Я стояла с банкой в руке, а вокруг летали светлячки, и никто их не ловил. Какое-то время я просто наблюдала, как они проносятся мимо, их маленькие животики светились, когда они сгрудились под деревьями в задней части двора Зелл. С того места, где я стояла, мне был виден дом Зелл, я могла заглянуть прямо ей на кухню. Зелл разговаривала с мамой Кристофера за кухонным столом. Но они меня не видели. Они пили вино, вид у них был очень серьезный, обе часто кивали, а их губы были вытянуты в тонкую линию. Я знала, что лучше не возвращаться и не прерывать их. Я посмотрела на соседний дом. Лайлы и Алека не оказалось дома.

С тех самых пор, как их мама вернулась, они вечно отсутствовали, вечно у них были с ней какие-то дела. Зелл посоветовала дать им время, но у меня не было времени. Все говорили, что я буду жить по соседству, и ничего не изменится, но я-то знала, что иногда все просто меняется, и ты ничего не можешь поделать, чтобы это остановить. Если подумать, то все лето было именно про это. Все вокруг нас непрестанно менялось.

Заняться мне было нечем, и я направилась в палисадник, просто чтобы посмотреть на что-то кроме светлячков. Можно хотя бы посидеть на моем любимом месте у прудика и посмотреть на проезжающие машины, если, конечно, они буду проезжать. В этом поселке такое случалось нечасто. Я поставила пустую банку на траву и положила подбородок на колени, прислушиваясь к звукам ночи вокруг. Я попыталась найти в небе луну, но ее скрывали облака.

Прямо передо мной стоял дом мистера Дойла, но я не могла на него смотреть. С того поцелуя я почти не думала ни о чем, кроме того, как его язык заполнил мой рот, готовый задушить меня до смерти, о его кофейном дыхании, от которого меня чуть не стошнило. Он велел мне никому не рассказывать о случившемся, и я не собиралась. Это было слишком неловко, и все равно некому рассказать. Зелл бы слишком бурно отреагировала, а у мамы и так проблем хватает. Иногда мне хотелось предупредить Лайлу, чтобы она никогда не ходила к нему домой, но у меня было такое чувство, что мистер Дойл не станет ее трогать из страха, что ее отец узнает и устроит ему взбучку.

Я смотрела на его дом и думала о его матери, которая лежит мертвая в земле, и о пруде, который он устроил, хотя она теперь никогда его не увидит. Я подумала о том, как мы работали, чтобы закончить прудик, и как дергалась занавеска на двери. Эта занавеска не давала мне покоя почти так же, как поцелуй, хотя я не могла сказать, почему. Сколько бы я ни твердила себе, что это просто обман зрения, что на меня подействовала жара, я все время мысленно видела, как шевелится занавеска и замок на двери в подвал – сперва одно, потом другое, как в кино, которое крутилось у меня в голове на повторе.

Пока я сидела в палисаднике и думала такие мысли, у меня появилась идея. Машины мистера Дойла не было на подъездной дорожке, и я знала, что он пошел играть в покер к одному своему другу, потому что слышала, как он разговаривал с ним по мобильному телефону, когда мы обкладывали прудик камнями. Я видела, как несколько часов назад он, посвистывая, направлялся к машине, и ненавидела его тогда изо всех сил. Свет в доме не горел, если не считать слабого голубого свечения из комнаты Джесси. Это означало, что Джесси играет в одну из своих видеоигр, чтобы отвлечься. Если я потороплюсь, то успею кое-что разглядеть, прежде чем мистер Дойл вернется.

Я поймала себя на том, что вскочила и направилась к дому мистера Дойла, чувствуя храбрость, которой никогда не испытывала при свете дня. Я подкрадывалась все ближе и ближе, зная, что меня никто не видит. Знаю, многие люди боятся темноты, но тем вечером я усвоила кое-что важное и истинное: иногда темнота может быть тебе на руку.

Я стояла в его патио и смотрела на закрытую стеклянную дверь, за которую мне никак не попасть, гадая, из-за чего двигалась занавеска и хватит ли у меня смелости войти внутрь, если я смогу найти способ войти. У меня не было ключа, и я понятия не имела, как взломать замок. Возле двери было маленькое прямоугольное окошко, которое вело в подвал, но я никак не могла бы в него пролезть. Я огляделась в поисках другого способа попасть внутрь, но ничего не увидела. Мне было разом холодно и жарко, сердце ушло в пятки, и я подумала, что надо бы поскорей вернуться к Зелл. Я могла бы убежать и не оглядываться назад. Я могла бы уехать утром и притвориться, что никогда не была так близко. Я могла позволить всему странному в доме мистера Дойла остаться странным и провести остаток своей жизни, пытаясь забыть то, что он сделал.

Я подумала о том, как он смотрел на меня после поцелуя, как он улыбнулся мне, а глаза у него в то же время стали плоскими, как будто его рот и глаза не имели друг к другу отношения, как будто ими управлял не один и тот же мозг. И я так разозлилась, что хотела ударить его, колотить кулаками до боли. Я увидела свое отражение в стеклянной двери, увидела маленькую тщедушную себя, неспособную причинить боль взрослому человеку, как бы мне того ни хотелось. Потом я вспомнила речные камни, которыми мы обкладывали пруд. И у меня появилась идея.

Ну будут у меня неприятности, ладно, а что мне терять? С последствиями мне придется иметь дело только до возвращения домой. Зелл все равно не нравился мистер Дойл. Улыбнувшись, я выискала самый большой и тяжелый камень, какой только смогла найти. Я притащила его к раздвижной стеклянной двери, наблюдая за отражением в стекле, – мне даже показалось, я уже не узнаю отражающуюся там девочку. Камень был такой тяжелый, что приходилось держать его, оперев о грудь, как мяч – перед броском в баскетбольную корзину в спортзале. Я не сводила глаз со стеклянной двери и приготовилась сделать бросок совсем иного рода. Я уже собиралась бросить камень, когда услышала на улице шум машины. Судя по шуму двигателя, машина замедляла ход, возможно, даже собиралась свернуть на подъездную дорожку мистера Дойла.

Опустив камень на землю, я бросилась к дому, чтобы выглянуть из-за угла. На другой стороне улицы, перед домом Алека и Лайлы остановился большой внедорожник. Я видела, что это Дженси, но она почему-то сидела в припаркованной машине и просто смотрела на дом. Стекла у нее были опущены, и я слышала, как ее радио играет какую-то грустную песню о любви. Она продолжала сидеть, вообще меня не замечая, поэтому я вернулась к тому, что должна была сделать; снова подняла камень, оперла о свою грудь, мои глаза снова сосредоточились на намеченной цели. Я представила себе, как громко зазвенит разбитое стекло, какой поднимется переполох. Я боялась, что Джесси выбежит и поймает меня или мистер Дойл вернется и застукает меня прежде, чем я успею уйти. Я старалась не думать о том, что может быть за этой занавеской. Вдруг там что-то, чего мне не хотелось бы выпускать? Но я не могла позволить этому остановить меня. Я пришла сюда, чтобы кое-что сделать, и, хотя я не вполне понимала, что именно, начатое необходимо было довести до конца.

Когда я подняла руки, мне показалось, что их подхватила снизу еще одна пара рук, и я стала в десять раз сильнее и в десять раз храбрее, чем когда-либо. Я посмотрела на стекло и изо всех сил швырнула камень в окно. Эти таинственные руки помогли камню двигаться быстрее, запустили камень с такой большой силой, на которую я не была способна. Я заткнула уши, когда звон бьющегося стекла заглушил хор сверчков, цикад и древесных лягушек, которых я только что слушала во дворе Зелл.

Когда шум стих и я увидела, что натворила, сердце у меня забилось со скоростью мили в минуту. Разбросанные по всему патио осколки сверкали в лунном свете как миллион бриллиантов. У меня перехватило дыхание. Но не так сильно, как при виде лица, которое появилось в дыре, проделанной камнем. Это лицо я видела около сотни раз, это лицо смотрело с экранов телевизоров, плакатов и рекламных щитов почти повсюду, куда бы мы ни ездили тем летом.

И теперь я увидела.