День прошел хорошо. Ида захотела прочитать мне пару своих стихотворений, и мне они очень понравились. Когда я начала восхищаться, она крепко обняла меня, а потом стала жаловаться на школу, где было скучно, где не давали свободы, школа казалась ей главным препятствием на пути к литературному призванию; она обещала, что даст мне прочитать длинный роман о нас троих, надо только найти время его дописать. Анджела все время гладила и тискала меня, словно отвыкла от моего присутствия и желала удостовериться, что я на самом деле пришла. Внезапно она принялась вспоминать наше детство – искренне, то смеясь, то со слезами на глазах. Я не помнила ничего или почти ничего из ее рассказов, но говорить ей об этом не стала. Я только кивала, смеялась, порой, глядя на счастливую Анджелу, с грустью думала о временах, которые, как мне казалось, давно прошли и которые Анджела вспоминала с таким теплом, невольно выдумывая то, чего не было.

– Ты стала очень красиво говорить, – похвалила меня Анджела, как только Ида неохотно отправилась делать уроки. Мне захотелось сказать ей то же самое. Я осмелилась зайти на территорию Виттории, а также Коррадо и Розарио и нарочно употребляла как можно больше диалектных слов, подражая диалектной интонации. Но мы с Анджелой уже возвращались к нашему общему детскому языку, во многом позаимствованному из книг, которые мы когда-то читали и которые даже не помнили. «Ты меня бросила», - посетовала она, но без особой обиды – и со смехом призналась, что везде чувствовала себя не в своей тарелке, нормальным для нее было только общение со мной. В общем, мы с удовольствием возобновили прежнее знакомство; Анджела выглядела довольной. Я спросила про Тонино, она ответила:

– Я стараюсь с ним больше не видеться.

– Почему?

– Он мне не нравится.

– Он красивый.

– Хочешь – подарю.

– Нет, спасибо.

– Вот видишь! Он и тебе не нравится. А мне понравился только потому, что я думала, что он нравится тебе.

– Неправда.

– Правда-правда. Так было всю жизнь: как только тебе что-то нравилось, я сразу же решала, что мне оно нравится тоже.

Я взялась защищать Тонино, его сестру и брата, хвалить его за то, что он хороший парень и у него большие планы на жизнь. Но Анджела ответила, что он всегда слишком серьезный и вещает торжественно, словно пророк. Она сказала, что он родился старым, что он слишком привязан к священникам. Виделись они нечасто, и всякий раз Тонино жаловался на то, что дона Джакомо перевели в другое место, потому что он устраивал встречи и обсуждения, – и вот теперь его послали в Колумбию. Тонино мог говорить только об этом, он ничего не знал о кино, телевидении, книгах, певцах. В крайнем случае рассуждал о домах, говорил, что люди – как улитки, которые потеряли раковину и не могут долго жить без крыши над головой. Сестра на него не похожа, у Джулианы более сильный характер, а главное, хотя она похудела, она очень красивая.

– Ей двадцать лет, – сказала Анджела, – но выглядит она, как девчонка. Внимательно слушает все, что я говорю, будто я невесть кто. Иногда мне кажется, что она меня стесняется. А знаешь, что она сказала про тебя? Что ты необыкновенный человек.

– Я?

– Да.

– Не может быть.

– Может. Ее жених говорит то же самое.

Слова Анджелы взволновали меня, но я постаралась этого не показать. Можно ли ей верить? Джулиана считала меня необыкновенной? И Роберто тоже? А вдруг Анджела просто старалась мне угодить, чтобы возобновить прежнюю дружбу? Я сказала ей, что чувствую себя камнем, под которым теплится простейшая жизнь, в ней нет ничего необыкновенного, но если она вдруг решит повидаться с Тонино, Джулианой или даже с Роберто, я с удовольствием к ним присоединюсь.

Анджела обрадовалась и уже в следующую субботу позвонила мне. Джулианы не было, жениха ее, разумеется, тоже, но она собралась на свидание с Тонино. Одной ей идти не хотелось, и она попросила составить ей компанию. Я с удовольствием согласилась, мы прогулялись вдоль моря от Мерджеллины до Королевского дворца: Тонино шагал посередине, мы с Анджелой слева и справа.

Сколько раз я его встречала? Один, два? Я помнила, что он всегда смущался, но держался вежливо; теперь он превратился в высокого мускулистого юношу с иссиня-черными волосами и правильными чертами лица. Из-за робости он словно боялся сказать лишнее, даже лишний раз взмахнуть рукой. Но вскоре я, кажется, поняла, что так раздражало в нем Анджелу. Тонино будто взвешивал последствия каждого своего слова, так что хотелось закончить фразу за него или крикнуть ему: я уже давно все поняла, давай дальше! Я была терпелива. В отличие от Анджелы, которая отвлекалась, глядела на море и на здания, я долго расспрашивала его, и все, что он говорил, показалось мне интересным. Сначала он рассказал о том, что тайно учится на архитектора, и очень серьезно, во всех подробностях описал трудный экзамен, который сдал на отлично. Потом признался, что Виттория, с тех пор как дону Джакомо пришлось уехать, стала совсем невыносимой и портит жизнь всем вокруг. Наконец, после осторожных намеков с моей стороны, он заговорил о Роберто – с большой любовью и безграничным уважением, Анджела даже язвительно заметила, что обручиться с Роберто следовало не Джулиане, а ему самому. Мне же, наоборот, понравилось его преклонение перед Роберто, в котором не было ни капли зависти или недоброжелательности. Слова Тонино вызвали у меня нежность. Роберто непременно сделает блестящую университетскую карьеру. Роберто недавно напечатал статью в знаменитом международном журнале. Роберто добрый, скромный, его энергии хватает на то, чтобы вернуть веру самым отчаявшимся. Роберто делает всех вокруг лучше. Я слушала, не перебивая, мне хотелось, чтоб неспешный хвалебный поток не иссякал. Но Анджела скучала все заметнее, поэтому, еще немного поболтав, мы решили прощаться.

– Роберто и твоя сестра будут жить в Милане? – спросила я.

– Да.

– После свадьбы?

– Джулиана хочет немедленно к нему переехать.

– А почему сейчас не едет?

– Ты же знаешь Витторию, она настроила против нее нашу маму. Теперь обе требуют, чтобы сначала они поженились.

– Если Роберто приедет в Неаполь, я буду рада с ним встретиться.

– Конечно.

– С ним и с Джулианой.

– Дай мне свой телефон, я попрошу их тебе позвонить.

Прощаясь, Тонино сказал мне с благодарностью:

– Спасибо, мы отлично провели вечер, надеюсь, мы скоро снова увидимся.

– У нас много уроков, – отрезала Анджела.

– Да, – согласилась я, – но время выкроить можно.

– Ты больше не приезжаешь в Пасконе?

– Ты же знаешь мою тетю, она то ласкова, то просто убить готова.

Он печально покачал головой.

– Она не злая, но если и дальше так пойдет, она останется совсем одна. Даже Джулиана терпит ее теперь с трудом.

Тонино начал было говорить, что это их крест – именно так он выразился о Виттории, – что ему, брату и сестре пришлось нести его с самого детства, но Анджела быстро заткнула ему рот. Он попытался ее поцеловать, она отстранилась. «Хватит, – почти выкрикнула моя подруга, когда мы с ней зашагали дальше, – он всякого выведет из себя, твердит одно и то же, повторяет одни и те же слова, хоть бы раз пошутил, засмеялся, вот ведь ни рыба ни мясо!»

Я дала ей выговориться и даже несколько раз повторила, что она права. «Он прилип к тебе, как пиявка! – сказала я, а потом прибавила: – Но все же такого встретишь нечасто, обычно парни грубые, агрессивные, вонючие, а он просто слишком сдержанный, хотя рядом с ним можно со скуки повеситься. Не бросай его, бедненького, где ты еще такого найдешь?»

Мы все время смеялись. Смеялись над словами «пиявка», «ни рыба ни мясо» и над выражением, которое, наверное, слышали в детстве от Мариано: «со скуки повеситься». Смеялись из-за того, что Тонино никогда не смотрел в глаза – ни Анджеле, ни кому другому, словно он тщательно что-то скрывал. А еще смеялись, когда она рассказала, что как только он ее обнимал, у него надувались штаны и она сразу же отодвигала свой живот – ей было противно, – но больше он себе ничего не позволял и даже не пытался засунуть ей руку под лифчик.