Таня/Ли

Спустя неделю Ольга Портная опубликовала расследование о гаринской секте, о его махинациях и его прошлом. Среди прочего там были и расшифровки разговоров с Таней и Лерой, и видеозапись с регистратора, на которой Гарин призывает своих адептов сбросить людей в яму. Сигнал в тот день был плохой, и запись действительно не загрузилась в «облако»; но ирония заключалась в том, что гаринцы так и не догадались проверить регистратор. Они просто не обратили на него внимания. Когда Таню и остальных сбросили в яму, Гарин приказал своим адептам отогнать машину обратно в город и бросить на какой-нибудь темной парковке, подальше от камер, на случай, если настоящая полиция начнет искать пленников. Именно так они и поступили: оставили машину на Теплом Стане, возле метро, где она благополучно простояла три месяца, – ее, похоже, не решались эвакуировать из-за мигалок и надписи «полиция» на дверях, – она стояла на парковке до тех пор, пока Таня наконец не пришла в себя в клинике доктора Осипова и не заставила Ольгу Портную найти авто. Именно так Портная и получила запись. Расследование Ольги – особенно видео с регистратора – произвело фурор, его распространяли в социальных сетях с комментариями в стиле «Это что за славянское фэнтези?» или «Мама дорогая, это Подмосковье?»; о Гарине заговорили даже на центральных каналах, обсуждений в СМИ было так много, что власти уже не могли закрывать глаза на ситуацию, и вскоре прокуратура инициировала проверку и завела дело, но Таня не верила в то, что проверка приведет к каким-то серьезным последствиям. Как раз наоборот – она готовилась к войне, всюду носила с собой перцовый баллончик и старалась переходить улицу, завидев впереди группу идущих навстречу людей. Они не сомневались, что Гарин будет мстить, и потому, когда спустя еще месяц Ольга Портная позвонила и сообщила, что он исчез, Таня сперва не поверила, решила, что это опять какая-то хитрость, отвлекающий маневр. Но нет – время шло, и вскоре стало ясно, что Гарин действительно уехал; источник Ольги в прокуратуре сообщил ей, что Гарина видели в аэропорту Домодедово, хотя что он там делал, и куда улетел, и почему ему позволили улететь, источник говорить не пожелал.

– Значит, опять сбежал, – ворчала Таня, – Вот же ж сука, а? Старый сучонок.

– Ты как будто разочарована, – сказала Ли. Они ехали в аэропорт, Таня провожала ее.

– А ты нет? У нас был шанс прижать его, и мы вот так глупо его упустили.

Пару минут они ехали в молчании, Ли смотрела в окно.

– Знаешь, – сказала она, – а я ведь за этим и ехала в Россию. За возмездием. Когда Джун мне сказала, что он здесь, у вас, я подумала: ну наконец-то мой шанс поквитаться. А теперь я возвращаюсь домой и понимаю, что все это не важно. На самом деле ведь никакого возмездия не существует, это выдумка из фильмов и книг.

– То есть как это? Ты его, типа, простила, что ли?

– Еще чего! – Ли слабо улыбнулась. – Но я простила себя – а это гораздо важнее.

Когда они прощались в аэропорту, Таня готова была расплакаться. Так странно – привязаться к человеку, которого знаешь, по сути, всего несколько дней.

– Как там Илья? В порядке? – спросила Ли.

Таня поморщилась.

– Не разговаривает со мной с тех пор, как выписался. Я написала ему везде, где могла. Просила прощения, пыталась звонить, трубку не берет. И я его даже не виню. Я бы тоже, наверно, не брала после такого.

– Ничего, пройдет, – Ли как-то неловко положила ей руку на плечо, словно хотела подбодрить, но боялась нарушить ее личное пространство; даже вроде бы подалась вперед, чтобы обнять, но передумала. – Если решишь скататься в Америку – обязательно пиши. Проведу тебе экскурсию, сходим, посмотрим на аллигаторов. И когда выйдет твой фильм – пришли ссылку, хочу посмотреть.

Мать уже вторую неделю жила в реабилитационном центре, вела себя в целом спокойно и даже почти не скандалила, по крайней мере не отказывалась от еды, что, по словам доктора Осипова, было хорошим знаком. За время жизни в «Чаще» мать очень похудела и как-то еще сильнее состарилась, усохла – четыре месяца тяжелой физической работы, психологического насилия, голодания и недосыпа серьезно подорвали ее здоровье, и теперь в клинике ее кормили несколько раз в день, давали свежевыжатые соки и витамины. И удивительно, но, кажется, ей нравились уход и забота – особенно сок из моркови и яблок в обед, хотя она по инерции в своем стиле продолжала сетовать на расточительность местных поваров и персонала: «я видела, как они чистят яблоки и морковь, прежде чем сунуть их в соковыжималку! Это же просто кошмар! Они половину выкидывают! Просто в мусорку кидают, представляешь? Я им каждый день говорю, что это ужасно и что из этого можно компот варить или салатик сделать, а они кивают, улыбаются и продолжают в том же духе. Никакого уважения к старшим!»

Когда Таня вошла в палату, мать сидела в кресле и читала книгу. Таня спросила, что она читает, и мать показала обложку: «Анна Каренина».

– Сто лет не перечитывала. А теперь вот сижу здесь, времени вагон, вот и решила.

– И как оно?

– Очень нравится. Переживаю за Анну, надеюсь, у нее все будет хорошо.

Таня разглядывала лицо матери и не могла понять, шутка ли это или она действительно забыла самую известную концовку в истории литературы.

Они немного поговорили о курсе лечения, мать пожаловалась, что на завтрак не дают манную кашу, только рисовую или овсяную; доктор Осипов ей нравился, хотя она призналась, что ее немного смущает его вечно измученный и опухший вид: «Он выглядит так, словно последний раз спал в девяносто шестом. И еще при этом рассказывает мне про важность режима дня. Ну, – она пожала плечами, – хотя бы комплименты моему позвоночнику не делает и не поет, и на том спасибо».

Таня долго не решалась сказать, зачем пришла на самом деле. Наконец, набравшись смелости, она достала из кармана сложенный вдвое конверт из юридической фирмы. Тот самый, где мать извещали о том, что она теперь счастливый обладатель квартиры в городе Сулим и четырехсот тысяч рублей с копейками.

– Мам. Нам надо поговорить.

Ли прилетела в Берлин и купила билет до Касселя. Она сама себе точно не могла ответить, зачем туда едет, – это ритуал, подумала она, бессмысленное действие с огромным символическим весом. От вокзала до площади Фридриха чуть меньше пяти километров по Вильгельмсхер-аллее, по прямой на восток. Ли не стала брать такси, пошла пешком. Обратный билет был на вечер, спешить некуда. Когда Ли увидела площадь Фридриха с ее барочной архитектурой, у нее екнуло сердце. Раньше она думала, что «екнуло сердце» – это клише из книжек, но в тот день убедилась, что сердце действительно может екнуть, если ты приближаешься к чему-то, что мечтала увидеть много лет. Похожее ощущение она испытала двадцать лет назад в пустыне Нью-Мексико, на «Поле молний». Теперь она вышла на площадь – ту самую, где в 1977 году группа рабочих под руководством Уолтера Де Марии вбила в землю составной латунный гвоздь длиною ровно в один километр.

Вот он.

И вот она, Ли, стоит на том самом месте и смотрит на круглый двухдюймовый пятак, «Вертикальный километр земли» – апофеоз невидимого искусства. Было раннее утро, людей на площади совсем немного. Ли встала на одно колено, прикоснулась к металлу, закрыла глаза и попыталась представить себе этот огромный километровый гвоздь. Затем поднялась и пошла обратно, на вокзал.

В Сулим Таня и Лера приехали на семичасовом автобусе. Внешне город выглядел как старая фотография – панельные пятиэтажки, бетонные заборы «ромбиками», серые трубы ГОКа вдали; рекламные баннеры на остановках и современные автомобили казались тут анахронизмами: как будто кто-то склеил вместе две реальности – Союз и современность.

Сестры вышли на площадь, где до сих пор стоял «голый мужик», памятник Ивану Сулиму. И там же, в углу, возле здания администрации, прямо в брусчатку была инкрустирована латунная табличка с именами убитых рабочих. Таня встала рядом с ней на одно колено, погладила холодный металл. Лера достала штатив и камеру. На площади не было никого, кроме пары уборщиков в оранжевых жилетах – они лениво сгребали снег лопатами. Через пять минут из здания администрации вышел охранник в наспех накинутой на плечи дубленке и меховой шапке – суровый и насупленный – и возмущенно сообщил, что это, мол, стратегический объект, закрытый город, и снимать тут запрещено. Таня посоветовала ему пойти на хер, и он побежал обратно в администрацию – за подкреплением.

– Давай быстро, – сказала Лера, – пока не вернулся.

Она включила камеру, и они записали последнюю сцену для фильма:

– Год назад моя мама ушла в секту, – сказала Таня, глядя в объектив. – В то время я как раз училась на режиссера-документалиста и решила снять об этом короткометражку: вот, мол, так и так, мама в секте, а я в аду. Это было что-то вроде видеодневника – я даже не думала, что из этого что-то получится. Знаете, говорят, бывает терапевтическое письмо; ну вот, в моем случае это были терапевтические съемки. И вот теперь я стою тут, на площади в городе за полярным кругом. Оказывается, это – моя родина. Точнее – родина моей матери, и я приехала сюда закончить фильм, который был задуман как история секты, а стал историей моей семьи. Давайте начнем.