Дома Евангелия не оказалось, но я не учла, что как только я упоминала о какой-нибудь книге, отец сразу же ее доставал. Спустя несколько дней после нашего разговора он появился у лицея с комментированным изданием Евангелия.

– Просто прочитать – этого мало, – сказал он, – подобные тексты нужно изучать.

У него загорелись глаза, когда он произнес эту фразу. Подлинное призвание отца обнаруживалось, когда он обсуждал что-то возвышенное – книги, идеи… В такие мгновения мне становилось ясно, что он несчастлив, когда его голова ничем не занята, потому что тогда он не в состоянии скрыть от себя самого, насколько дурно обошелся со мной и с мамой. Занимаясь же важными проблемами, значение которых подтверждали книги с аккуратными пометками, отец был счастлив и ни по кому не скучал. Он перенес свою жизнь в дом Костанцы, там ему было удобно. Новый кабинет представлял собой большую светлую комнату, из окна было видно море. Отец снова стал устраивать собрания со всеми, кого я помнила с детства, – разумеется, за исключением Мариано, но всем уже казалось, что скоро все вернется на свои места и к их спорам вот-вот присоединится и Мариано. Портили жизнь отцу только мгновения, когда он не был занят и вновь оказывался лицом к лицу с тем, что натворил. Однако он легко ускользал от этих мыслей, моя просьба показалась ему отличной возможностью, убедила его, что и со мной все постепенно налаживается.

Вскоре за изданием с комментариями последовал старый томик Евангелия на греческом и латыни – «Перевод – это хорошо, но важно прочитать оригинал», - потом отец ни с того ни с сего попросил меня поговорить с мамой, чтобы она помогла ему добыть какие-то свидетельства или не помню что. Я взяла книги и пообещала передать маме его просьбу. Когда я это сделала, мама фыркнула, рассердилась, начала иронизировать, но потом сдалась. Хотя она была занята целыми днями в лицее, проверяла тетрадки или правила верстку, она все-таки выкраивала время, чтобы стоять в длиннющих очередях в разных конторах, сражаясь с ленивыми чиновниками.

После этого случая мне стало понятно, насколько я изменилась. Я почти не возмущалась послушностью мамы, слыша из своей комнаты, как она отчитывается отцу по телефону, что у нее все получилось. Я не рассвирепела, когда ее голос, охрипший из-за бесконечного курения и крепких напитков, которые она пила по вечерам, зазвучал нежнее: это мама предложила отцу заехать к нам и забрать документы, которые она добыла в паспортном отделе, ксерокопии, которые она сделала для него в Национальной библиотеке, свидетельства, которые она получила для него в университете. Я даже не насупилась, когда однажды вечером отец с потерянным видом заявился к нам и они о чем-то беседовали в гостиной. Я слышала, что пару раз мама рассмеялась, но потом умолкла – наверное, поняла, что смех остался в прошлом. В общем, я больше не думала: так ей и надо, раз она такая глупая; мне казалось, теперь я понимаю, что она чувствует. Однако мое отношение к отцу не было столь же ровным, я ненавидела его приспособленчество. Я рассердилась, когда он позвал меня, чтобы поздороваться, и спросил рассеянно:

– Ну как? Изучаешь Евангелие?

– Да, – ответила я, – но то, что в нем рассказано, мне не нравится.

Он иронично улыбнулся:

– Интересно: значит, то, что в нем рассказано, тебе не нравится?

Отец поцеловал меня в лоб, а в дверях сказал:

– Потом обсудим.

Обсуждать с ним? Да ни за что. Что я могла ему сказать? Я начала читать, полагая, что это сказка, которая поможет мне полюбить Бога так, как любит его Роберто. Мне это было необходимо, во всем теле я ощущала такое напряжение, что нервы порой казались мне электрическими проводами под высоким напряжением. Но то, что было там описано, не напоминало сказку – события происходили в реальных местах, у людей были настоящие ремесла, там действовали реально существовавшие люди. Из всех человеческих чувств в Евангелии оказалось больше всего жестокости. Дочитав одно Евангелие, я переходила к следующему, рассказанная в них история казалась мне все более жуткой. Да, она глубоко трогала. Я читала и начинала нервничать. Так все мы повинуемся Господу, который наблюдает за нами, чтобы узнать, что мы выберем – добро или зло? Что за глупость, как можно согласиться быть такими покорными? Мне не нравилась мысль о том, что на небесах есть Отец, а мы, его дети, копошимся внизу, в грязи и крови. Что за отец этот Бог, что это за семейство – все его творения? Мне было страшно, и одновременно я злилась. Я ненавидела Отца, создавшего хрупкие, постоянно страдающие существа, которые так легко оступаются. Ненавидела за то, что он сидит себе и смотрит, как мы, его игрушки, справляемся с голодом, жаждой, болезнями, ужасами, жестокостью, гордыней, – ведь даже за добрыми чувствами, которые всегда можно изобразить, скрыто предательство. Ненавидела за то, что его сын родился у девы, что он подверг его страшным опасностям, как самые несчастные свои творения. Ненавидела за то, что сын, умевший творить чудеса, использовал эту способность для пустых забав и ничего не сделал, чтобы решительно изменить участь людей. Ненавидела за то, что сын скверно обращался со своей матерью, но не находил сил рассердиться на отца. Ненавидела за то, что Господь Бог позволил своему сыну умереть в жестоких мучениях, что он даже не ответил на просьбу о помощи. Да, рассказанное в Евангелии повергало меня в тоску. А то, что в конце он воскрес? Чудовищно истерзанное тело возвращается к жизни? Я ужасно боялась восставших из гроба, не спала по ночам. Зачем переживать смерть, если потом навечно вернешься к жизни? И какой смысл имела вечная жизнь в толпе воскресших мертвецов? Это было наградой или чем-то невыносимо жутким? Нет-нет, пребывающий на небесах отец был точь-в-точь таким, как нелюбящий отец у Матфея и Луки – тот, который предлагает камни, змей и скорпионов голодному, просящему кусок хлеба сыну. Начни я обсуждать это с моим отцом, я бы могла не сдержаться и заявить: этот отец, папа, еще хуже, чем ты. Поэтому я оправдывала все его творения, даже самые худшие. Им выпала тяжелая доля, и когда им все-таки удавалось в той грязи, в которой они жили, выражать подлинные, сильные чувства, я была на их стороне. Например, на стороне мамы, а не ее бывшего мужа. Он сначала использовал ее, а потом лицемерно благодарил, пользуясь тем, что мама способна на возвышенные чувства.

Однажды мама сказала мне:

– Твой отец моложе тебя. Ты взрослеешь, а он так и остался ребенком. И навсегда останется ребенком, невероятно умным ребенком, завороженным своими играми. Если за ним не следить, он поранится. Я должна была понять это еще в молодости, но тогда он казался мне взрослым мужчиной.

Мама ошиблась, но все равно она не отказывалась от своей любви. Я взглянула на нее с нежностью. Мне тоже хотелось так любить, но только не того, кто подобной любви не заслуживает. Она спросила:

– Что ты читаешь?

– Евангелие.

– Зачем?

– Потому что мне нравится один парень, а он хорошо знает Евангелие.

– Ты влюбилась?

– Ты что, с ума сошла? Вовсе нет. У него есть невеста, я просто хочу с ним подружиться.

– Не говори папе, а то он решит обсудить с тобой прочитанное и испортит все удовольствие.

Но эта опасность миновала – я прочитала все до последней строчки и, начни отец меня расспрашивать, легко отделалась бы общими фразами. Я надеялась однажды подробно обсудить все с Роберто и даже высказать какие-то конкретные замечания. В церкви мне показалось, что я жить без него не могу, но время шло, а я все жила и жила. Ощущение, что он мне необходим, постепенно сменялось другим. Теперь мне казалось необходимым не его физическое присутствие (я воображала, что он далеко, в Милане, что он счастлив, что у него куча важных и полезных дел и что все признают его заслуги) – у меня появилась цель: стать человеком, способным завоевать его уважение. Я начала воспринимать его как не вполне ясный – он одобрит, если я поступлю так? или будет против? – но при этом непререкаемый авторитет. В то время я даже перестала ласкать себя перед сном, вознаграждая за невыносимую тяжесть бытия. Мне казалось, что несчастным, обреченным на смерть созданиям повезло в одном: они могли унять боль, расстаться с ней, запуская расположенный между ног механизм, который ненадолго приносил забвение. Но я решила, что Роберто, узнай он об этом, пожалеет, что терпел рядом с собой, пусть даже несколько минут, человека, который привык сам дарить себе наслаждение.