На обратном пути Джулиана занималась тем, чем не занималась по пути в Милан. Пока поезд – убийственно медленно – тащился в Неаполь, она держала меня в коридоре, между купе и темным окошком, и без устали болтала.

Роберто проводил нас на вокзал. Когда они прощались, на них было больно смотреть: они целовались, обнимались, тесно прижимаясь друг к другу, опять целовались. Совсем не наблюдать за ними у меня не получилось, они были красивой парой: вне всякого сомнения, он любил ее, а она не могла жить без его любви. Но слова Роберто – «Ты очень красивая» – не шли у меня из головы, они тронули самое сердце. Я ответила ему тогда резко, не в тон, из-за волнения коверкая гласные: «Не надо надо мной издеваться». Однако Джулиана тут же поддержала его, прибавив с серьезным видом: «Правда, Джанни, ты очень красивая». Я пробормотала: «Угу, вылитая Виттория», но оба они возмущенно воскликнули – он со смехом, она шлепнув по воздуху рукой: «Какая еще Виттория?! Да что ты такое говоришь? С ума сошла?!» Тогда я вдруг разрыдалась, как дурочка. Плакала я недолго, считанные секунды, можно было подумать, будто я просто закашлялась, но они испугались. Особенно Роберто, который спросил взволнованно: «Что случилось? Успокойся! Что мы сделали не так?» Я сразу взяла себя в руки, мне стало стыдно, но пока мы были на вокзале, стояли на перроне, укладывали багаж в купе, пока Роберто с Джулианой до последней минуты разговаривали через окошко, его слова все так же звучали в моей голове.

Поезд тронулся, мы остались стоять в коридоре. Чтобы взбодриться и прогнать голос Роберто («Ты очень красивая!»), я сказала, желая утешить Джулиану: «Как же он тебя любит, наверное, здорово, когда тебя так любят». А она, внезапно поддавшись отчаянью, заговорила на смеси итальянского и диалекта – и все говорила и говорила, никак не могла остановиться. Мы стояли совсем рядом – соприкасались бедрами, и она часто трогала меня за руку, брала мою ладонь в свою, – но на самом деле мы были далеко друг от друга: я, по-прежнему слыша голос Роберто, который повторял мне волшебные слова, наслаждалась этим подобием таинственного заклинания, которое меня воскресит, а Джулиане нужно было высказать все, из-за чего она так страдала. Она долго говорила, ломая руки от гнева и тревоги, я старалась внимательно ее слушать и даже просила продолжать рассказ. Из-за переживаний она широко раскрывала глаза, нервно накручивала прядку волос на указательный и средний пальцы, потом внезапно отдергивала руку, словно это были не волосы, а змеи, я же ощущала себя счастливой, мне все время хотелось перебить ее и спросить: «По-твоему, Роберто, когда сказал, что я очень красивая, не шутил?»

Монолог Джулианы был длинным, но сводился он вот к чему: «Да, он меня любит, но я его люблю намного, намного сильнее, потому что он изменил мою жизнь, неожиданно забрал меня оттуда, где мне было суждено находиться, и поставил рядом с собой. Теперь я должна быть подле него, ведь если он передумает и прогонит меня, я не смогу быть самой собой, потому что я даже не знаю, кто я такая; а он, он всегда знал, кто он такой, с самого детства, я помню. Ты даже не представляешь, что происходило, стоило ему открыть рот. Ты же видела сына адвоката Сардженте: Розарио вредный, его никто не смеет тронуть, а Роберто зачаровывал Розарио, как заклинатель змей, и тот успокаивался. Если ты не видела этого своими глазами, то ты не знаешь, какой он, Роберто, а я это видела много раз, и не только с таким придурком, как Розарио. Ты вспомни, что было вчера вечером, вчера вечером с нами сидели люди из университета, лучшие из лучших, ты, наверное, не поняла, но все они пришли туда ради него – такие умные, такие образованные! – только чтобы сделать ему приятное, потому что без него они бы перегрызли друг другу глотки. Слышала бы ты их, когда Роберто отворачивается: сплошь ненависть, злоба, оскорбления, грубости. Так что, Джанни, я ему не ровня, умри я сейчас, в этом поезде, Роберто, конечно, огорчится, Роберто будет страдать, но он останется тем, кто он есть, а я… нет, я не говорю если он умрет, я этого даже вообразить не могу, но если он меня бросит… ты же видела, как на него смотрят все женщины, видела, какие они красивые, умные, сколько всего знают! Если он меня бросит, потому что одна из них его отберет… например, Микела, которая приходит туда, только чтобы поговорить с ним, на остальных ей плевать, она важная шишка, посмотрим, чего она добьется, потому-то он ей и нужен – ведь вместе с ним она может стать, ну, не знаю, даже президентом республики… так вот, если Микела займет место, которое сейчас занимаю я, Джанни, я себя убью, мне придется себя убить, потому что если я выживу, я уже буду никем».

Приблизительно так она говорила часами, словно одержимая, широко распахнув глаза, кривя рот. Я внимательно слушала ее бесконечный монолог в пустом коридоре поезда и, надо признаться, все сильнее ее жалела, одновременно, как ни странно, все сильнее ею восхищаясь. Я ведь считала ее взрослой, а себя девчонкой. Мне бы ни за что не удалось сохранить подобную безжалостную трезвость ума: в самые тяжелые минуты я умела прятаться даже от себя самой. Она же не слепла, не затыкала себе уши, а ясно обрисовывала ситуацию. Тем не менее я почти не пыталась ее утешить, а только периодически повторяла то, во что хотела верить сама: «Роберто давно живет в Милане, кто знает, скольких девушек, похожих на эту Микелу, он уже встречал. Ты права, все они действительно им очарованы, но он хочет жить с тобой, потому что ты не похожа на других. Тебе не надо меняться, оставайся такой, какая ты есть, и тогда он всегда будет тебя любить».

Вот такую речь я – с несколько наигранным сочувствием – произнесла. Но вообще-то я одновременно с ней тоже проговаривала бесконечный монолог – свой собственный, беззвучный. Я думала: на самом деле я не красивая и никогда красивой не стану. Роберто понял, что я чувствую себя уродливой, никому не нужной, и решил утешить меня, соврав из жалости. Поэтому он и произнес ту фразу. А вдруг он действительно разглядел во мне красоту, которую я не вижу, вдруг я и впрямь ему понравилась? Конечно, он сказал мне «Ты очень красивая» в присутствии Джулианы, без всяких задних мыслей. И Джулиана согласилась с ним, значит, она тоже не уловила в его словах лукавства. А вдруг лукавство пряталось в его словах глубокоглубоко, вдруг он сам его не заметил? А вдруг сейчас, в это мгновение, лукавство поднимает голову? Думая о своих словах, Роберто спрашивает себя: почему я это сказал, с какой целью? Вот именно: какие он преследовал цели? Надо разобраться, это важно. У меня есть его телефон, я ему позвоню и скажу: «Ты действительно считаешь меня очень красивой? Не играй словами, однажды у меня уже изменилось лицо по вине отца, так что я стала некрасивой; не пытайся мне его опять изменить, превратив в красавицу. Я устала зависеть от чужих слов. Мне хочется знать, кто я на самом деле и кем могу стать, помоги мне». Да, такие слова должны ему понравиться. Но зачем мне ему звонить? Чего я на самом деле хочу от него сейчас, когда эта девушка изливает мне свое горе? Я хочу, чтобы он подтвердил мне, что я красивая, красивее всех, даже его невесты? Я этого хочу? Или большего, намного большего?

Джулиана была благодарна за то, что я ее терпеливо выслушала. В какой-то момент она, расчувствовавшись, взяла меня за руку, принялась расхваливать – «Ах, какая ты молодец, сказала всего несколько слов – и так умыла эту противную Микелу, спасибо, Джанни! Ты должна мне помогать, всегда помогать, если у меня родится дочка, я назову ее в твою честь, пусть будет такой же умной, как ты!» – потом потребовала, чтобы я поклялась всячески ее поддерживать. Я поклялась, но этого ей оказалось мало – она заставила меня заключить самый настоящий договор: по крайней мере до тех пор, пока она не выйдет замуж и не переедет в Милан, я должна следить, чтобы она не потеряла голову и не поверила во всякую ерунду.

Я согласилась, она вроде бы успокоилась, и мы решили вернуться в купе. Я сразу уснула, но за несколько километров до Неаполя, когда уже рассвело, кто-то принялся меня тормошить: в полусне я открыла глаза и увидела Джулиану – она с испуганным видом показывала мне свое запястье:

– Пресвятая Мадонна! Джанни, на мне нет браслета.