Глава 28
Игрушки
Эпштейн лихорадочно искал свободный кабинет, но все были заняты. Катя же вспомнила слова Кабановой о том, что Лесик якобы в тот вечер должен был встретиться еще с кем-то, кроме жены. Выходит, с Кляповым, которому и доверял, и нет. Вспомнился и мусорный полигон, осмотр тела, когда Кляпов бросил эту свою циничную фразу: «Как падаль на свалку»…
И что же это, финита ля комедиа? Конец расследованию?
Михаил Эпштейн рвал и метал. Катя кивнула на женский туалет – давайте поговорим там. Все равно женщин-сотрудниц в отделе нет, а посетительницы не зайдут. Они зашли в туалет. Эпштейн сразу осмотрел кабины – не затаился ли кто там.
– Послушайте меня, у меня есть что сказать вам! Фима спятил! – Эпштейн потряс руками с растопыренными пальцами перед носом Кати. – Он себя угробит. И из-за кого? Из-за этой пигалицы очкастой! Его ведь посадят! Кто будет разбираться, раз он сам признался?
– Потерпевший Горбатько его опознал по шраму на руке, Михаил Абрамович.
– Плевать на этого идиота повешенного! Я про Кабанова. Фима его не убивал. Он просто не мог этого сделать. Я вам говорю!
Катя украдкой в сумке сразу включила диктофон. Под запись такая беседа.
– Скажете, я выгораживаю своего патрона? Лгу, создаю ему алиби? – Эпштейн кивнул головой. – Да! Я хочу его спасти, раз он сам из-за этой пигалицы утратил даже инстинкт самосохранения. Где я еще такого босса себе найду? Чтобы и деньги платил, и все по фигу ему было – что мы там «постим» и пишем в комментах. И я не лгу. Это чистая правда. Я доказать могу.
– Тогда расскажите мне правду.
– В тот вечер Фима Лесика убить не мог. Он находился совсем в другом месте в то время.
– Где?
– В Москве, в ресторане Дома литераторов. Восемь часов вечера. Я сам там был при этом и видел все своими глазами.
– Кабанова убили значительно позже, Михаил Абрамович.
– Слушайте, а не перебивайте. Он снял зал, стол накрыл – одни торты и пирожные. До этого на кухне ресторанной сам – сам! – кулинарил! Приготовил два десерта. И все ей, этой мерзавке! Он после того, как она ему пощечину влепила и обвинила его в похищении дочки, все искал возможность объясниться с ней, оправдаться. Я его просто не узнаю, честное слово. Будь на месте этой пигалицы другой кто-то, он за такие вещи точно бы замочил. А ей простил такое и даже был готов унижаться. Он ее позвал в ресторан в тот вечер. Они и до этого там с ней встречались.
– С Гердой?
– А про кого я вам говорю, чем вы слушаете? – вспылил Эпштейн. – Почему я знаю – да потому, что счет к нам пришел из ресторана, оплата за прошлую аренду каминного зала не прошла по банку. Поэтому в тот вечер я туда поехал и повез им деньги налом. И все видел. Фима ее ждал, ждал. Она не явилась. Зато около девяти вечера приехал от них из экологического комитета какой-то парень. Привез коробку.
– Какую еще коробку? – удивленно спросила Катя.
– Картонную. А в ней игрушки детские.
– Игрушки?
– Ну да, роботы всякие, куклы, короче, для детей. Их посыльный прямо на пол эту коробку перед Фимой швырнул – вот, заберите назад, не надо от вас подарков. Фима как это увидел – я думал, у него инфаркт будет. Он коньяк пил, пока ее ждал. Бокал держал в руке. Он его хлопнул залпом. И официанту – повторить! Тот принес, а Фима ему – бутылку мне. И на моих глазах бутылку коньяка из горла! А потом опять – повторить. И ему вторую бутылку коньяка официант принес. Вы подумайте, разве мог он после двух бутылок в Староказарменск доехать? Это даже для Фимы жестко, не по силам!
– Он был сильно пьян в тот вечер?
– Да, да! Он мне – проваливай, Миша, оставь меня. Я уехал из ресторана, а он там завис. Я насчет коробки с игрушками не понял. Но видно было, до печенок его это проняло. Он с алкоголем аккуратен, а тут вдруг две бутылки!
– Он выпил обе на ваших глазах?
– Первую – да. Вторую – врать не буду, не видел, я уже уходил. Но это же Фима! У него душа, как Черное море. Широкая…
– Вы это сейчас нарочно придумали? – прямо спросила Катя.
– Скажите этим своим волкодавам – они вас послушают. Скажите им – не убивал Фима Лесика Кабанова. Физически не мог этого сделать. А доказать я могу легко – счет можно поднять в ресторане за тот вечер. И официантов допросить. Они вспомнят, как коньяк ему приносили. И какой он был с двух бутылок.
Катя выключила диктофон в сумке и покинула туалет. В кабинете майора Ригеля, куда она зашла, сидели сам Вилли Ригель, Гектор Борщов и мрачный, как демон, Фима Кляпов.
– Ударили Горбатько по голове, запихнули в багажник, привезли в лес к мусорной свалке, – перечислял бесстрастно майор Ригель. – И дальше что?
– Поговорили мы с ним по душам. Я не хотел голос засветить. Он у меня заметный… мой голос… мне не раз говорили это. Написал вопросы, бумагу с собой в лес привез специально. – Фима Кляпов мрачно усмехнулся. – Двинул его пару раз ногой по почкам. Он особо не запирался. Быстро Кабанова сдал. Я его оглушил. И повесил за ноги. Дал ему шанс. О чем сейчас сожалею.
Вилли и Гектор переглянулись – все сходится. Все детали нападения на Горбатько.
– Теперь про Кабанова расскажите нам, – попросил Вилли Ригель.
– Тимофей Николаевич. – Катя впервые за все это время лично обратилась к Фиме Кляпову. – Прежде чем вы начнете говорить, прослушайте это, пожалуйста.
Она выложила диктофон на стол. Включила запись.
Прослушали. У Гектора Борщова при этом была такая мина на лице!
– Он что хочет сказать – я так ужрался, что не смог посчитаться с подонком за любимую женщину и ее ребенка? – грозно осведомился Фима Кляпов.
– Эпштейн говорит, что после двух бутылок вы бы не доехали в Староказарменск. И потом много чего надо было делать с Кабановым. В состоянии сильного алкогольного опьянения это невозможно.
– Я выпил и сел за руль. Я туда доехал. Я его убил. – Фима Кляпов сверкнул глазами в сторону Кати. Он прямо ненавидел ее за то, что она нашла ему алиби! До чего люди порой свински неблагодарны! Особенно влюбленные.
– Алкоголь – отягчающее обстоятельство, – напомнил Вилли Ригель, слушавший запись с великим вниманием. – Фима, я проведу следственный эксперимент. Две бутылки коньяка – и вы за руль. И проверим.
– Проверяй. – Фима Кляпов расправил широкие плечи. – Спорим, доеду.
– Ладно. Это на будущее. Сейчас поведайте нам, как вы его убивали. Все в деталях.
– Я его встретил у ресторана «Сказка». Он был сам в дугу. Я ему – есть разговор к тебе, Лесик. Дал ему в морду сразу. Он вырубился. Я его запихнул в багажник.
– В багажник? Своей машины? – бесстрастно уточнил Вилли Ригель.
– А то чьей же? Своей. У моего «Лексуса» проходимость что надо. Поэтому решил на свалке его кончить. Падаль к падали. За то, что он ее обидел, напугал, за то, что на ребенка покусился. Я мужик. Я такие дела сам до конца довожу. Он очнулся. Я его… сначала отметелил там. И убил. Голову ему расплющил.
– Чем расплющили?
– Железка попалась. Я ее выбросил потом куда-то. Не помню. Затем положил его в багажник уже мертвого.
– Опять в багажник своей машины?
– А то чьей же? Заехал на полигон и выбросил его на мусорную кучу.
Катя тяжко вздохнула. Если до этого момента «чистосердечных признаний» она еще не доверяла Эпштейну, то сейчас убедилась, что тот говорил чистую правду. Повесть Фимы Кляпова полностью противоречила картине убийства, установленной и фактически подтвержденной первыми результатами розыска и экспертиз. Вилли Ригель и сам это знал. И Гектор Борщов тоже.
– Фима, не дури, – сказал Гектор.
– Не понял?
– Кому ты это лепишь? Нам? Или себя убеждаешь, какой ты крутой?
– Что ты хочешь этим сказать, полковник?
– А то, что это десять лет тюрьмы, а то и двенадцать, – задушевно сообщил Гектор. – То, что ты сейчас плетешь нам. То, что ты затеял. Ты ради Герды это делаешь? Героем-мстителем хочешь перед ней выглядеть? Защитником? Хоть так ее уязвить, заставить думать о себе? Так она этого не оценит. Ты ее еще больше оттолкнешь. Сам сядешь – это я тебе гарантирую, если будешь так юродствовать. Суд послушает, послушает и решит – он же сам признается, что вы хотите? Сколько тебе лет стукнет, когда ты выйдешь? Ты подумай. Она замуж сто раз выскочит – найдутся кандидаты. Перед ней дорога открывается широкая. Она о тебе и думать забудет. А ты, болван, пропадешь.
– Ты за меня не переживай, полковник. – Фима Кляпов скрестил на груди мощные руки. – Я себе полностью отдаю отчет в том, что делаю. Тебе-то какой резон меня отмазывать?
– А такой, что ты нам еще сгодишься. Ты человек-оркестр, Фима. Столько всего своротить можешь. Такие, как ты, по нынешним временам большая редкость. Где наш 66-й отдел еще найдет такого, как ты? Поэтому я не позволю вот так бездарно тебе самому себя погубить.
– То, что вы сейчас рассказали об убийстве Кабанова, кардинально расходится с установленными фактами, – заметил Вилли Ригель. – Я настоятельно прошу вас сначала подумать, прежде чем дальше мы продолжим допрос.
– Нечего мне думать. Неси бумагу, я напишу чистосердечное признание. – Фима Кляпов был непоколебим. – А то, что путаю, это потому, что я был пьян тогда. Плохо помню. Полуамнезия, майор. Я хочу чтобы она… она знала, это я за нее Кабанова прикончил. За девочку. За ее слезы. Хочу, чтобы она меня таким видела, а не каким-то треплом, дешевкой. Хочу, чтобы запомнила меня вот таким навсегда. Ты-то сам знаешь по собственному опыту, парень, что это такое. Когда за сердце так зацепит, что все остальное уже не важно.
– Дурак набитый. – Гектор Борщов хмыкнул.
– Тебе этого все равно не понять, Геша… Тебе этого не дано.
– Ты так считаешь? – спросил Гектор и глянул на Катю.
Вилли Ригель кивнул Кате – выйдем.
– Он уперся, – сказал он, закрыв плотно дверь. – С Горбатько это он, конечно. С Кабановым – девяносто девять процентов нет. Если он напишет признание, я буду вынужден вызвать следователя. И все тогда само покатится по процессуальным рельсам. Поезд уже не остановишь. Катя, у меня к вам просьба. Сходите сейчас к Герде Засулич. Она вроде как в садик за дочкой пошла отсюда. Потолкуйте с ней сами о Кляпове. Только она его может уговорить, понимаете? Нам всей этой лжи в деле об убийстве не надо. А если он будет и дальше упорствовать, то… Мы с вами и не узнаем правды.
– Прямо сейчас пойду, – заверила его Катя. – Только послушает ли меня Герда?
