В то время я начала думать, что раз внешне я некрасива, я могу стать красивой внутренне. Но как? Я уже поняла, что характер у меня не сахар, что я делаю и говорю гадости. Если у меня и были хорошие качества, я их намеренно подавляла, чтобы не чувствовать себя кисейной барышней из хорошей семьи. Мне казалось, что я нащупала путь к спасению, но у меня не получалось по нему идти, а может, я и вовсе не заслуживала спасения.

И вот как-то днем, совершенно случайно, как раз когда я пребывала в подобном настроении, я встретила дона Джакомо, настоятеля церкви в Пасконе. Не помню, почему я оказалась на пьяцца Ванвителли, я шла, думая о своем, и почти налетела на него. «Джаннина!» – воскликнул он. Когда я его увидела, площадь и дома вокруг исчезли, я вновь оказалась в церкви, я сидела рядом с Витторией, а Роберто стоял у стола. Когда все вернулось на свои места, я обрадовалась, что священник меня узнал, вспомнил, как меня зовут. Я была так счастлива, что обняла его, словно ровесника, с которым ходила еще в начальную школу. Но потом смутилась, стала обращаться к нему на «вы», он попросил говорить «ты». Он шел на фуникулер в Монтесанто и предложил его проводить; я с места в карьер, слишком бурно, принялась восхищаться тем, что видела в церкви.

– А когда Роберто будет снова у вас выступать? – спросила я.

– Тебе понравилось?

– Да.

– Видела, что ему удается отыскивать в Евангелии?

Я ничего такого не заметила – да и что я знала о Евангелии? – у меня в памяти отпечатался только Роберто. Но я все равно закивала и тихо сказала: – Никто из учителей не умеет так увлекательно рассказывать, я снова приду его послушать.

Он помрачнел, только теперь я заметила, что, хотя это был прежний дон Джакомо, что-то в нем изменилось: цвет лица у него был нездоровый, глаза покраснели.

– Роберто больше не придет, – сказал он, – и мы больше не будем устраивать в церкви подобные встречи.

Я очень расстроилась.

– Кому-то не понравилось?

– Моему начальству и некоторым прихожанам.

Я была разочарована и сказала с раздражением:

– Но разве твой начальник не Господь Бог?

– Да, но погоду определяют его подчиненные.

– А ты обратись прямо к нему.

Дон Джакомо взмахнул рукой, словно отмеряя огромное расстояние, и я заметила у него на пальцах, на тыльной стороне ладони и даже на запястье лиловые пятна.

– Господь очень далеко, – сказал он с улыбкой.

– А как же молитва?

– Я слаб; вероятно, я молюсь, потому что это моя профессия. А ты? Ты молишься, даже если не веришь в Него?

– Да.

– Помогает?

– Нет. Это как магия, которая в конце концов перестает работать.

Дон Джакомо замолчал. Я поняла, что ляпнула что-то не то, мне захотелось извиниться.

– Иногда единственное, что мне приходит в голову, – пробормотала я, – это попросить прощения.

– За что? С тобой этот день стал поистине чудесным, хорошо, что я тебя встретил.

Он снова взглянул на правую руку, словно там скрывался секрет.

– Тебе нездоровится? – спросила я.

– Я иду от своего приятеля, врача, который принимает здесь, на виа Кербакер. Я просто не выдержал.

– Не выдержал чего?

– Когда тебя заставляют делать то, чего тебе делать не хочется, но ты повинуешься, с головой становится плохо, да и со всем остальным тоже.

– Разве повиновение – это такая кожная болезнь?

Он растерянно взглянул на меня, улыбнулся:

– Пожалуй, так и есть, это такая кожная болезнь. А ты – отличное лекарство. Не меняйся, всегда говори то, что приходит в голову. Вот поболтаю с тобой еще пару раз – и мне полегчает.

Я выпалила:

– А мне что делать, чтобы полегчало?

Священник ответил:

– Избавься от гордыни, она нас все время подстерегает.

– А еще?

– Будь добра и справедлива к другим.

– А еще?

– А еще то, что в твоем возрасте дается труднее всего: почитай своих отца и мать. Хотя бы попробуй, Джанни, это важно.

– Я больше не понимаю ни отца, ни маму.

– Вырастешь – поймешь.

Что они все заладили, что я пойму, когда вырасту?! Я ответила:

– Тогда я лучше никогда не вырасту.

Мы попрощались у фуникулера; с тех пор я его больше не видела. Я не осмелилась спросить его о Роберто, не поинтересовалась, говорила ли ему Виттория обо мне, рассказывала ли она, что происходит у нас дома. Я только сказала, сгорая от стыда:

– Мне кажется, что я некрасивая, у меня скверный характер, но мне все равно хочется, чтобы меня любили.

Но я произнесла это слишком поздно, на одном дыхании, когда он уже повернулся ко мне спиной.