В это время я старалась не звонить Виттории и не видеться с ней. В оправдание себе я думала: так мне легче соврать Анджеле и Иде, будто Виттория занята и ей некогда встречаться даже со мной. Но дело было в другом. Мне постоянно хотелось плакать, а я знала, что теперь могу свободно выплакаться только рядом с тетей – рыдая, не сдерживая крики. Да, мне нужно было все выплеснуть – без слов, без признаний, просто выплеснуть мою боль. Но кто мог гарантировать, что, расплакавшись, я не заявлю ей, что это она во всем виновата, не крикну со всей яростью, на какую способна, что я сделала так, как она просила, что я смотрела внимательно, как велела смотреть она, а теперь понимаю, что не надо было этого делать, ни за что, никогда, потому что я обнаружила, что лучший друг моего отца – отвратительный человек – за ужином сжал лодыжками ногу моей мамы, а она не вырвалась с возмущением, не воскликнула «Что ты себе позволяешь?!», не помешала ему? В общем, я боялась, что, если дать волю слезам, решимость молчать об увиденном ослабнет, а этого я никак не могла допустить. Я прекрасно понимала, что как только я признаюсь, Виттория подойдет к телефону, позвонит отцу и все ему выложит, радуясь, что может причинить боль.

Все – это что? Я задумалась и мало-помалу успокоилась. Я в сотый раз вспоминала, что конкретно я видела, гнала прочь фантазии, день за днем пыталась избавиться от ощущения, что с моей семьей вот-вот произойдет нечто ужасное. Мне нужна была компания, нужно было отвлечься. Поэтому я еще чаще виделась с Анджелой и Идой, а они еще настойчивее просили познакомить их с тетей. В конце концов я подумала: разве мне это трудно, что в этом дурного? И однажды после обеда я решилась спросить у мамы: а что если как-нибудь в воскресенье я возьму Анджелу и Иду к тете Виттории?

Мама, независимо от моих навязчивых идей, была в те дни действительно загружена работой. Она бежала в лицей, возвращалась домой, опять уходила, опять возвращалась и шла к себе – работать до поздней ночи. Я не сомневалась, что она рассеянно ответит: «Хорошо, возьми». Но мама совсем не обрадовалась.

– Какое отношение имеют Анджела и Ида к тете Виттории?

– Они мои подруги, им хочется с ней познакомиться.

– Ты же знаешь: тетя Виттория им не понравится.

– Почему?

– Потому что она не вполне презентабельная.

– Как это?

– Хватит, сейчас у меня нет времени на споры. Думаю, тебе тоже лучше перестать с ней общаться.

Я рассердилась и заявила, что поговорю об этом с отцом. У меня в голове, против моей воли, крутилось: это ты непрезентабельная, а не тетя Виттория, вот возьму и расскажу папе, чем ты занимаешься с Мариано, ты мне за все заплатишь! Поэтому, не дожидаясь, пока мама, как всегда, выступит между нами посредником, я помчалась в отцовский кабинет, чувствуя – я сама от себя такого не ждала, я была в ужасе, но остановиться не могла, – что сейчас я и впрямь способна вывалить на него все, что увидела, и вдобавок то, о чем догадалась. Но когда я ворвалась к отцу и почти выкрикнула, что хочу познакомить Анджелу и Иду с Витторией, словно это было делом жизни и смерти, он оторвал глаза от бумаг и ласково сказал: «Не надо так кричать, что случилось?»

Мне сразу полегчало. Я проглотила слова, вертевшиеся на кончике языка, крепко поцеловала отца в щеку, рассказала о просьбе Анджелы и Иды, пожаловалась на мамину строгость. Сохраняя примирительный тон, отец не стал мне ничего запрещать, но повторил, что относится к сестре плохо. Он сказал: «Виттория – это твоя проблема, это тебе было любопытно на нее посмотреть, я не хочу ничего говорить заранее, но вот увидишь – Анджеле и Иде она не понравится».

К моему удивлению, даже Костанца, которая никогда в жизни не видела тетю Витторию, отнеслась к этой идее враждебно, словно сговорившись с мамой. Ее дочкам долго пришлось добиваться разрешения, они рассказали мне, что Костанца предложила: «Пригласите ее сюда, к нам, или повидайтесь где-нибудь в другом месте, хоть в кафе на пьяцца Ванвителли, – так вы с ней познакомитесь и не огорчите Джованну». Мариано ее поддержал: «Зачем проводить с этой женщиной целое воскресенье да к тому же ехать черт знает куда, в жуткую дыру, где нет ничего интересного». Но, по моему мнению, Мариано вообще не имел права раскрывать рот, поэтому я соврала Анджеле, будто тетя сказала: или мы приедем к ней, к ней домой, или ничего не получится. В конце концов Костанца и Мариано сдались, но вместе с моими родителями тщательно продумали наше перемещение: Виттория заедет за мной в полдесятого, потом к десяти мы вместе отправимся за Анджелой и Идой, на обратном пути к двум часам доставим моих подруг домой, а я буду дома в полтретьего.

Только тогда я позвонила Виттории – признаюсь, не без волнения: я с ней заранее ничего не обсуждала. Она, как обычно, была резка, отругала меня за то, что я давно не звонила, но в целом была довольна тем, что я беру с собой подружек. Она сказала: «Раз тебе это приятно, значит, приятно и мне» и даже одобрила составленное родителями точное расписание, хотя и таким голосом, будто хотела сказать: «Ладно-ладно, я все равно сделаю по-своему».