Послесловие переводчиков

Однажды интервьюер спросил Хилари Мантел, как появилось у нее начало романа, в котором мы сразу смотрим глазами Кромвеля?

Мантел ответила: «Оно возникло, как вспышка молнии, и сразу решилось все главное. Когда это происходит? СЕЙЧАС. Чья точка зрения? ЕГО. Мы смотрим глазами мальчика – Томаса Кромвеля. Он думает, что сейчас умрет. Он проживает секунду за секундой. Поле его зрения сужено. Кровь заливает глаза. Это начало истории – но и конец».

Он. Он, Кромвель. В английском языке можно гораздо чаще повторять местоимения, чем в русском. Отчасти это связано с тем, что русская литературная традиция вообще строже к повтору слов, но, вероятно, в большей мере с тем, что у нас, если человек сидит за столом и держит в руках кубок, «он» в следующей фразе может означать и человека, и стол, и кубок. В английском и стол, и кубок – it, поэтому можно писать о человеке «он» фразу за фразой. Но того, что делает с местоимением he Мантел, нельзя и в английском. Нельзя писать «Вечером накануне дня, когда Фишер должен умереть, он приходит к Мору», потому что это читается так, будто приходит Фишер. Нельзя в абзаце, где действуют Кромвель и кардинал, называть обоих «он», заставляя читателя перечитывать одно и то же место трижды, чтобы понять, где один «он», где другой. Однако, идя поперек правил, Мантел достигает поразительного эффекта. Довольно скоро читатель запоминает, что Кромвель – всегда «он»: третье лицо, воспринимаемое почти как первое; и не зря временами непонятно, кто остальные «он», – читателя допустили в его, Кромвеля, мысли, и если он, читатель, не все там понял, чья это печаль? Уж точно не Кромвеля и не Мантел.

В переводе, чтобы сохранить этот эффект, пришлось искать средний путь: не сохранять все авторские «он», а прореживать их примерно в той мере, в какой это обычно делают, переводя с английского на русский, чтобы в итоге текст получился для нашего читателя не более и не менее странным и трудным, чем оригинал – для носителя английского языка. И чтобы читатель ни на миг не забыл, что смотрит глазами Кромвеля. Правда ли то, что сказано в книге? Не важно. Это правда Кромвеля.

Мир «Вулфхолла» плотно наполнен вещами. Если кардинал дарит Кромвелю перстень, то знакомый нам по Гольбейновскому портрету. Если Мария Болейн ищет рукописный сборник стихов – то это знаменитый девонширский манускрипт, хранящийся теперь в Британской библиотеке. Молитвенник, который читает Лиз, – тот самый, который позже увидит в руках у Кромвеля Джордж Кавендиш и о котором напишет в «Жизни и смерти кардинала Вулси». Вещи, словно говорит Мантел, надежны; люди – заблуждаются или сознательно лгут. Кавендиш думал, будто знает, из-за чего плачет Кромвель? Ну так напрасно он поверил Кромвелю на слово. Все, основанное на человеческих словах, зыбко. Гальфрид Монмутский пишет, что Британию основал троянец Брут. Однако другие хронисты начинают историю Альбиона с данаид. Вы читали историю про сэра Генри Уайетта и кота? А с чего вы взяли, что все происходило именно так, как описано? Сколько жен по имени Гвиневера было у короля Артура? Одна, говорит Мэлори. Три, утверждают валлийские триады.

Может быть, нигде зыбкость слов не проявляется так, как в переводе. Уильям Тиндейл, протестантский реформатор, мечтавший, чтобы каждый пахарь читал Писание на родном языке, перевел Библию на английский. Томас Мор написал шеститомное «Опровержение», в котором доказывал, что Тиндейл сознательно и злонамеренно искажает текст Писания. Вероятнее всего, насчет злонамеренности Мор отчасти заблуждался: известно, что по крайней мере одну из замеченных Мором ошибок Тиндейл исправил в переиздании. Хотя при жизни эти люди были заклятыми врагами, сейчас они вызывают одинаковое восхищение. В статье «Писание против Церкви в споре Мора и Тиндейла» Тибор Фабинь заканчивает анализ их переводческого спора словами: «Для нас и Мор, и Тиндейл принадлежат к „облаку свидетелей“ (Послание к евреям, 12; 1). Оба они мученики за общую христианскую веру в эпоху, когда две стороны одной истины казались непримиримыми». Тиндейловский перевод лег в основу Библии короля Якова (в Ветхом завете его текста 76 %, в Новом – 84 %; и многие считают, что строки Тиндейла в них самые красивые). И Тиндейл, и Мор канонизированы англиканской церковью. (Мор – святой и англиканской церкви, и католической). И если в романе вместо святого и гуманиста мы видим гонителя еретиков, чье остроумие сведено к холодному сарказму, а убеждения – к примитивному религиозному фанатизму, не будем забывать, что это взгляд лишь с одной стороны. Наверное, лучшим противовесом к роману Мантел может стать пьеса Роберта Болта «Человек на все времена» и снятый по ней одноименный фильм 1966 года с гениальным Полом Скофилдом в роли Мора, где Кромвель выведен как бездушное воплощение зла. И пьеса Болта, и роман Мантел пристрастны; вместе они дают удивительный стереоскопический эффект.

С трудностями перевода связаны и злоключения названий обоих романов про Кромвеля в русском языке. Обе книги получили Букера до того, как были переведены на русский; оба раза журналисты переводили названия в спешке, а после издатели считали нужным опубликовать романы под названиями, известными читателям из СМИ. Так «Вулфхолл» в первом русском издании стал «Волчьим залом». Определенный смысл в этом есть, поскольку волчья тема безусловно в книге присутствует, да только hall в случае поместья Сеймуров – не зал, а большой дом. Еще хуже получилось со второй книгой трилогии, Bring Up the Bodies, которая с легкой руки журналистов получила название «Внесите тела». Беда в том, что bodies тут не тела, а лица (как в сочетании «физическое лицо»), фигуранты судебного процесса, и, разумеется, их не вносят, а доставляют на суд, сама же фраза – архаическая судебная формулировка. Прямого исторического аналога в русском языке нет, но ближе всего будет «Введите обвиняемых».

Впрочем, названия у Мантел настолько изящны и многозначны, что не только по-русски не удалось раскрыть их во всей полноте. В немецком переводе первая книга называется «Волк», вторая – «Соколы»; в испанском это «При дворе волка» и «Королева на эшафоте» соответственно; во французском первая – «В тени Тюдоров», вторая – «Власть», у итальянцев «Вулфхолл» и «Анна Болейн, семейный вопрос» и так далее.

Утешает, что название заключительной книги трилогии – «Зеркало и свет» – трудностей вроде бы не сулит.