Пятьдесят четыре

Последние строчки гимна отзвенели для всей собравшейся паствы, для солистов хора Святого Михаила и для юных хористов, а потом вознеслись под своды собора. Гроб Фреи Грэффхам из светлого дуба стоял на небольшом постаменте на ступеньках алтаря. Она сама смотрела на эти своды, на этих позолоченных ангелочков и резьбу, когда пела здесь, поэтому Кэт подумала, что это было даже более чем просто правильно, что он стоял там. От прекрасного гимна у всех встал ком в горле.

Собор был полон. Полицейские из прежних команд Фреи в столичной полиции сидели рядом с коллегами из Лаффертона. Тут и там сверкали золотые позументы. Старшие констебли и заместители старших констеблей, старшие суперинтенданты и суперинтенданты. Старший инспектор Саймон Серрэйлер сидел на скамье рядом с проходом, через который прошел на кафедру, чтобы зачитать текст из Ветхого Завета. Нейтан Коутс сидел вместе со своей невестой во втором ряду, среди своих товарищей, которые работали и с Фреей. Мэриэл Серрэйлер, сидящая на своем месте среди других альтов, слушала знакомые слова из старого Молитвослова и впервые с момента гибели Фреи почувствовала не только печаль, не только грусть от утраты нового друга, который ей так нравился, но и какое-то более глубокое сожаление о чем-то таком, что она не могла сформулировать даже для себя. Она старалась изо всех сил, смотрела вперед, работала, не зацикливалась надолго ни на чем, что предлагало ей настоящее. Благодаря этому ей удавалось так долго сохранять свой несчастливый брак со злым, ожесточенным человеком, но теперь смерть Фреи заставила ее увидеть все это до боли четко. Пустая трата времени, пустая трата жизни, мысли о всех тех вещах, которые она так и не сделала, подавляемая столько лет злость – все это нахлынуло на нее прямо здесь, в этом месте, которое она так любила, и она не знала, как справиться с этим и как на это нужно реагировать. Она подумала об Эйдане Шарпе, безумном, одержимом, отвратительном, исковерканном – из-за чего? С какого момента? И почему, почему, почему?

Все загремели стульями, как только закончился гимн. Нейтан Коутс поднялся и пошел к кафедре. Его лицо было напряжено из-за сдерживаемых чувств, и в своем легком сером костюме и черном галстуке он выглядел как школьник. Он положил обе руки на кафедру и прочистил горло. Эмма сжала руки в кулаки, переживая за него. Сначала он сказал, что не сможет этого сделать, что он боится заплакать, как он часто плакал после того, как умер его сержант. А потом, внезапно, он передумал. «Взял себя в руки» – как он ей сказал. Но она знала, как тяжело для него это будет.

– Этот текст взят из Евангелия от Луки, главы десятой: «Некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам…»

Его голос становился все сильнее, пока он читал притчу о добром самаритянине, так что в самом конце он ясно, гордо и жизнеутверждающе разносился по всему зданию. Когда он возвращался к своей скамье, он остановился у гроба и склонил голову.

– Помолимся.

Эмма взяла руку Нейтана и сжала ее в своих, чтобы унять дрожь.

Карин Маккафферти чувствовала, что устала. Она почти что осталась дома, убежденная Майком, который говорил, что ей не надо заставлять себя идти, Майком, который ужасно боялся за нее и который ужасно боялся за себя, который оказался абсолютно беспомощен перед лицом того, что он теперь считал ее смертным приговором. Он не верил в тот путь, по которому она решила идти, и не понимал мотивов, которыми она руководствовалась. Теперь, когда оказалось, что он был прав – что все вокруг были правы, кроме нее, – он находил причины, чтобы не быть рядом, чтобы не видеть, как ей становится хуже и как она слабеет.

«Но мне не хуже, – сказала она себе, когда они встали перед последним гимном, – я знаю это. Я знаю». В последние пару недель она чувствовала себя за каким-то щитом, или внутри кокона, или в центре круга некоей мощной защитной силы. Медленно, постепенно она излечивалась и крепла. Ей было совсем не страшно стоять здесь вместе со всеми ними, когда они начали петь:

Ей стало любопытно, кто выбрал «Быть Пилигримом», – или, может быть, сама Фрея оставила распоряжения по поводу своих похорон? Наверное, те, кто на работе постоянно подвергается опасности, часто их оставляют, пусть даже в форме записки, нацарапанной на бумажке и оставленной в шкафу.

В тот момент, когда Карин услышала, что случилось, она навсегда заперла дверь в ту часть своего сознания, где она все еще лежала на кушетке, а Эйдан Шарп наклонялся над ней, заперла ее, закрыла на все замки и выкинула все ключи. Она больше никогда не хотела туда возвращаться. Она поговорила обо всем с Кэт Дирбон, рассказала своему целителю и сделала свои выводы. Она не могла даже пытаться это понять, не говоря уже о том, чтобы об этом судить. Лучше просто об этом не думать.

Сэнди Марш подумала, что она может идти, после того как они спели гимн, тот же самый, что они пели для Дебби. Она сидела в дальнем конце собора. Джейсон пошел с ней, хотя она этого не хотела, но сейчас, посреди всего этого, когда на нее снова нахлынули воспоминания, она была рада, что он рядом, что он всегда был рядом, со своим твердым локтем и с серьезным запасом больших чистых носовых платков.

Ее жизнь перевернулась той самой первой ночью, когда Дебби не вернулась домой, и в ней уже никогда ничего не встанет на свои места, она никогда не станет прежней. Она не только потеряла свою самую старую подругу и свою соседку по вине убийцы, она потеряла еще что-то, что не могла определить, что-то, хранившее в себе ее беззаботность и оптимизм, что-то, что оставалось в ней еще с тех пор, как они с Дебби были детьми. И теперь оно больше не вернется.

Она уедет из этой квартиры, она решила это сразу же, как только узнала про Дебби, но она не хотела уезжать из Лаффертона или бросать свою работу, ей нужны были друзья и знакомая обстановка вокруг, хотя иногда ей и было тяжело смотреть на Холм, или на автобус, едущий в Старли, или просто на те самые обычные места, куда они с Дебби ходили вместе, – магазины, кафе, местную библиотеку.

Сейчас она жила у одной из девочек с работы, муж которой служил на флоте и сейчас был в долгом плавании. Она хотела найти себе новую квартиру, но поиск кого-то, с кем можно было бы жить вместе, давался ей нелегко, а позволить себе снимать что-то в одиночку она не могла. Они с Дебби прекрасно сосуществовали, они знали друг друга настолько хорошо, что жизнь протекала вполне комфортно, даже когда Дебби совсем падала духом.

Они встали, чтобы послушать следующий гимн. Джейсон дотронулся до ее руки. Добрый Джейсон, хороший, милый, дружелюбный Джейсон. Но она знала, что Джейсон хотел большего, и она должна была сказать ему, что этого не будет. Он ей нравился, и она была ему благодарна. На работе с ним было весело. И это все. Даже когда она будет готова к тому, чтобы завести парня, им будет не Джейсон.

Саймон Серрэйлер поднялся на кафедру. Перед ним лежало несколько листов с записями, в которые он ни разу не посмотрел.

– Мы здесь, чтобы попрощаться с Фреей Грэффхам – дочерью, сестрой и тетей, коллегой и другом – и чтобы почтить ее память, и я знаю, что это одна из самых тяжелых вещей, с которой многим из вас придется столкнуться. Фрея пробыла с нами, в Уголовном розыске Лаффертона, совсем короткое время, но немногие до этого оставляли после себя такой яркий и чистый образ или становились нам настолько дороги.

Кэт не сводила глаз с лица своего брата. Он был хорошим оратором, он не выпячивался, говорил четко, убедительно и абсолютно искренно. Он будто снова вернул Фрею к жизни, сумел передать какую-то часть ее живости и веселости, ее ума, ее любви к работе, к своему новому дому, к своим коллегам, к пению – и к этому собору. Он трогательно говорил о ее смерти и ожесточенно – о ее обстоятельствах, клеймил грязь и зло и хвалил отвагу своих коллег, напоминал им о том риске, которому подвергаются офицеры полиции каждый день, просил их о поддержке и о том, чтобы они молились за живых, даже если сегодня собрались почтить память умершего. Это было эмоциональное обращение, и вся паства снова была впечатлена и тронута до слез.

Потом было представление к награде и молитва, закрывающая службу. Внезапно разум Кэт обратился к Эйдану Шарпу; он как будто вживую встал перед ней, надменный, гордый, улыбающийся. Она как будто взглянула злу прямо в глаза.

Шестеро полицейских, включая Нейтана Коутса и Саймона Серрэйлера, сделали шаг вперед и водрузили гроб Фреи на плечи.

«Господи, помоги нам», – подумала Кэт, глядя на светлое дерево гроба, на единственный венок белых роз и фрезий, лежавший сверху, на скорбные лица несущих. Она наклонила голову, когда они проходили мимо. «Боже, помоги…»

Но впереди ее ждало еще многое. Похороны Дебби Паркер и Айрис Чатер были не такими важными событиями и проходили в других местах, это были печальные и унылые церемонии, которые несли в себе всю тяжесть вопросов, оставшихся без ответов, и смятения, и ярости, которые не находили никакого разрешения. Но сейчас, здесь, когда орган играл великий хорал Баха «Проснитесь, спящие!», как будто бы появилось какое-то разрешение, как будто бы проявилась во всем какая-то высшая справедливость. Смерть была беспорядочной, разрушающей, уродливой, но похоронные службы, такие как эта, отбрасывали на нее луч света, давали силу и успокоение.

«Где бы я была сейчас и как бы я смогла продолжать, если бы у меня не было этого?» Кэт снова наклонила голову.

Полицейский почетный караул выстроился вдоль дороги, по которой гроб Фреи несли к катафалку, золото и серебро засверкали на солнце, и на секунду отблеск от них упал на белые цветы и светлое дерево, а потом машина уехала в сумрак.

Люди, хлынувшие из собора, разбились на пары и группы и стали тихо переговариваться между собой, ожидая свои автомобили или уходя пешком. Под сенью опор собора, у боковой двери, Нейтан Коутс безудержно рыдал в объятиях Эммы.

Джим Уильямс свернул в сторону квартала, не до конца понимая, зачем вообще пришел сюда, и рад ли он был, что пришел, или нет, а в нескольких ярдах от него Нетти Салмон стояла и смотрела ему вслед, на секунду задумавшись, не нагнать ли его, но так этого и не сделала.

Постепенно все разошлись. Старший офицерский состав ушел первым. Двери полицейского участка Лаффертона были открыты для всех, кто хотел вписать слова соболезнования в связи со смертью Фреи Грэффхам в специальный альбом.

– Сэр.

Саймон оглянулся.

– Нейтан.

– Там было все… В том, что вы сказали.

– Спасибо.

– И все равно я не могу поверить, я не могу поверить в то, что это ее мы сейчас несли. У меня просто в голове это не укладывается.

– Нет.

– Нейтан, – мягко произнесла Эмма.

Нейтан вытер глаза.

– Да, я знаю. Дело в том, что мы женимся, босс. Мы собирались подождать, сделать все как положено, но… мы просто не можем. Не теперь. Мы идем в пункт регистрации в четверг утром, рано. Только мы, и один из моих братьев, и мама с папой Эммы. Просто…

– Не хотели бы вы быть одним их наших свидетелей? – закончила за него Эмма.

– С огромным удовольствием.

– Спасибо. Спасибо большое. Тогда встретимся в участке.

И они ушли, сев в машину к другим ребятам из отдела.

Но Саймон сказал водителю не ждать его. Когда ушли последние несколько человек и он услышал, как мальчики из хора вышли в боковую дверь, он развернулся и снова вошел в величественное здание. В воздухе еще витал дух прошедшей службы, звуки органа, голосов и молитв все еще слышались здесь. Было тепло. Чувствовался запах цветов и мокрых пальто. Несколько листов с текстами службы лежали на скамейках.

Он медленно прошелся вдоль стены и взглянул на место у подножия алтаря, где стоял гроб Фреи. Фрея. Он не смог ее себе представить и пока не мог понять, что он думает или чувствует. Это придет. Он был человеком, который позволял таким вещам приходить в свой черед.

Его мысли об Эйдане Шарпе были ничуть не более конкретными и, наверное, никогда не будут. Кэт сказала, что людей подобного рода может понять только бог. Саймон решил, что так оно, наверное, и есть.

Служка задувал свечи, а еще один собирал книжки с гимнами и складывал их в аккуратную стопку. Орган издал внезапный скрип и выдал одну басовую ноту. Саймон посмотрел наверх. Органист закрыл крышку и выключил свет над подставкой для нот.

Снаружи было тихо, и солнце уже почти закатилось за огромные западные ворота.

Саймон быстро зашагал по кварталу в сторону своего дома. Он не собирался возвращаться в участок. Пускай думают что хотят. До конца этого дня он не хотел никого видеть.

Оказавшись в своей квартире, он бросил куртку на диван, прошел на кухню и налил себе стакан виски с водой. Здесь было прохладно, прохладно и спокойно, тихо и мирно.

Часы собора пробили четыре.

Через минуту, увидев мигающую лампочку на автоответчике, он наклонился и включил запись. Раздался голос, звучавший одновременно тепло и деловито.

«Это Диана. Давно не общались. Скучаю по тебе. Перезвонишь?»

Это было единственное сообщение.

Саймон на секунду застыл, прежде чем нажать на кнопку и стереть его.