– По вашим речам мне кажется, – сказал Фортунат, – что и со статуями бывало много такого, что можно счесть знаменьями.

– Бывало, и часто, – отвечал келарь, – выступали на статуях богов пот и слезы, иной раз кровавые, во время испанской войны бил огонь из головы Вулкана, смеялся истукан Юпитера, когда Гай Цезарь хотел перевезти его на Палатин, а когда римские женщины поставили изваяние Фортуны, оно отчетливо сказало, что и дар они принесли, и посвящение совершили должным порядком. Во времена императора Отона статуя Победы, стоявшая на колеснице, выронила из рук вожжи, а при Коммоде на форуме были видны следы уходящих богов: про подобное знаменье толкователи снов пишут, что оно – к смерти сновидца.

– Если только статуи не медные, – заметил госпиталий, – иначе это к деньгам, ибо они так же переходят из рук в руки.

– Неужели вправду бывало такое у язычников? – спросил Фортунат.

– Коли и так, – отвечал келарь, – то не от силы богов, но от немощи вещей: ведь и дерево, и камень плесневеют, проступает из них краска, дерево ссыхается и стонет, и, словом сказать, есть много естественных причин, заставляющих человека суеверного видеть больше, чем показано, и приписывать статуе слезы или речь; к тому же вмешиваются тут и бесы, привыкшие к людскому поклонению и принужденные обновлять его мнимыми чудесами. Подобно галлу, обманувшему Цезаря, они поднимают паруса на своих кораблях, севших на мель, чтобы издали казалось, что они плывут с попутным ветром. Какой горечью наполнялся их рот, когда истинная вера выставляла их на посмеяние! Блаженный Григорий, епископ Неокесарии, однажды, странствуя в чужих местах, вошел в языческий храм и, совершив ночную молитву, пошел далее. Поутру пришел жрец и не обнаружил своего бога, всегда являвшегося на его зов; а когда жрец заплакал и разорвал свои одежды, чтимый им бес показался ему и молвил, чтобы наперед не ждал его, затем что Григорий, ученик Христов, здесь молился, и теперь ему ходить сюда заказано. «А если бы Григорий тебе приказал вернуться?» – спрашивает жрец. «Если бы приказал, я бы вернулся», – отвечает бес. Услышав это, жрец кинулся за блаженным Григорием и, нашед его в горах, просил и слезно молил, чтобы тот приказал воротиться богу, который почитается здешними жителями и которого он изгнал. Григорий не отказал ему, но написал письмо, веля бесу прийти на место. Жрец пошел с этим письмом восвояси и положил его в храме. Когда же бес вернулся в свое изваяние, жрец спросил его: «Теперь ты снова здесь? Значит, Григорий сильнее тебя, что ты подчиняешься его приказам?» «Нам нельзя, – отвечал бес, – бороться с силою креста, ибо ему подчинены легионы людей, ангелов и бесов». Тогда жрец сказал: «Если ученик сильнее тебя, насколько более его учитель! Я расстаюсь с тобою и ухожу служить ему»; и бросив беса на произвол судьбы, он пошел к блаженному Григорию и сделался его учеником.

– Я думал, ты особо скажешь о тех, что оживлены магическим искусством, – сказал госпиталий, – вроде изваяний, изображавших римские провинции, что стояли хороводом вокруг статуи Рима, и если в провинции начинался мятеж, то ее истукан поворачивался к Риму задом, а римляне посылали в те края сильное войско; не знаю, верить ли в это, но истории о магическом искусстве тем и хороши, что верить в них необязательно.

– Да, таких историй много, – сказал келарь. – Пишут, что король готов Аларих не мог переправиться на Сицилию, пока там стояла статуя, оберегающая остров от Этны и от варваров, но как только она была низвержена, сицилийцы много претерпели от того и другого. Есть и еще истории этого рода. В день, когда был убит император Маврикий, далеко от его столицы, в городе Александрии, один человек возвращался поздно с приятельского пира, а когда добрался до главной площади, статуи, стоявшие там, сошли наземь и, обратившись к нему по имени, поведали, что случилось нынче с императором. Он насилу добрался домой; опомнившись от ужаса, он поведал об увиденном одному, другому, слух дошел до правителя Египта, а на девятый день явился к нему из столицы вестник с рассказом о кончине Маврикия. Говорят также о статуях, которые наказывали тех, кто неподобающим образом с ними обходился. Был в Греции город Феспии, славный изваянием Купидона; его увез оттуда в Рим сперва Гай Цезарь, а потом, когда по его кончине статую вернули феспийцам, – и Нерон, при котором она и погибла в римском пожаре; и феспийцы были уверены, что оба эти императора погибли горькой смертью лишь из-за нечестия, оказанного их богу.

– А о Корнелии Сулле, – прибавил госпиталий, – то же самое думают в одном греческом городке, откуда он вывез статую Паллады: храм с этого времени был заброшен, поскольку лишился божества, Сулла же умер позорной смертью, заеденный вшами. Но куда больнее были удары, наносимые кому попало статуями, когда мирская власть разделяла их обиды. Тиберий не осудил мима Кассия, продавшего вместе с садом статую Августа, сказав, что его отец стал богом не для того, чтобы истреблять сограждан; но Домициан приговорил к смерти женщину, раздевшуюся перед его статуей: зато, когда сам он умер, его статуи валил и ломал всякий, кто мог дотянуться, вымещая на них все свои страхи. И приязнь, и ненависть народа оказывались равно опасны изваяниям, так что счастливой жизнью для них было бы ничем не возмущаемое пренебрежение. Римляне рукоплескали статуе Нептуна, когда хотели выказать свою любовь к Сексту Помпею, а Август, когда буря разорила его флот, удалил Нептуна из процессии, прибавив, что и без его милостей добьется своего. Готы требовали казнить вдову Боэция за то, что она подкупала войсковых начальников ради уничтожения статуй Теодориха, отмщая ему за убийство своего отца и мужа. Гелиогабал, подыскивая жену богу Солнца, сперва перенес к себе в спальню статую Паллады, которую не тревожили с самого ее прибытия из Трои, а потом объявил, что его богу не по нраву вооруженная девственница, и послал в Ливию за статуей Урании, или Луны, велев ливийцам собрать на достойное приданое, а когда Уранию доставили, выдал ее за своего бога и велел всем в Италии праздновать и всенародно, и частным образом, затем что брак богов – вещь крайне редкая. А вот пример удивительной кротости божества, из чьего лона вышел род Цезарей: Август, в ту пору, как еще не стал божеством садов и предлогом казней, обедал однажды в обществе одного старого рыцаря из Болоньи и, зная, что его сотрапезник ходил с Антонием на парфян, когда был разорен тамошний храм Венеры и расхищена ее золотая статуя, спросил, правда ли, что тот, кто первым поднял руку на изваяние, испустил дух, ослепший и разбитый во всех членах, а рыцарь отвечал, что он, Август, сейчас трапезует от ее ноги и что он, его гостеприимец, и есть тот самый человек, а все его имение – от этой статуи. Куда жесточе обошлась Венера с одним римским юношей, хотя он ничем ее не оскорбил, но лишь выказал простительное легкомыслие.

– Как это вышло? – спросил Фортунат.

– Боюсь, эта история не соответствует святости места, где мы находимся, – сказал госпиталий, – но так и быть, расскажу, соблюдая краткость.