Гпаба 9

Иногда мы с Юстасом напиваемся. Это один из моих любимых видов совместного с ним времяпровождения. Ладно, признаю, это вообще один из моих любимых видов времяпровождения, но с Юстасом напиваться особенно приятно. Потому что под действием алкоголя он успокаивается – говорят же, что алкоголь обладает седативным эффектом, – и утихают бури, что раздирают его изнутри. Огонь внутри него ненадолго затухает, и можно подобраться к нему поближе, не боясь обжечься о пламя амбиций и покрыться волдырями от жара его тревог, убеждений и энергии. Стоит Юстасу Конвею выпить немного виски, и он остывает, становится веселее и проще… одним словом, становится больше похож на Джадсона.

Стоит Юстасу выпить немного виски, и он с восторгом рассказывает множество интересных историй. Он может изобразить любой акцент и вспомнить самое невероятное по сюжету приключение. Он смеется над самыми моими плоскими шутками. Когда Юстас выпьет, он часто смешит себя и других тем, что начинает использовать совершенно несвойственные ему современные словечки и выражения, которые наслушался за годы: например, «ништяк», «ты рулишь», «полный оттяг» и – моя любимая фраза, так он обычно говорит, если сказать ему комплимент, – «вот почему у меня так много бумажек с портретами американских президентов».

– Иду я как-то летом по нацпарку Глейшер, – начинает он вскоре после того, как была откупорена бутылка. Я улыбаюсь и наклоняюсь, готовая слушать. – Дело было высоко в горах. Так вот, карабкаюсь я по сугробам. Никто не знает, где я; там даже тропинки не было – один снег и лед, насколько хватает глаз, и по обе стороны – крутые обрывы. Разумеется, никакого снаряжения у меня не было – просто шел наудачу. И вот иду я, значит, и нога соскальзывает, а склон такой крутой, что я просто еду с него вниз, скольжу на спине по гладкому льду. Большинство походников взяли бы с собой ледоруб, но у меня его не было, поэтому остановиться не могу. Тогда я наваливаюсь всем весом на рюкзак, чтобы замедлиться, но ничего не получается. Упираюсь ногами в лед, но и это не помогает. И вот снег и лед превращаются в гравий и камни, и я скатываюсь по булыжникам: трррррр! Качусь и думаю: ну всё, на этот раз мне точно крышка! А потом – бум! – останавливаюсь. Какого черта? Поднимаю голову – и вижу, что наткнулся на мертвого мула. Богом клянусь! Прямо подо мной лежит мертвый мул! Замороженный остов, мумия мула – вот что остановило мое движение. Я медленно поднимаюсь, перегибаюсь через мула и вижу обрыв высотой примерно две тысячи футов, крутой откос, почти отвесно уходящий вниз, в самом центре национального парка Глейшер. Я начинаю хохотать и чуть не обнимаю того мула. Этот мертвый мул для меня героем стал, ни больше ни меньше. Если бы я свалился с того обрыва, меня никто никогда не нашел бы! Разве что через тысячу лет какие-нибудь исследователи наткнулись бы на мой скелет и написали обо мне в «Нэшнл джео-график»!

Еще пара глотков виски, и Юстас принимается рассказывать о Дороти Хэмилтон, негритянке, которая выбежала из забегаловки в какой-то деревне в Джорджии, когда мимо проезжали Беспредельные ездоки. Передник Дороти развевался на ветру, она расцеловала братьев Конвей и попросила разрешения начитать кое-что на диктофон Юстаса. Она знала, что Ездоки направляются в Калифорнию – видела их по телевизору, – и заготовила громкое послание для всего Западного побережья. «Привее-е-ет, калифорнийские сёрферы!» Юстас вопит на всю хижину, пытаясь сымитировать веселый голос негритянки. «Большой привет от вашей подружки Дороти Хэмилтон, девчонки из кафе с курами-гриль!!!»

Однажды вечером мы с Юстасом спустились в низину по колено в снегу, чтобы навестить его милых старых аппалачских соседей, Уилла и Бетти Джо Хикс. Уилл и Юстас принялись обсуждать какое-то старое ружье Уилла. Я пыталась слушать, но потом поняла, как и во все предыдущие визиты к Хиксам, что различаю лишь одно слово из десяти – такой у Уилла Хикса сильный акцент. Он говорит не «видишь», а «вишь»; не «что-то», а «чевойт-то»; не «есть», а «йись», и, кроме этого, я почти ничего не могу расшифровать. К тому же у него нет зубов, во рту он словно патоку держит, и половина его слов – деревенские жаргонизмы, поэтому то, что он говорит, в целом остается для меня загадкой.

Вернувшись в тот вечер в домик Юстаса, за бутылкой виски я пожаловалась:

– Не разобрать этот ваш аппалачский акцент. И как ты только Уилла понимаешь? Надо начать изучать ваш аппалачский язык.

Юстас со смехом заявил:

– Женщина! Ты просто аппа-слушай лучше.

– Ну не знаю, Юстас. Боюсь, придется мне аппа-тратить немало времени, прежде чем начну понимать Уилла Хикса и других товарищей.

– Брось! Старик просто хочет над тобой аппа-смеяться.

– Ох, шли бы вы оба аппа-подальше, – сказала я с улыбкой.

Помню, тогда мы аппа-смеялись не на шутку. Юстас разошелся, его улыбка ослепительно сверкала в свете пламени. Он нравился мне таким. Я пожалела, что у меня не было еще десяти бутылок и стольких же свободных часов, чтобы просто сидеть в теплом доме и наблюдать, как Юстас Конвей на время забывает о своем суровом распорядке и в кои-то веки аппа-отрывается.

– С тобой так весело иногда, Юстас. Ты бы почаще был таким с людьми, – заметила я.

– Знаю, знаю. Пейшенс говорила то же самое. Что ученики не жили бы рядом со мной в постоянном страхе, если бы я показал им себя с другой стороны, показал, что тоже умею веселиться и расслабляться. Я даже думал о том, как бы это провернуть. Может, утром, до работы, ввести пятиминутку спонтанного веселья?

– Пятиминутку спонтанного веселья, Юстас? Но только чтобы это было ровно пять минут. Не четыре. И не шесть.

– Бррррр!.. – Он схватился за голову и принялся раскачиваться взад-вперед. – Знаю, знаю, знаю… я ненормальный. Вот видишь, что значит быть мной? Понимаешь, что происходит в моей голове?

– Эй, Юстас Конвей, – ответила я, – кому легко, а?

Он галантно улыбнулся и, хлебнув виски, произнес:

– Уж точно не мне.

Амбиции Юстаса всё еще живы. Он не сдался. Когда он был еще молод и впервые ступил на землю Черепашьего острова с Валери, он рассказывал, точно читая план, что сделает со своими владениями. Здесь будут дома, тут – мосты, там – кухня, луг, пастбище. Он сделал всё, как задумывал. Теперь на его земле стоят физические, реальные свидетельства того, что первоначально было лишь у Юстаса в голове. Дома, мосты, кухня – всё на своем месте.

Помню, в первый мой приезд на Черепаший остров мы с Юстасом стояли на почти расчищенном лугу. Там не было ничего, кроме грязи и пеньков, но Юстас сказал: «Когда ты приедешь в следующий раз, посреди этого луга будет стоять большой амбар. Видишь его? Видишь сочную зеленую траву, что вырастет вокруг него, и красивых лошадей повсюду?» И точно, когда я приехала на Черепаший остров в следующий раз, в центре луга, как по волшебству, вырос большой амбар, вокруг него росла сочная зеленая трава и повсюду паслись красивые лошади. Мы с Юстасом поднялись на холм, откуда открывался лучший вид. Юстас оглянулся и сказал: «Однажды там будет сад».

Я знала Юстаса довольно хорошо и могла не сомневаться: сад там будет.

Юстас вовсе не поставил крест на Черепашьем острове. Он хочет построить библиотеку и подыскивает выставленный на продажу небольшой лесопильный завод, чтобы производить собственную древесину. А еще он мечтает построить дом своей мечты, где будет жить. Ведь после того, как Юстас двадцать лет прожил в лесу, вкалывал, чтобы купить тысячу акров земли, и собственными руками построил на ней более десяти зданий, у него до сих пор нет собственного дома. Семнадцать лет он жил в вигваме. Два года – на чердаке сарая. А в последнее время поселился в небольшом простом доме, проще говоря, в хижине, которую называет домом для гостей; это место открыто для всех, там ученики и гости обедают и ужинают зимой, когда летняя кухня закрыта. Юстас утверждает, что больше всего на свете ему хочется побыть в одиночестве, но у него никогда не было на Черепашьем острове личного пространства. Сначала надо было найти место для учеников, свиней, инструментов и книг.

Но он создавал дом своей мечты в воображении в течение нескольких десятилетий. Поэтому, можете быть уверены, в один прекрасный день дом будет построен. Первые наброски он сделал еще на Аляске, когда застрял на расположенном недалеко от берега острове и целых два дня ожидал, пока штормовое море успокоится и можно будет спокойно уплыть на байдарке на материк. А когда однажды я попросила его описать этот дом в подробностях, он сказал: «Почему бы и нет?» И начал рассказывать:

«Дом моей мечты характеризует один принцип, который определяет также мое отношение к лошадям. Ради эстетического удовольствия можно позволить себе чуть больше, чем необходимо. Этот дом кому-то покажется чересчур шикарным, но я не собираюсь жертвовать качеством ни при каких условиях. Хочу шиферную черепицу, значит, будет у меня шиферная черепица – там будет всё, что я хочу. Дом будет из массивной древесины, и я уже подобрал кое-какие деревья тут неподалеку. Большие бревна и очень много камня – всё будет сработано добротно и долговечно».

Открыв входную дверь, первое, что я вижу, – каменный водопад высотой тридцать футов с каменным бассейном. Водопад работает на солнечных батареях и подогревается, поэтому от него идет тепло в дом. Пол будет каменный или плиточный, чтобы было приятно смотреть и ступать. Над главным залом – потолок, как в соборе, высотой футов сорок. В глубине комнаты – выложенное камнем большое углубление для огня с каменными скамьями по периметру. В нем я буду разводить костры холодными зимними вечерами, а пришедшие в гости друзья – греть спину и ноги на теплых камнях. Слева от большой комнаты будет дверь в мастерскую площадью двадцать на двадцать футов. Внешняя стена в мастерской будет вовсе не стеной, а двумя большими дверьми на пятифутовых железных петлях; эти двери будут открываться во двор, и летом во время работы я смогу слушать пение птиц, дышать свежим воздухом, быть на солнце.

В большой комнате две стеклянные двери. Одна ведет в теплицу, где я круглый год буду выращивать свежие овощи и зелень. Вторая ведет в гостиную, которая будет простой и идеальной. Там всему найдется свое место – как на корабле. Там будет большой деревянный стол, скамейки, угловой диван. И везде окна, чтобы можно было любоваться долиной, амбаром, лугами, садом. Рядом со входом в гостиную – дверь, ведущая в кухню. Мраморные столешницы, шкафы ручной работы с ручками из оленьих рогов, открытые полки, дровяная печь, но там же будет и газовая плита. Раковины, краны горячей и холодной воды – вода будет нагреваться благодаря солнечным батареям – и куча всяких штук ручной работы, ручной ковки, чугунная посуда. Другая дверь будет вести на летнюю кухню, где я буду готовить и есть в теплое время года; там будут навес с террасой, стол, раковины, полки, плиты, чтобы не надо было всё время бегать туда-сюда за продуктами. С террасы будет открываться вид на живописный обрыв, а еще я установлю там газовые фонари.

На втором этаже, в мансарде, будут две спальни, а в главной спальне будет балкон, видный из большой комнаты. Главная спальня будет размером с мастерскую, но почти без мебели. Это будет открытое пространство, чистое и красивое. Дальше по коридору – биотуалет, сауна и две гостевые спальни. Открытый балкон с кроватью, на которой можно будет спать летом; если всё-таки непогода заставит перебраться внутрь, там у меня будет двуспальное ложе с окном в потолке, чтобы всю ночь смотреть на звезды. Ну и, разумеется, просторные встроенные шкафы.

Предметы искусства в моем доме будут повсюду. Ковры навахо на балконах. Это будет похоже на стиль Санта-Фе, который так популярен в последнее время, только у меня будет настоящее искусство, настоящие ценности – не подделки, которые люди собирают, потому что не могут отличить одно от другого. В этом доме будет множество редкостей, много света, пространства; он будет мирным и безопасным, практичным, красивым и с трех сторон углубленным в землю. Ребята из «Архитектурного дайджеста» будут напрашиваться ко мне в гости. И я знаю, что смогу построить дом целиком самостоятельно, но не начну даже фундамент, пока не найду себе жену: будь я проклят, если построю этот дом – и рядом со мной не будет любимой женщины».

Он замолчал. Откинулся на спинку кресла и улыбнулся.

А я не могла произнести ни звука.

В тот момент я не думала о том, как Юстас вообще узнал о существовании «Архитектурного дайджеста». Я не была шокирована тем, что Юстас, десятилетиями проповедовавший, что для счастья нам не нужны материальные ценности, только что поведал о своем желании построить особняк в рустикальном стиле с интерьером, который вполне подошел бы нефтяному магнату на пенсии. Не думала я и о том, что Юстас вдруг заговорил, точь-в-точь как Томас Джефферсон – человек с развитым чувством гражданского долга, но всё же одинокий идеалист, на мгновение забывший об обязательствах перед Республикой, чтобы предаться декадентским мечтам об идеальном доме вдали от общества. Я даже не подумала тогда о том, где будут спать запланированные Юстасом тринадцать отпрысков, если в доме предусмотрены всего две лишние спальни. Это всё меня не удивило. С этим я еще могла справиться.

Нет, потрясение мое объяснялось куда более простыми причинами.

Несмотря на то что Юстас, самый современный и непредсказуемый горный житель в мире, за годы не раз меня удивлял, я просто не могла поверить, что он только что сказал «просторные встроенные шкафы».

Итак, Юстас Конвей вплотную подошел к своему сорокалетию. Если верить статистике страховой индустрии, этот рубеж обозначает, что половина жизни прожита. Юстас многого достиг. Повидал множество мест, о которых многие из нас даже не читали. В среднем семьдесят пять раз в год делал то, что другие считали невозможным. Купил землю, о которой всегда мечтал, и оберегал ее. Познавал законы природы и был вознагражден знаниями в самых разных областях. Основал обучающую организацию, также проповедующую его собственный образ жизни. Стал довольно известной общественной фигурой. Его боготворят, его боятся. Он – хозяин игры. Он даже называет себя «начальником гор» – и разве это не так? Он стал Человеком, Способным Изменить Мир, и Самым Знаменитым Отшельником, Генеральным Директором Леса.

Но в этой идиллии есть трещины. И Юстас чувствует, как в них проникает холод. Как и в тридцать лет, у него все еще не получается наладить отношения с людьми, хотя ему этого хочется. Ребята, с которыми он работает на Черепашьем острове, вечно обижены на него и совсем его не понимают. Почти все ученики без исключения, с которыми я познакомилась на Черепашьем острове, ушли от Юстаса задолго до окончания своего ученического курса, как правило, в слезах. Даже Кэндис, которая была так решительно намерена не превратиться в еще одну ОБУЮКу, бросила учебу, разозлившись на Юстаса за то, что тот отказался поручить ей заботу о саде.

И с семьей у Юстаса складываются отношения не лучше. На первом месте тут, конечно, вечно критикующий его отец, чья фигура тенью нависает буквально над каждой минутой его жизни – критичная, озлобленная, скривившаяся от отвращения. Вечно повторяющаяся ситуация в жизни Юстаса: он ищет у отца любви и одобрения, а видит почти беспросветную темноту.

Хотя в этом году случилось кое-что странное.

Юстас позвонил мне в свой тридцать девятый день рождения. Около часа мы проговорили, как обычно, о делах Черепашьего острова и новостях. Юстас рассказал о новых учениках, строительстве амбара и рождении прекрасного детеныша у одной из его лошадей.

А потом странным голосом добавил:

– О, и еще кое-что. Мне на этой неделе пришла открытка с поздравлением с днем рождения.

– А… – произнесла я. – И от кого?

– От папы.

Я поставила чашку, из которой пила, и нашла себе стул.

– Рассказывай, – сказала я после долгой паузы, – давай говори, как всё было.

– Открытка у меня в руках.

– Прочитай, что там, Юстас.

– Даже интересно, знаешь. Папа… он сам ее нарисовал. На ней нарисованы три маленьких воздушных шарика в небе. Шарики закрашены красной ручкой, а бантики на них – зеленой. А синей он написал поздравление.

– И что там?

Юстас Конвей откашлялся и прочитал: «Трудно поверить, что прошло тридцать девять лет с тех пор, как ты родился и мы стали семьей. Спасибо тебе за все замечательные мгновения, что ты дарил нам эти годы. Ждем новых успехов. С любовью, папа».

И снова последовала пауза.

– Ну-ка еще раз прочитай, – наконец сказала я, и Юстас так и сделал.

Мы оба опять некоторое время помолчали. Потом Юстас сказал, что получил открытку два дня назад.

– Я прочел ее один раз и положил обратно в конверт. Я был в таком состоянии, что руки дрожали. Это были первые добрые слова, которых я дождался от отца за всю жизнь.

Не думаю, что кто-либо может понять, что я чувствую. Я не доставал открытку до настоящего момента. Боялся даже прикоснуться к ней, понимаешь? Мне казалось нереальным, что я ее получил. Казалось, что это всё мне приснилось.

– И как ты, в порядке? – проговорила я.

– Даже не знаю. Представь, я не знаю, как открыть свое истерзанное страхом сердце и даже осознать эти слова. Что это такое? Что папа имеет в виду? Что он задумал, черт возьми?

– Может, и ничего, Юстас.

– Лучше я спрячу пока эту открытку.

– Конечно, – сказала я, – а завтра еще раз прочитаешь.

– Может, я так и сделаю, – сказал Юстас и повесил трубку.

Эта маленькая, но неожиданная оттепель между двумя Юстасами напомнила мне одно редкое слово, которое я недавно я выучила. Я наткнулась на него однажды, пролистывая словарь – искала имя «Юстас», чтобы узнать его происхождение. Юстаса в моем словаре не оказалось, но там было слово эвстатика — существительное. И вот что оно означает: «Однородное глобальное изменение уровня Мирового океана, происходящее в течение тысячелетий и вызываемое таянием или замерзанием ледников».

Другими словами, эвстатика – это медленный, эпический процесс. А как иначе, скажите, вызвать хоть сколько-нибудь заметные изменения уровня океана?

А есть ведь еще и другие члены семьи. И их отношения с Юстасом также нельзя назвать гладкими. Он очень любит мать, но ее несчастная и трудная супружеская жизнь расстраивает его до такой степени, что разрушает собственную способность обрести счастье. Младшего брата Джадсона Юстас любит больше всего на свете, но даже случайный наблюдатель легко заметит жестокий, но очевидный факт: братья уже не так близки, как раньше. Всё изменило путешествие Беспредельных ездоков. Сейчас Джадсон живет недалеко, по ту сторону низины, в небольшом бревенчатом доме, который сам построил. Он поселился там со своей совершенно отвязной невестой, крутой и независимой девчонкой, которая охотится на оленей с луком и стрелами и работает лесорубом; зовут ее, между прочим, Юнис. Джадсон мог бы хоть каждый день ездить к Юстасу на лошади, но не очень-то ему этого хочется. Братья редко видятся. Юстас хотел бы общаться с братом чаще, но Джадсон с осторожным дружелюбием держит его на расстоянии вытянутой руки.

«Я всё увидел, когда мы путешествовали по Америке, – рассказывает он. – Юстас – вылитый отец. Такой же маниакально стремящийся к совершенству человек, с которым невозможно находиться рядом. Они оба, Юстас и отец, гордятся тем, что умеют общаться с людьми. Им кажется, что они умнее и проницательнее всех остальных и находятся на каком-то высшем уровне. Юстас хотя бы пытается слушать, хотя бы кажется справедливым поборником равноправия, но в итоге всё сводится к одному: всё всегда должно быть так, как хочет он, – и договориться с ним невозможно. Как с этим жить, я не знаю, хотя и люблю своего брата, конечно. Поэтому и держусь в стороне. У меня просто нет выбора. И меня это очень расстраивает».

Средний брат, Уолтон Конвей, тоже живет рядом – меньше чем в часе езды от Черепашьего острова. Уолтон очень умный, сдержанный человек, который знает несколько языков и живет в современном доме со всеми удобствами. На его книжных полках соседствуют Набоков и Диккенс. Уолтон преподает английский и пишет умные книги. У него домашний бизнес: он импортирует и продает ремесленные изделия ручной работы из России. Его жена – добрая, жизнерадостная женщина, у которой есть двое дочерей от предыдущего брака. Недавно у Уолтонов и его жены родилась еще одна дочь. Уолтон ведет спокойную жизнь, но в юности он поскитался по свету. Тогда он часто писал письма старшему брату, которым восхищался, мечтая завоевать его уважение.

«Не хочу хвастаться, – писал он Юстасу в 1987 году, после того, как долгое время жил на ферме в Германии, где нашел работу, – но ты гордился бы мной. На этой работе у меня все руки были в грязи, а уж мозоли… я и не подозревал, в каких местах можно натереть кожу».

А вот что он писал в 1992 году из России: «Решил сменить обстановку и все выходные копал грядки с огурцами. Два дня ворочал лопатой. Думал о тебе, о Толстом и о том лете, когда ты работал строителем – или уборщиком? – в Алабаме, там еще жара стояла, как в аду. (Видишь, я следил за всеми твоими приключениями, как в маленькую трещинку в стене.) Но вообще могу сказать, что в Москве тебе вряд ли понравилось бы. Повсюду грязь. Жалко смотреть на этот город, на то, до чего дошли люди, какое существование они влачат. Не могу представить тебя здесь. Мечтаю о Черепашьем острове».

И вот теперь Уолтон живет в двух шагах от Черепашьего острова, однако брата почти не навещает. И это убивает Юстаса, которому хочется проводить больше времени с братом. Он обижен, потому что Уолтон не хочет иметь с ним больше ничего общего.

«Меня отпугивает его эго, – признается Уолтон. – Это просто невыносимо. Иногда просыпаюсь и думаю: как хорошо было бы иметь такого же брата, как Юстас, который был бы таким же интересным человеком и всё умел, но только не пыжился бы от собственной крутости. Я с удовольствием проводил бы время с таким братом, учился бы у него. Хотел бы я однажды пойти с ним в поход и просто спокойно поговорить, но вот это самомнение Юстаса – от него никуда не денешься. Каждый раз мне так и хочется ему сказать: „А что если нам поехать кататься на лошадях и никому об этом не говорить? Неужели каждая минута твоей жизни непременно должна превращаться в шоу для публики?“».

А как же сестра Юстаса Марта? Из всех детей семейства Конвей она единственная для меня остается загадкой. Она так далека от полной риска и приключений жизни братьев, что иногда даже как-то забываешь о ее существовании. Конвеи даже шутят, что Марта – подменыш: никто не может понять, как она такой выросла. Она живет с мужем и двумя дочерьми в опрятном пригороде, и в ее доме так чисто, что кухню можно использовать как операционную.

«Знаешь, как обычно бывает: родителям приходится прятать все бьющиеся предметы, когда в доме маленькие дети, чтобы те ничего не побили? – сказал мне как-то Джадсон, пытаясь описать сестру. – Так вот, дома у Марты всё по-другому. Она оставляет бьющиеся предметы прямо на кофейном столике и просто приказывает дочерям ничего не трогать. И поверь мне, они не трогают».

Марта глубоко религиозна, гораздо религиознее обоих своих родителей. Она также невероятно умна, что помогло ей получить квалификацию магистра в Университете Дюка. Уверена, при желании Марта могла бы уже управлять компанией «Дженерал Моторе», но вместо этого она предпочла направить свои интеллектуальные и организационные способности на то, чтобы стать идеальной домохозяйкой, требовательной матерью и главной церковной активисткой. Я плохо знаю Марту – мы с ней виделись всего один раз. Но она мне понравилась. Она оказалась гораздо мягче, чем я ожидала, наслушавшись от братьев разговоров о ее пресловутой чопорности. Я была тронута, когда она пригласила меня в свой дом, учитывая, каким священным местом он для нее является. Я видела, как она колеблется: глубокая потребность проявить христианское гостеприимство боролась в ней с привычкой ревностно оберегать личное пространство.

Когда я попросила Марту рассказать о себе, она сказала: «Главное в моей жизни – мой христианский путь. Он влияет на всё, что я делаю: как я воспитываю детей, свято чту узы брака, стараюсь не ставить свои интересы на первое место, контролировать свои эмоции и даже голос. Все решения, которые я принимаю, продиктованы верой. Именно поэтому мои дети получают домашнее образование. Я не хочу, чтобы они учились в обычной школе. Мне кажется, там слишком много зла с тех пор, как молитвы в школах отменили. Я хочу, чтобы мои дети выросли верующими людьми, а такое возможно только дома, со мной. Там, в современном мире, всё основано на понятии относительности, а я не хочу, чтобы мои дети это узнали. В современном мире больше нет абсолюта. А я по-прежнему верю в абсолют. Верю, что есть единственно правильный и единственно неправильный образ жизни, и хочу научить правильно жить своих детей – здесь, в этом доме».

Еще в семействе Конвеев подшучивают над тем, как Юстас и Марта непохожи друг на друга. «Вот подожди, увидишь, как живет Марта, – предупреждали меня, – ни за что не поверишь, что она с Юстасом родственники!» Но стоило мне войти в гостиную Марты, как я сразу подумала: нет уж, извините, ребята. Вы совершенно одинаковые. Юстас и Марта решили, что там, в современном мире, царят разврат и уродство, и оба создали собственные миры – миры, настолько упрямо оберегаемые ими от общества, что с таким же успехом можно было поселиться под стеклянным куполом. В своем личном мире и Марта, и Юстас обладают безусловной властью. Им не приходится испытывать такое маленькое неудобство, как необходимость идти на компромисс. Так вышло, что мир Юстаса занимает тысячу акров. Мир Марты ограничен примерно тысячей футов. Но принцип управления своим миром у брата и сестры одинаков: абсолютная монархия.

Этот режим хорош, когда нужно выполнить большой объем работы, но вот когда два абсолюта сталкиваются, дело может кончиться мощнейшей катастрофой с фатальным исходом. Именно поэтому Юстас с сестрой никогда не были близки. Этот печальный факт представляется еще печальнее оттого, что оба очень хотят наладить хоть какое-то подобие отношений, но обычно они лишь раздражают друг друга. Юстасу кажется, что он очень старается с уважением относиться к христианским ценностям, которые свято чтит Марта, и ее плотному распорядку, предупреждая о приезде сильно заранее, читая истории из Библии ее дочкам и пытаясь не намусорить в ее стерильном доме. Но Марта всё равно обвиняет его в грубости и эгоизме, что обижает его еще сильнее, особенно если учесть, что он считает, будто Марту его жизнь совершенно не интересует – она приезжала на Черепаший остров с семьей только дважды, несмотря на постоянные приглашения Юстаса. Марту же постоянно уязвляет картина, которую она видит: братец-деспот, требующий, чтобы весь мир останавливался и бросался к его ногам каждый раз, когда он проездом оказывается в городе. Из гордости и по привычке Марта отказывается подчиняться Юстасу.

Так что, как видите, отношения Юстаса с семьей далеки от совершенства. Причем на всех фронтах. Он не может с этим смириться. Но еще сильнее его беспокоит то, что он до сих пор не обзавелся собственной семьей. Как и в тридцать лет, он оглядывает свою империю и с потрясением сознает, что – несмотря на то, что он достиг многого благодаря одной лишь силе воли, – у него до сих пор нет ни жены, ни детей. В его возрасте давно следовало иметь семью, заниматься воспитанием детей, то есть обрести надежные тылы. Что он сделал не так? Он не понимает.

Как-то раз мы с Юстасом спустились с горы, чтобы навестить его наставника-коневода, старожила гор, фермера и гениального дрессировщика Хоя Мореца. Мы провели прекрасный день на кухне, ели кукурузный хлеб с женой Хоя Бертой, слушали безумные старые байки, листали фотоальбомы (в которых были одни лишь фотографии мулов, быков и лошадей). Хой – весельчак и хитрец. (Когда я с ним только познакомились, я спросила: «И чем вы занимаетесь, сэр?» «Жирею и ленюсь, – ответил он. – А вы?») Он не читал много книг – отец поставил его управлять воловьей упряжкой на лесопилке уже в шесть лет, – но любит работать на земле. Ему принадлежат триста акров самых ухоженных и ровных полей и пастбищ, какие вы только видели. Детей у Хоя нет, и вот за кухонным столом Юстас спросил, что станет с чудесной землей фермера, когда они с Бертой отойдут в мир иной. Хой ответил, что точно не знает, но предполагает, что «дядя Сэм заберет всё себе и распродаст тем ушлым застройщикам, что недавно нагородили девятьсот домов по ту сторону моей горы».

В машине по пути домой я спросила Юстаса, хочет ли он выкупить землю Хоя. Ферма Морецов находится всего в сорока пяти минутах езды от Черепашьего острова, и земля там хорошая. Конечно, ответил Юстас, он хотел бы ее выкупить – ему было бы невыносимо смотреть, как такую хорошую землю превращают в очередной мертвый пригород.

– Но так уж в мире происходит, – добавил он. – Сначала дороги, потом фермы. Фермеры продают землю строительным компаниям, а те режут ее на кусочки, насилуют и строят новые дороги, пока не остаются рожки да ножки. Не могу же я спасти каждый акр земли в Северной Каролине. Я не всесилен.

– Но что бы ты сделал с землей Хоя, если бы она досталась тебе? – спросила я, и подумала, что ее можно было бы пустить под сенокосные луга или пастбища для стада лошадей, которое увеличивалось с каждым годом.

– Сохранил бы ее как есть и отдал бы одному из сыновей, чтобы он, когда станет взрослым, основал там семейную ферму, – сказал Юстас.

Возникла неловкая пауза. Слишком уж много в ответе Юстаса было «если»: от предположения, что в будущем у него будет много детей, среди них непременно окажутся мальчики, а потом один из них вырастет и непременно захочет жить на какой-то семейной ферме, до допущения, что сыновья его не станут для него гигантским разочарованием («полная противоположность тому, что я ожидал!»), как было в случае с отцом и дедом Юстаса, и что через двадцать пять лет его земли всё еще будут в неприкосновенности. Даже сам Юстас почувствовал, насколько сомнительна эта перспектива.

– Одному из сыновей, – наконец произнес он таким тоном, словно сам себе был противен. – Ты только меня послушай. И где я, спрашивается, возьму этих сыновей?

И правда – где? И кто станет их матерью? В жизни Юстаса это вопрос на миллиард долларов, вопрос, который не дает покоя не только ему, но всем его знакомым до такой степени, что для нас уже стало обычным делом сидеть и размышлять о том, на ком однажды женится Юстас Конвей, да и женится ли вообще. В течение последних лет все без исключения члены семьи Конвеев отводили меня в сторону при встрече и по секрету сообщали, что не хотят, чтобы Юстас когда-либо женился и заводил детей, потому что, по словам Марты, «отец из него выйдет лютый».

Но есть у Юстаса и другие друзья, которые постоянно пытаются свести его то с одной, то с другой загорелой современной альпинисткой, пацифисткой или любительницей природы. Кое-кто считает, что он должен снова поехать в Гватемалу и там жениться на самой красивой и смирной четырнадцатилетней девочке-майя. Другие говорят, что ему, напротив, нужна крутая и независимая бой-баба, которая приехала бы на Черепаший остров и показала бы Юстасу, где раки зимуют. И есть у него одна подруга, известная своей прямолинейностью художница, которая постоянно твердит ему: «Эй, Юстас, почему бы тебе просто не признать, что на самом деле детей ты не любишь? Я же вижу: когда они с тобой в одной комнате, ты места себе не находишь».

Как и у всех, у меня есть свое мнение по поводу личной жизни Юстаса Конвея. Мне кажется, что ему нужна женщина, которая и была бы сильной, и умела подчиняться. Это может показаться невозможным, но бывает и такое. Веками женщины сочетали в себе силу и смирение, особенно на американском фронтире. Возьмем хотя бы жену Дейви Крокетта, которая не знала себе равных по части выживания среди дикой природы, но при этом беспрекословно слушалась мужа. Именно такая женщина нужна Юстасу. Но жена Дейви Крокетта жила в XVIII веке. Наверняка все обратили внимание, что время нынче другое. Так что, по моему мнению, Юстасу Конвею вряд ли удастся найти себе жену (или, как он иногда говорит, «спутницу»). Ведь, как сказал однажды один его городской друг, подражая деревенскому акценту, «за век феминизма все невесты испортились!».

Юстасу, как и многим великим людям, способным изменить мир, не под силу лишь одно – вот эта самая деликатная разновидность близкого партнерства. Все его силы, все таланты становятся бесполезными, когда дело доходит до отношений с женщинами. Вот что писал несчастный Мерриуэзер Льюис своему дорогому другу Уильяму Кларку спустя несколько лет после экспедиции, в ходе которой они прошли через всю страну и составили ее карты: «Что касается любви, чувствую себя вдовцом… на меня вдруг нахлынули вся неустроенность, все беспокойство, всё неописуемое убожество, свойственное старым холостякам, и я не могу не предположить, мой дорогой друг, что чувства эти происходят от пустоты в наших сердцах, которая могла бы быть – нет, должна быть – заполнена. Когда это случится, не знаю, но в одном уверен: никогда еще я не чувствовал себя менее героически, чем сейчас. Какие приключения ждут меня в жизни, один Бог знает, но следующее я себе уже определил: я должен найти жену».

И не то чтобы у Юстаса не было выбора. Он привлекает внимание женщин и часто с ними общается, несмотря на то что живет в изоляции. Восторженным и прекрасным мечтательницам, что слетаются на Черепаший остров каждый год, воистину нет числа: ученицы, студентки, туристки. Многие из них с удовольствием повалялись бы на сеновале с настоящим горцем, стоило тому только позвать. Если бы Юстаса в жизни интересовал лишь умопомрачительный секс, он с легкостью собрал бы целую коллекцию любовниц – как ягоды с куста. Но надо отдать ему должное, он никогда не использовал Черепаший остров как собственный «остров свободной любви». И никогда не использовал ни одну из своих очаровательных поклонниц для кратковременного удовлетворения сексуальных прихотей. Напротив, он сознательно держит на расстоянии многочисленных юных девиц, которые идеализируют его образ крутого парня, потому что считает непозволительным эксплуатировать их восторженные чувства. Вместо этого он стремится установить крепкий священный союз между двумя личностями. Это стремление возникло и окрепло благодаря идее романтической любви, которую Юстас продолжает упрямо, почти воинственно, до боли в сердце, отстаивать, невзирая на всю ее наивность.

«Я был бесконечно заинтригован встречей с тобой и возможностью поделиться своими мыслями, – писал он еще в юности одной девушке, которая продержалась совсем недолго и потому не может быть по праву названа одной из подруг Юстаса Конвея. – Что ты думаешь обо мне, я не знаю, но надеюсь, что у нас появится возможность лучше узнать друг друга. Я ищу спутницу жизни, а такая энергичная, умная, любящая приключения девушка, как ты, вполне мне импонирует. Как я мечтаю реализовать свою фантазию о крепких отношениях, о любви, добросердечной заботе и понимании длиною в жизнь! Я хочу идеальных отношений, составляющих суть американской мечты и основанных на настоящей любви. И на меньшее не согласен… Я уже десять лет мечтаю жениться. Все ищу и ищу, но пока не нашел ту самую, единственную… Если ты присмотришься ко мне повнимательнее и не поленишься узнать меня как человека, то увидишь, что перед тобой глубоко чувствующая, заботливая душа, и она способна предложить тебе больше того, о чем ты когда-либо мечтала, что касается глубоких отношений на протяжении всей жизни, этого „человеческого эксперимента“. Вот что я тебе предлагаю. Пожалуйста, прими эти слова всерьез и не позволяй защитным механизмам скрыть от тебя то, чего действительно хочет твое сердце. Моя любовь у твоих ног. С лучшими пожеланиями, Юстас».

Но и этот подход – «я оглушу тебя своей любовью» – тоже не работает. И Юстаса убивает это ощущение пустоты, утраты, неспособности создать идеальную семью, которая могла бы компенсировать жестокое детство. Он прекрасно понимает, что времени осталось не так уж много. Недавно у него завязался роман с Эшли, красивой девушкой-хиппи 24 лет, которую он знал многие годы. Это самая милая и добрая девушка, какую я когда-либо встречала. Юстас познакомился с ней шесть лет назад на вечеринке и весь вечер не мог отвести от нее глаз; он смотрел, как она общается с другими, и думал: «Она такая живая, в ней столько любви – она как освежающий всю комнату водопад, вокруг которого поднимаются клубы тумана. Это так потрясающе! Я посмотрел на нее – и сказал себе: Это она. Я должен на ней жениться».

Но у Эшли, которой в то время было восемнадцать, уже был парень. Она собиралась уехать из города и начать жизнь, полную безумных приключений и путешествий, и уж точно не была готова к тому, чтобы стать женой Юстаса Конвея. Но недавно она вернулась в Бун, уже одна. Юстас снова влюбился в нее, а она в него.

Юстас считает, что Эшли похожа на ангела, и это нетрудно понять. Вокруг нее сияет аура доброты и человечности. Как-то раз Эшли ехала по Буну; на перекрестке, когда горел красный сигнал светофора, к ней подошел бездомный и попросил денег. Эшли, которая сама годами выживала за счет купонов на еду и надежды на лучшее, поискала в машине мелочь, но нашла лишь несколько центов.

– У меня совсем мало денег, – извиняющимся тоном сказала она бомжу, – но обещаю, я буду за вас молиться.

– Спасибо, – сказал он и улыбнулся, точно она вручила ему стодолларовую купюру. – Я вам верю.

Большое сердце Эшли способно не дрогнув принять всю любовь, отчаянную потребность в тепле и неуемность, которые на него обрушит Юстас. Но есть одна загвоздка. За время своих путешествий ей каким-то образом удалось обзавестись тремя отпрысками – пятилетним сыном и двумя дочками-близнецами, которым нет еще и двух лет.

Услышав о них, я сказала:

– Юстас, помню, ты говорил, что хочешь иметь тринадцать детей. Так это же хорошее начало. Минус трое, десять осталось.

Юстас рассмеялся:

– Конечно, это всё так, вот только тринадцать воображаемых детей и трое реальных – это две большие разницы.

Эшли – спокойная, нежная, уравновешенная молодая женщина с отличным чувством юмора. Благодаря ей на Черепашьем острове возникла столь необходимая атмосфера покоя и гостеприимства. Эшли с достоинством переносит все тяготы примитивного образа жизни. Несколько лет она прожила в нищей коммуне хиппи «Рэйнбоу Гэтеринг», по сравнению с которой Черепаший остров – просто отель «Хилтон». В течение обеих своих беременностей она ни разу не была у врача. («Человек чувствует, когда здоров, – говорит она. – Мне не нужен был врач, чтобы сообщить, что со мной всё в порядке».) Эта женщина родила двух близняшек посреди ночи, прямо на холодной земле в Колорадо, под хлипким брезентовым навесом. Такую женщину не испугаешь ни забоем свиней, ни Помоечными экспедициями.

Юстас клянется, что женился бы на Эшли без промедления, если бы у нее не было своей семьи. Но у него есть очень большие сомнения насчет воспитания чужих детей, особенно если их отец – безалаберный хиппи, который по-прежнему присутствует в их жизни. Юстас не хочет, чтобы детям, которым однажды он может стать отцом, внушали, что отсутствие дисциплины – это нормально. Хотя, надо признать, его не столько заботили близняшки Эшли, сколько ее энергичный и упрямый старший сын.

– Как я могу усыновить мальчишку, когда его характер уже начал формироваться? Он уже испытал на себе разлагающее влияние, и я не могу это контролировать или исправить. У меня с отцом были худшие отношения, которые только можно представить, и если уж у меня будет сын, то я прослежу, чтобы наши отношения были идеальными с самого начала. Между нами не будет ни злобы, ни проблем. Но с сыном Эшли может выйти и так, что я десять лет буду наставлять его на путь истинный, а потом, когда ему исполнится, скажем, четырнадцать лет, он просто скажет: «А пошло всё к черту, пап! Пойду-ка я лучше курну».

– Юстас, – сказала я со смехом, – никто тебе не даст гарантии, что твои родные дети в один прекрасный день не скажут тебе то же самое. Мало того, обещаю с вероятностью почти сто процентов: именно это они тебе и скажут. Ты же это понимаешь?

– Но с моими собственными детьми вероятность всё же меньше, потому что я с самого начала буду внушать им, какое поведение считается приемлемым, а какое нет. Вот с детьми Эшли перспектива удручающая. Они даже сейчас не имеют понятия о дисциплине. Эшли – хорошая мать, но дети ее манипулируют ею и тем самым провоцируют беспорядок и разрушение. Мне очень трудно постоянно находиться с ними рядом, потому что они совершенно неуправляемые. Вечно везде лезут и требуют, чтобы она обращала на них внимание. Она приводит их с собой, и я, конечно, с ними занимаюсь, катаю на лошадях и так далее, но мне это не нравится. Это им весело, а мне нет.

Юстас не может просто бросить Эшли, потому что она красивая и добрая и любит его совершенно бескорыстно, а именно такой любви ему всегда не хватало. Но не может он и остаться с ней, потому что она привносит слишком много неразберихи в его упорядоченную, организованную вселенную. Он пытался помочь Эшли наладить в ее семье дисциплину и порядок – дал ей почитать написанные амишами книги о правильной «выучке» детей (эти книги из его библиотеки очень похожи на пособие по дрессировке лошадей). Эшли, которую дети действительно загоняли, с благодарностью и вниманием изучила эти книги и взяла на вооружение содержащиеся в них рекомендации. Она даже поделилась советами по воспитанию детей в духе старой школы с другими матерями-хиппи, чтобы помочь им добиться хоть какой-то стабильности в их неорганизованных семьях. И эти методы воспитания имели успех. Следуя строгой системе амишей, Эшли установила для своих детей более суровый распорядок, и истерик и капризов стало меньше. Но даже с учетом этого хлопот ее дети доставляют немало. Потому что их трое и потому что это дети.

Так что Юстас не знает, что делать с Эшли. В конце концов ему придется сделать выбор между абсолютной любовью и абсолютным контролем – двумя вещами, к которым он стремится больше всего в жизни. Это тяжелый выбор. История свидетельствует, что с любовью обычно спорить сложно, но некоторым людям в этом мире нужно больше, чем просто любовь. Юстас всю свою жизнь обходился без любви – ему это знакомо. Зато в его взрослой жизни не было ни одного момента, который он бы не контролировал.

Поэтому он по-прежнему одинок и по-прежнему холост. И у него множество сомнений насчет того, какая женщина ему нужна. С годами он пришел к выводу, что нужно влюбляться осторожнее. Что, возможно, все его отношения заканчивались крахом из-за того, что выбор его был случайным. Взявшись за эту проблему, как за любую другую организационную задачу, Юстас недавно сел и составил список качеств, которыми должна обладать его идеальная женщина. Он решил, что если сможет оценить претенденток в соответствии с каждой категорией, то сделает мудрый выбор и больше никогда не будет одинок и несчастен.

Его список требований, составленный без какой-либо системы, начинается с идеального здоровья. Далее следуют:

Любовь к работе – на ферме, на поле, в саду и т. д.

И это еще даже не половина списка. Надеюсь, проблема ясна? Даже Господь Бог, столкнувшись с таким вот инвентарным перечнем, покачал бы головой и сказал: «Дружок, таких товаров на складе мы не держим, прости». Но у Юстаса гораздо больше оптимизма, чем у Бога. И он куда более одинок, чем Бог.

Когда Юстас впервые продемонстрировал мне свой список, я отдала ему его со словами:

– Юстас, ты уж извини, но в любви такие штуки не пройдут.

– Но я не умею по-другому, – сказал он, разводя руками.

Этот список – яркое свидетельство того, до какой степени Юстас неспособен наладить хоть сколько-нибудь доверительные отношения с людьми. Безусловно, все мы ищем в любимом человеке те или иные черты, но этот список показался мне шпаргалкой для экзамена, который большинство людей легко сдадут без подготовки. Большинству из нас просто не нужно сверять качества любимого человека с инвентарным списком – мы просто знаем, что влюблены, и всё тут. Но Юстас так не может. У него совершенно отсутствуют базовые навыки, которые помогли бы ему выжить в горах, долинах и непредсказуемых погодных условиях настоящей любви между двумя замечательными и несовершенными людьми. По его собственным словам, он слишком уязвим и чувствителен, и, по-моему, то, что он всё же продолжает пытаться открыться другим людям, характеризует его как очень храброго человека.

Я не знаю, являются ли эти проблемы следствием того, что Юстас – живое воплощение мужественного героического образа, созданного американской культурой. Возможно, причина в его трудном детстве. Но когда Юстас, прижимая к груди свой длиннющий список, с головой бросается в омут любовных отношений, он сильно напоминает мне толстячка из пригорода, который купил «путешествие на дикую охоту» по путевке из туристического каталога: оба набрали с собой слишком много вещей, оба не подготовлены и напуганы до смерти.

В течение десятка лет Юстас регулярно принимает участие в празднике Мерлефест; это известный фестиваль фолк-музыки и ремесел, который проводится каждое лето на западе Северной Каролины. В последнее время Юстас ездит и выступает с лекциями меньше, чем раньше, – он предпочитает оставаться дома, на Черепашьем острове, подальше от скоплений народа. Но он по-прежнему работает на Мерлефесте каждый год – ставит вигвам на территории, где проходит фестиваль, и рассказывает людям о жизни среди дикой природы. Это хорошая работа. Платят хорошо, и люди приходят серьезные. К тому же целые выходные можно слушать фолк-музыку в живом исполнении настоящих героев Аппалачей – Дока Уотсона и Джиллиан Уэлч.

Я была с ним на этом фестивале летом 2000 года, и по его манере общения с публикой поняла, что он устал, устал больше, чем когда-либо. Нет, его выступление не было механическим, но искра, которую я помнила по лекциям прошлых лет, куда-то пропала. И было нетрудно понять – учитывая то, что случилось за эти выходные, – почему при столкновении с реалиями мира эта искра угасает.

Юстаса заранее предупредили, что на Мерлефесте с ним на сцене будет выступать еще один хедлайнер, «настоящий вождь индейского племени из национального парка Эверглейдс во Флориде». Вождя звали Джим Билли. В течение нескольких недель Юстас с тревожным и недобрым предчувствием ожидал эту встречу.

«Я знаком со многими индейцами, и обычно они относятся ко мне дружелюбно, – объяснил он. – Но иногда я вызываю у них отрицательную реакцию: кто этот парень в вигваме, думают они, и что он о себе возомнил? Индейцы, особенно те из них, кто болезненно реагирует на политические вопросы, поначалу обычно считают мое поведение оскорбительным. Разумеется, я понимаю их чувства и всегда стараюсь быть осторожным, проявлять даже больше уважения, чем обычно».

Но в этот раз Юстас зря тревожился. Вождь Джим Билли оказался добродушным здоровяком в голубых джинсах, с широкой улыбкой и крепким рукопожатием прирожденного торговца. Его племя недавно получило немаленькую прибыль от азартных игр, и вождь был доволен, как и должен себя ощущать сытый и обеспеченный человек. Теперь, когда деньги ему были не нужны, выступал он исключительно потехи ради. Выступление это заключалось в том, что он пел рок-н-ролльные песенки для ребят о всяких крутых и страшных зверях, которые обитали в Эверглейдс.

«Эй, родители, не пускайте своих ребят играть в лесу в одиночку – там водится кусачее зверье! – предостерегал он между песнями. – Да что там укусят – в Эверглейдс они вас сожрут!»

По окончании своего представления вождь Джим Билли сел среди зрителей и внимательно выслушал воодушевляющую и серьезную речь Юстаса о том, как жить в гармонии с природой. Юстас продемонстрировал, как вить веревки из травы и собственных волос, и показал корзины и одежду, изготовленные им самим из натуральных материалов. После выступления к нему подошел впечатленный вождь Джим Билли.

– Друг, знаешь, что я тебе скажу, – проговорил он с воодушевлением. – Ты великий человек. Это же просто здорово – то, что ты умеешь. Надо бы тебе приехать во Флориду и научить моих ребят всему этому, потому что там уже никто давно не помнит, как это делается. Ты имеешь больше прав называться индейцем, чем мы! Наши ребята только и умеют, что летать в Майами и загорать на пляже! Это я, конечно, шучу, приятель. А если серьезно, приезжай к нам в резервацию. Дела у нас в последнее время идут лучше некуда. Мы организовали небольшое сафари по болотам для туристов, и им было бы интересно и на тебя поглядеть. Ты привлек бы много туристов – людям нравится видеть что-то настоящее, реальное, а ты как раз такой. Мы пытаемся показать им настоящую природу во время болотного сафари, но любим и повеселиться. Есть у нас один парень, так он наряжается в черный мохнатый костюм и бежит за лодкой, выпрыгивая из кустов. Говорю, тебе понравится. Как захочешь приехать, звони в любое время. Я обо всем позабочусь, приму с королевскими почестями. У тебя там в лесу телефон-то хоть есть, Тарзан? Отлично. Вот и позвони мне. Я серьезно. Заберу тебя на своем личном самолете, съездишь к нам на выходные. Мой самолет такой красавчик! В нем даже туалет есть. Тебе понравится!

После этого вождь Джим Билли обнял Юстаса и вручил ему свою визитную карточку.

– Здесь вся моя информация, – добавил добродушный вождь семинолов. – Телефон, мобильный, пейджер – все координаты. Звони в любое время, друг. Ты великий человек.

Мы с Юстасом молча покинули сцену и вернулись в его «выставочный» вигвам, который стоял в центре ярмарки, напротив сувенирных палаток. Когда мы вошли, мы увидели в вигваме двух девятилетних мальчиков. Увидев Юстаса, они бросились к нему навстречу и чуть не сбили его с ног.

– Говорят, вы можете научить нас разводить огонь! – воскликнул один из них, темноволосый и малорослый для своего возраста. Второй мальчик был тучным, светловолосым и носил футболку с надписью «День Земли».

Юстас спокойно взял две палочки и объяснил мальчикам, что «деревья содержат огонь. Они получают его от солнца.

Внутри каждого дерева есть немного солнца, а вы можете выпустить его наружу, приложив немного сил». Он потер одну палочку об другую, пока не получился маленький яркий уголек; Юстас бросил этот уголек в гнездышко из сухой древесной трухи, которое держал в ладони. «У нас есть маленький уголек, новорожденный кусочек огня. С ним надо обращаться бережно и подкармливать кислородом, иначе он погибнет». Он попросил темноволосого мальчика тихо подуть на уголек, и, как по волшебству, на ладони родилось пламя. Мальчики радостно заголосили. Вдруг в вигваме раздался громкий электрический треск. Светловолосый толстячок достал из заднего кармана рацию.

– Что? – недовольно крикнул он в приемник.

– Джастин, ты где? – послышался женский голос. – Прием.

– Я в вигваме, мам! – прокричал Джастин. – Прием!

– Не слышу тебя, Джастин. Ты где? – повторила мама из рации. – Прием!

Джастин закатил глаза и проорал:

– В виг-ва-ме, мам! Прием! В виг-ва-ме! В вигваме, мам! Слышишь? Прием!

Чтобы не оглохнуть от его крика, я отошла в сторону, думая о том, как много работы предстоит Юстасу, если он действительно хочет спасти нашу культуру. У вигвама стоял мужчина средних лет во фланелевой рубахе и с интересом рассматривал сооружение Юстаса. Мы разговорились.

– Меня зовут Дэн, – сказал он. – Я каждый год приезжаю на Мерлефест из Мичигана и всегда стараюсь найти Юстаса. Мне нравится, как он рассказывает о своей жизни. Нравится, но я ему завидую. Бог свидетель, я и сам переехал бы в леса хоть сейчас, если бы мог. Но не могу. У меня пятеро детей, все учатся, всем надо помогать. Есть хорошая работа в компании «Сара Ли», но надо платить алименты, и я просто не представляю, как отказаться от страховки, финансовой стабильности и зажить, как Юстас. Но Бог знает, как бы мне этого хотелось! Думаю об этом каждый год, когда приезжаю сюда, – каждый раз, когда его вижу. Есть в нем что-то такое, да? И посмотри, какое у него идеальное здоровье! А всё благодаря этой естественной жизни… Не то что мы.

Произнеся последние слова, Дэн немного смущенно улыбнулся и похлопал себя по пивному брюшку.

– Юстас всегда твердит: вы тоже можете, вы тоже можете, – продолжил он. – Но я одного не понимаю – того, как. Мы только что построили большой дом. В нем так много барахла, и я даже не знаю, откуда оно взялось. Клянусь Богом, не знаю я, как мы умудрились накопить столько вещей. Бывает, смотрю на свой дом, и мне хочется спалить его дотла, бросить всё, начать в другом месте с нуля. Вести простую жизнь в лесу вдали от всего этого. Ты хоть понимаешь, о чем я говорю? У тебя когда-нибудь возникает такое желание? Хочется иногда взять и исчезнуть с лица Земли?

– О да, – ответила я. – Всем нам иногда этого хочется.

– Но не Юстасу, готов поспорить.

– Не будь так уверен, Дэн.

Всё это я привожу для того, чтобы сказать: к сорока годам Юстасу ничего не остается, как признать, что он так и не добился перемен в окружающем мире, которые надеялся увидеть в двадцать. (Не просто надеялся – был абсолютно убежден, что так оно и будет.) Толпы воодушевленных граждан, готовые последовать за ним в леса, так и не материализовались, хотя в двадцать лет он был уверен в обратном. Мир остался таким же, если не стал хуже.

Оглядываясь на два десятилетия назад, Юстас говорит: «Я искренне верил, что в силах всё изменить. Я думал так: просто дайте мне Америку, а дальше я уж справлюсь! Мне казалось, что нужно лишь быть уверенным в своих силах и упорно работать; я знал, что по этой части мне нет равных. Я, конечно, не надеялся, что вся страна вернется к более естественному образу жизни, нет. Но думал, что, может быть, хотя бы от шестидесяти до ста людей в год будут приезжать на Черепаший остров, а потом передавать то, чему научились, своему окружению – и так постепенно мое послание распространится, как круги по воде, и мое влияние разрастется. Но теперь я понимаю, как трудно что-то изменить в этой стране, если ты не президент и не сенатор и у тебя нет никаких ресурсов, кроме собственных сил. Разве может один человек что-то изменить? Это невозможно, нереалистично, а главное, очень утомительно».

Одержимость американцев строительством продолжается, и это происходит всё быстрее и разрушительнее. Юстас рад, что экологическая ответственность, которая некогда считалась чем-то вроде радикального чудачества, стала «модной фишкой». И всё же он уверен, что мимолетное увлечение сортировкой мусора не сможет компенсировать всепожирающую волну промышленных разрушений, перенаселения и ненасытного потребления, характеризующих нашу культуру. Возможно, через сто лет Черепаший остров станет именно таким, каким Юстас некогда его представлял, «маленькой чашей в Земле, нетронутым кусочком природы в окружении асфальта и дорог. Люди будут карабкаться на горы вокруг Черепашьего острова, смотреть вниз, видеть зеленый, чистый островок и думать: раньше так выглядел весь мир».

Возможно, он прав. Возможно, сохраняя маленький кусочек аппалачского леса, Юстас делает то же самое, что делали средневековые монахи, переписывая старинные тексты. В темные времена, когда знания не ценятся, он упорно сохраняет нечто маленькое и драгоценное в надежде, что более просвещенные будущие поколения примут его труды с благодарностью. Может, в этом и заключается его предназначение?

Раньше Юстасу говорили: «Стоит заставить задуматься всего одного человека, и ты сможешь повлиять на весь мир!» Но Юстаса это никогда не устраивало. Он намеревался изменить судьбы человечества и никогда бы не стал довольствоваться тем, что изменил одного человека или двух. Иногда он встречает такого человека, который говорит: «О, вы Юстас Конвей! Я вас помню! Вы выступали в моей школе пятнадцать лет назад! Вы просто потрясающий человек! Вы изменили всю мою жизнь!»

Юстас оживляется, но лишь до того момента, как человек не поясняет: «О да, с тех пор, как я услышал вашу речь, я всегда заворачиваю кран, когда чищу зубы. Экономлю ресурсы!»

Такие слова вызывают у Юстаса только одну реакцию – смех, и он смеется, прикрыв лицо рукой и качая головой. «Ты не пойми меня неправильно, – говорит он мне. – Мне очень хочется сказать этим ребятам: эй, это же просто здорово, что вы закрываете воду, когда чистите зубы. Действительно хочется. Это отличный способ сберечь ресурсы, я очень за вас рад. Но знаете, я почему-то рассчитывал на большее».

Отказался Юстас и от своего наивного убеждения, что жить в лесу можно научить абсолютно любого человека. В молодости Юстас никогда даже не подумал бы отказать претенденту в ученики. Он верил, что в стране нет таких людей, которые не могли бы освоить более естественный образ жизни после небольшой подготовки. Но теперь он стал более осторожным и разборчивым. Ни бывших заключенных, ни вчерашних наркоманов, ни сбежавших из дому озлобленных тинейджеров больше не ждут на Черепашьем острове с распростертыми объятиями – слишком уж много беспорядка вносят эти люди в систему.

Юстас также посчитал полезным сделать программу обучения более структурированной. Раньше это была свободная программа, менявшаяся от ученика к ученику, от года к году, и все обязательства скреплялись одним лишь рукопожатием. По сути, все, что нужно было сделать, чтобы стать учеником, – приехать на Черепаший остров и проявить интерес. Юстас тут же записывал желающих в программу, взяв с них лишь обещание упорно трудиться и сохранять позитивный настрой. Но в последнее время все ученики Юстаса проходят довольно суровый отсев: они должны прислать резюме, предоставить рекомендации, рассказать о себе и написать эссе. Кроме того – во избежание деморализующего рабочую силу эффекта, который я называю «ударом пыльным мешком из-за угла имени Юстаса Конвея», – Юстас теперь раздает каждому новичку следующую памятку (она называется «Re: Отношения с Юстасом»):

«Пожалуйста, не надейтесь, что вам удастся подружиться с Юстасом. Не будьте разочарованы, если он так и останется для вас всего лишь боссом, лидером и старшим товарищем. Людей привлекает его теплая и щедрая натура, и им часто хочется узнать его поближе, намного ближе, чем положено, ближе, чем Юстас готов их подпустить. Ученики испытывают разочарование, когда им кажется, что они мало общаются с Юстасом. Но Юстас готов уделить вам время лишь настолько, насколько позволяют взаимно оговоренные отношения. Это строго определенный тип отношений между лидером и учениками, которые прибыли сюда, чтобы изучить нужды нашей фермы и образовательного центра, виды работ и методы».

В последнее время недовольство учениками достигло такого предела, что Юстас решил свернуть ученическую программу. Этой весной двое его учеников уехали, пробыв на острове всего шесть месяцев из положенных двенадцати. Они объяснили свой уход обычными жалобами: слишком тяжелая работа, жесткий стиль руководства Юстаса, несоответствие опыта ожиданиям. «Мы не хотим быть несчастными», – заявили они, даже если это значило, что придется нарушить обещание.

«Неужели подписанный договор больше уже ничего ни для кого не значит? – недоумевал Юстас. – Или я наивен, раз полагаю, что люди непременно должны отвечать за свои слова? Как можно было уйти через полгода, если они обещали остаться на год? Этим ребятам было совершенно плевать на то, что своим обещанием они связали меня по рукам и ногам, что в соответствии с ним я спланировал свою жизнь. Сдавшись на полпути, они оставили меня в подвешенном состоянии. Почему эта ситуация повторяется?»

Уход этих молодых людей расстроил Юстаса не столько потому, что их пребывание на Черепашьем острове следовало уже известной траектории (радужные надежды, сменяющиеся горьким разочарованием), сколько потому, что одной из ушедших была молодая женщина по имени Дженнифер. Компетентная и надежная, Дженнифер, по словам Юстаса, была одной из лучших его учениц за всё время существования Черепашьего острова. Он даже считал, что у нее больше потенциала, чем у Кристиана Калтрайдера. Она была умна, предана делу, никогда не жаловалась на жизнь и была серьезно настроена постичь ремесло фермера, культивирующего продовольственные культуры при помощи ручных инструментов. Дженнифер выросла в горах и умела даже то, чего Юстас не умел. Он доверял ей до такой степени, что поручил уход за садом (этот «прыжок веры» дался ему совсем нелегко и был отчасти экспериментом над самим собой – сможет ли он отказаться от контроля?). Благодаря Дженнифер сад расцвел, хотя она одновременно училась ухаживать за лошадьми и строить хижины. Она была идеальной ученицей, и постепенно Юстас проникся к ней уважением и доверием. А потом Дженнифер ушла.

«Мою фотографию надо поместить в словарь напротив выражения „разбитое сердце“, – сказал он мне по телефону через неделю после ухода Дженнифер. – Когда она уехала, я впал в такую депрессию, что два дня не вставал с кровати. Если даже Дженнифер не может продержаться тут год – кто вообще на это способен? Кого я хочу обмануть? Зачем вообще всё это затеял? Зачем нужен Черепаший остров, если каждый раз всё заканчивается одинаково? Я вложил в него все жизненные силы, но это совершенно очевидно не работает: люди, для которых я всё это создал, уходят и терпят неудачу. Никогда еще мне так не хотелось всё бросить. Уже представляю, как повешу на ворота маленькую табличку с надписью „Черепаший остров закрыт. Уходите“. Я так не сделаю, конечно. А может, сделаю. Я уже ничего не знаю…»

Итак, по жестокой необходимости, с годами Юстас всё сильнее ограничивает свое видение, отказывается от юношеских идеалов, списывает со счетов свои самые смелые мечты. Его стремления в последнее время стали на удивление скромными. Он больше не берет новых учеников и собирается открыть на Черепашьем острове школу верховой езды. Он уже разместил рекламу в газетах Буна, разослал приглашения на лесные однодневные прогулки. Он надеется, что доход от конных прогулок поможет компенсировать расходы на содержание всех его замечательных лошадей. И по части человеческих отношений этот бизнес проще некуда: клиент платит, Юстас предоставляет простую услугу, в конце дня все расходятся по домам, довольные жизнью.

Может, я и не смогу изменить мир, думает Юстас теперь. Ну и ладно. Пусть его влияние будет не таким обширным – распространится на маленькие группы, отдельных людей. Мотоциклистов, которым он махал рукой из седла во время путешествия Беспредельных ездоков. Детсадовцев, которых закапывал по горло в лесу. Наркоторговцев из парка Томпкинс-сквер, узнавших благодаря ему удивительную вещь – что человек, оказывается, может сам шить себе одежду из материалов, предоставленных самой природой…

Или взять детей, которые однажды гуляли по Черепашьему острову и наткнулись на бобровую хатку. Их учителя разрешили им заплыть в хатку по тоннелям, проложенным бобрами, и в конце концов дети очутились внутри – в этом теплом, сухом, священном убежище. Сколько современных мальчишек могут похвастаться тем, что побывали внутри бобровой хатки? Какое неизмеримое и продолжительное влияние, должно быть, оказало это событие на сознание этих мальчиков. Но Юстасу Конвею с его амбициями великого архитектора, жаждущего видеть новую Америку, этот случай, возможно, показался бы незначительным. Однако в наш век бездумного конформизма даже легкий намек на то, что на мир можно смотреть под другим углом зрения, это уже очень много. И даже если это не устраивает Юстаса, возможно, на большее он рассчитывать и не сможет. Ведь, в конце концов, он всего лишь учитель. И ему, как всем учителям, придется смириться с реальностью и признать, что лишь некоторые его ученики за несколько десятилетий действительно запомнили какие-то уроки.

Вот, например, был однажды у него в учениках парень по имени Дейв Рекфорд.

Он вырос недалеко от Чикаго – обычный мальчик из пригорода. Отец его был врачом, а мать пыталась быть хиппи. Это выражалось в том, что она отсылала сына в квакерские школы, а также кормила его полезной едой. Когда компания «Катерпиллар трактор» закрыла завод в Иллинойсе, процветавший родной городок Дейва пришел в упадок, и семья переехала в Северную Каролину, где Дейва отправили в дорогую частную школу, в которой учились дети из самых старых южных семей. И тут его жизнь перевернулась. Его отец влюбился в другую женщину и ушел от матери. В семье наступил хаос. Постепенно осколки были собраны и сложены в некое подобие порядка. По прошествии нескольких сложных лет мать Дейва наладила свою жизнь и вышла замуж за богатого и хорошего человека, а вот Дейв от этой истории так и не оправился. Ему было тринадцать лет, и вся его жизнь представляла собой груду обломков. Он был в глубокой депрессии и метался в поисках себя.

Несколько лет спустя в частную школу, где учился Дейв Рекфорд, приехал «современный дикий человек» по имени Юстас Конвей, чтобы прочесть лекцию о природе. «Он был с ног до головы одет в оленьи шкуры, – вспоминает Дейв, – и пахло от него не очень хорошо. Он начал говорить – тихо, как он обычно говорит, – и рассказал о своем вигваме, и духовых ружьях, и про то, как он живет в лесу. Он меня словно загипнотизировал. Помню, он тогда рассказал о том, что значит ходить в лесу по-большому. Мол, когда ты сидишь на корточках, это естественное положение, а когда сидишь на унитазе, органы пищеварения находятся в неестественном напряжении. Мы были в шоке – весь класс рафинированных детишек с Юга. Мы никогда не слышали ничего подобного. А потом он сказал: „Вообще, если бы мне понадобилось сходить в туалет, а вокруг были одни лишь унитазы, я просто встал бы на унитаз и присел вот так…“ С этими словами он встал на стол и присел. Он смеялся, мы смеялись; каким-то образом он сумел сделать так, что всё это казалось совершенно нормальным, интересным, никаким не чудачеством».

Позднее Юстас поговорил с Дейвом наедине и, почувствовав его отчаяние, пригласил его на Черепаший остров. Дейв сразу согласился и приехал на выходные на своей «тачке для маленького богатенького сыночка, «мерсе»-купе». Это было еще в первые годы существования острова. На территории еще почти ничего не было, кроме вигвама Юстаса. Он пока не расчистил землю, не завел живность. Это была просто первобытная земля. Когда Дейв приехал, Юстас сидел у входа в вигвам и разговаривал «с очень красивой дамой. Он попросил меня придумать себе какое-нибудь занятие на полчаса, чтобы он мог уединиться с девушкой в вигваме, и они скрылись, чтобы заняться сексом, это было совершенно очевидно. Меня поразило, насколько открыто он об этом говорит. Наконец он вышел, девушка ушла, и он начал меня учить.

Он показал на горстку углей в яме для костра и объяснил, что если на дне горстки угли всегда будут теплыми, то огонь можно будет разжечь в считаные секунды, не придется разводить новый костер».

Затем он поручил Дейву перестроить печь в кузнечной мастерской. После этого они рыли фундамент под сарай с инструментами – Юстас тогда его еще только строил. Он научил Дейва делать дранку – «это очень тяжело, работать надо кувалдой». Так продолжалось изо дня в день: изнурительный ручной труд, которым мальчику никогда раньше не приходилось заниматься.

«Это было совсем не то, чего я ожидал от этого спокойного воина с тихим голосом, которого я представлял себе неким мастером дзен, следуя за ним на гору, – рассказывает Дейв. – Нет, этот парень мог бы служить надсмотрщиком на плантации. Он был беспощаден и одержим деталями, а работа была настолько тяжелой, что я плакал и чуть не сорвал спину. Это было так тяжело, что я каждый день боялся, что не выживу. Но каждую ночь, когда я ложился спать на шкурах животных рядом с Юстасом в его вигваме, возле теплого костра, я засыпал сладко и крепко, как в детстве. Он готовил вкуснейшую еду и слушал, как я рассказываю о своей семье. Не думаю, что сейчас Юстас Конвей подпускает к себе людей так близко – это было в те годы, когда еще не было толп учеников и гостей и множества публичных выступлений. Ему было двадцать семь лет, а я был ребенком без отца, и для меня тот опыт стал незабываемым. Здорово было провести время со взрослым мужчиной, который действительно хотел со мной разговаривать и чему-то меня научить».

Юстас пытался донести до Дейва фундаментальный принцип своей философии, основанной на понятии осознанности. Нельзя прожить достойную жизнь, если не проживать и не осознавать каждое мгновение, объяснил он Дейву. Важно не пропустить собственную жизнь. Не проводить дни в ступоре, покорно проглатывая любые сомнительные идеи, которые скармливает нам современное общество через средства массовой информации, и пребывая в состоянии дремоты. Самый удивительный дар, который дается нам в жизни, это возможность быть людьми, ведь только люди наделены сознанием. Так будь же за это благодарен.

Относись с уважением к своим чувствам, не притупляй их, пребывая в состоянии наркотического опьянения, депрессии или добровольного ступора. Пытайся каждый день замечать что-то новое. Обращай внимание даже на мельчайшие детали. Даже если ты не живешь в лесу, всегда будь настороже. Чувствуй вкус пищи, запах отдела бытовой химии в супермаркете, замечай, как эти резкие химические запахи влияют на органы чувств. Ходи босиком и отмечай, что при этом чувствуешь; каждый день делай важные открытия, которые дарит тебе осознанность. И береги всё живое – свое тело, интеллект, тех, кто живет рядом и всю планету. Не загрязняй свою душу апатией, а организм – нездоровой пищей, как не стал бы намеренно сливать в чистую реку промышленные отходы. Относясь к окружающему миру с беспечностью и пренебрежением, никогда не станешь настоящим человеком, сказал Юстас. Зрелость следует за осознанностью, как ночь сменяет день.

Юстас рассказал Дейву об американских подростках, которые приезжали на Черепаший остров: эти дети настолько не замечали ничего вокруг, что даже не сообразили зайти в дом во время дождя. Хоть смейся, хоть плачь. Началась гроза, а они так и стояли под проливным дождем в полном ступоре, как стадо перекормленных овец, и не могли понять, что нужно переместиться в укрытие. Был среди приехавших один мальчик, который наступил на гнездо ос и застыл, в недоумении глядя, как вокруг него собирается рой. Мальчик просто не мог сообразить, что делать в этой ситуации, пока Юстас не крикнул ему: «Беги!»

Не спи на ходу, сказал Юстас (и рассмеялся от того, насколько очевиден этот совет), – и ты преуспеешь в мире. Когда идет дождь – ищи укрытие! Когда тебя жалят осы – беги! Лишь будучи постоянно собранным, можно стать самостоятельным. Лишь став самостоятельным, можно узнать себя. Лишь зная себя, можно сформулировать главный в жизни вопрос: каково мое предназначение и как я могу его реализовать?

Но больше всего из той недели Дейву запомнилось, как Юстас строил забор. Этот опыт стал для Дейва почти религиозным откровением и изменил всю его жизнь.

«Поставить забор в этих краях, – рассказал он, – на каменистой почве, задача не из легких. Сначала нужно забить в землю металлический столб, ударяя по нему кувалдой, и сделать отверстие для кола из белой акации. Один раз я так чуть ногу себе не отрезал. Потом вставить в отверстие деревянный кол и со всей силы бить по нему кувалдой, чтобы вогнать глубоко в землю. Я вбил шесть таких колов подряд и, клянусь, чуть не скопытился. Не могу даже описать, как это было тяжело. Я рухнул на землю, мне казалось, сердце мое вот-вот взорвется. Тогда Юстас взялся за работу и, пока я пытался отдышаться, забил еще двадцать колов без перерыва – у него даже дыхание не сбилось.

Я смотрел на него, пока он это делал. Как такое вообще возможно? – думал я. Ведь я крупнее его и более мускулистый. Я силач, занимаюсь троеборьем, и то не смог. А у него худые руки. Как это у него получается? Но, глядя на него, я заметил, что между ним и кувалдой как будто существует какая-то физическая связь. Когда он поднимал ее и опускал, он не просто работал руками – это было движение всем телом, идеальное с точки зрения приложения силы. Движение от бедер помогало ему поднять кувалду, а когда он прогибал спину, то удар совершался уже как бы по инерции. Это было потрясающе. Все физические действия сосредоточены на одной задаче. Это было похоже на танец. Танец ручного труда. Тогда я понял, почему у Юстаса всё получается быстрее и лучше, чем у остальных, – из-за этой его силы, изящества, идеального сосредоточения».

Еще Дейв вспоминает, как в другой день Юстас забивал гвозди: это выходило у него быстро, ритмично, идеально. Дэйв спросил:

– Как вам удается никогда не промахиваться?

– Потому что я давно решил, что никогда не промахнусь, – ответил Юстас. – Вот и не делаю этого.

Утомительная монотонность работы на Черепашьем острове оказалась таким шоком для организма Дейва, что он заболел. Вкалывал одиннадцать дней, а потом просто свалился больной. Юстас тогда прекратил работу на день и отвез Дейва в город. «Давай просто развеемся», – сказал он. Он отвел его в бар и угостил пивом (это была первая кружка пива в жизни Дейва). Юстас смеялся и шутил с барменом, ни разу не вспомнив о тяжелой работе, которой они совсем недавно занимались. На обратном пути в тот вечер Дейв сломался и признался Юстасу, что, пожалуй, больше не выдержит.

«Я сказал ему, что хочу домой. Кажется, я плакал. Я, наверное, просто соскучился по дому – ведь я тогда был еще мальчишкой. Юстас был спокоен и слушал меня внимательно. Мы сидели в его фургоне и говорили о жизни и о том, чего стоит стать мужчиной. Юстас рассуждал мудро, был ко мне добр, а самое главное, принимал меня всерьез в том возрасте, когда никто не принимал меня всерьез. Он сказал, что одна из причин того, почему люди несчастны, заключается в том, что они не прислушиваются к себе. Надо всю жизнь вести с самим собой разговор и постоянно задаваться вопросом, как у тебя самого дела, не терять сосредоточения и быть себе другом. Юстас сказал, что постоянно ведет с собой такую беседу, и это помогло ему стать сильнее и лучше. Посоветовал мне несколько книг. А потом обнял».

Даже через пятнадцать лет Дейв Рекфорд не может вспоминать об этом без слез.

«Он обнял меня по-настоящему крепко и долго не отпускал. Это было от всей души. Раньше меня никогда не обнимали так, по-мужски, и это словно вылечило что-то во мне – одиночество, обиду. Он сказал, что я могу идти, если хочу, и пожелал мне удачи. Еще он сказал, что я могу в любой момент вернуться и пожить у него на Черепашьем острове, потому что я хороший человек и хорошо потрудился. Тогда я уехал, но, добравшись домой, понял: что-то во мне изменилось. Вся моя жизнь с тех пор изменилась».

В семье Дейва Рекфорда сплошь юристы, врачи, бизнесмены и дипломаты. Так уж принято, такова семейная традиция. Но Дейв выбрал другой путь. Сейчас ему тридцать, и всё это время он путешествовал по миру, пытаясь найти в нем свое место. Изучал историю и музыку. Пытался написать книгу. Изъездил вдоль и поперек Кубу, Европу, Америку и даже записался в армию, пытаясь найти свое предназначение на тот короткий срок, что отведен ему на Земле.

И недавно наконец нашел. Выяснил ответ на главный вопрос. Он попросил женщину, которая ухаживает за садом его родителей, взять его в ученики. Она согласилась. Так Дейв Рекфорд стал садовником – тем, кем, по его мнению, должен был стать. Он заботится о растениях. Все дни он думает о земле, свете, всходах. Это простые отношения, но он много получает взамен. Дейв пытается понять, что нужно растениям, как им помочь. Он совершает каждое действие с вниманием и точностью, уважая свой труд. И постоянно ведет мысленный разговор, не забывая о своей сущности. Каждый день своей жизни он размышляет об идеальной осознанности и необычайной красоте человеческого труда.

Что на самом деле означает, что каждый день своей жизни он думает о Юстасе Конвее.