— Она просто шла оттуда, — сказал мужчина в тренировочном костюме с диалектом, говорившим, что он переехал с севера, и указал на одиноко стоящее в конце большого поля красное здание. — Вернее, она едва шла, промокшая до нитки, должно быть, упала там в канаву. — Он снова указал куда-то влево от сарая.

Они стояли на маленькой лесной дороге — собственно, только две колеи в земле и больше ничего, кроме леса, за исключением поля и сарая. Возникало ощущение, что они находятся в сельской местности, но всего лишь в нескольких сотнях метров в другую сторону начиналась застройка. Другой сонный благополучный северный пригород Стокгольма. В тридцати километрах от Русерсберга. Виллы и маленькие домики. Место, куда, при наличии средств, переезжали, чтобы обеспечить детям более безопасное детство. Дома здесь защищали сигнализацией и взаимодействием с соседями, здесь знали, что кое-кто из молодежи балуется по выходным наркотиками, и подозревали, что за задернутыми шторами кого-то избивают, но от тяжких преступлений они, по большому счету, были избавлены.

— Она что-нибудь сказала?

— Не-е, то есть она говорила что-то о какой-то Саре и про свои глаза, но очень бессвязно.

Торкель кивнул. Немногое, что ему уже было известно, не давало оснований надеяться, что Эбба сможет им существенно помочь. Согласно результатам предварительного обследования в больнице, ее глаза были каким-то образом выжжены. В настоящий момент ей дали снотворное, и допросить ее они смогут не раньше завтрашнего дня. Возможно, позже.

Урсула отправила криминалистов в больницу, чтобы зафиксировать следы на ее теле и одежде, если таковые имеются. Сама она собиралась сосредоточиться на заброшенном сарае.

— Не можете ли вы припомнить что-нибудь еще? — спросил Торкель мужчину, пробежка которого приняла, мягко говоря, неожиданный оборот.

— Не-е, во всяком случае, с момента, как я ее нашел.

— Но…?

— До этого здесь был жилой автофургон. Вчера вечером.

— Автофургон.

— Да.

— Какой марки?

— Понятия не имею. Это был… автофургон.

— Регистрационный номер вы видели?

— Не-е, иностранные номера, но я не знаю, какой страны.

— Вы тогда тоже бегали? — поинтересовался Себастиан, до сих пор стоявший молча. Существовала маленькая возможность того, что мужчине чуть слишком льстит внимание, и он хочет «помочь» им больше, чем реально может.

Предстать более важным, чем он есть. Такое случалось.

— Не-е, я вон там живу. — Он вновь показал, на этот раз на стоящий на небольшом холме желтый деревянный дом с видом на поле, завершавшееся сараем. — Видел его в окно. Здесь редко ездят машины, особенно такие большие. Дорога через несколько сотен метров заканчивается, превращается в тропинку для верховой езды или пробежек.

Торкель испытывал смесь надежды и раздражения. Это важная ниточка, с которой можно работать, но мужчина перед ним, похоже, больше ничем помочь им не может. Хотя предпринять попытку стоит.

Он вызвал Билли.

Пусть сядет с мужчиной и покажет ему фотографии автофургонов. Если повезет, тот узнает модель.

— Но эти жилые фургоны ведь все одинаковые, — сказал мужчина, разрушая надежды Торкеля. При таком настрое сомнительно, что от него будет толк.

Билли неторопливым шагом пришел от сарая, где он помогал Урсуле. Торкель быстро объяснил ему задачу и что он должен также изучить все подъездные дороги и проверить наличие там камер наблюдения. Едва ли в округе разъезжало много автофургонов.

Себастиан оставил Билли с мужчиной в тренировочном костюме и огляделся.

По-прежнему светло. Собственно, по-настоящему и не стемнеет.

Теплый летний вечер, щебечут птицы. Себастиан не мог связать трели ни с одним названием птицы, но одна звучала более мелодично и громче остальных, и ему припомнилось, что однажды, во время прогулки по городу другим теплым летним вечером, кто-то говорил, что это черный дрозд. Но откуда ему, черт возьми, знать?

Он увидел Ванью, которая стояла и, похоже, бесцельно смотрела на большое поле. Он подошел и встал рядом с ней. Она даже не повернулась к нему.

— Все в порядке?

— Ты не думаешь, что здесь должно быть много косуль?

Ладно, не тот ответ, которого он ожидал. Честно говоря, вообще не ответ, но он решил сразу не отступаться.

— Не знаю. Я ничего не знаю о природе. Не люблю ее.

— Как можно не любить природу?

Себастиан ненадолго задумался, хотя уже знал ответ.

— Она просто существует, она не думает. Я плохо переношу то, что не думает.

— Наверное, я люблю ее именно поэтому, — тихо сказала Ванья. — Она просто есть. Она не думает, не лжет, не пытается покончить с собой…

Себастиан повернулся к ней, но она по-прежнему не отрывала взгляда от просторов.

— Ванья, я могу тебе чем-нибудь помочь?

Нет ответа.

— Как коллега.

— Нет.

С этим она ушла.