Едва за нами захлопнулись деревянные ворота бегинажа, ветер набросился на нас, словно только этого и ждал — сырой ветер, прилетевший через болота прямо с моря. Но мы говорили друг другу — станет теплее, когда доберёмся до леса, под укрытие кустарника. Другие бегинки неспешно шли по тропинке впереди, смеясь и болтая. Они не смеялись бы, если бы знали, что случилось со мной в лесу в праздник Майского дня. Похоже, сейчас, при свете дня, они уже забыли о кострах Белтейна. Они напоминали кучку маленьких детей — когда Настоятельница Марта сказала, что беспокоиться не о чем, они ей полностью поверили. Они легковерны настолько, что принимают все её слова. Они не видят её насквозь, как я. Но я заметила, что Пега ещё беспокоится из-за костров, хоть и говорит, что волноваться не о чем.

Мы с Пегой просунули палки в верёвочные ручки пустых кадок и взвалили их на плечи. Она шагала впереди по грязной дорожке, так что передо мной покачивался широкий, как у быка, зад. Мы с маленькой Кэтрин жалко плелись за ней, делая по два шага на каждый шаг Пеги. Деревянные шесты сильно давили мне на плечи. Пега — самая высокая женщина, какую я когда-либо видела. Привратница Марта говорит, деревенские прозвали её «Великаншей из Улевика».

Поскольку я намного ниже, весь вес нагруженных шестов приходится на меня, но я не собиралась доставлять ей удовольствие и просить идти помедленнее. Она будет дразнить меня этим весь остаток дня. После множества копыт и колёс, проехавших по на ярмарку, дорога совсем раскисла. Я несколько раз споткнулась и старалась делать маленькие шаги, но Пега явно не боялась упасть. Никто и ничто не могло сбить её с ног, если она сама не позволит, а в юности она это делала так часто, что заслужила репутацию самой доступной женщины в деревне, по крайней мере, так говорила злая старая сплетница, Привратница Марта.

Мы добрались до рощи последними. Другие бегинки уже рассеялись среди деревьев, расчищали заросли вокруг стволов. Почки начинали распускаться, ветки берёз дрожали в ярко-зелёном одеянии. Дети и некоторые из женщин с хихиканьем и визгом играли в догонялки, бегая друг за другом, как будто и у них внутри тоже играл живительный сок.

Пега улыбнулась.

— Лучше начать, потом мы все можем к ним присоединиться. Двигай задницей, девочка, — крикнула она Кэтрин, — давай, сверли эти дырки.

Бедная малышка Кэтрин едва успела догнать нас, но послушно подбежала к ближайшему дереву и тщетно попыталась воткнуть бурав в кору. Она никогда не понимала, что Пега ее дразнит.

Пега ухмыльнулась и локтем оттолкнула её в сторону.

— С дороги, девчонка, с такой скоростью мы тут до праздника урожая провозимся. Если бы моя мамаша произвела на свет хилое создание вроде тебя — сразу утопила бы.

Пега откинула в сторону и подвернула свой серый плащ. Из-под её ремня что-то выпало. Я подняла — это оказалась рябиновая ветка, обвитая побегом жимолости.

— Настоятельница Марта разозлится, если узнает, что ты это носила.

Наша вечно недовольная настоятельница категорически запретила в дни Белтейна носить амулеты от ведьм и злых духов.

— Ага, но чего Настоятельница Марта не знает, то ей и не повредит. — Пега подмигнула, взяла веточку и сунула в свою кожаную торбу. — Небольшая дополнительная защита никогда не помешает, а я чувствую, нам понадобится любая, какую сможем получить.

— Это из-за костров прошлой ночью? Привратница Марта говорила, они означают для нас беду для нас.

Значит, я не ошиблась — Настоятельница Марта, как обычно, не знала, о чём говорит.

— Кому-то эти костры принесли беду. Это точно было предупреждение. — Пега бросила Кэтрин бурав и взяла огромной рукой тростниковую трубку, чтобы вставить в дыру. — В деревне что-то затевается, а если деревенским станет не по себе, мы первые, на кого они набросятся. Они к любым чужакам относятся с подозрением, так всегда было. Не спорю, у них хватало ума брать деньги бегинок, пока строился бегинаж, да и кто их за это осудит, вы же платили за работу втрое больше, чем д'Акастер. Но это только сделало их более подозрительными. Они не понимают, как это — дом женщин, не монашек и не шлюх. И хотя мужчин на нашем пороге не было с тех пор, как закончили строительство, это им не мешает сплетничать. Чего они не знают, то придумают, не сомневайся. Кто-то должен предупредить Настоятельницу Марту.

— Не жди этого от меня, — сказала я Пеге. — Ты отлично знаешь, меня никто не слушает. Да и всё равно, Настоятельницу Марту никто не разубедит, это ты тоже знаешь. Сказать ей «нет» - все равно что бросить перчатку в лицо. С первого же дня Поместье пытается избавиться от нас, а она и ухом не ведёт.

Пега нащупала в своей торбе кусок воска и стала слишком энергично его разминать.

— Может, бегинаж и не подчиняется законам Поместья, но в этих краях есть люди, живущие по собственным правилам, и для них нет никаких ограничений. Никто с ними не связывается. А кто посмеет — проживёт лишь столько, чтобы успеть пожалеть об этом.

— Но если они нарушают закон... — сказала я.

Пега нетерпеливо покачала головой.

— Если бы ты родилась в этих краях — знала бы, что здесь есть другие силы, слишком могущественные, чтобы подчиняться, по крайней мере, не закону или церкви. Этим древним силам поклонялись на холме, где стоит церковь святого Михаила, задолго до того, как её построили. И эти силы могущественнее, чем д'Акастер или даже сам король. Ничто и никто не может сопротивляться им, даже Настоятельница Марта.

— Но теперь на этом месте стоит церковь, и никто больше не поклоняется по старым обрядам. Уже много веков это христианская земля.

— Для некоторых — нет. Не для Мастеров Совы.

Пега обернула размягчённый воск вокруг тростинки, чтобы та держалась на стволе, и наклонила её. Почти сразу в подставленную снизу бадью начала капать мутная жидкость.

— Мастера Совы всегда жили в этой долине. Мерзкие они люди, кое-кто говорит, что колдуны, заклинатели лошадей . У них огромная власть над зверями и людьми, могут на ходу остановить бегущего жеребца или заставить упрямца скакать. Они могут видеть в темноте, там, где обычные люди — как слепые. Много лет назад, прежде чем появились д'Акастеры, здесь правили Мастера Совы — наказывали любого человека как хотели, даже предавали смерти. Но когда в долине появились церковь и Поместье, власть Мастеров Совы закончилась, настало время законов короля. Однако народ Улевика продолжает втайне обращаться к Мастерам Совы, если нужно что-нибудь уладить. Ссоры из-за женщин и споры, которые они боятся вынести на суд Поместья или церкви — ведь все знают, что стоит им пожаловаться, и тебя заставят заплатить не меньше, чем обидчика. Кроме того, ни д'Акастер, ни священник не понимают проблем Улевика, поскольку те связаны с правами или спорами, уходящими корнями в прошлое. — Пега нахмурилась. — Но в последнее время пошли разговоры о том, что Мастера Совы не только заговаривают лошадей или усмиряют драки. Говорят, они снова берут в руки прежнюю власть, и даже больше. Прошло почти сто лет с тех пор, как они в последний раз пытались это сделать, и никто в здешних краях никогда не забудет случившегося. — Она передёрнула плечами и перевела взгляд на лес. — Знаешь, я ненавижу д'Акастера и весь его мерзкий выводок, но попомни мои слова, Беатрис: сила и власть любого лорда — ничто в сравнении с тем, на что способны Мастера Совы.

Я вздрогнула. Человек, надевший шкуру оленя той ночью, был одним из них? И он намеревался вернуть эту силу и власть? Если так — он потерпел поражение. Я слышала его предсмертные крики. Никто не выжил бы с теми тварями. У меня мороз шёл по коже от одной мысли о них. Мне очень хотелось рассказать всё Пеге, спросить, что она об этом думает, но как я могла? Я не сумела бы объяснить, почему очутилась в лесу той ночью.

— Значит, Мастера Совы собираются нас убить? — испуганно прошептала малышка Кэтрин. Казалось, она сейчас расплачется.

Пега усмехнулась.

— Не волнуйся, девочка. Тебе не о чем беспокоиться, пока я рядом. Я любому, кто попробует тебя обидеть, яйца оторву и отдам тебе, будешь играть в шарики.

Кэтрин залилась краской и захихикала, умудряясь выглядеть одновременно испуганной и довольной.

У Пеги всегда была мерзкая усмешка и злой язык в придачу, но её невозможно не любить. Не думаю, что она раскаивалась в прошлых грехах, хоть Марты и верили в это. Чтобы раскаяться, нужно сожалеть, а Пега никогда ни о чём не жалела. Как корова рождается на свет, чтобы давать молоко, так и Пега родилась, чтобы доставлять удовольствие. От одного взгляда на завлекательную щель между её передними зубами и могучую грудь мужчины превращались в молочных поросят — у девственниц не бывает подобных форм. Пега торговала собой, и её тело словно для этого и было создано. Это давало её семье пропитание, да и всё остальное тоже. Не от деревенских парней — те считали, что могут получить девушку за подарок с ярмарки, а то и задаром. Но торговцы и церковники могли заплатить за её услуги, и Пега заботилась о том, чтобы они платили. Когда она пришла в бегинаж, чтобы присоединиться к нам, совет Март дал ей имя Пега, в честь почитаемой святой девственницы. Новое имя и новая жизнь, возвращение невинности. Но, думаю, в некотором смысле Пега никогда её и не теряла. Мне кажется, невинность может быть только внутренней, её нельзя отдать.

С другой, стороны, Кэтрин происходила из хорошей и знатной семьи, и если бы её мать не умерла так рано, осмелюсь сказать, эту девушку держали бы дома взаперти, до самой брачной ночи. Но после смерти матери отец Кэтрин решил, что если она до совершеннолетия будет жить с нами, у неё больше шансов сохранить невинность, чем если она останется под одной крышей со своими братьями и их беспутными кузенами. Судя по тому, что я слышала об этой банде юных чертенят, в усадьбе не осталось ни одной девушки, заслуживающей так называться. Только если бы отец Кэтрин хоть раз встретился с Пегой, он дважды подумал бы, прежде чем отправлять её к нам для сохранения невинности.

— Оставьте эти крышки, привяжете позже, — окликнула нас Молочница Марта. — Если не пойдёте сейчас — еда закончится.

Из каждого достаточно толстого берёзового ствола торчала теперь тростниковая трубочка для драгоценного сока, а большинство бегинок уже уселись на кучи палой листвы и со здоровым аппетитом набросились на еду.

Кухарка Марта не обращала внимания на плохие урожаи. По её мнению, виноделие оправдывало застолье, и огромная корзина, стоящая на земле, казалась бездонной. Из неё появлялись ломти хлеба, пироги, большие и толстые, как ладони Пеги, целые цыплята с хрустящей золотистой корочкой, глазированные мёдом и специями, маленькие коричневые голуби, завёрнутые в ломтики копчёной свинины, толстые клинья белого молочного сыра, сушёные абрикосы и инжир, и большие фляги с элем и сидром.

Животы наполнялись, и улыбок становилось всё больше. Одна из женщин вытащила дудку и стала наигрывать, а те, кто не слишком отяжелел, чтобы двигаться, подпевали ей. Вокруг плясали дети — большинство не в такт музыке, но это никого не волновало.

Я прислонилась спиной к дереву. Деревья укрывали нас от холодного ветра, я наелась и почти засыпала.

— Почти так же хорошо, как раньше, в «Винограднике», — пробормотала я, зевая.

— Расскажи мне ещё про Брюгге, — попросила Кэтрин. Я и забыла, что она здесь. Девочка любила слушать истории про «Виноградник». Я иногда думала — не кажется ли ей, что там был не «Виноградник», а рай. А может, так и есть.

— Там так хорошо. У нас было всё, что только пожелаешь. Внутрь заходил канал внутрь, доставлял воду для туалетов и мытья прямо к двери. Собственная церковь, дома, лечебница, библиотека с книгами, кладовые с травами и наливками, сыроварни, полные масла и сыра. Осенью воздух так наполнен ароматами вина и мёда, яблочного и грушевого сидра, что сразу клонит ко сну, стоит ступить за порог. И любая женщина может пройти по мосту и войти в ворота под вывеской «Sauvegarde» — место спасения.

— Так зачем же вы покинули такое райское место? — спросила Пега, и в её голосе явственно слышалась ирония.

Одному Богу известно, сколько раз задавала я себе этот вопрос за те три года, что мы провели здесь, в Англии. Полагаю, отчасти причина в жёстком порядке и постоянстве бегинажа, от которых мне всегда не по себе, но вряд ли я смогу объяснить это Пеге.

Я снова входила в дом чужой женщины. Я читала ярлыки и списки припасов, написанные чужой рукой. Я боялась что-то изменить — всё так аккуратно, упорядоченно, прочно. Незачем было это менять, только чтобы сделать своим, а это не моё. Мою жизнь всегда писали руки других женщин — сначала моей матери, потом его матери. Рука свекрови была повсюду. Её указания про бельё в шкафу, её порядок в садике с травами, её рецепты, заполняющие целые полки, её слова, её добродетель, её плодовитость, нависающая надо мной, как берёзовая розга над ребёнком. От этого не было Sauvegarde, не было спасения.

Поэтому, когда пошли разговоры про создание нового бегинажа в Англии, я немедленно вызвалась добровольцем. Я поняла, что в «Винограднике» останусь одной из многих бегинок, а в новом бегинаже смогу стать Мартой. У меня будет своё дело, там я смогу устроить всё по своему вкусу. Думаете, у Настоятельницы Марты были какие-то более возвышенные побуждения? Только не говорите, что она призвана Богом, как она сама всех убеждает. Честолюбие — вот что её позвало. Я, по крайней мере, достаточно честна, чтобы признаться в своих желаниях — я лишь хотела чего-то, пусть маленького, но своего собственного, а не власти, к которой стремилась Настоятельница Марта.

Как бы то ни было, через год мы отплыли из Фландрии. Я никогда не бывала на борту мореходного судна, но хозяйка Марта знала, что к чему. Она повсюду следовала за матросами, проверяя каждую верёвку и каждый узел на наших пожитках. Моряки ругались, но её это не останавливало.

Вы не поверите, как ужасно воняет в трюме, будто у тебя под носом тысяча тухлых яиц. Мне стало плохо ещё до того, как мы отошли от причала. Стоило нам выйти из прибрежных вод в открытое море, разразился шторм. Все успокаивали друг друга, мечтая об Англии, где на сочных зелёных лугах пасётся скот и на солнце играют дети, но я могла думать только о том, как трясёт и качает корабль, и слушать рассказы матросов о водоворотах, таких огромных, что могли поглотить гору, и левиафанах, способных снести полкорабля одним взмахом хвоста.

Меня обдавало ледяными брызгами, я промокла и задыхалась. Я цеплялась руками за борт, и меня рвало, снова и снова. Я думала, что утону. Я молилась о том, чтобы утонуть — просто чтобы покончить с этим. Ночь переходила в день, а день — в бесконечную ночь, но однажды утром я наконец проснулась от крика чаек. Мы вошли в маленькую гавань, воняющую гнилыми морскими водорослями и рыбьими внутренностями. Там не было жилья, только кучка рыбацких хижин на осклизлой деревянной набережной. Вокруг простиралась огромная тёмно-зелёная равнина солёных болот, и всем там было наплевать на нас. Низкий, поросший лесом горный кряж за болотами отмечал край твёрдой земли. Мы прибыли в Англию.

Улевик теснился у леса, нищая деревня на самом краю христианского мира. Мы шли по ней, и угрюмые женщины мрачно смотрели на нас из тёмных дверных проёмов лачуг, которыми побрезговал бы и скот. Кривоногие дети копошились среди куч мусора и дрались со свиньями и собаками за какие-то грязные объедки. Даже разбитая дорога вела из Улевика в никуда, доходила только до заросшего липким илом ручья и внезапно обрывалась, как будто бежала прочь из деревни и в отчаянии бросилась в мутную воду. А к западу от этой навозной кучи лежала наша погружённая во мрак земля.

Нас было всего двенадцать, двенадцать женщин из чужой страны. На месте нашего дома мы нашли холм, поросший низкорослым кустарником, да несколько драных тощих коз — сырая пустошь, затерянная между дремучим лесом и деревней, похожей на крысиное гнездо.

Кухарка Марта, не скрываясь, зарыдала, увидев это место, слёзы так и лились по её толстым щекам. Остальные смотрели молча, как будто пытались снова вызвать из своих надежд воображаемых тучных коров и похожих на херувимов детей. Даже Настоятельница Марта на этот раз притихла. Она наклонила голову, и капюшон скрывал её лицо. Молилась ли она, или была в отчаянии — сказать невозможно.

Постепенно все женщины обратили безрадостные лица к ней. Настоятельница Марта подняла голову и замерла, глядя вверх, на огромный бастион белых облаков, возвышающийся над плоской равниной, потом встрепенулась, закатала рукава и энергично похлопала Кухарку Марту по толстой спине.

— Вера, Кухарка Марта, вера и тяжёлая работа, вот что всем нам нужно, — сказала она с каким-то мрачным весельем. — Работа всегда побеждает демона отчаяния.

Если Настоятельница Марта не ошибалась, то среди нас, должно быть, не осталось ни единого демона — за прошедшие три года мы трудились достаточно тяжко, чтобы одолеть целый легион.

Пега ткнула меня посохом. Женщины вокруг торопливо собирали вещи и направлялись к дороге, ведущей в бегинаж. Теперь ветер продувал рощу насквозь, позади клубились багряные облака, а дневной свет, сгущаясь, превращался в зеленовато-жёлтые сумерки. Пега кивнула в сторону кадок, понемногу наполнившихся соком.

— Лучше привязать крышки покрепче. При такой буре они недолго продержатся.

Я придержала верёвку вокруг одной из кадок, а ловкие пальцы Пеги туго её завязали. Меня всегда завораживали руки Пеги. Пальцы правой кисти соединялись друг с другом кожаными перепонками, как у тюленя или выдры. Однако этот дефект не мешал ей работать — даже с перепонками ее руки были куда искуснее моих. У Привратницы Марты тоже были перепончатые пальцы, а у многих жителей деревни — перепонки на обеих руках. Пега утверждала, это знак того, что носитель перепонок происходит из старинного деревенского рода. Мне кажется, она гордилась этим знаком, он указывал на её принадлежность Улевику.

— Кто это там с Настоятельницей Мартой? — Кэтрин пристально смотрела на дорогу.

Я обернулась. В сторону бегинажа рысцой скакали две лошади. Относительно фигуры в сером плаще на более крупной лошади сомнений не было — Настоятельница Марта ездила с той же мрачной решимостью, с какой говорила, ходила или молилась. Но я не узнала второго всадника.

Пега пристально смотрела им вслед, пока всадники не исчезли за поворотом.

— Отсюда не разобрать. — Она дала Кэтрин легкий подзатыльник. — Пошли, малышка, чем скорей попадёшь домой, тем скорее узнаешь.

На нас упали первые капли дождя, резкие и колючие, и мы поспешили к бегинажу. Дождь тем временем уже лил ручьём, такой холодный и сильный, что дыхание перехватывало. Промокшие насквозь юбки хлопали по лодыжкам. Сквозь сплошную стену дождя я едва разглядела наши ворота. Пальцы окоченели, а платье прилипло к телу и обернулось вокруг ног, как мокрые водоросли.

Привратница Марта суетилась у открытых ворот. На голову она напялила перевёрнутое ведро, чтобы защититься от потока воды. Она звала нас, отчаянно размахивая руками, как будто думала, что мы бежим недостаточно быстро.

— Входите, входите! Кухарка Марта приготовила для вас горячий эль. Вы не поверите, кто приехал, чтобы присоединиться к нам! Пега, тебе это точно не понравится!