Тридцать шесть

Это была не его вина. Он был методичен и осторожен, он не торопился и все спланировал. Он никогда не любил действовать импульсивно, и конкретно сейчас не мог себе этого позволить. Таким образом и совершаются ошибки, и, кроме того, он всегда презирал людей, которые решают по ситуации или позволяют своим эмоциям распалить их и отнять возможность здраво мыслить, тех, кто убивает из-за того, что внутри них бушует буря и страсти полностью захватили над ними контроль. Такие люди убивали, когда были пьяны или не в себе из-за наркотиков. Такие люди убивали своих соседей, потому что теряли самообладание во время ссоры по поводу шума, или своих жен в минутном порыве ревности, а еще они убивали проституток в приступе сексуальной ярости. Он презирал их всех. Когда он читал о них, ему хотелось, чтобы их всех поймали и наказали, и мог бы предложить свои услуги полиции, если бы это привело к такому результату.

Значит, это не была его вина, в этом он был уверен. Полиция оцепила Холм и прочесала его. Людей сначала туда не пускали, а потом они и сами стали слишком бояться туда ходить, и кто может их за это винить?

Но это помешало его планам. У него все так хорошо выходило, и все шло так гладко, но теперь плана не было, и он сделал то, что никогда обещал себе не делать, и поступил импульсивно, без подготовки.

Казалось, что все прошло успешно, но ему было неспокойно, он был неудовлетворен. Он чувствовал себя на грани, ему было нужно снова и снова прокручивать все у себя в голове, чтобы обнаружить оплошность, ничтожную ошибку, которая сможет приблизить его гибель. Казалось, что ее не было, но он не мог успокоиться, не мог заснуть и не чувствовал себя, как во все предыдущие разы, спокойно и уверенно. Он не был доволен собой.

Начать с того, что он вообще не планировал выезжать этой ночью. Но он подписывал чеки для оплаты счетов, занимался бухгалтерией, просматривал свои записи по налоговым вычетам, а в комнате было душно. Ему стало дурно. Ему захотелось на свежий воздух. Он просто прошелся к почтовому ящику, и воздух правда подействовал хорошо, он прояснил голову и успокоил его. Что-то пахло по-новому, что-то пахло весной. Это возбудило его, и когда он вернулся к дому, он был переполнен неуемной жаждой сделать что-нибудь еще, поехать куда-нибудь еще, и эта неуемность бурлила и кипела в его крови.

Фургон, конечно, был у хранилища. Он запер входную дверь, взял машину и начал разъезжать по улицам, медленно и бесцельно. Он никуда не ехал, ничего не искал. И никого.

Когда он увидел ее, все встало на свои места. Он понял это мгновенно.

Пожилая женщина.

Она опиралась о стену, будто бы пытаясь отдышаться. Любой бы забеспокоился о ней и остановился, любой совестливый водитель. Когда он вышел из машины, она начала оседать и заваливаться на бок, прямо на тротуар у стены. Улица была пуста. Никто не прогуливался, не было ни одной машины. Во всех домах окна были зашторены.

Он наклонился над ней. Ему показалось, что это был либо удар, либо сердечный приступ. Он видел признаки. Но когда он поднял ее, она была еще жива – едва дышала, очень нехорошего цвета, но жива.

Он поднял ее и открыл заднюю дверь машины и смотрел, как она тяжело завалилась на бок на заднем сиденье.

Он не знал, в какой момент это произошло. Он ехал очень быстро, но к тому времени, как он доехал до хранилища, она была мертва. Потом ему надо было действовать быстро, из-за патрулей службы охраны, которые периодически тут прохаживались… Но, как он знал, не так часто, как должны были за свою зарплату, – большинство ночей они просто где-нибудь парковались, тянули чай из термоса и смотрели порноканалы на своем крохотном телевизоре в машине. Однажды, кажется, они просто проехались по бизнес-парку, ни разу не выйдя из машины. Он знал. Он неделями сидел в темноте своего офиса в хранилище, следил за их передвижениями и отмечал по часам. Но он не знал, делали ли они уже круг сегодня, а еще он был в машине, которую они не узнают. А что, если они придут и, в приступе стыдливого рвения, запишут его номер?

Он работал очень быстро, что он просто ненавидел. От этого он потел, а он ненавидел потеть.

Он отнес ее к боковой стене хранилища и отпер его, подняв ворота. Было тяжело удержать ее и дотянуться до выключателя. Это было необычно. Он не делал ничего подобного.

Но потом все пошло так, как шло обычно, он быстро ее раздел, положил в мешок и убрал: полка выдвинулась, задвинулась назад, дело сделано. Он проверил приборы. Одежда и сумочка отправились в плотный черный мусорный мешок. Он не взял ничего из ее сумки или карманов, даже не заглянул туда. Он никогда так не делал. Он не был обычным вором. Дворники придут в четверг, когда этот мешок будет выставлен для них вместе с остальными. Чем более очевидным и обыденным все казалось, тем лучше. Он это знал. Он не привлекал к себе внимания, таская с собой целые мешки, чтобы дать повод для пересудов, он делал то, что делали все остальные люди в бизнес-парке, – выставлял свой мусор на улицу, чтобы мусорщики в установленный день его за- брали.

Он покинул хранилище и сел в машину более напряженный и возбужденный, чем был за последние несколько лет. Когда он уезжал, его сердце бешено колотилось в груди, а руки стали скользкими от пота. Однако он никого не видел. Патруль охраны не пришел. Он выехал на главную дорогу и помчался домой.

Но это выбило его из колеи. Он не мог заснуть несколько часов, потел от страха, его руки дрожали, когда он наливал себе воды. На следующее утро он пожаловался на температуру и кашель и остался дома один. Он боялся, что больше не сможет доверять себе, не сможет полностью полагаться на свой абсолютный самоконтроль, на свою железную волю, на свою целеустремленность. Он действовал импульсивно, без подготовки и без плана. Может быть, все было нормально, и его не видели и не слышали, может быть, удача была на его стороне. Но он не полагался на удачу и не доверялся ей. Этот путь ведет только к безумию. Он полагался только на себя и еще ни разу себя не подводил. До этого дня.