К счастью, когда Брайт привела назад Ригби, Миртл Ханикатт все еще смотрела, как играют Брейвз.

– Слышала, какой переполох? – спросила старуха, открыв дверь, обеспокоенно расширив глаза и оглянувшись по сторонам. – Знаешь что-нибудь, что там происходит?

Брайт похлопала Миртл по плечу, заверив, что все в порядке. Она помогла ей устроиться на ночь и проследила, чтобы та заперла за собой дверь. Все еще взвинченная после ночных событий, Брайт вернулась к себе в темный дом. Она беспокоилась, что Ивретт сделал именно то, чего она боялась с первого дня их отношений. Но забрал ли он с собой их сына? То слово застряло у нее в горле: их. Он не забрал Кристофера, потому что Кристофер не его сын. И осознание этого могло бы стать последней каплей. Она возобновила свою прежнюю внутреннюю нотацию: она сама во всем виновата, она все это заслужила.

И тем не менее она позвала в темноту громким, настойчивым шепотом:

– Ивретт?

Ей хотелось рассказать мужу о том, что произошло тем вечером, обо всем, что она видела в доме Зелл. Она подумала о перепуганных маленьких девочках на кухне Зелл, о мигающих огнях полицейских машин, бросавших красно-синие отблески на соседние дома, о слетевшихся к дому репортерах. Она ускользнула потихоньку, пока все отвлеклись. Обнаружение Ханны наделало шуму, но ей надо было разобраться с собственной еще не оконченной драмой.

Ивретт не ответил, поэтому она быстро направилась в комнату Кристофера, даже не потрудившись включить свет. По этому дому она могла бы пройти во сне, нащупать в темноте дорогу, не натыкаясь на мебель или стены. Комок в ее горле только увеличился, когда она подумала о том, что все это оставит. Сама она дом не потянет. Всю жизнь она хотела одного – однажды поселиться в этом поселке с собственной семьей. Ее мечты были относительно малы, но все еще слишком велики и недостижимы.

Дверь Кристофера была открыта, от ночника, который они держали зажженным для сына, крошечная толика света проливалась в коридор. Она остановилась в дверях, когда увидела, что Ивретт уже стоит у детской кроватки – Гулливер смотрит на лилипута. Она застыла неподвижно, наблюдая эту сцену и ожидая, пока комок в горле рассосется. Через несколько мгновений она поняла, что задерживает дыхание, и выдохнула. Когда она это сделала, Ивретт обернулся и увидел ее. В темноте она едва могла разглядеть его лицо, но инстинктивно поняла, что он плакал. Так же инстинктивно она двинулась к нему, желая обнять его, вытереть слезы, все для него исправить – это всегда было ее желанием. Но, конечно, этот инстинкт привел к тому, что произошло сегодня. Прижав руки к бокам, она заставила себя не тянуться к мужу.

– Я думала, ты ушел, – прошептала она.

Он покачал головой, и на несколько секунд воцарилась тишина.

– Я думал об этом, – наконец сказал он. – Я даже пришел сюда… попрощаться, сказать ему, что мне очень жаль.

Он замолчал, и она боролась с желанием сказать ему, чтобы он продолжал. С языка у нее готовы были сорваться слова: «Тебе не за что извиняться». Но она сдержала их, прикусив нижнюю губу, чтобы не заговорить.

– Но я не смогу этого сказать. Я не смог с ним попрощаться. – Ивретт снова повернулся к Брайт, и она услышала слезы в его голосе. – Он такой красивый.

Она кивнула, и ее собственные глаза наполнились слезами.

– Да, – ответила она.

Кристофер лежал, закинув руки за голову, подбородком к изголовью кровати, маленький слоненок расположился у него под мышкой, лунный свет высвечивал черты лица, которые она тысячу раз рассматривала в поисках доказательства или отрицания его происхождения. Иногда она с абсолютной ясностью видела в нем Трента. В другие дни она видела Ивретта, потому что ей этого хотелось. Когда он родился, мать Ивретта вошла в больничную палату, прижала руки к груди и воскликнула: «Он так похож на своего папу!» Брайт по глупости надеялась, что это означает, что ей нечего бояться. Но она никогда не перестанет бояться.

Ивретт жестом позвал ее за собой в коридор, и, бросив последний взгляд на Кристофера, она вышла следом. Ее поступок был глупым, а существование сына – полной противоположностью сожалениям. Она проведет остаток своей жизни, пытаясь выбраться из ловушки этого парадокса. Она неплотно прикрыла дверь Кристофера, оставив щель между дверью и косяком, – так она сама спала в детстве.

Брайт последовала за Ивреттом через коридор в их спальню, снова помедлив на пороге. Он рухнул в мягкое кресло, которое она когда-то давным-давно поставила в угол комнаты, когда ее мама избавлялась от старых вещей. Кресло превратилось в хранилище брошенной на спинку одежды – его и ее, – которую ни один из них не пытался разобрать, пока не требовалось что-то конкретное. Она была почти уверена, что ее пальто и его толстая фланелевая рубашка все еще висят там с зимы, ждут, когда их обнаружат.

Ей больно было видеть, как он сидит в этом кресле, обхватив голову руками. Она перевела взгляд на их кровать, просто чтобы посмотреть куда-нибудь еще. Ей хотелось, чтобы эта ночь была такой же, как и любая другая, чтобы просто заползти в кровать, почувствовать надежное присутствие Ивретта рядом, чтобы он дразнил ее нескончаемыми обвинениями, что она храпит. Ей будет не хватать именно мелочей. Она услышала, как он вздохнул, и приготовилась к тому, что он собирается сказать.

– У тебя есть к нему чувства? Ты хочешь, чтобы он был в жизни Кристофера? Поэтому ты поехала с ним встречаться?

Эти слова ошеломили Брайт.

– Нет. – Ее возражение эхом прокатилось по комнате. – Ничего подобного. Я… – Она собиралась сказать, что она действительно поехала поговорить с ним о работе. Но когда она встретилась с мужем взглядом, то поняла, что он видит ее насквозь, возможно, даже лучше, чем она сама. Уже тише она продолжила объяснять: – Ты так хотел еще одного ребенка. И я знала, что это невозможно. А потом я нашла его визитку. Я сохранила ее, потому что… – Она заставила себя посмотреть мужу в глаза. – Ну, я сохранила ее на всякий случай… если возникнет какая-то проблема… в чем-то генетическом. Она и возникла.

С мгновение они пусто смотрели друг на друга, осваиваясь с осознанием сказанного.

– И когда я увидела визитку, то просто задумалась о… не встретиться ли с ним. Ты все твердил про второго ребенка… такое давление, потребность, наконец, сказать тебе правду, и, наверное, я хотела попробовать вспомнить, почему когда-то, вообще, решила, что это станет ответом.

Снова тишина, снова отведенные глаза. Брайт заговорила опять, чтобы заполнить тишину, чтобы как-то произнести слова, которые заставили бы его понять:

– Я хотела рассказать тебе, едва это случилось. Я хотела посмотреть тебе в глаза и сказать: «У нас никогда не будет своих детей, так что давай подумаем, как с этим жить». – Говоря это, она медленно и уверенно двигалась к нему. Она его обнимет, и, если он отстранится, он станет тем, кто ушел. Но она больше не собиралась отстраняться. Она будет любить его до последней секунды, какая ей оставалась его любить. И если она все равно его потеряет, что ж, по крайней мере, то, что ей выпало, она прожила в полной мере.

Она остановилась, когда приблизилась к нему, ее руки безвольно повисли по бокам.

– Но тогда я видела тебя с ним, видела, как вы оба смеетесь и говорите о том, с чем собираетесь возиться в саду и какой у него любимый вид динозавра, и думала: Как я могу это разрушить? Кто вообще способен разрушить подобное?

Из уголка ее глаза упала слеза и покатилась по щеке. Она даже не потрудилась ее вытереть. Слеза сорвалась с ее подбородка и исчезла в ковре.

– Я люблю его, – сказал Ивретт сдавленным шепотом.

– Конечно, любишь.

– Он мой сын.

Она почувствовала, как от этих трех слов разом спало напряжение во всем ее теле.

– Да, – согласилась она.

– Потребуется много времени, чтобы все это переварить. Что он не мой. Технически.

Брайт ощетинилась, но промолчала.

– И он не знает? Ничего не знает?

Это был уже другой он, но Брайт поняла, кого имел в виду Ивретт. Она покачала головой.

– Ничего.

Ивретт взял ее за руки и переплел свои пальцы с ее. Она смотрела на него с явным удивлением. Но такого выражения, какое возникло у него на лице сейчас, она вообще никогда не видела. Это был жесткий взгляд, решительный взгляд, стальной взгляд, его челюсти сжались.

– Он заигрывал с тобой сегодня?

Сердце у нее забилось быстрее. Она сглотнула, решая, как ответить. Правду. Она пообещала себе, что отныне будет говорить правду.

– В-вроде того. Наверное… он подумал, что, возможно, то, что случилось раньше, может с-случиться снова. Он хотел, чтобы я осталась на ужин.

– И это случилось бы снова, если бы осталась? – Он указал на ее живот. – Я ведь прав, так?

Она кивнула. Конечно, она прикидывала время, о том, как легко было бы – на каком-то уровне – позволить этому случиться снова.

Ивретт отпустил ее руки, и на одно отчаянное мгновение она испугалась, что дала неверный ответ. Но потом она увидела, как он взглянул на часы, и поняла. Они смотрели друг на друга несколько мгновений и молчали, пока без слов каждый усваивал, что происходит.

– Я не могу дать тебе ребенка, – сказал он.

– Я знаю.

– Никогда не смогу. – Он откинулся назад, словно его ударили. – Трудно произнести подобное вслух.

Она смотрела, как он встает, стараясь не забегать вперед, не предвосхитить того, что говорил.

– После того как ты ушла, я много думал и… Мы не можем больше иметь детей. – Он с шумом выдохнул. – Нам придется либо усыновить ребенка, либо найти донора, и если мы это сделаем, то этот ребенок будет отличаться от Кристофера. Это будет совершенно очевидно. Для него. Для всех.

– Да, – ответила она. Она изо всех сил старалась, чтобы колени не подогнулись. У нее закружилась голова, и лицо Ивретта поплыло перед глазами.

Он сделал глубокий вдох, задержал дыхание и выдохнул.

– Я не хочу никакого другого. Я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал. И уж ни в коем случае Кристофер. Я сделаю все, чтобы он никогда не узнал, что я его не настоящий отец. Потому что я его отец.

Ее глаза наполнились слезами, она на мгновение закрыла их, затем открыла и увидела, что Ивретт смотрит на нее. Она пошла в отель, чтобы посмотреть, сможет ли она повторить иллюзию, которую однажды создала. Но она потеряла самообладание, потому что это окажется всего лишь очередная ложь, выброшенная поверх гноящейся кучи, которую она уже навалила. Она открыла рот, чтобы заговорить, но не смогла произнести ни слова.

– Если бы я мог выбирать себе маленького мальчика, я выбрал бы его. – Ивретт снова взял ее руки в свои и крепко сжал их. – Я хочу, чтобы ты знала. Мне нужно, чтобы ты это знала.

Она заставила себя не плакать, хотя из глаз у нее все равно снова потекли слезы. Позже она развалится на части. Сейчас происходило нечто такое, что может исчезнуть, если она даст волю чувствам. Она вспомнила механические ощущения той ночи, когда она зачала Кристофера, как легко она променяла теплую плоть на холодный металл, как ее кожа едва реагировала на прикосновения, когда он двигался внутри ее. В голове у нее звучала та проклятая песня Харт на бесконечном повторе. Та малость, какую не мог дать ей Ивретт, была малостью, которую мог дать ей другой.

Ивретт сглотнул, адамово яблоко дернулось у него на горле, и она в миллионный раз подумала: «Какая трагедия, что этот человек – этот красивый, очаровательный, добрый человек – никогда не сможет воспроизвести себя».

– Как ты думаешь, насколько он сейчас пьян? – спросил Ивретт. Его дыхание участилось. Он говорил сейчас так, словно поднимал тяжести.

– Был под градусом, когда я уехала в пять. Возможно, он уже отрубился. Или проводит ночь с кем-то еще. Или…

– Ш-ш-ш. – Он на мгновение прижал палец к ее губам, а затем достал из кармана ее шорт телефон. Он протянул его ей.

– Да? – Он поднял брови, самую малость встряхнув телефон.

Она взяла телефон из его рук, почувствовав на себе его пристальный взгляд и в нем – уверенность мужа, который способен на подобное. Станет ли легче, если муж сыграет роль соучастника? Воображение показало ей двух прекрасных детей, идеально подходивших друг другу. Было так заманчиво увековечить то, что она создала и хранила так долго. Вот оно – достаточно протянуть руку, потребуется лишь еще одна ничего не значащая ночь. Но, конечно, она не будет таковой. Прошлая ночь имела значения больше, чем любая другая до или после нее. Она разделяла и определяла, преследовала кошмаром и ставила палки в колеса. Но хватит.

Брайт выдохнула, и в тишине комнаты звук получился очень громкий. Она обеими руками взяла мужа за подбородок и едва заметно улыбнулась.

– Нет, – сказала она и вернула ему телефон.