Двадцать восемь
– Я вовремя позвонила, или ты кормишь детей, или делаешь с ними домашнюю работу, или подкладываешь сено лошадям…
– Привет, Карин. Дети накормлены, домашняя работа сделана, у лошадей достаточно сена, и в данный момент я разбираю свои врачебные бумажки, так что даже рада отвлечься. Как идут дела?
– Я докладываю, как ты просила.
– Хорошо. Где ты была?
– Рефлексология.
– О нет, ненавижу, когда мне щекочут пятки.
– Они так не делают, они их мнут, и довольно сильно. Это абсолютное блаженство. Я почти что заснула. Они зажигают чудесные ароматические свечи. И девочка тоже милая. Я ничего ей не говорила, но во время сеанса она спросила меня, нет ли у меня проблем с грудью.
– Удачная догадка. У женщин твоего возраста они часто есть.
– Цинично. Но я после этого потрясающе себя чувствую.
– Я всеми руками за.
– Я веду дневник.
– О том, что именно ты делаешь, или свои чувства и эмоции тоже записываешь?
– Все. В противном случае в этом нет никакого смысла. Я должна быть честна с собой, Кэт.
– И что же дальше?
– У меня очередная встреча с моим духовным целителем в среду с утра. Пока что это работает лучше всего. Я ухожу от нее с чувством, что могу забраться на Эверест, но при этом ощущаю себя очень спокойной и счастливой.
– Я могу тебе сейчас кое-что предложить?
– Ты мне за этим и нужна, ты мой врач.
– Я думаю, что тебе нужно сделать еще один снимок.
– Зачем?
– Я хочу видеть, что действительно происходит… соотнести это с тем, что ты чувствуешь.
– Мне нужно подумать об этом.
Кэт вздохнула. Она так усердно себя успокаивала, что это уже было неприлично, она старалась быть настолько открытой для всего, насколько это ей позволял ее профессионализм, но с каждым днем ее все сильнее одолевали дурные предчувствия. Карин выглядела и чувствовала себя хорошо. Кэт нужно было понять, что происходит с раком.
– Ты не врешь?
– Кому?
– Ну, на самом деле мне. У меня для тебя очень большой кредит доверия, Карин.
– Мне просто нужно немного больше времени.
– Чего ты боишься?
– Что?
– Извини, Карин, я не верю, что сказала это.
– Ты считаешь, что я боюсь взглянуть в глаза тому, что ты называешь «фактами».
– Я даже не знаю, что является фактом, пока не выясню это.
– Только не сейчас.
Кэт подумала и решила не давить на нее еще какое-то время.
– Хорошо, и что же дальше? Фэншуй?
– Хилер.
– Нет, Карин, ни в коем случае.
– Слушай, это даже не столько для меня. Я в это не верю, я считаю, что все это обман и, скорее всего, это стоит остановить, но пока что все, что у нас есть, – это слухи. Кто-то должен сходить туда и разобраться, чтобы потом подробно описать. Я тут всем оказываю услугу.
– Тогда я пойду с тобой. Я тоже хочу понять, что там происходит. Я тебя услышала и понимаю, что ты можешь стать хорошим подопытным кроликом. Но ты слишком уязвима.
– Это утро четверга, пол-одиннадцатого. У тебя будет операция.
– Да, а Крис будет читать лекцию в Бевхэме. Черт. Ладно, но если что-то тебе не понравится, сразу уходи. Мы тут не об ароматических свечах говорим.
– Я знаю.
– Кстати, тебе моя мама не звонила?
– Насчет ужина? Да, мы придем.
– Отлично.
– Ты знаешь, кто еще будет?
– Мы, Ник Гайдн, Эйдан Шарп и весьма симпатичная женщина-детектив, которая работает с Саем. Может быть, Дэвид Лестер, но я не уверена. Немного сборная солянка, но ты знаешь мою мать. Может, она хочет поиграть в сваху.
– Или собрать деньги, или сколотить рабочую команду для благотворительного базара в хосписе.
– Ну, или просто позлить моего отца. Ему это, разумеется, не понравится.
– Она как будто совсем этого не замечает.
– О, она замечает. Но она продолжает сражаться, не обращая внимания ни на что.
– К этому времени меня уже психически вскроют, разумеется…
– Господи, ну и способ завершить беседу. И, Карин…
– Я знаю, знаю.
– Снимок. Я это тебе как врач говорю.
– До свидания, Кэт.
Карин была в Старли в девять тридцать утра в следующий четверг. Такой день мог кого угодно заставить почувствовать себя лучше – вот о чем она думала, когда ехала по улочкам, живые изгороди которых украшали белые цветы терновника. Она была уверена, что сможет позаботиться о своем здоровье, уверена решительно и бесповоротно. Она верила в то, что делала. И все-таки в темные ночные часы ее мучили дурные мысли, ей представлялось, как челюсти краба проедают себе путь через нее. А потом она задавалась вопросом, о чем она вообще думала, когда отказывалась от советов Кэт, от серьезного, научно обоснованного лечения, и ее охватывал страх оттого, что собственное промедление могло лишить ее надежды на помощь. Но днем, когда она читала книги, полные чудес и историй успеха, пышущие оптимизмом и уверенностью, или слушала записи, которые переносили ее в царства красоты, спокойствия и абсолютного здоровья, все менялось; ее ночные кошмары вновь уползали в свои пустые пещеры, и она снова чувствовала себя сильной и уверенной в себе.
Именно так она себя чувствовала и сейчас, когда въезжала на парковку рядом с торговой площадью в Старли. Было тихо, солнце выхватывало стволы деревьев своим лимонно-желтым светом, и мимо нее прошла мать с хохочущим резвящимся малышом и младенцем на руках; они с Карин обменялись замечаниями о том, какая весенняя стоит погода, а ребенок выдул очередь из мыльных пузырей с помощью колечка на палочке и пластиковой тубы с жидкостью. Пузыри взметнулись вверх, сияя переливающимися радугами.
Карин пошла вниз по холму, заглядывая в окна магазинов, изучая ловцы снов, баночки с натуральным медом и маленькие кристаллы. Один из них, из розового кварца, похожий на лепесток розы, привлек ее внимание; она почувствовала магнетическую силу, которую он излучал в ее сторону. Она купила его за пять фунтов, и когда положила к себе в сумку, сразу почувствовала душевный подъем.
Она купила газету и взяла ее с собой в органическое кафе со столами из светлой сосны, чтобы почитать за стаканчиком домашнего лимонада. «Если жизнь похожа на лимон, сделай лимонад». Она нашла этот и множество других маленьких жизнеутверждающих девизов на страницах одной из своих американских книг, которая, помимо прочего, рекомендовала ей облачиться в белое сияние, соткать себе золотое покрывало и каждое утро тянуться навстречу своей личной радуге. Но совет про лимонад ей все равно нравился.
Она посмотрела в окно маленького кафе, и ей стало хорошо. Она сказала себе это. Она чувствовала себя счастливой, радостной и здоровой. Она была уверена в этом. А еще она предвкушала предстоящую встречу. Рефлексологи и ароматерапия это одно, а психохирурги – совсем другое. Правой рукой она сжала мобильный телефон у себя в кармане, чтобы придать себе уверенности.
В десять минут одиннадцатого она прошла в двери дома, находившегося в нижнем конце улицы, на стеклянной вывеске которого черными буквами было написано слово «Хирургия»; слово «Стоматологическая» было агрессивно затерто. Поскольку Карин жутко боялась зубных врачей, немного уверенности она подрастеряла.
– Доброе утро. У вас назначена встреча?
Женщина средних лет, одетая в бежевый свитер, могла бы работать в какой-нибудь приемной на Харли-стрит. Карин назвала ей свое имя.
– Да, спасибо, миссис Маккафферти. Присядьте, пожалуйста. Доктор Гротман скоро к вам подойдет.
– Прошу прощения?
Женщина улыбнулась.
– Доктор Гротман. Это имя врача, который лечит пациентов через Энтони.
– Понятно. И, я так полагаю, этот доктор…
– Жил в 1830-х годах в Лондоне.
– Ясно.
Женщина улыбнулась, прежде чем вернуться к своему компьютеру.
– И много людей приходит сюда?
– О да, график доктора расписан на много недель вперед. Люди приезжают издалека, чтобы получить консультацию.
Карин взяла номер «Ворлд хилинг», но пока она рассматривала обложку, одна из дверей открылась и оттуда выглянула пожилая женщина, которая выглядела потерянной и очень бледной.
– Миссис Корнуэлл? Пожалуйста, пройдите, присядьте, осмотритесь. Я сейчас дам вам немного воды. – Женщина встала из-за стойки и пошла к кулеру в дальнем конце офиса. – Нужно, чтобы вы это выпили, миссис Корнуэлл. Как вы себя чувствуете?
Женщина достала платок и вытерла лицо.
– Небольшая слабость.
– Это совершенно нормально. Просто медленно выпейте воду и не вставайте. Вы не чувствуете никакого дискомфорта?
Женщина подняла удивленные глаза.
– О нет. Не чувствую. Совсем никакого. Разве это не странно?
Женщина с ресепшен улыбнулась.
– Это нормально.
А потом дверь открылась, из нее вышел мужчина и прошел прямо к стойке, не глядя ни на одну из женщин. Он был тощий, с волосами песочного цвета и незапоминающимся лицом. Он ввел что-то в компьютер, печатая двумя пальцами, потом быстро посмотрел на папку на столе, а затем прошел обратно через все помещение и закрыл за собой дверь. Повисла тишина. Миссис Корнуэлл медленно глотала свою воду и протирала лицо, все еще оставаясь озадаченной, женщина с ресепшен вернулась к работе. Карин снова открыла журнал.
Прожужжал сигнал.
– Проходите, пожалуйста, миссис Маккафферти.
Ноги Карин отказывали ей, а во рту пересохло. Это было точно как у зубного. Она не хотела идти. Она хотела развернуться и уйти отсюда сейчас, пока могла.
Женщина за стойкой улыбалась. Карин посмотрела на другую пациентку. Что происходит? На что это похоже? Что он делает? Зачем ты здесь? Как ты на самом деле себя чувствуешь? Вопросы роились у нее в голове.
– Прямо, в эту дверь. Доктор Гротман ждет.
«О господи, я, наверное, сошла с ума».
Лучше бы Кэт пошла с ней. Она медленно двинулась в сторону двери.
Мужчина очень сильно горбился и заметно прихрамывал. Он носил удерживающий корсет, и одно его плечо было слегка выше другого. Его волосы были того же песочного цвета, что и у человека, выходившего в приемную, но взъерошенные и торчащие в разные стороны. На нем был надет белый халат, и он стоял рядом с кушеткой для осмотра. Комната была слабо освещена, на окнах висели закрытые жалюзи. Еще здесь была раковина с краном. Голый виниловый пол. Больше ничего.
– На кушетку, пожалуйста. Каким именем вас называть?
– Карин.
– Ложитесь, пожалуйста.
Карин легла. Он встал над ней и начал водить руками над ее телом, не прикасаясь к нему.
– У вас рак. Я чувствую рак у вас в груди и в гландах, и он распространяется ближе к желудку. Расстегните рубашку, пожалуйста, но не снимайте ее и не снимайте другую одежду и нижнее белье.
Теперь было понятно, что акцент точно иностранный, может быть, немецкий или голландский. Когда она расстегивала рубашку, он отвернулся.
– Мне нужно удалить образование здесь, в гландах, на шее. Это основная опухоль. Мы избавимся от этой, и остальные уменьшатся и исчезнут. Они питаются от материнской опухоли.
Все в ней кричало о том, чтобы отвернуться от него. Ему надо было побриться, хотя его кожа и руки выглядели чистыми. Он нагнулся под кушетку и достал поднос с инструментами. Она услышала звук, как будто кто-то толкнул мусорное ведро. Карин заставила себя смотреть, рассмотреть все настолько подробно, насколько можно, запомнить его лицо, его руки, его тело. Он взял инструмент с подноса и как будто бы сложил руки вокруг него.
А потом он потянулся к ее шее.
– Вам не надо пугаться, бояться нечего. Посмотрите на ваш пульс, слишком быстрый, это просто смешно. Успокойтесь. Я вас вылечиваю. Опухоль уйдет, вы будете здоровы, чего здесь бояться?
Потом его рука быстро задвигалась, она почувствовала, как он оттянул складку плоти на ее шее, в самом низу, а потом у нее возникло странное ощущение, как будто что-то протянулось через ее кожу, а рука заерзала и задвигалась в ее шее. Она посмотрела на его лицо. Его глаза были наполовину закрыты, но она знала, что он понимает, что она на него смотрит. Ерзающие движения стали резче, она почувствовала резкую боль и рывок.
– О. Вот. Хорошо.
Его рука быстро отдернулась от нее и опустилась. Что-то упало в ведро у его ног. Когда его рука поднялась, она была в крови. Теперь его руки снова парили прямо над ней, и он бормотал что-то, похожее на камлания шамана.
– Ты в руках Бога, Карин. Ты теперь в полной безопасности. Скоро ты совсем выздоровеешь. Теперь тебе надо отдохнуть и тебе надо хорошо питаться, не голодать, не бороться со своим телом. Давай ему то, что оно просит, когда оно просит. Пей воду, много воды. Отдыхай. До свидания.
Он стоял неподвижно. Карин лежала, немного растерянная, немного ошеломленная, но через несколько секунд она спустила ноги с кушетки и неуверенно встала. Доктор Гротман не помог ей и не заговорил, ни один мускул на его лице не дрогнул. Она подумала, что это и был тот мужчина в спортивной куртке, который выходил в приемную, что он сгорбил спину, подложил что-то под плечи и шею, спутал волосы – подумала, но не могла быть в этом уверена.
Когда она положила руку на ручку двери, ведущую обратно в приемную, он мягко заговорил:
– Недоверие и подозрение плохие помощники. Пусть твоя душа будет открытой, а сердце – великодушным, Карин, или ты перечеркнешь мой труд по твоему исцелению.
Голос у него был неприятным, и какой бы раньше у него ни был акцент, сейчас он испарился.
Карин практически вывалилась в приемную.
Там ее ждали двое.
– Пожалуйста, сядьте и выпейте стакан воды, миссис Маккафферти.
– Нет, мне пора идти, извините…
– Вы действительно должны. Вам нужно собраться. Пожалуйста.
Дрожа, она присела и отпила из бумажного стаканчика воды; женщина была права, ей это было нужно, ее мучили жажда и головокружение. Сигнал вызвал следующего пациента.
– Мне заплатить вам сейчас?
– Да, пожалуйста. Не торопитесь, подождите, пока окончательно не успокоитесь.
– Со мной все в порядке. Спасибо, – Карин поднялась. В обморок она не упала. Комната осталась на месте. Она подошла к столу, и улыбающаяся женщина передала ей маленькую карточку. Миссис Маккафферти. Оплата за лечение: 100 фунтов. Просим вас убедиться, что чек возможно обналичить в «САДБЕРИ И КО».
Она вышла на свежий воздух, разъяренно подсчитывая. Она была в приемной, наверное, минут десять, не больше. Но, предположим, один пациент в полчаса, с учетом ожидания, с девяти до пяти – шестнадцать пациентов в день, минус час на обед, четырнадцать пациентов, четырнадцать на сто – тысяча четыреста фунтов.
Вернувшись в органическое кафе, она села за стол у окна, под солнце, и за чаем и морковным тортом, который был сытным и очень вкусным, исписала несколько страниц в своем отрывном блокноте, пока воспоминания были еще свежи – запахи, образы, звуки, что он говорил, что она чувствовала.
Вернувшись в машину, она позвонила Кэт.
– Доктор Дирбон сейчас на экстренном вызове. Мне передать сообщение?
Карин назвала свое имя и попросила Кэт перезвонить ей домой вечером.
Она медленно поехала обратно в Лаффертон, еще больше радуясь яркому солнцу, чувствуя свободу и облегчение и стараясь выкинуть свои утренние впечатления из головы. Она планировала провести сегодняшний день за расчисткой грядок для картошки. Она зашла в дом, взяла почту, лежавшую за дверью, и пошла на кухню, чтобы поставить чайник, прежде чем переодеться в старые джинсы, куртку и ботинки. Солнечные лучи преломлялись в огромной вазе с нарциссами и особенно ярко сверкали. Карин взяла чашку чая с собой на диван, чтобы просмотреть письма. Через пять минут она уже спала. Она спала спокойно и без сновидений, а когда проснулась два часа спустя, то полежала еще чуть-чуть, чувствуя себя невероятно отдохнувшей и умиротворенной. Солнце двигалось по комнате, чертя на белой стене продолговатые прямоугольники яркого света. Карин смотрела на них. Казалось, что они излучали энергию и были невыразимо, неизъяснимо прекрасны.
Она вспомнила это утро – Старли, странный кабинет, человека с хромой ногой и согнутой спиной, его странный акцент, его короткие фразы. Она была нервной и подозрительной и ушла оттуда с облегчением. Но сейчас, просто лежа и глядя на белую стену, она чувствовала себя полной сил и здоровья, как будто бы что-то в ней действительно изменилось, и дух ее был обновлен. Она не знала, что теперь скажет Кэт Дирбон.
