Я поинтересовалась у Зелл, что у нее болит, и она ответила: «Все». Я пыталась как-то помочь, принесла аспирин и налила кока-колу в ту самую голубую чашку, которую она дала мне в первый день. Я даже не забыла взять с собой подставку. Когда Зелл заболела, я поняла, что мои дни здесь сочтены, и все, что мне хочется сделать, надо делать как можно скорее. Я уже жила взаймы с тех пор, как Каттер очнулся. То, что мама разрешила мне пожить у Зелл еще несколько дней, было настоящим чудом, а я не из тех, кто игнорирует чудеса. Зелл назвала эти дополнительные дни «бонусным временем». Вслух я ничего не сказала, но мне понравилось, что она так думает. На глаза мне наворачивались слезы, когда я думала о том, что придется прощаться. Но ни одна из нас пока не хотела об этом заговаривать.

Мы упорно трудились, чтобы подготовить двор к утверждению в качестве среды обитания для диких животных, заканчивая последние пункты в списке. По правде говоря, я была уверена, что Зелл заболела как раз от работы на улице в такую жару. Мне было стыдно, хотя она велела о таком даже не думать. Она приняла аспирин, выпила немного кока-колы, а потом крепко уснула, и это было моим шансом.

Я собиралась вернуться в дом мистера Дойла с тех самых пор, как он дал мне мороженое, но, клянусь, не для того, чтобы увидеть его. Я хотела навестить его маму, потому что он сказал мне, что она плохо себя чувствует. Он сказал, что она все больше слабеет, и он думает, что она может умереть. Я нарисовала для нее картинку, которая, как мне казалось, могла бы сделать ее чуточку счастливее, и намеревалась передать ее ей перед отъездом. Когда Зелл спросила меня про картинку, я сказала, что это для Каттера, а она назвала мой поступок милым. Это была просто маленькая ложь.

Я очень тихо открыла дверь, но она все равно щелкнула, когда я ее закрывала, поэтому я постояла на крыльце несколько минут, чтобы посмотреть, не разбудит ли звук Зелл. Я смотрела на Зелл в окно, но она не двигалась. Я надеялась, что, проснувшись, она почувствует себя лучше. Хорошо еще, что ей не придется сегодня вечером готовить для меня ужин, потому что мама и Парень из «Скорой помощи» поведут меня в кафе. Только меня одну. При мысли о том, что две пары их глаз будут смотреть, как я ем, у меня внутри все содрогалось, поэтому я старалась не думать об этом. Я не представляла, как смогу проглотить хотя бы кусочек.

На ходу я посмотрела на картинку, которую несла. Я нарисовала радугу, солнце и несколько птиц. Только когда я очутилась на другой стороне улицы, мне пришло в голову, что картинка вся про небо, и я догадывалась, что именно туда скоро отправится мама мистера Дойла. На самое небо, к Богу. Я не знала, правильно или неправильно такое рисовать. Хочет ли человек, который готовится отправиться на небеса, думать о таком? Вдруг не хочет?

Я уже почти убедила себя вернуться к Зелл и нарисовать совершенно другую картинку, когда мистер Дойл вышел на крыльцо и окликнул меня по имени. Он довольно громко его выкрикнул, и я немного встревожилась, как бы Зелл не услышала и не выбежала наружу, чтобы погнать меня назад к себе в дом и наградить тем обеспокоенным взглядом, каким смотрела всякий раз, когда всплывало имя мистера Дойла. Я вспомнила, как тихо она лежала на диване, как ее грудь медленно поднималась и опускалась. Я оглянулась на ее дом, не увидела никаких признаков ее присутствия, повернулась и приветственно помахала рукой.

– Ну, Кейли, скажи мне, что привело тебя сюда? – У мистера Дойла была забавная улыбка, будто он знал ответ на загадку, которого не знаю я.

Я показала ему картинку.

– Это я нарисовала, – объяснила я. – Для вашей мамы.

Он всмотрелся в картинку, очки слегка сползли вниз по носу. Его рот был приоткрыт, и я уловила запах кофе, который он пил. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы не сморщить нос от запаха. Он переводил взгляд с картинки на меня и обратно.

– Ты очень хорошая художница, Кейли. Я думаю, что моя мать будет очень рада ее получить.

Он потянулся за ней, но я отдернула руку.

– Я… я сама хотела ей подарить.

Я посмотрела ему в лицо, чтобы понять, не сердится ли он. Я никогда раньше не бывала в его доме. Туда, наверное, уже много лет никто не заходил, кроме мистера Дойла, его матери и Джесси. Когда он дал мне мороженое, то, казалось, хотел, чтобы я осталась снаружи.

На его лице снова появилось то странное выражение с ответом на загадку, и он слегка улыбнулся мне. Он протянул руку и взъерошил мне волосы.

– Ну конечно, Кейли, – сказал он. – Ты можешь войти и отдать маме свою картинку.

Его рука осталась лежать у меня на голове, она была тяжелая и теплая. И он как будто был не против, что волосы у меня грязные и потные.

– Ты вдумчивая девочка, – продолжал он. – Такое в нашем мире нечасто встречается.

Он поманил меня в дом, и я последовала за ним через парадную дверь, которая вела в гостиную, где стояли несколько диванов и большой телевизор. Звук был повернут на полную громкость, крутились мультфильмы, но никто их не смотрел. Я предположила, что Джесси, который был похож на переросшего мальчика, начал их смотреть, но потерял интерес. Каттер иногда так делал и вечно забывал выключить телевизор. Это приходилось делать мне, не то мама читала нам лекции о стоимости электричества и угрожала убрать телевизор в шкаф. Она уже делала это однажды, так что мы знали, что она говорит серьезно.

Все еще держа в руке свою картинку, я последовала за мистером Дойлом на кухню. Мы прошли мимо двери, запертой на висячий замок. Я посмотрела на замок, потом снова на мистера Дойла. Наверное, у меня было странное выражение лица, потому что он поспешил объяснить:

– За дверью лестница, которая ведет в подвал. Однажды мама с нее упала, так что мне пришлось запереть дверь. Ты же понимаешь, я не могу быть здесь круглые сутки.

Он махнул мне в сторону кухни, и я пошла с ним, подальше от запертой двери. Я слышала про то, что дом делают безопасным для детей, но для взрослых! Я подумала, не сказать ли ему это, но потом решила, а вдруг он сочтет это смешным. А вдруг обидится?

Запах из кухни ударил мне в нос еще до того, как мы завернули за угол – смесь гниющей еды и подгоревшего кофе. Переступив порог, я попыталась скрыть шок, чтобы он не отразился на моем лице, но, наверное, у меня не получилось, потому что мистер Дойл засмеялся.

– Наверное, мне нужно нанять домработницу, а? – Он указал на беспорядок. – Как я уже сказал, я не могу быть здесь круглые сутки.

Тарелки с остатками прилипшей еды были свалены в раковину, расползлись из нее на стол. Посреди кухни на полу растеклась какая-то лужа. Мусор вываливался из мусорного ведра, а вдоль стены стояли другие полные мешки для мусора, неплотно увязанные. Как только я вошла в комнату, запах ударил мне в нос, обжег глотку, и мне пришлось выдохнуть ртом, чтобы не закашляться.

Обойдя лужу, мистер Дойл отодвинул от шаткого стола в углу комнаты стул, чтобы я могла сесть. Он помахал над ним рукой, как официант в модном ресторане, и сказал:

– Присаживайтесь, мадам, – как будто пытался быть французом.

Сев, я собралась было положить свою картинку на стол, но потом передумала, боясь, что положу ее во что-нибудь липкое и испорчу.

– Я только посмотрю, проснулась ли мама, – сказал он и вышел из комнаты.

Я просто сидела и ждала, когда мой нос привыкнет, и надеялась, что мистер Дойл не оставит меня тут надолго. Прислушиваясь к его удалявшимся шагам, я оглядела беспорядок кругом. Где-то в глубине души я думала, а вдруг стоит встать и помыть посуду или сделать что-нибудь, чтобы помочь. Я подумала об идеально чистом доме Зелл через дорогу. С ее пола практически есть можно. И в этот момент мне захотелось телепортироваться туда, обратно в то место, откуда я только что ускользнула. Я подумала о Зелл, которая глубоко спала. Что, если она проснется, а меня не будет? Догадается ли она, где я нахожусь? Мой желудок сжался от чувства вины и еще чего-то, более глубокого, чего-то, что я не могла назвать.

Я огляделась в поисках часов, чтобы следить за временем и не задерживаться слишком долго. И действительно, на стене висели часы – круглые и черно-белые, в точности такие, как в любой из школ, где я когда-либо училась. Но они давно остановились, стрелки замерли на десяти и двух. Я посмотрела на микроволновку, но на дисплее было написано 34, как будто кто-то что-то готовил и остановил процесс до того, как зазвонил таймер. Встав, я подошла к микроволновке, чтобы сбросить счетчик и увидеть фактическое время 2:22. Если я потороплюсь, то успею вернуться до того, как проснется Зелл, и она вообще ничего не заметит.

На микроволновке лежала маленькая белая сумка с буквами ЧВС, напечатанными красным цветом. Я слышала, как голос матери говорит мне не совать нос в чужие дела. Но я не могла сдержать любопытства, и, пока я ждала, мне больше нечем было заняться, только оглядываться по сторонам. Поэтому я заглянула внутрь.

Моим глазам потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что передо мной. Я посмотрела на предметы, пытаясь соотнести вещи, которые увидела в сумке, с местом, в котором находилась. В сумке лежала маленькая коробочка тампонов, пакетик кислых детских леденцов и фиолетовый лак для ногтей. Я попыталась сообразить, кто из трех живущих тут людей мог бы пользоваться такими предметами. Может быть, Джесси любил кислые леденцы. Но я сомневалась, что кто-то из них троих пользовался тампонами или фиолетовым лаком для ногтей. Я знала, что с определенного возраста у старых женщин уже не бывает месячных, и маловероятно, что умирающая старуха станет красить ногти. А если бы и стала, то не фиолетовым лаком.

Я услышала, как в задней части дома закрылась дверь, потом раздался звук шагов, возвращавшихся на кухню. Я поспешила обратно к столу и села, как будто вообще не сходила с места, а сердце у меня колотилось так, словно я только что пробежала марафон. Когда вернулся мистер Дойл, я сидела, держа в руках свою картинку, стараясь не выглядеть испуганной.

– Мне очень жаль, – сказал он. – Моя мать спит. – Он протянул ко мне руку. – Но я возьму твою красивую картинку и отдам ей, как только она проснется. Что скажешь?

Я кивнула, внезапно потеряв дар речи и пожалев, что вообще пошла в дом мистера Дойла. Сама атмосфера как будто изменилась, как будто грязь кухни или чего-то еще испортили сам воздух. Я не смела скользнуть взглядом к сумочке на микроволновке, чтобы себя не выдать. Я протянула ему картинку, и он несколько секунд смотрел на нее, а потом подсунул под магнит на холодильнике.

Удовлетворенный, что нашел для нее место, он снова повернулся ко мне.

– Хочешь мороженого?

При этих словах в его взгляде возникло какое-то нетерпение или томление, и я знала, что отказ его разочарует, но я не могла перестать думать о сумочке на микроволновке, и как странно я себя вдруг почувствовала, пока на нее смотрела. Я подумала о том, как расстроилась Зелл, когда я в последний раз заходила сюда, о ее взгляде, когда она предупреждала меня о мистере Дойле. Наверное, мне стоило ее послушать.

Я встала.

– Мне пора возвращаться. Когда я уходила, Зелл спала, и я не хочу, чтобы она волновалась.

Мистер Дойл кивнул, поджав губы. Потом улыбнулся и обнял меня за плечи. Я чувствовала запах пота от его подмышек, сала из его пор, кофе от его дыхания.

– Давай я тебя провожу, – сказал он.

В дверях мы остановились.

– Есть надежда, что ты захочешь помочь устроить такой же прудик, какой вы соорудили во дворе у Зелл? Я думал устроить что-нибудь такое для матери. Может быть, осенью, когда станет прохладнее, она сможет посидеть возле него.

Я подумала о том, что это порадовало бы его мать и что, вероятно, Зелл ошибалась насчет мистера Дойла.

– Я бы тебе кое-чем заплатил за труды, – добавил он.

Я не могла отрицать, что деньги мне пригодятся. Деньги – единственное, от чего я никогда не отказываюсь. Я подумала, что Зелл не стала бы возражать, если бы я выполнила работу и в самом деле получила бы за нее реальные деньги.

– Я спрошу у Зелл, – сказала я.

Он снова улыбнулся мне той улыбкой, которая говорила, что он знает что-то, чего не знаю я, и что это нечто очень его забавляет.

– Обязательно спроси, – произнес он.

Я сделала шаг назад, подальше от него, к дому Зелл. Я думала, что он отпустит меня, но он не сделал этого. Вместо этого его хватка стала крепче, и он потянул меня к себе.

– Ну, обними меня на прощание, – попросил он. В его голосе сквозило разочарование, как будто я веду себя нелепо, пытаясь уйти, не обняв его.

Я позволила ему обнять меня, мои руки безвольно повисли по бокам. Разжав руки, он посмотрел мне в глаза. Глаза у него были коричневыми с зеленым, этот цвет называют ореховым.

– Ты должна обнять меня в ответ, иначе это не считается, – сказал он.

Вместо того чтобы сопротивляться, как мне хотелось, я обняла его. Я говорила себе, что поступаю правильно, что просто обнимаю одинокого мужчину, у которого нет в жизни никого, кто бы любил его в ответ. Я слегка обняла его, как обычно обнимала Джо, когда мама заставляла меня. Потом я быстро отстранилась.

– Я дам тебе знать, когда займусь прудом. Сначала нужно найти речные камни, чтобы выложить его по краю. Как, по-твоему, красиво получится? – спросил он.

Я молча кивнула, но потом все же подала голос:

– Конечно, – выдавила я, хотя понятия не имела, что такое речные камни. Но я согласилась, потому что иногда лучше просто согласиться.