Брат Гвидо, мы говорим о серьезных вещах, – сказал келарь. – Твой цирюльник поставил свой стул в опасном месте; если что случится, жаловаться будет не на кого.

Да, ты прав, – сказал госпиталий. – Я подумал, что мы, как странники, размечающие себе долгий путь разными вехами, вроде старого дуба или источника, могли бы сделать остановку подле этого цирюльника, дабы передохнуть в его тени, но теперь давай с новыми силами обратимся на наше поприще. Боэций говорит: не что иное оплакивает трагедия, как неразборчивые удары Фортуны, рушащей счастливые царства. Потому трагедия обыкновенно начинается с благополучия, а заканчивается бедствием.

Добавь к этому, – сказал келарь, – что сцену жизни, о которой говорит Боэций, некоторые понимают как тень, под коей совершаются игры Фортуны, одних возвышающие, других смиряющие. Мы начали говорить об этом, но отвлеклись, так что давай прибавим теперь все необходимое. Пишут, что сцена обозначает наш мир вследствие своей пестроты: различные трагедии на ней представляемы, и разные лица являлись перед зрителями, наслаждавшимися и разностью лиц, и несхожестью трагедий; и как на сцене совершается не жизнь, но подобие жизни, так и наши богатства и почести принадлежат не нам, но случаю, который их дает без приязни и забирает без вражды. Отсюда одно важное следствие: часто человек, стремясь избежать судьбы, бежит от нее именно в ту сторону, где она его ждет, так что если б не его усилия спастись, он попался бы в руки случая позже или вовсе бы избежал его; виною этому ограниченность нашего ума, который не видит тайных связей между вещами и для которого накрепко закрыто будущее, к каким бы ухищрениям он ни прибегал. Эту противоположность намерений и последствий можно показать на примере Александра, царя эпирского. Он тем охотнее отозвался на призыв тарентинцев, что оракул велел ему избегать ахеронтских вод, и считал любую войну для себя безопасной, покамест она совершается вдали от эпирского Ахеронта: однако в Лукании, окруженный врагами и пробиваясь к реке, разбухшей от паводка, он услышал, как один из воинов в отчаянии воскликнул: «Не зря твое имя – Ахеронт», и стал перед волнами, как вкопанный, пока соратники не поторопили его броситься с конем в стремнину, откуда он не выбрался, издали сраженный дротом. Подобным образом и Ганнибал, получив предсказание, что будет укрыт ливийской землей, считал, что пока он не на родине, у него есть надежда отомстить римлянам, однако, преследуемый Фламинином, умер близ вифинского села, что зовется Ливией. Руфину снилась толпа теней, погибших по его вине, и одна из них молвила, чтобы он ничего не страшился и не терял времени, ибо сегодня он возвысится над всеми и его с ликованьем понесут на руках; он вышел к войскам, намеренный провозгласить себя соправителем Цезаря, и был убит или, вернее, раскрошен множеством людей, не желавших никому уступить свой удар, и голову его, вздев на копье, носили по городу с триумфальными песнями, а правая рука скиталась по толпе, словно за подаяньем. Есть тому примеры и в наше время: всем известно, что покойный император никогда не бывал во Флоренции из-за пророчества, велевшего ему опасаться города, чье имя от цветка, но умер в Фиренцуоле, которой не остерегся из-за ее ничтожества. Подобным же образом и его прадед, уверенный виденьем, что кончит свои дни в Иерусалиме, отправился туда морем, но занемог в Греции, велел перевезти себя на остров близ гавани, чтобы там отдохнуть, но чувствуя, что недуг приступил со смертной силой, лишь тогда догадался спросить, как прозванье этому острову. Эццелино же, говорят, его мать, сведущая в астрологии, велела беречься Башано, и он обходил стороной замок в окрестностях Падуи, когда же пошел на Милан и был ранен у моста на Адде, то спросил, как зовется это место, и, услышав «Кашано», промолвил: «Кашано, Башано – все одно», в уверенности, что встретил свой час. А чтобы не заканчивать рассказ такими людьми, я приведу пример обратного, а именно, сколь недолговечна радость от неверно понятого предсказания. Римляне, двенадцать лет не знавшие войны, воздвигли прекрасный храм, посвященный миру, и спросили Аполлона, долго ли ему стоять. Тот отвечал им, что храм их простоит, пока дева не родит, и, довольные таким ответом, они начертали при входе: «Вечный храм мира». Однако в ту самую ночь, когда Дева родила Того, в Чьей руке небо и земля, храм разрушился до основания, и на его месте теперь церковь святой Марии Новой.