – звали ее Ишчель, – но ее соседки не прервали своего разговора и едва заметно отстранились от нее. В прошлой жизни Лидия непременно попыталась бы компенсировать подобную грубость улыбкой и добрым словом. Может, даже сделала бы провинившимся замечание. Лидия видела: эти гватемалки выказали пренебрежение под влиянием предрассудков, потому что девушка была индиа – представительница коренного народа. Но хоть Лидия вполне справедливо возмутилась, излишняя любезность могла бы поставить ее под удар. Поэтому она продолжала смотреть в тарелку, молча набивая свою тортилью омлетом.

– Вчера вечером после ужина я видела их вместе, – сказала Хулия. – Я заметила, как он на нее смотрел, и решила, что они, наверное, пара. Но после того, что случилось позже, стало очевидно, что заинтересован только он.

– А она пыталась от него отбиться? – спросила Нели, отправив в рот кусочек белой тортильи.

– Хуже того, она попыталась, но потом, похоже, сдалась. – Хулия печально покачала головой, но в ее голосе звучала злоба. – Словно знала, что если уж он решил, то она ничего поделать с этим не сможет. Qué chingadera.

– Их надо кастрировать, всех и каждого, – подытожила Нели, тряхнув черными кудрями.

Хулия бросила взгляд на юную девушку, сидевшую в другом конце зала.

– И ведь такая красивая, – заметила она. – Поездка у нее будет не из легких.

Нели кивнула:

– Да уж. Придется часто использовать куэрпоматико.

– Что использовать? – спросила Ишчель.

– Куэрпоматико, – повторила Нели.

Ишчель покачала головой. Конечно, она говорила с акцентом, но знала испанский прекрасно и все же этого слова никогда прежде не слышала. Может, это сленг? Или гватемалки его придумали? Лидия такого слова тоже не знала.

– Ты не знаешь, что это такое? – спросила Хулия.

Ишчель снова покачала головой. Лидия слушала разговор, глядя на Луку, сидевшего за соседним столиком.

– А я думала, все гватемалки знают, – сказала Нели, бросив на тарелку последний кусочек размякшей тортильи.

– И сальвадорки, и гондураски. – Хулия отодвинула в сторону свою тарелку и, опершись на локти, прильнула к центру стола. – Это значит, что твое тело как банкомат.

Лидия попыталась сглотнуть, но пережеванные омлет и тортилья превратились у нее во рту в плотный комок. На ее вилке лежал рис, на одном из зубчиков торчал хрустящий кружок жареного банана. Вилка зависла над столом.

– Так расплачиваются, чтобы добраться до севера, – сказала Нели.

Прошло несколько мучительных секунд, но потом Ишчель вновь обрела голос и подобрала знакомое испанское слово. La violación.

– Изнасилование? Это плата?

Обе женщины взглянули на нее с непониманием. Они не могли поверить, что для кого-то это еще было новостью. Она что, все это время прожила в глухом лесу?

– Мамочки, да как же ты сюда угодила? – спросила Нели, а потом снова сосредоточила внимание на еде.

Ишчель ничего не ответила. Тогда Хулия наклонилась к ней и тихо произнесла:

– Я уже заплатила дважды.

Это признание, обращенное к девушке, от которой Хулия только что воротила нос, прозвучало настолько неожиданно, что Лидия, сама того не желая, издала какой-то гортанный звук. Звук страдания. Все три женщины обратили взгляды на Лидию; отпив из стакана фруктового пунша, та положила по-прежнему полную вилку на край тарелки.

– А что насчет тебя? – Хулия вновь повернулась к Нели. – Ты уже платила?

– Пока нет, – угрюмо ответила та.

– А ты?

Все выжидательно смотрели на Лидию.

Та покачала головой.

К столику, за которым сидел Лука с другими детьми, подошла улыбающаяся девушка.

– Кто хочет посмотреть кукольное представление? – спросила она.

Маленькая девочка рядом с Лукой подскочила со стула, вскинув руки.

– Я! Я! – закричала она.

– Замечательно! Нам нужно много помощников!

– Говорят, он был sicario.

Услышав это, Лидия вновь обратилась к собственному столу.

– Что? – неожиданно для себя самой спросила она.

– Так говорят. – Хулия пожала плечами. – В следующий раз им стоит подумать головой, прежде чем пускать сюда наркодилера.

– Но он сказал падре, что завязал, – вступилась Нели. – Сказал, что в картель его завербовали, когда он был еще ребенком, и что у него не было выбора. Знаешь ведь, как это бывает. Он этим был сыт по горло, и решил поехать на север.

– А какой картель? – спросила Ишчель, потому что, как и многие другие, в силу личных обстоятельств боялась одного определенного картеля больше, чем остальных.

– Да какая разница? – ответила Нели. – Все они одинаковые. Животные, animales.

– Неправда, – настаивала Хулия. – Некоторые намного хуже других.

Нели состроила недоверчивую гримасу, но спорить не стала.

– Вот, например, «Лос-Хардинерос», – продолжала Хулия. – Я слышала, они пожертвовали деньги, чтобы построить в Акапулько новую больницу для раковых больных.

Лидия резко втянула носом воздух, а Нели лишь пренебрежительно отмахнулась.

– Так они подкупают людей, – отрезала она. – Обыкновенная пропаганда.

– Возможно, в данном случае их мотивы не так уж и важны, – заметила Хулия. Она подалась вперед, замкнув собой плотное кольцо из четырех женщин, и перешла на шепот, назвав картель, который нельзя называть: – В «Лос-Сетас» скармливают людям их собственные части тела. «Лос-Сетас» подвешивает младенцев на мостах.

Лидия прикрыла рот рукой. Ее пальцы похолодели и одеревенели; сидевшая рядом Ишчель перекрестилась. Теперь Лидия должна задать вопрос, но беспечным, безразличным тоном.

– Так тот парень, которого выгнали прошлой ночью, – из какого картеля он был?

Хулия пожала плечами:

– Не знаю. Но если он действительно хочет покончить со старым, ему надо бежать. Далеко и побыстрее, да? Таких ребят так просто не отпускают.

Лидия отставила тарелку в сторону. «Далеко и побыстрее», – повторила про себя она. Некоторые вещи предельно просты.