Глава 2
ПРОКЛЯТЫЕ ДУШИ
Отбросив плащ, предвестник поднялся.
— Кто вы?! — прорычал он. — Где я?
Он вновь уставился на меня. На обезображенную левую руку, легшую на эфес бракемарта. Прямая сабля на боку — я не выронил, не потерял ее. Пистолей нет, все остались в Черном замке. На мне лишь четыре пустые кобуры: две по бокам и две на груди на портупее с ременной перевязью. Я снял их и выбросил в снег, чтоб не мешали.
Перед предвестником трое — женщина, старик, а меж ними я. С саблей на боку, и с меня-то он потребовал ответ.
— Говори, — бросил он. — Отвечай или пожалеешь!
Я вытащил из ножен бракемарт:
— Мой ответ.
Рвущая душу горечь поражения и утраты, тоска от осознания, во что превратился, и просто злость с усталостью взяли свое. Он хочет ответа? Ну так получит его! Николас Гард тоже не лыком шит! Я двинулся вперед, перехватив саблю поудобней.
Предвестник шагнул ко мне. Кончик его шпаги опущен, но меньше чем через мгновение взметнется и примет бой.
— Прекратите!
Меж Войной и мной появилась Ирма. Стоя боком к каждому из нас, она широко развела руки, не позволяя сойтись в схватке.
— Ты! — Взгляд вампирши метал молнии. — Не глупи! Стой, где стоишь!
Я лишь принял боевую стойку.
— А ты! — Вампирша обратила свой лик к предвестнику. — Именем Люцифера! Заклинаю тебя остановиться!
Шпага задрожала. Предвестник смотрел только на женщину, преградившую путь.
— Помню, кто я, — вдруг негромко произнес он. — Но лишь это и больше ничего! Нет!
Предвестник пристально вгляделся в лицо вампирши.
— Я узнаю! — воскликнул он. — Ирменгрет!
Женщина опустила руки, повернувшись только к предвестнику, и кивнула.
— Но откуда? Точно знаю, что никогда не встречал тебя!
— Тебя зовут Бран, — сказала вампирша.
— Что?
— Бран.
Названное имя враз обратило предвестника в обычного растерянного смертного. Он будто забыл, что только что собирался сражаться. Отступил к отброшенному орденскому плащу и уселся на него, обратив взгляд в пустоту. Шпага лежала рядом.
— Бран… Бран, — повторял он. — Я Война! Брань! Помню это, но больше ничего! Но разве… Кто же я на самом деле?
— Ныне ты обычный человек, — в голосе Ирмы послышалось сочувствие, — пока не вспомнишь о себе все!
Предвестник поднял взор. Совсем не похож на грозного всадника апокалипсиса, на Войну, с которым несколько мгновений назад я собирался скрестить клинки. Сейчас это был обычный растерянный человек, не понимающий, где он и что вообще происходит.
— А вы? — спросил он. — Вы люди?
Ирменгрет громко и даже несколько картинно рассмеялась. Обвела взглядом стоянку в лесу с маленьким догорающим костерком, улыбнулась сначала мне, потом вздрогнувшему церковнику.
— Мы? — произнесла вампирша. — Конечно же, люди!
Томас Велдон дернул рукой, словно собирался замахать ей, опровергая вампиршу, да отчего-то передумал.
— Я знаю, кто ты. — Предвестник вдруг стал напоминать самого себя. Жесткого и волевого. — Не ведаю, откуда сие известно, но знаю. Расскажи!
Он встал, поднял шпагу и вонзил ее в землю пред собой. Теперь предвестник требовал:
— Расскажи! Где я? Как я оказался здесь? Кто эти двое?
— Я расскажу, — вампирша подошла к предвестнику, — а ты слушай.
Женщина в богатой одежде мнилась госпожой, которая решила оказать нищему милость. Предвестник смотрел на нее, будто голодный бродяга, которому сейчас кинут медяк.
— Идем! — Монах с глубоко натянутым капюшоном дернул меня за рукав камзола.
— Куда?
Показалось, что церковник сейчас силой потащит за собой, если останусь на месте.
— Поговорить надо!
Я пошел за Велдоном. Инквизитор отвел за деревья, отгородившись от вампирши и предвестника стеной серых стволов. Чтоб ни мы, ни они не видели и не слышали друг друга.
— Гард, — начал монах, — ты крикнул сатане, что принадлежишь роду людскому.
Инквизитор болезненно поморщился при упоминании дьявола.
— Было такое, — согласился я. Многое отдал бы, чтобы не превратиться в чудовище.
Я взглянул на левую руку. Очень многое… Но вряд ли сатану заинтересует нечто другое, нежели душа, а она и так принадлежит не мне.
— Мы люди, — горячо заговорил инквизитор. — Ты человек, я человек, а они уже нет! Ни вампирша, ни предвестник, сколь бы ни привычны слуху были их имена, Ирма да Бран. Сколь бы ни причисляли они себя к роду человеческому!
— Ирменгрет — не слишком обычное имя.
— Просто оно древнее, полузабытое. Но не важно! Вот возьми!
Монах протянул мне нательное распятие, сорванное с собственной шеи: силу для этого надо было приложить недюжинную. Велдон был необычайно взбудоражен. Дьявол исчез, и почти сразу инквизитор избавился от подавленности, что еще несколько минут назад не позволяла расправить плечи.
— Бери же! — внутри церковника возгорался огонь истовой веры.
Я смотрел на серебряное Распятие, но не спешил принять его от Велдона. Не ношу Распятие уже давно, с тех пор, как погибли ночные крысы. Слышал даже, что без Распятия на теле нет и в душе веры, но мне было все равно. Однако не этим ли предопределился дальнейший путь, в конце которого пришлось заплатить страшную цену и совершить непоправимое?
А еще, не обожжет ли освященное серебро? Как нечисть или темного колдуна из страшных историй? Ныне я приспешник сатаны, я отдал ему душу и слышал, как дьявол сказал, что я свой для него. Проклятый пепел!
Я осторожно коснулся пальцами Распятия — ничего не случилось.
— Крепко сожми! — давил на меня Велдон. Он схватил мою правую руку и вложил в нее серебряный крест, а потом прижал его моими пальцами к ладони. Крепко прижал и заговорил, не отнимая своей руки от моей:
— Повторяй, Николас! Слово в слово повторяй!
В сердце запустение, в проклятых эльфийских лесах звучала молитва. Во имя надежды на Спасение и Прощение. Я вторил Велдону, и я был искренен. Есть что сказать Богу Отцу и Богу Сыну! Я молился сердцем: ничуть не с меньшим жаром, чем инквизитор.
Боялся, что святые слова начнут жечь изнутри, что не смогу произнести ни полслова из молитвы, ведь я тот, кто я есть. Присягнувший дьяволу, отдавший ему душу. Ключ Люцифера к Орнору.
Только молитва не навредила мне. Стало ли легче на… Едва не произнес мысленно «на душе»… Во мне ли она еще либо сжата в длани сатаны? Снова и снова я вслушивался в себя. Где моя душа? Не чувствую пустоты. Ничего не чувствую! Во мне ли моя душа? Возможно, так, и тогда она в залоге, только это ничего не меняет. Не чувствую ни утраты, ни, наоборот, какого-нибудь внутреннего наполнения. Не знаю, где моя душа.
Но я точно знал другое. Николас Гард однажды умер! Я не видел ничего по ту сторону, и вдруг стало страшно. Может, нет для меня той стороны? Есть ли для меня надежда на Спасение и Прощение?
— Нет!
— Что «нет»? — спросил Велдон.
Я молчал, чтоб собраться с мыслями. Заговорил, когда вернул Распятие:
— Святой отец, вы слышали, что спрашивал у меня сатана о послесмертии?
— Слышал, Гард, слышал. — Левая открытая миру половина лица инквизитора вытянулась. Монаху не понравился тот мой ответ.
— Там ничего нет! Я ничего не видел. Помню только, как закрылись глаза, а потом я увидел этот лес. У меня вырвалось «нет», когда возразил самому себе. На мысль, что нет ничего после смерти. Я ведь прав?
— Все так. Смерть — лишь конец жизненного пути.
— Но я не узрел дальнейшую дорогу. Не было на той стороне ничего. — Я начал злиться. На самого себя, потому что хочу верить в шанс на Спасение и Прощение, но тут же доказываю инквизитору, что после смерти лишь пустота.
— Если после смерти ничего нет, то не было бы греха и добродетели, — ответил церковник. — Не было бы ни Бога Отца, ни Бога Сына, ни дьявола.
Лицо монаха исказилось. Упоминание сатаны доставляло ему вполне ощутимые, настоящие муки.
— А ты, Гард, убедился на собственной шкуре, что Люцифер существует.
— Вы, наверное, правы, святой отец.
— Не смей! — Инквизитор напустился на меня, схватив за рукав. — Не поддавайся слабости и неверию! Нельзя сомневаться ни в едином слове, начертанном в Священном Писании! Не смей усомниться в существовании Бога Отца и Бога Сына! В их благости! А еще в Преисподней! Нельзя! Особливо тебе, Гард!
— Но почему я ничего не увидел?
— Не понимаешь? — Монах окинул меня укоряющим взглядом. — В самом деле?
— Не понимаю. — Я был искренен в своих сомнениях.
— Да потому, глупец, — Велдон отпустил рукав моего камзола и ткнул пальцем в грудь, — что твое время еще не пришло! Божий суд над делами твоими еще не назначен!
— Либо приспешники дьявола ему неподсудны.
Церковник зашипел. Почти так же яростно, как недавно на Люцифера. Монах дернулся и повернулся ко мне спиной, чтоб убраться. Но не сделал и шага прочь.
— Уходите, Велдон? А кто, как не представитель конгрегации Вселенской инквизиции, должен помочь заблудшей душе?
Церковник обернулся. Лицо его было мрачным, серым.
— Твоей душе помогут только молитвы и раскаяние, но это не для тебя, Гард.
— Всего лишь молитвы и раскаяние?
— Не всего лишь, святотатец, но молитвы и раскаяние! Не каждому дано.
Что-то черное или даже прогнившее внутри требовало оставить последнее слово за собой и как можно сильней уязвить монаха.
— Но вы-то не оставите меня, отец Томас? Или бросите в лапы сатане?
— Ты и так там!
Я выругался. Церковник прав, чтоб ему пусто было!
— А я рад бы уйти, да не могу, — произнес Велон. — Я тоже грешен и пал почти на самое дно!
У монаха задергалась, задвигалась челюсть. Неистовство инквизитора, направленное на меня, теперь обернулось на самого церковника.
— Не так, как ты, Гард! Глубину твоего греха невозможно описать людским языком. Но и моя душа во тьме! Прокляты наши души!
Монах воздел к небесам обе руки. Капюшон спал с головы, открыв небу обезображенную половину лица.
— Я тоже пал! Не могу отказаться от воспоминаний Неакра, от его черной магии! — Инквизитор посмотрел на меня. — Знаешь, Гард… Скоро во мне ничего не останется от святой магии. Называй меня тогда чернокнижником!
Томас Велдон тихонечко взвыл. Спрятал лицо в ладони и низко согнулся, потом рухнул на колени и припал к снегу руками, что так и не отнял от лица. Казалось, он сошел с ума. Я пребывал в растерянности, глядел на монаха и не понимал, что предпринять. Потом услышал молитву, что шептал Велдон.
— …в Спасении Твоем! Аминь.
Монах поднялся, стряхнул с рясы снег и лесную ветошь. Лицо Велдона успокоилось, он вновь натянул капюшон, спрятав ужасный старческий лик Неакра.
— Ты слуга дьявола, — сказал он.
Меня удивила будничность тона инквизитора.
— Добровольный приспешник сатаны, — продолжал Велдон.
Я бы напомнил святоше, почему я принял Люцифера. Ради спасения Алисы, но не только. Хотел вытащить и его вместе с дочерью. Проклятый пепел! Освободил лишь Томаса Велдона, который сейчас поучает.
— Ты сделал осознанный выбор!
— Да, святой отец! Да! — не выдержал я. — Что дальше?
— А то! — выкрикнул инквизитор, но лик его не переменился, не исказился в ярости. Неистовым огнем горели только глаза. — Я тоже добровольно и осознанно делаю выбор. В пользу черной магии Неакра! И в пользу тебя, Гард! Потому что только рядом с тобой исчезает власть Низверженного над моей дочерью. Сатана покрывает тебя своим плащом, а заодно и меня, коль я рядом. Но без тебя да запретной магии Лилит не спасти!
Повернувшись спиной, инквизитор вдруг отошел на несколько шагов. Оперся высоко вытянутой рукой о дерево и обреченно поник головой.
— Мы грешники, Гард, — произнес он, — каких не видывал белый свет.
— Я пожертвую всем и заплачу любую цену, чтоб спасти Алису!
Больно думать о моей любви. Она снова в тенетах Возвратившегося бога.
— Знаю, Гард. Я это знаю.
— Я это уже сделал, — добавил я.
Не только преклонился перед сатаной и стал его ключом к нашему миру, но пожертвовал самим мирозданием, когда призвал помощь дьявола. Он помог, явив всадников апокалипсиса — начались Последние дни.
— Все знаю, Гард, а также то, что я с тобой, — монах горестно вздохнул, — и, значит, с твоим господином.
Мы замолчали. Что еще сказать?
— Прокляты наши души!
Велдон обернулся, чтоб пристально посмотреть мне в глаза. Что хочет там найти? Я не отвел взор, хоть выдержать взгляд инквизитора по-прежнему тяжело.
— Прокляты! Но буду ежедневно и еженощно молиться за наши души! — пообещал монах. — Верь мне! Я буду просить о Спасении и Прощении не только за нас, Лилит и Алису! Я не брошу молитв ни за Ирменгрет, ни за Брана!
— Молиться за вампиршу и предвестника? — поразился я. — Но они же не люди!
— Были когда-то. Была у них душа, и я хочу спасти и их.
— Что ж, — пробормотал я, удивленный неожиданной добродетелью инквизитора, — воля ваша. Но вряд ли им нужно Спасение.
— Всем нужно! Не богохульствуй!
— Не буду. — Я пожал плечами. Без разницы, четверо нас с проклятыми душами или двое.
— Пора возвращаться, — произнес Велдон. — Я сказал и услышал все, что хотел.
Мы двинулись обратно по следам на снегу.
— Надеюсь, — проронил я, когда почти добрались до фигуры в черном орденском плаще, что грелась у костра, — вампирша вправила предвестнику мозги. Чтоб на людей больше не кидался.
— А где она?
Велдон завертел головой. Ирменгрет исчезла.
— Идите к огню! — Предвестник поднялся при нашем появлении. — Здесь теплее.
Плащ всадника апокалипсиса, обратившегося в обычного человека, распахнулся. Куртку предвестник застегнул на все пуговицы, и рубахи с испачканным в крови воротом почти не видно. Штаны такого же темно-коричневого цвета, как куртка, и черные кожаные сапоги, уже без шпор. На черном поясе в потертых серых ножнах шпага.
— Подходите ближе! Не бойтесь!
Монах присел у огня на ствол поваленного дерева, протянул к костру озябшие руки. Он чуть ли не шипел на дьявола, да и на вампиршу тоже, однако близость предвестника Конца времен внешне нисколько не будоражила его.
Я же остановился в пяти шагах от огня, Велдона и Брана. Ведь так его представили нам?
— Где она? — спросил церковник.
Предвестник махнул рукой в сторону леса.
— Была — и нет. Не могу сказать, куда запропастилась, но давайте поговорим о другом.
Война протянул мне раскрытую ладонь и попытался улыбнуться. Получилось не очень, он скорей оскалился.
— Должен извиниться, что меж нами едва не завязалась драка. Был не в себе. Я знаю и помню, кто я. Помню, что прожил сотни жизней в тысячах миров, которые потом ввергал в войны… Каждый раз то была жизнь воина. Я воевал за правое и неправое…
Предвестник ненадолго замолк.
— Но это почти все, что сохранилось в памяти. В голове ни одной подробности, а сейчас я снова смертен и начинаю жизнь с чистого листа. Почти, все ж не младенец. Поэтому нет и не может быть к вам неприязни. Предлагаю пожать друг другу руки.
Я и Велдон переглянулись. Монах мрачнел с каждым ударом сердца — он снова принимает слугу дьявола. Снова отворачивается от Бога Отца и Бога Сына. Только что поделать? Все ради дочери! Проклята его душа!
Мы обменялись рукопожатиями, произнесли свои имена. Предвестник просил называть себя только Браном и забыть о его предназначении.
— Отчего же? — Церковник попытался показать, что ответ на сей вопрос взволновал его мало. По мне, вышло у него плохо.
— Ирма поведала. Покамест все не вспомню, к трем моим братьям не вернусь, и мы не сможем исполнить предназначение.
— Но Конец времен начался? — Велдон обжег меня огненным взглядом. — Или нет?
— Да, ваш мир обречен. Но он всегда был обречен. Апокалипсис…
Предвестник оглянулся.
— Ничто не говорит о конце света, но он начался. Начался и остановился. До тех пор, пока я снова не превращусь в Войну. Пока не верну память.
— Что, если ты умрешь? — допытывался Велдон.
— Хочешь сказать, если меня убьют? — Предвестник громко рассмеялся. — Возможно, сразу вспомню все и вернусь к братьям, и вы узрите Конец времен. Но, может, наоборот, ничего не случится! Буду рожден в вашем мире младенцем, и так же память по крохам будет возвращаться ко мне. А ты, старик, не узнаешь, кто и где я. Сейчас хоть можешь спросить, все ли я вспомнил!
Предвестник вновь громко расхохотался. Я кисло улыбнулся. Занятно видеть, как клянет себя монах. Поддался слабости, помыслил о смертоубийстве. Во имя общего блага! Да все зря, только дураком себя выставил.
— Вставайте! Немедля!
Никто не заметил, как вампирша появилась в трех шагах от костра.
— Слуги Низверженного близко. Их много! Люди и… — Ирма поморщилась. — Иные тоже здесь!
