Глава 12 Лев Николаевич, Феликс Эдмундович и другие

— Николай Александрович! — Ратиев выглядел слегка озадаченным, — тут граф Толстой…

— Хорошо, через пять минут я буду готов, — ответил император, оглядываясь вокруг в поисках кителя…

— Да нет, Вы не так поняли — графу Толстому в приёмной стало плохо — он без памяти….

Император вскочил с кровати, забыв о собственной слабости. Стены опять покачнулись, но устояли. Ещё чего не хватало, чтобы мэтр русской литературы скончался в приемной самодержца.

— Несите сюда! Быстро!

На вместительную софу стремительно перекочевали подушки и плед. Два дюжих дружинника из казаков, стоящие на карауле, внесли писателя, озабоченно приговаривая:

— Ничего, Ваше Величество, ничего… сомлел малёхо… ждал вас долго… чичас полегчает…(*)

Лев Николаевич открыл глаза… Нет, скорее не так — он почувствовал, что они вылезают из орбит от нестерпимо острого смрада, который, казалось, взорвал обоняние и уже начал выедать мозг. Инстинктивно дернувшись, он увидел перед собой удовлетворенное лицо императора с каким-то подозрительным флакончиком.

— Смотрите-ка, Иван Дмитриевич, получилось! — улыбнулся монарх, закрывая флакон и пряча его в карман. — С возвращением, Лев Николаевич! Вы уж простите, что не принял Вас раньше, сам был не совсем в форме… Лежите-лежите, не вставайте! Сейчас принесут чай и устроим английский файв-о-клок с русским самоваром.

— Ваше Величество… — попытался привстать писатель.

— Лев Николаевич! Прошу Вас! Давайте без чинов, или я буду звать Вас Ваше Сиятельство.

— Как прикажете, Ваше… Николай Александрович…

— Да можно даже еще проще, — монарх явно пребывал в хорошем настроении, — я же в сыновья гожусь… Лев Николаевич, вы опять бледнеете, давайте десять минут покоя, потом — крепкий сладкий чай. Обещаю — полегчает…А мы пока закончим текущие дела…

Сам того не ожидая, очутившись на государственной «кухне», схоронившись за прикрытыми веками, писатель замер и весь превратился в слух, впитывая в себя обрывки фраз, долетающие до него от бюро, где император и его статс-секретарь составляли список неотложных дел и откуда доносился глуховатый голос монарха, диктующего ответы на доклады и рапорты:

«…Только на кладбище осуществимо полное тождество взглядов…. Нельзя проводить две дисциплины: одну — для рабочих, а другую — для вельмож. Дисциплина должна быть одна……Болтунам не место на оперативной работе… правильное в одной исторической остановке может оказаться неправильным в другой исторической обстановке… демократия не есть нечто данное для всех времен и условий, ибо бывают моменты, когда нет возможности и смысла проводить её….» (**)

Потом список дел и шелест бумаг закончился, но зато появился пузатый медный самовар и вместе с ним еще один гость — министр земледелия Алексе́й Серге́евич Ермо́лов.

— Лев Николаевич, — осведомился император, — а что заставило Вас так решительно занять пост у меня под дверью?

— Ваше распоряжение, — меланхолично ответил писатель, помешивая горячий чай, — вы же прекрасно понимаете, что я не могу руководить религиозными бюрократами.

— У меня не было возможности убедиться в вашей неспособности, — в тон ему ответил монарх, — зато я оценил единственно правильную организацию работы: не согласен — критикуй, критикуешь — предлагай, предлагаешь — делай, делаешь — отвечай!

— Хорошие правила! — согласился граф. — И позвольте полюбопытствовать, много у вас чиновников, которые работают именно так, как вы сказали?

— Нет, — честно признался император, — крайне мало. И это — главная причина, которая заставила меня обратиться к вам, зная ваше критическое отношение к современной религии вообще и церковным бюрократам — в частности.

— В таком случае, — писатель степенно поправил бороду и выпрямился, — мне даже страшно отдавать вам моё послание, которое я составил ещё в имении и назвал: «Царю и его помощникам» (**)

— Лев Николаевич, — в глазах императора мелькнула ирония, — неужели я страшнее господина Победоносцева?

Толстой насупился и, не глядя на царя, протянул несколько аккуратно сложенных листков, после чего сосредоточенно занялся изучением узоров на сервизе, не переставая цепко следить за самодержцем из под строго сдвинутых бровей.

— Да-да, я так и предполагал, — произнёс император странную фразу, бегло скользнув взглядом по письму, — ну что ж, давайте пройдемся по пунктам. Вот вы пишете, Лев Николаевич, что «убийство царя было случайным, совершенным небольшой группой людей, ошибочно воображавших, что они этим служат всему народу»… А вас не смущает тот факт, что убийство произошло именно в тот день, когда царь направлялся к Лорис-Меликову с целью подписать первую в России Конституцию? Три месяца народовольцы наблюдали за царем и именно в этот день решили его убить… При этом цель визита Александра II была известна очень немногим — другому очень узкому кругу придворных лиц…

— Вы хотите сказать… — вздернул глаза Толстой…

— Я хочу сказать, Лев Николаевич, что не всегда событие является именно таким, каким его описывают или каким его принято считать. Очень часто то, что вы видите, это лишь версия, которую до вас решили довести. Всё может быть немного не так или совсем не так, если смотреть с другого ракурса. Например — кому смерть Александра II была наиболее выгодна и принесла наибольшую пользу? Для понимания этого вопроса, не мешало бы озаботиться попутными — где брали оружие и взрывчатку террористы «Народной воли»? На что существовали все эти годы? Как выглядели их перемещения до и после теракта? Это же крайне любопытно, не находите? Ну вот, например, — монарх покопался среди своих записей, — «Александр Михайлов, исполнявший обязанности казначея «Народной Воли», не раз говорил, что на одни конспиративные квартиры приходилось ежедневно тратить по 200 рублей», или «Вся колоссальная работа по прорытию московского подкопа вместе с двумя другими железнодорожными покушениями, подготовлявшимися к тому же ноябрю, обошлась всего от 30.000 до 40.000 рублей, включая сюда и разъезды.» Ну и вот еще — «Народная воля — это первичные организации с освобожденными, то есть нигде не работающими активистами в 90 городах, 17 подпольных типографий, издание нескольких журналов и газет за границей….» Посчитайте на досуге стоимость такой организации и содержания всего этого хозяйства…

Император отложил записи и потянулся к самовару.

— Имея даже крупицу этой информации, Вы, с Вашим живым умом и склонностью к системному анализу, смогли бы выдвинуть самые смелые предположения о причинах постоянных визитов наших революционеров в западные столицы. Впрочем, это не будет темой нашего разговора. Вы пишете «виноваты не злые, беспокойные люди, а правительство, не хотящее видеть ничего, кроме своего спокойствия в настоящую минуту.» Вот я и предлагаю Вам личным примером показать чиновникам, как можно и нужно на государственной службе вести себя по-другому. Что вы на меня так смотрите?

— Николая Александрович, Вы цитируете мое обращение, но сами даже не взглянули на бумагу и уж точно никак не могли успеть прочесть…

— Посмотрел-не-посмотрел… Мы с вами говорим о сути Вашего обращения. А вы — капризничаете!

— Не капризничаю!

— Нет, капризничаете! — сварливо акцентировал император и уже другим, мягким тоном, продолжил. — Кое что из ваших поручений я уже выполнил, и даже перевыполнил: отменил выкупные платежи, ограничения для получения образования, уравнял религии и отменил налоги для огромного количества малоимущих. И теперь стоит главная проблема — кто, какой государственный аппарат это всё будет исполнять? А ведь самый красивый, добрый и справедливый закон так и останется клочком бумаги, если не будет превращен в ежедневную практику. Именно практиков, а не теоретиков мне сейчас не хватает. Именно поэтому я с такой надеждой смотрю на вас… Хотя, знаете, Лев Николаевич, даже если вы согласитесь, сразу возникнет еще одна проблема — как обеспечить ваше сосуществование с другими, такими же неравнодушными, кто тоже страстно хочет перемен, но видит их совсем не так, как вы… Вот мы пригласили министра земледелия Алексе́я Серге́евича Ермо́лова, он тоже болеет за своё дело. Восемь лет назад написал замечательную пронзительную книжку «Неурожай и народное бедствие». Читали? Нет? Ну давайте я кое-что процитирую:

«В тесной связи с вопросом о взыскании упадающих на крестьянское население казённых, земских и общественных сборов и, можно сказать, главным образом на почве этих взысканий, развилась страшная язва нашей сельской жизни, в конец её растлевающая и уносящая народное благосостояние, — это так называемые кулачество и ростовщичество».… Или вот еще: «Однажды задолжав такому ростовщику, крестьянин уже почти никогда не может выбраться из той петли, которою тот его опутывает и которая его большею частью доводит до полного разорения. Нередко крестьянин уже и пашет, и сеет, и хлеб собирает только для кулака.» Обратите внимание, какого врага царский министр обнаружил в русской деревне! Не помещик и не жандарм, а кулак! Вы согласны?

Толстой пожал плечами:

— Кулак — это, конечно, известный мироед, но его наличие не отрицает враждебного отношения крестьян к помещикам и жандармам, и если эту проблему надо решать…

— Конечно, её надо решать и мы обязательно будем это делать, — перебил писателя император, — на примере кулака я просто хотел показать, что аграрная проблема гораздо глубже и шире, чем это кажется одному, даже такому мудрому человеку, как Вы. Читаю ваши слова: «уравнять крестьян во всех их правах с другими гражданами и потому уничтожить ни с чем не связанный, нелепый институт земских начальников». А вот что пишет уважаемый Алексей Сергеевич: «Введение земских начальников — есть несомненно громадный шаг в деле упорядочения сельского быта…» Передо мной сидят два умных человека с такими противоположными мнениями. Каждый из вас имеет схожий опыт хозяйствования в собственном имении, огромный объем информации, собранный со всех окраин, болеет за страну, хочет добра и готов ради этого работать. Как быть?

Лев Николаевич бросил украдкой взгляд на Ермолова и задумался. Замолчал и император, переводя испытующий взгляд с одного на другого и обратно.

— Разрешите? — решил вставить слово Ермолов, откровенно робевший в присутствии монарха и светоча отечественной литературы, — я готов работать со Львом Николаевичем, и вообще с любым, кто знает, как решить главный вопрос нашего Отечества. Понимаю, наличие или отсутствие земских начальников, их статус и квалификация — не самая важная проблема. А вот голод, который накатывается на нас, как снежная лавина — это стихия, перед которой я чувствую своё полное бессилие. Не раз и не два уже писал прошение об отставке, но так и не подал, потому что сидеть сложа руки и смотреть на бедствия ещё горше… а потом, приходя в министерство, разбирая бумаги, накладывая резолюции и составляя доклады, опять чувствую себя Сизифом… Всё не то! Всё — суета сует, топтание на месте и переливание из пустого в порожнее…

— Да, — согласился император, — проблема голода, аграрный вопрос сегодня для нас главные….

— Если это главный вопрос, то может быть именно им мне и надо заниматься, а не религией? — в словах Толстого явно сквозила обида.

— А вы и будете этим заниматься… все будем, — охотно откликнулся монарх, — крестьянский вопрос — это проблема, а церковь в широком смысле этого слова, может быть инструментом решения, который не надо мучительно создавать с нуля. Сегодня религия превратилась в некий административный аппендикс и выглядит, как гусарская форма — красивая, но абсолютно бесполезная в современном бою. А нам придётся вспомнить эпоху монастырской колонизации и ту насквозь практическую роль, которую играла церковь в освоении огромного пространства, занимаемого сегодня Россией. Теперь, в начале ХХ века эту территорию придется осваивать заново, мобилизовав все силы всех конфессий и национальностей, иначе страну разберут по этническим и религиозным кирпичикам. И на вас, Лев Николаевич, с Вашим авторитетом, ложится неподъёмная по тяжести задача — превратить церковь из клерикального государственного органа в инструмент модернизации, с помощью которого действительно можно будет накормить тремя хлебами сто тысяч верующих. Сделать религию локомотивом прогресса, а не его тормозом — разве не привлекательная задача? Вы же занимались богоискательством, фактически — искали церковь, которая решает проблемы людей, а не уговаривает их не замечать. Не нашли? Ну вот берите и стройте такую своими руками. Чтобы не пригибала людей к земле, а наоборот — выпрямляла, чтобы не унижала, а возвышала…

ВЕРХОВНОМУ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕМУ, МАРШАЛУ СОВЕТСКОГО СОЮЗА Иосифу Виссарионовичу СТАЛИНУ — писал в те дни митрофорный протоиерей Г. КОХАНОВ, — Прилагая воззвание к пастырям и верующим освобождённого Донбасса, а также приветственное обращение съезда районных благочинных по Сталинской области, уведомляем главу Советского Государства, что нами открыты банковские счета на приём пожертвований от церквей на постройку танковой колонны им. Дмитрия Донского, а также на госпитали Красного Креста. За короткий срок уже внесено более ста тысяч рублей. Кроме того, повсеместно церкви берут постоянное шефство над госпиталями, систематически прилагают свои труды по сбору продуктов, вещей, белья, по стирке белья и т. п. Заверяем Вас, как Верховного Главнокомандующего, Маршала Советского Союза, что наша помощь с каждым днём будет увеличиваться и патриотический порыв многотысячных верующих Донбасса усугубит общую уверенность в том, что силою оружия нашей непобедимой, овеянной мировой славой Красной Армии под Вашим блестящим командованием и с Божьей помощью враг будет окончательно разгромлен.

— Это же кошмар, — вернул его в действительность голос Ермолова. — Услышав от государя слово «Советы», начали советовать все, кому не лень, от околоточных до предводителей дворянства. Министерство завалено прожектами!

— Я думаю, — прихлебывая чай, улыбнулся император, окончательно вернувшийся из воспоминаний на грешную землю, — что народного творчества бояться не надо. Наоборот — его надо приветствовать и всячески поощрять! Но, как любой стихией, им надо учиться управлять, иначе сметёт.

— Мы задохнемся в дилетантских предложениях! — вскричал Ермолов, — один дурак насочиняет столько, что и сотня умных не разберет.

— Понимаю ваши опасения, Алексей Сергеевич. Вы не совсем внимательно слушали мой самодельный лозунг, который заканчивается словами «предлагаешь — делай, сделал — отвечай», где слово — «отвечай» — самое непопулярное среди любых прожектёров. Но без него нам — смерть. Отвечать за дело рук своих должны все. Чем серьезнее предложение, чем больше оно влияет на других людей и страну в целом, тем строже должна быть ответственность за конечный результат. И нести её обязан автор… Впрочем, не только он..

— А кто ещё, — недоуменно вздёрнул брови Толстой.

— Все, кто его поддержал. Вот я лично, поддерживая вас, Лев Николаевич, одобряя вашу инициативу, разделяю всю полноту ответственности за результат и прекрасно понимаю, что в случае неудачи все булыжники с мостовых полетят в меня. Ответственность — естественная плата за желание менять жизнь других людей. Униженные и оскорбленные реформаторами имеют право потребовать сатисфакции от виновника изменений. И поверьте, потерпевшие найдут способ это сделать, даже если им запретить об этом думать и говорить … Вообще, если запрещать людям говорить, они начинают сговариваться…

Толстой кашлянул и покачал головой.

— Боюсь, Ваше Величество, — вернулся он к официальному титулованию, — если за все прожекты требовать сатисфакции, желающих что-то предлагать не останется вовсе…

— А может просто до реализации доберутся действительно жизненно-необходимые, за которые не жалко и голову сложить? — возразил император.

— Но такого нет нигде в цивилизованном мире, — развел руками Толстой.

— Так может это потому, что он не совсем цивилизованный? — усмехнулся император.

Присутствующие замолчали. Отрицать, что Англия и Франция являются образцом цивилизованности, считалось в обществе начала ХХ века полной нелепицей и надругательством над здравым смыслом.

— Николай Александрович, — решил сменить тему Толстой. — Мне для работы над столь революционной реформой религиозной жизни, о которой вы рассказали, крайне нужны помощники…

— Из магометан попробуйте пригласить земского начальника Белебеевского уезда Салимгерея Жантурина, — живо откликнулся император. — Что же насчет католиков… — император сделал паузу, как будто взвешивал все «за» и «против», — в Седлецкой тюрьме находится очень любопытный заключенный — некий дворянин Феликс Дзержинский. Он практически идеально подходит для такой революционной работы, к тому же еще в юности мечтал о карьере ксёндза. Попробуйте с ним договориться — я дам распоряжение о его освобождении под Ваше поручительство.

___________________