Глава 8

Дед Юстаса Конвея основал лагерь «Секвойя» в 1924 году и твердо руководил на своей территорией до самой смерти, которая случилась в возрасте восьмидесяти лет от сердечного приступа. Но наследника себе он не выбрал. После его похорон выяснилось, что никакого плана управления лагерем в его отсутствие попросту не существует. Хотя у Шефа был большой штат сотрудников, никому из них он не доверял и так и не нашел никого, кто казался бы ему способным управлять его любимым детищем – «Секвойей», «лагерем для целеустремленных», где «слабые становятся сильными, а сильные – великими», поддерживая на должном уровне установленную им самим высокую планку.

Когда дети и сотрудники приезжали на лето в лагерь «Секвойя», Шеф брал на себя заботу обо всех аспектах их жизни. Он указывал им, как одеваться, когда делать зарядку и молиться, что есть. Один из вожатых вспоминает день, когда Шеф Джонсон отвел его в свой кабинет и целый час поучал, как правильно подметать пол. Другой однажды прослушал целую лекцию о том, как нужно пользоваться скрепкой. («Загогулина, что покрупнее, должна быть позади документа, а маленькая – спереди».) Само собой разумеется, у Шефа в лагере был под запретом табак, ругательства и алкоголь. Но он также строго-настрого запрещал употребление кока-колы, уксуса, перца и ношение джинсов. Ходили слухи, что Шеф подмешивает селитру в яблочный джем, чтобы «усмирить плоть» мальчиков и уберечь их от искушения заняться мастурбацией. («А мы и правда всё время ели этот яблочный джем», – вспомнил один из бывших учеников, когда я затронула эту тему.) Волосы ни в коем случае не должны были касаться ушей. По воскресеньям все живущие в лагере должны были носить накрахмаленные белые рубашки. Медсестры – кроме них, в штате женщин больше не было – должны были быть тучными и невзрачными, чтобы не вызывать своим видом мысли о сексе. В течение лета сотрудники лагеря зарабатывали баллы за спортивные достижения и общественную активность. Дополнительные баллы давались за преданность, готовность взять на себя ответственность и личное обаяние.

Шеф был человеком, не знавшим компромиссов. Он не раздавал похвалы налево и направо. Всегда находил, к чему придраться. Никто не работал больше и эффективнее, чем Шеф. Он построил лагерь в девственных лесах, рассчитывая только на собственные силы и свой ум. Пережил первые зимы в «Секвойе» в бревенчатой хижине, выработал философию, делавшую лагерь уникальным, и сам возвел все строения. Даже в тяжелые времена, во время Великой депрессии и Второй мировой войны, его предприятие жило и процветало. Поэтому никто не мог указывать Шефу Джонсону, что и как делать. Никто. А его внук Юстас пятьюдесятью годами позже писал в дневнике, жалуясь на никчемных сотрудников своей империи, Черепашьего острова: «Я трудился не покладая рук, чтобы лагерь стал тем, чем сегодня является. А что сделали они? Разве могут они оценить мой труд? Какой вклад они внесли в решение хоть одной серьезной проблемы? Как мне с ними жить?»

Жить можно, если иметь абсолютную власть над ними, духовную и физическую. Так было у Шефа. Во время пребывания в лагере Шеф устраивал для воспитанников лекции в зависимости от возраста; они были посвящены таким темам, как Бог, природа, честность, отвага. Шеф рассказывал о том, как стать человеком, способным изменить мир, а также предупреждал о последствиях мастурбации и свиданий с девушками. Он говорил с мальчиками о «влиянии рациональной сексуальной жизни на брак и потомство» (лекция 5) и «венерических заболеваниях» (лекция 6). Когда мальчики покидали лагерь «Секвойя», Шеф продолжал поддерживать с ними контакт – а их было несколько тысяч, – каждое Рождество рассылая открытки с воодушевляющими надписями и памфлеты собственного сочинения, предназначенные для использования в ключевые моменты жизни. Вот названия:

Шеф воспринимал всех своих воспитанников как сыновей. Они вырастали и становились врачами, судьями, учителями, солдатами, десятилетиями составляя крепкую основу общества американского Юга. Все их достижения были и его достижениями. В 1950-х годах одна дама написала Шефу письмо; она сообщала, что ее сын, бывший выпускник лагеря «Секвойя», два года прослужил на флоте и не приобрел «ни одной вредной привычки, какие свойственны морякам». «Мне кажется, – заключала родительница, – образование, полученное им в „Секвойе“, было и останется для него путеводной звездой на жизненном пути».

Все мальчики были для Шефа как собственные дети, но была у него и своя плоть и кровь, двое сыновей: Гарольд и Билл Джонсоны, братья Карен, матери Юстаса Конвея.

«Юноши каждого поколения должны осознавать роль, которую предстоит сыграть некоторым из них в продвижении человека к его высшему предназначению», – писал Шеф. Пожалуй, ни одному другому юноше эту ответственность не навязывали так сильно, как сыновьям Шефа Джонсона. Неудивительно, что Гарольд и Билл подняли против отца настоящий бунт. Уже в пятнадцать лет оба курили и пили. Отличались угрюмым капризным нравом. Стреляли из ружей и гоняли на машинах. Они презирали отца и совершенно отказывались ему подчиняться.

«Они были полной противоположностью того, чего Шеф хотел в них видеть, – вспоминает один из старых сотрудников „Секвойи“. – Он всегда надеялся, что они станут идеальными сыновьями».

Шеф не понимал, почему его сыновья такими выросли. Может, во всем была виновата их мать? Миссис Шеф, как все ее называли, всегда огорчала супруга тем, что не считала суровую дисциплину необходимой. Но что вы хотели? Миссис Шеф не принадлежала к тем людям, кто свято верил в доктрину ее мужа. Она была одаренной пианисткой с университетским образованием и утонченной городской жительницей, разочарованной в жизни; миссис Шеф вела себя чересчур эмоционально и непредсказуемо и даже не скрывала своего недовольства тем, что ей приходится жить в лесу бок о бок с тысячами мальчишек. О ней всегда с большой деликатностью говорили, что у нее «артистический темперамент». В отличие от мужа, рассудительно державшего под контролем животные проявления человеческой натуры, у миссис Шеф порой случались припадки злобы и бешенства, во время которых она поднимала оглушительный крик. Она также иногда украдкой садилась за пианино, когда муж находился вне пределов слышимости, и наигрывала фривольные регтаймы. Готова поспорить, что и перец она обожала.

Так что может быть, что Гарольд и Билл Джонсон выросли не такими, какими хотел их видеть отец, по вине миссис Шеф. По крайней мере, так думал Шеф Джонсон. Оба парня сбежали из дому при первой же представившейся возможности. А больше всего неприятностей отцу доставлял его первенец Гарольд. Ты что, не умеешь умолять? Нет, Гарольд Джонсон умолять не умел и с самого появления на свет не имел намерения подчиняться отцу. Жизнь в родном доме казалась ему невыносимой. Как писал несколько десятилетий спустя в подростковом дневнике племянник Гарольда Юстас, «бежать из дому было бы глупо, но если бы я только смог вырваться отсюда, даже в лесу я был бы счастливее. Если я уйду, то приложу все усилия, чтобы никогда не вернуться обратно, даже если придется голодать. Всё лучше, чем это».

Гарольд сбежал на Аляску в семнадцать лет. Как и несколько поколений американских мальчишек до него, он отправился на фронтир, чтобы вырваться из-под гнета отца. Он не мог жить с ним в одном доме. Они не разговаривали. Отец никогда не хвалил Гарольда, был с ним неизменно суров и за все годы ни разу не дал ему вздохнуть свободно, не предоставил никакой возможности для роста и развития. А Гарольд хотел стать мужчиной, и он понимал, что дом стал слишком тесным для них двоих. Он должен был уехать.

Прочитав рассказы Джека Лондона, Гарольд заразился северной лихорадкой. К тому времени, как он добрался до Сьюарда, в кармане у него осталось всего пятьдесят центов. Он мучился от голода, страха и одиночества, но был на все сто процентов уверен, что никогда не вернется в лагерь «Секвойя». Гарольд нанялся дорожным рабочим. Купил мотоцикл и пошел учиться на механика. А потом, в начале Второй мировой, записался в морскую пехоту (к вящему ужасу отца, который был убежденным пацифистом с тех пор, как стал свидетелем кровавой бойни во французских окопах). Гарольда отправили на Гавайи, где он обучал пилотов воздушных сил выживанию в джунглях. После войны он не стал возвращаться на Юг и занялся бизнесом на Аляске: сначала у него было кафе-мороженое, потом дилерское предприятие по продаже лодок, потом он организовал проявку цветных слайдов по почте. Затем Гарольд занялся производством и продажей генераторов – золотая жила в штате, где тогда еще не было электросети. А потом открыл бизнес по продаже дизельных моторов и стал миллионером. В нем было шесть футов пять дюймов росту, он был сильным, энергичным, обаятельным, харизматичным, щедрым, но властным и авторитарным человеком, который много работал, был гением саморекламы, не раздавал похвалы направо и налево и не слишком считался с чужим мнением.

И вот когда в возрасте восьмидесяти лет Шеф Джонсон скончался, оказалось, что управлять лагерем «Секвойя» некому. Ни один из его сыновей не хотел браться за это дело. Гарольд ненавидел Юг и был занят управлением собственной бизнес-империей на Аляске. Билл, его младший брат, работал в строительной фирме, что в глазах его отца было равносильно богохульству. Билл вообще был намерен продать прекрасные лесные просторы, на которых располагался лагерь «Секвойя» и которые отец несколько десятилетий сохранял, под жилую застройку и на древесину.

И тут всплывает одна очень важная деталь касательно семейства Джонсонов. Никто никогда не обсуждал одну возможность – что управление лагерем могла бы взять на себя дочь Шефа. Несмотря на безграничную преданность Карен идеям отца и ее навыки выживания в условиях дикой природы, ее кандидатуру даже не рассматривали. Видимо, считали, что ей не хватит сил. А вот муж Карен, напротив, очень хотел занять место лидера «Секвойи» и готов был отдать за эту возможность что угодно. Вы, конечно, помните, что муж Карен не кто иной, как Юстас Робинсон Конвей III.

Юстас-старший приехал в лагерь «Секвойя» по окончании Массачусетского технологического института, чтобы работать с детьми и быть на природе. Один из лучших вожатых Шефа – умный, энергичный, преданный делу, физически выносливый, – Юстас-старший не только любил лес, он установил рекорд выносливости в пешем походе и был талантливым учителем и терпеливым наставником для мальчиков. В лагере «Секвойя» его обожали. (Однажды я побывала на встрече бывших воспитанников лагеря, и, как только я упомянула имя Юстаса Конвея, один из них с волнением сказал: «Он здесь? Боже, готов отдать что угодно, лишь бы увидеть его снова! Это мой лучший учитель! Он был для меня как Бог!» Я не сразу сообразила, что тот имел в виду не моего Юстаса, а о его отца.) Юстас-старший обладал математическим интеллектом и любил природу, поэтому считал, что ему хватит и ума и духа в один прекрасный день стать руководителем «Секвойи». Мне он спокойно признался, что женился на Карен Джонсон «не только из-за того, что она достойный человек», он также надеялся «когда-нибудь прибрать к рукам лагерь ее папаши».

И надо признать, из него получился бы прекрасный лидер. Один из воспитанников «Секвойи» вспоминал, что Юстас-старший был «суров, предан делу и компетентен, как сам Шеф. Все мы были уверены, что однажды лагерь перейдет к нему. Он был единственным человеком, который мог бы управлять „Секвойей“, не уронив стандартов Шефа». Но когда Шеф умер, в его завещании не было ни слова о Юстасе-старшем. И тогда Гарольд с Биллом решили, что будут бороться насмерть, лишь бы лагерь не достался зятю. Они ненавидели мужа сестры. Ненавидели за интеллектуальный снобизм и пренебрежение, с которым он на них смотрел. Считали его конъюнктурщиком и были намерены не подпускать его к «Секвойе» ни на шаг.

В результате за годы плохого управления некомпетентными посторонними людьми лагерь деградировал. Что касается Юстаса-старшего, тот забыл о мечте стать наставником юных умов и устроился инженером на химический завод. Поселился в коробке, работал в коробке и ездил из коробки в коробку на коробке с колесами. К «Секвойе» он больше и на пушечный выстрел не подходил. А когда Юстас-младший превратился в упрямого, неуправляемого мальчишку, предпочитавшего бегать по лесу, а не учить уроки, начал постоянно упрекать его в том, что он «разнуздан, неуравновешен, упрям и невыносим, совсем как его дядюшки Джонсоны».

В конце концов лагерь пришел в запустение. Крепкие бревенчатые дома, построенные руками Шефа, стояли пустыми. Когда в 1970-х годах лагерь наконец закрыли, Юстас Конвей-младший был тинейджером. К тому времени он уже знал лес как свои пять пальцев и был прекрасным лидером, подрядив всех детей в районе на посменную работу по уходу за своим черепашьим выводком.

«Хочу быть начальником лагеря, Секвойя“», – говорил Юстас-младший. – Отдайте его мне! Я хочу им управлять! У меня получится!»

Разумеется, никто его не послушал. Ведь он был еще ребенком.

Лето 1999 года. Вернувшись в свои владения на Черепашьем острове после путешествий через континент верхом и в повозке, Юстас обнаружил, что в его раю царит разруха.

Спустя годы улучшений и преобразований Черепаший остров изменился: из дикого природного заповедника он превратился в хорошо организованное и слаженно функционирующее хозяйство, занимающееся примитивным земледелием. На территории острова стояло несколько зданий, построенных Юстасом в различных традиционных стилях. Прежде всего, его офис, обеспечиваемый энергией за счет солнечных батарей. Плюс еще несколько построек для общего пользования, в том числе комфортное общежитие для гостей с вывеской «Для всех», дизайн которого копировал соседский традиционный амбар.

Юстас построил красивый сарай для инструментов, в точности скопировав постройки эпохи Дэниэла Буна (дверь из распиленного вручную дуба, на самодельных петлях и с заделанными навозом и глиной щелями), увиденные им в исторических местах. Свинарник из грубо обтесанных бревен в традиционном аппалачском стиле. Курятник с фундаментом из камня, который уходил в землю на девять дюймов, чтобы хищники не смогли сделать подкоп и украсть яйца. Сарай для просушки кукурузы с приподнятым полом. («Возможно, лет через сто кто-то скажет, что зря я построил его из сосны, но так уж получилось. Надо было закончить работу».) Кузницу он построил из дуба и рожкового дерева на том самом месте, где двести лет назад тоже была кузница: тогда через Черепаший остров пролегала единственная дорога на этом участке Аппалачей. Для печей он использовал камни, оставшиеся от старой кузницы. Теперь Юстас сам занимается кузнечным ремеслом. Еще он придумал летнюю кухню. И за одно лето, при помощи команды ребят, которые до этого никогда не занимались строительством, соорудил амбар высотой сорок футов из рожкового дерева и тополя. Этот амбар построен без единой распиленной доски; он стоит на шестидесятифутовых сваях, в нем устроены шесть стойл для лошадей, кровля сделана из колотой вручную дранки.

И это еще не все.

В разгар этого масштабного строительства профессорша антропологии из Северной Каролины прослышала об одаренном молодом человеке, который живет в лесу, строит дома без гвоздей, держит ферму и скот и сам добывает себе пропитание. Заинтригованная услышанным, она отправила на Черепаший остров своего ученика, чтобы тот попросил Юстаса спуститься как-нибудь с горы, выступить перед классом и объяснить, как ему всё это удалось. Юстас вежливо обдумал ее предложение и отослал ученика обратно, попросив передать профессорше всего одну простую фразу. «Работал, как осел, – вот и удалось».

Черепаший остров превратился в место со сложной и разросшейся инфраструктурой. Помимо организации учебного процесса само управление фермой отнимало массу сил. На острове были лошади, коровы и индейки, требовавшие заботы. Амбары, которые нужно было поддерживать в хорошем состоянии. Заборы, которые нужно было чинить. Луга, которые нужно было пахать. Сады, за которыми нужно было ухаживать, и сено, которое нужно было складывать в стога. Для поддержания порядка нужно было упорно и много работать, а Юстас оставил всё в руках учеников. Он сделал это с великим беспокойством. Прежде чем отправиться в конное путешествие, вручил ученикам списки и прочитал лекции, чтобы убедиться, что они точно понимают, как ухаживать за территорией. Но в конце концов сократил свои требования до двух основных. «Умоляю вас, – сказал он, – главное, не дайте умереть моим животным и не сожгите дома».

Что ж, надо признать, все животные остались живы. Дома тоже уцелели. Но, не считая этого, по возвращении Юстас застал на Черепашьем острове полный хаос. Сады утопали в сорняках, мосты обвалились, козы забрели не на тот луг, а тропинки заросли. Рекламой и планированием не занимался вообще никто, так что на осень не был запланирован приезд ни одной группы школьников, а это означало, что зимой возникли бы проблемы с деньгами.

Сотрудники Юстаса были трудолюбивыми и активными ребятами, но дело было в том, что он так и не нашел человека, которому можно было бы доверить управление Черепашьим островом, чтобы тот процветал в его отсутствие. Разумеется, трудно представить, что кто-нибудь другой, кроме Юстаса, был бы готов (и способен физически) работать днями и ночами. Кое-кто из его учеников прекрасно ладил с людьми, другие умели обращаться с живностью, у третьих хорошо получалось заниматься ручным трудом, четвертые обладали деловой смекалкой. Но никто не умел делать то, что умеет Юстас; никто не умел делать всё. Никто не хотел целый день строить амбар, а потом всю ночь обзванивать партнеров и заполнять документы на землю.

Юстасу нужен был клон.

Но вместо того, чтобы себя клонировать, он нанял руководителя проектом – одаренного юного натуралиста, который должен был взять на себя управление лагерем и вести обучающие программы, в то время как Юстас сосредоточился бы только на обучении последователей. Юстас верил, что именно такой интенсивный курс даст больше всего плодов. Он давно уже начал сомневаться в том, что обучение групп случайных детей, сменяющих одна другую, способно что-то изменить в американском обществе.

«Я сижу под ореховым деревом на скошенной траве нашей стоянки, – писал он в дневнике во время одного из таких кризисов сознания, вскоре после открытия Черепашьего острова. – А должен готовить ужин для малолетних преступников из группы трудной молодежи. Но я видеть их не хочу. Пусть мучаются и умрут – вот отношение, которое у меня выработалось из-за их недисциплинированности и отсутствия уважения. Чувствую себя слабым… не знаю уже, хочется ли мне сделать это место таким, как я мечтал. Я знаю, что мог бы это сделать. Мог бы – но нужно ли мне это?»

И он решил оставить лагерь и программы дневного обучения, поручив их кому-нибудь еще, чтобы самому сосредоточиться на взрослых учениках. Ему хотелось направить всю энергию и силы на доверительные, длительные отношения со своими непосредственными последователями, которых он будет обучать один на один. Потом, вооруженные новыми навыками, они вышли бы в мир и стали учить других, а у тех появились бы свои ученики, и так в конце концов мир изменился бы – медленнее, чем Юстас мечтал в двадцать лет, но всё равно изменился.

Юстас был почти уверен, что так и будет.

Жила-была девушка. Она была хиппи, и звали ее Элис. Девушка любила природу больше всего на свете и хотела жить в лесу и самой полностью обеспечивать себя всем необходимым. Ее сестра, знакомая с Юстасом Конвеем, сказала: «Элис, вот человек, который тебе нужен». Элис связалась с Юстасом и сказала, что тоже хочет жить в близости с природой, как он. Однажды она приехала на Черепаший остров, и Юстас провел для нее экскурсию, вручил Элис брошюры и попросил подумать, не хочет ли она стать его ученицей. Элис бросила лишь один взгляд на журчащие ручьи, качающиеся деревья, животных, щиплющих траву на лугу, и внушающую умиротворение вывеску над воротами («Нет рубашек, нет обуви, нет проблем!»), и ей показалось, что она в раю.

Вскоре Элис послала Юстасу письмо; она писала: «Мои инстинкты говорят ДА! Из того немногого, что я видела и читала, я могу сделать вывод, что Черепаший остров обладает особенностями, которые находят прямой отклик в моем сердце. Он как мечта, ставшая реальностью. Я также благодарна вам за приглашение; для меня большая честь жить, учиться, работать и отдыхать бок о бок с вами на вашей земле. Помню, в детстве я смотрела сериал „Маленький домик в прериях“ и мечтала, что в один прекрасный день буду жить так, а не наблюдать за этой жизнью со стороны. Посвящение семье, живущей в гармонии с природой. Ах… сладкая жизнь».

Но, прожив на Черепашьем острове семь месяцев, Элис написала Юстасу другое письмо:

«Когда я впервые приехала сюда, я попросила всего один выходной день. Вы ответили, что я его не заслужила. Но Дженни тут всего две недели, а ей уже дали выходной. Вы показали ей, как свежевать оленя, в то время как мне пришлось надрываться, чтобы вы хотя бы меня заметили. Вы заставляете меня из кожи вон лезть и чувствовать себя при этом бесполезной. Мне кажется, вы меня не цените, я вам не нужна. Вы говорите, что чем больше узнаете обо мне, тем больше разочаровываетесь, а ведь я работаю по десять – двенадцать часов в день. Возможно, мне здесь не место».

После этого письма Элис уехала. Ее уволили. Выбросили за ненадобностью.

В чем же была проблема? Что случилось за эти семь месяцев, так что «сладкая жизнь» превратилась в «мне здесь не место»?

По словам Юстаса, проблема заключалась в том, что Элис была хиппи, мечтательницей и бездельницей. Раньше она употребляла наркотики, и, возможно, поэтому ее мозг работал так вяло; она была рассеянной и никак не могла научиться всё делать правильно. Работала она медленно, непродуктивно. Никак не могла освоить самые простые фермерские навыки, сколько бы раз ей ни показывали, как делать работу правильно. А еще Элис отнимала у Юстаса слишком много эмоциональной энергии – вечно торчала в его офисе, болтала о природе и о своих чувствах, снах, которые видела вчера, или стихотворении, которое только что написала.

Юстас боялся, что Элис ненароком может убить кого-нибудь или себя. Она совершенно не помнила об осторожности – к примеру, регулярно оставляла на подоконнике деревянных хижин горящие свечи. Несколько раз она, замечтавшись, чуть не получала по голове упавшим деревом, забредая в то место, где Юстас расчищал участок под пастбище. А один раз – и это стало последней каплей – Элис, помогавшая Юстасу, когда тот садился в телегу, чтобы объездить молодую лошадь, отвязала животное прежде, чем он взял поводья. Молодая норовистая лошадь понесла, а Юстас беспомощно сидел в телеге, не имея возможности контролировать животное. Лошадь неслась через лес, а Юстас молился за свою жизнь и пытался найти куст попышнее, на который можно было бы спрыгнуть. Наконец он выпрыгнул головой в кусты на скорости двадцать пять миль в час, упал лицом в грязь и сильно ушибся. Лошадь врезалась в кузницу, поломала телегу и стену и покалечилась сама.

«Я несколько месяцев ремонтировал эту телегу – меннонитский антиквариат, – вспоминает Юстас. – Это обошлось мне в две тысячи долларов. Но на самом деле и десяти бы не хватило, чтобы компенсировать психологическую травму, которую получила лошадь, попав в такую серьезную передрягу в столь молодом возрасте. Мне понадобился почти год, чтобы та лошадь снова смогла спокойно встать в упряжку. И всё из-за небрежности Элис».

Через две недели Элис опять совершила ту же ошибку. Тогда Юстас и приказал ей убираться. Она была слишком бестолковой и опасной, чтобы держать ее при себе, и вечно витала в своем выдуманном мире «Маленького домика в прериях».

Прогонять учеников всегда тяжело, ведь Юстас Конвей особенно гордится именно тем, что любой может научиться вести первобытный образ жизни и он, Юстас, способен обучить кого угодно. Его мечта рушится, когда приходится говорить кому-нибудь: «Ты должен уйти, потому что не способен ничему научиться». Или: «Ты должен уйти, потому что с тобой невозможно общаться». Это просто ужасно, когда вместо привычного «Вы можете!» Юстасу Конвею приходится говорить «Вы не можете!».

Однажды я спросила у Юстаса, сколько учеников покинули Черепаший остров из-за ссоры или обиды. Он не колеблясь ответил: «Восемьдесят пять процентов. Хотя мой руководитель проектов сказал бы, что девяносто пять».

Ладно. Давайте округлим до девяноста. При такой цифре трудно не поставить под сомнение лидерские качества Юстаса. Ведь, как-никак, Черепаший остров – это его мир, и он отвечает за то, что происходит в этом мире. И если люди его покидают, значит, где-то в плане допущена ошибка. Будь я держателем акций компании, откуда ежегодно 90 процентов сотрудников увольняются сами или их увольняют, у меня возникло бы желание задать директору пару вопросиков по поводу его стратегий руководства.

С другой стороны, вполне может быть, что это совершенно нормальная цифра. Может, и не должно быть легко оставаться на Черепашьем острове. И это по силам лишь десяти процентам людей. Возьмем для сравнения «морских львов». Как много новобранцев способны ими быть? Самые сильные, так? И на Черепаший остров приезжают совсем неподходящие люди.

«Я постоянно притягиваю людей, которые мечтают жить на природе, но не имеют ни малейшего представления о том, что это такое, – говорит Юстас. – Они приезжают сюда, и у них есть единственное сравнение: „Да у вас тут все как на канале «Дискавери»!“»

Одним из моих любимых учеников Юстаса был умный, тихий парнишка по имени Джейсон. Он родился в пригороде, вырос в обеспеченной семье, ни в чем не нуждался, получил хорошее образование в дорогих частных школах. Когда я спросила его, почему он хочет посвятить два года своей жизни обучению под руководством Юстаса Конвея, он ответил: «Потому что до встречи с ним я был несчастлив, а как еще быть счастливым, я не знаю».

Опечаленный внезапной смертью отца, разозленный на мать за ее «узколобую религиозность» и на «никчемных учителей», презирающий своих сверстников за то, что те «в невежестве своем отказывались слушать мои песни, несущие предостережение о разрушении окружающей среды», Джейсон бросил колледж. Когда Джейсон узнал про Юстаса, он сказал себе, что жизнь на Черепашьем острове станет для него откровением, которое он долго искал. Он знал, что Юстас – настоящий герой, который «выходит в мир навстречу судьбе, не боясь препятствий, и может исправить ситуацию, в то время как большинство людей лишь спокойно наблюдают, как всё вокруг рушится и гибнет».

Джейсон решил дойти до Черепашьего острова пешком из самого Шарлотта в рождественские каникулы, но драматический жест ему не удался – он прошел лишь пять миль. Лил ледяной дождь, рюкзак у Джейсона был слишком тяжелым, и он понятия не имел, как устроиться на ночлег и не промокнуть до нитки. Упавший духом, голодный, он позвонил с бензоколонки своей подруге, и та отвезла его на Черепаший остров на машине.

Джейсон мечтал о том, чтобы вести полностью самодостаточный образ жизни. Он не хотел иметь ничего общего с тупыми американцами и их материалистической ограниченностью. Намеревался переехать на Аляску и поселиться там, на последних неосвоенных территориях. Самостоятельно добывать еду. Джейсон надеялся, что Юстас научит его всему этому. Мечтал о том, что на Аляске, где «люди по-прежнему могут охотиться и кормить семью без бюрократических проволочек и разрешений», его ждет лучшая жизнь.

«А ты когда-нибудь раньше охотился?» – спросила я его.

«Нет», – смущенно улыбнулся Джейсон.

Он был из тех типичных юношей, какие приезжают к Юстасу на учебу. Джейсон пытался понять, как быть мужчиной в обществе, которое больше не предоставляет ему такой возможности. Точно так же, как Юстас, в подростковом возрасте пытавшийся придумать для себя ритуалы становления, Джейсон хотел участвовать в обряде или совершить символический поступок, который определил бы его взросление. Но его культура отрицала всякие ритуалы, а среда не научила ни одному из навыков, которые казались ему важными. По его собственному признанию, он пребывал в растерянности.

Джозеф Кэмпбелл годами задумывался об этой тревожной дилемме. Что делать юношам, выросшим в обществе, где ритуалы становления утрачены? Подростковый возраст – это переходный период, который таит немало опасностей. Но культура и ритуалы призваны оберегать нас от жизненных превратностей, внушая ощущение безопасности в тревожные времена и отвечая на сложные вопросы о собственной идентичности в меняющемся мире, чтобы преодоление трудных личных проблем не привело к изоляции от общества.

В примитивных сообществах ритуалы инициации, в ходе которых мальчик становился мужчиной, могли длиться целый год. Мальчиков подвергали ритуальному шрамированию и тяжелым испытаниям на выносливость или изолировали от общества для уединения и медитации. После они возвращались в общину, и их начинали воспринимать совсем по-другому. Так совершался безопасный переход от детства к зрелости, и мальчики четко осознавали, что произошло и что теперь от них ожидают, потому что у этой роли было совершенно четкое определение. А вот как современному американскому юноше понять, что он наконец стал мужчиной? Происходит ли это тогда, когда он получает водительские права? Или когда первый раз пробует марихуану? Или когда, не предохраняясь, занимается сексом с девчонкой, которая и сама понятия не имеет, считаться ли ей после этого женщиной или еще нет?

Вот Джейсон и не понимал. Он знал только одно: ему нужно какое-либо подтверждение, что он стал взрослым, – университетский диплом как подтверждение не годился. Джейсон не знал, где найти то, что искал, но он был уверен, что Юстас может ему помочь. У Джейсона была красивая девушка, и он мечтал о том, что однажды они вдвоем поселятся на Аляске. Но у его подруги были другие мысли о будущем. Молодая, из богатой семьи, она училась отлично, была феминисткой по умолчанию, как и все девушки ее поколения, и мечтала увидеть мир. Перед ней открывались безграничные возможности. Джейсон надеялся, что рано или поздно она захочет создать с ним семью, но мне эта перспектива казалась сомнительной. И действительно, спустя несколько месяцев она его бросила. Это не слишком способствовало укреплению самомнения юноши, который собирался стать мужчиной.

То, что Джейсон ощущал себя неуютно в своей шкуре, кажется мне типичным для многих американских ребят, которые видят, как их сверстницы с легкостью покоряют новый мир, и понимают, что за ними не так уж просто угнаться. Давайте представим, что видит Джейсон, окидывая взглядом новое американское общество. Не считая потребительского кризиса и плачевного состояния окружающей среды, столь глубоко оскорбляющих его чувствительную душу, он видит мир, переживающий мощнейшую культурную и гендерную революцию. Здесь главные по-прежнему мужчины, но это первенство ускользает от них буквально на глазах. В современной Америке за последние двадцать пять лет доход мужчин с университетским образованием снизился на двадцать процентов. Теперь это общество, где женщин с высшим образованием гораздо больше, чем мужчин, и новые возможности открываются перед ними каждый день. Общество, где треть жен зарабатывает больше мужей. Где женщины имеют все большую власть над биологическими и экономическими аспектами своей жизни и часто предпочитают воспитывать детей в одиночку или не иметь их вовсе. Зачастую женщины вообще исключают фигуру отца из процесса воспитания: они заменяют его анонимным донором спермы, обращаясь в соответствующее медицинское учреждение. Одним словом, это общество, где мужчина в традиционном смысле слова, то есть защитник, добытчик, отец, уже не нужен.

Недавно я была на баскетбольном матче женских команд в Нью-Йорке. В детстве я серьезно занималась баскетболом, но тогда WNBA, Женской национальной баскетбольной лиги, просто не существовало. Поэтому в последние годы я с интересом наблюдала за женским баскетболом и расширением лиги. Я люблю матчи вообще, но особенно мне нравится смотреть, как талантливые спортсменки соревнуются друг с другом и получают за это неплохие деньги. Но больше всего мне нравится наблюдать за зрителями, большинство из которых – полные энтузиазма спортивные девчонки лет одиннадцати. В тот вечер на матче с участием команды «Нью-Йорк Либерти» я увидела нечто удивительное. Группа двенадцатилеток подошла к ограждению напротив своих мест и развернула баннер, на котором было написано:

«W.N.B.A. = И КОМУ НУЖНЫ ЭТИ МАЛЬЧИШКИ?»

Арена просто взорвалась от восторга, а я почему-то подумала, что дед Юстаса Конвея перевернулся в могиле в этот момент.

Итак, при нынешней культурной ситуации неудивительно, что парнишка вроде Джейсона мечтал уехать на Аляску и там утвердить свое благородное и устаревшее право быть мужчиной. Но прежде чем стать первопроходцем, прежде чем выяснить свое предназначение, ему предстояло преодолеть очень долгий путь – и я не имею в виду «путь» в географическом смысле. Джейсон горел желанием учиться, и он был искренен. У него была потрясающая улыбка, и Юстасу нравились его компания и его песни с предостережениями об экологических катастрофах. Но у Джейсона было очень обостренное и болезненное, как свежий кровоподтек, самолюбие, из-за чего он проявлял надменность. Поэтому и учить его было трудно. А поскольку вырос он в комфортных условиях пригорода, ему совершенно, абсолютно, вопиюще не хватало практичности. Вскоре после приезда на Черепаший остров он взял напрокат один из рабочих фургонов Юстаса, чтобы съездить в Южную Каролину, и, случайно включив полный привод, проехал весь путь на скорости семьдесят пять миль в час.

Юстас потом сказал с изумлением: «Я не мог поверить, что фургон вообще выжил после такого обращения».

Когда Джейсон прибыл в место назначения, мотор сгорел.

«Ты разве ничего странного не заметил?» – спросил Юстас Джейсона, когда тот позвонил и сообщил, что блок двигателя «вдруг накрылся».

«Ну, он шумел, конечно, – ответил Джейсон. – Как-то странно шумел. Мне даже пришлось музыку включить на полную громкость, чтобы не слышать этот шум!»

На ремонт лучшего фургона у Юстаса ушло несколько тысяч долларов.

За девять месяцев ученичества Джейсон (он ушел намного раньше положенных двух лет, недовольный лидерством Юстаса) приобрел впечатляющие навыки в занятии примитивным сельским хозяйством и много чем другим, но также угробил еще два фургона. А когда Юстас попросил его компенсировать хотя бы часть нанесенного ущерба, крайне возмутился. Как смеет этот так называемый любитель природы проявлять привязанность к материальному? Ну надо же, какой лицемер!

«Не вымещайте на мне свои комплексы, Юстас, – писал ему Джейсон вскоре после отъезда с Черепашьего острова. – Я не должен так себя чувствовать. Мне нужны отношения, которые обогащают мою жизнь, а не заставляют чувствовать себя ничтожеством. Видимо, фургон для вас важнее меня… Как говорил Лестер, герой „Красоты по-американски“, это всего лишь долбапый диван!»

Эта ситуация повторялась в жизни Юстаса снова и снова. Всё начиналось с того, что его почитатели его боготворили, а потом, к ужасу своему, сознавали, что он вовсе не бог и не совершенство. Большинство людей, которые приходили к Юстасу, искали себя и, встретившись со столь харизматичным персонажем, думали, что поиск окончен и теперь они получат ответы на все вопросы. Именно поэтому они так поспешно и без колебаний доверяли свою жизнь Юстасу. Причем в эту ловушку попадали не только молодые люди.

«Целых пять дней я была как в раю, – писала одна типично впечатлившаяся юная особа после короткого визита на Черепаший остров. – Маленькие облачка моего дыхания парили меж белых сосен и сассафрасов. Спасибо, о Создатель! Спасибо, Юстас! Это повлияло на меня раз и навсегда. Я знаю, что это единственное место, где мне хочется быть. Если тебе когда-нибудь понадобится еще один помощник, обе мои руки в твоем распоряжении!»

Понятно, что после столь восторженной прелюдии люди возмущаются, когда узнают, что жизнь на Черепашьем острове трудна, а Юстас – всего лишь обычный человек с такими же, как у них самих, недостатками, у которого тоже куча вопросов, на которые нет ответа. Мало искателей переживают этот шок, который я называю «ударом пыльным мешком из-за угла имени Юстаса Конвея». (Кстати, Юстас взял на вооружение эту мою фразу, и теперь он даже шутит, что всем новичкам на Черепашьем острове надо бы раздавать специальные шлемы для защиты от неизбежного разочарования. А когда люди будут спрашивать, зачем им этот шлем, он, многозначительно кивая, будет отвечать: «Узнаете в свое время».)

По той же причине Юстасу сложно поддерживать длительные дружеские отношения. В его жизни есть сотни, пожалуй, даже тысячи людей, которых можно разделить на две категории: очарованные последователи и разочарованные еретики. Большинству людей представляется невозможным перестать воспринимать Юстаса как икону и подружиться с ним просто как с обычным человеком. Он мог бы рассчитывать на немногих людей, которых считает близкими друзьями, но даже эти отношения часто висят на ниточке – из-за давней его боязни предательства (которая мешает ему установить полностью доверительные дружеские отношения) и уверенности, что никто не понимает его по-настоящему (что тоже не помогает). Даже человек, которого Юстас называет лучшим другом, не понимает его до конца, как он считает. Я говорю о Престоне Робертсе, добродушном, чутком человеке и опытном леснике, с которым Юстас познакомился в колледже.

В колледже Престон и Юстас мечтали о том, как вместе станут хозяевами заповедника и вместе будут растить детей, бок о бок со своим приятелем Фрэнком Чэмблесом, в компании которого Юстас совершил поход по Аппалачской тропе. Но когда дело дошло до покупки Черепашьего острова, Престон и Фрэнк почти в этом не участвовали: Фрэнк купил маленький участок земли рядом с заповедником и через несколько лет, к недовольству Юстаса, продал его с выгодой. После этой сделки Юстас практически исключил Фрэнка из своей жизни, и тот так и не понял почему.

Престон Робертс же купил землю рядом с Черепашьим островом, и она до сих пор ему принадлежит. Он принимал участие в возведении многих построек заповедника и несколько лет преподавал в летнем лагере. Иногда он сопровождает Юстаса в конных или пеших походах; друзья наслаждаются общением друг с другом и природными красотами. Престон восхищается Юстасом и готов отдать за него жизнь. Но он, несмотря на неоднократные приглашения, так и не согласился переехать на Черепаший остров и поселиться там с семьей. Жена Престона говорит: «Мой муж всегда боялся, что, если ему придется работать с Юстасом каждый день, их дружбе быстро придет конец».

Действительно, такое близкое общение вынесет далеко не каждый. Особенно это касается учеников. Особенно если учесть, что ученики, приезжающие на Черепаший остров, изначально не отличаются устойчивой психикой.

«Большинство людей, которые хотят приехать сюда и жить здесь, – как-то сказал мне Юстас, – самые антисоциальные, неприспособленные и несчастные люди в обществе. Им кажется, что Черепаший остров – место, где они наконец станут счастливыми. Они пишут мне письма о том, как ненавидят все человечество… можешь себе представить, как трудно организовать какую-либо работу с такими людьми? Сюда мечтают попасть подростки, сбежавшие из дому. Сейчас вот какой-то заключенный пишет мне письма и говорит, что хочет приехать. Я привлекаю изгоев, разочарованных в жизни».

Когда я навещала Юстаса в августе 1999 году, у него был юный ученик, которого он прозвал Прутиком. Прутик вырос в какой-то совершенно невообразимой семье психопатов в Огайо и сменил десятки приютов, а также имел массу проблем с законом. Юстас взял его в ученики, потому что основное положение его философии гласит: любой может освоить жизнь среди природы, если есть желание и хороший учитель. Но Прутик попортил Юстасу немало крови. Парнишка был агрессивным, лживым гаденышем, и другие ученики (в то время на острове находились еще трое учеников, стандартное количество для каждого года) попросили Юстаса его выгнать, потому что он подрывал всю работу. Стоит ли говорить, что Прутик к тому же ничего не умел. Но Юстас хотел дать ему шанс и посвятил много часов работе с ним, пытаясь его успокоить, научить пользоваться инструментами и ладить с людьми.

И в чем-то это помогло. Когда Прутик приехал на Черепаший остров, он был чахлым, апатичным, ленивым подростком. Но стоило ему по-настоящему потрудиться, и у него даже мышцы брюшного пресса обозначились под кожей. (Превращение тщедушных мальчиков в мускулистых молодых людей происходит на Черепашьем острове постоянно, и Юстасу очень нравится за этим процессом наблюдать.) Вскоре никчемный мальчишка научился запрягать лошадь в плуг, ухаживать за свиньями, готовить еду на открытом огне. Как-то вечером Прутик даже сварил для меня суп из желтых личинок по древнему рецепту индейцев чероки. Но трудно было даже представить, сколькому ему еще предстояло научиться.

Однажды вечером мы с Юстасом отправились на далекое поле: я хотела посмотреть, как он учит Прутика обращаться с дисковым плугом. С помощью мула и тягловой лошади они попытались оттащить плуг на поле через лес, водрузив его на крепкие старые аппалачские сани. Им нужно было преодолеть примерно полмили. Эта работа требовала особой осторожности, потому что животные были неповоротливы и упрямы, сани неустойчивы, цепи, кожаные ремни и веревки путались, а края тяжелого старого плуга были острыми как бритва. Однако, даже зная обо всем этом – ведь к тому времени он прожил на острове уже полгода, – Прутик явился в шлепанцах.

– Лично я никогда не стал бы тащить дисковый плуг по каменистому полю в шлепанцах, особенно с таким упрямым мулом в упряжке, как Питер Рэббит, – сказал Юстас, наблюдая за тем, как Прутик делает работу. – Но если он хочет остаться без ноги, это его личное дело.

– И ты ему ничего не скажешь? – спросила я.

Юстас устало вздохнул:

– Десять лет назад сказал бы. Прочел бы целую лекцию о том, в какой обуви следует заниматься сельским хозяйством, как уберечься от травм, работая с животными и тяжелыми инструментами… Но теперь мне так всё это надоело – надоело иметь дело с людьми, у которых нет и молекулы здравого смысла. Да, я мог бы подсказать Прутику и подсказывать ему сто раз в день, но в данный момент я достиг такого состояния, когда у меня просто не осталось сил. Могу лишь следить, чтобы люди не убились, не покалечили меня и друг друга.

Знаешь, когда Прутик только приехал, он упрашивал меня сразу отправить его в самую лесную глушь – хотел жить среди природы. А оказалось, что он не знает ничего. В настоящей глуши он бы и пяти минут не продержался. Он даже не знает границ своего невежества. Вот с чем мне приходится иметь дело постоянно, и это касается не только Прутика, но и других.

После чего повернулся к Прутику, который уже начал вспахивать большое поле странным манером – описывая маленькие круги.

– Вот в чём дело, Прутик, – сказал Юстас. – Каждый раз, когда ты разворачиваешь мула и лошадь, ты давишь им на рот, напрягаешься сам и передаешь чрезмерное усилие на плуг. Попробуй пахать как-нибудь по-другому, без этих вот маленьких кругов. Можно, например, сделать длинную борозду от одного конца поля к другому, двигаясь в одном направлении, ведь также удобнее. Понимаешь, о чем я? Можно даже вспахать вот этот склон, но я тебе советую идти в горку – ты же еще не научился как следует управлять плугом и не хочешь, чтобы тебе пришлось догонять мула?

Прутик попытался делать то, что ему сказал Юстас, а тот повернулся ко мне и продолжил:

– У него целая вечность уйдет, чтобы вспахать это поле. А я мог бы сейчас сидеть у себя в кабинете и писать одно из семисот писем, которые должен отправить, или заполнять одну из семисот своих налоговых деклараций. Но вместо этого торчу здесь и слежу за Прутиком, потому что не могу доверить ему ни скот, ни плут. Зачем мне это нужно? Затем, что в один прекрасный день, надеюсь, он освоит этот навык, и я смогу отправить его пахать поле, будучи уверенным, что он знает, что делает, и работа будет выполнена правильно.

Но до этого еще плыть и плыть. Сама видишь – он же в шлепанцах! Ты только посмотри на него…

Вообще-то Прутик был не просто в шлепках, а еще и в шортах и без рубашки, а за ухо у него была заложена сигарета. После паузы Юстас снова заговорил:

– Мне нравится думать, что я учу этих людей каким-то навыкам, которые пригодятся им в жизни, но, когда вспоминаю сотни побывавших здесь за годы, не могу представить, чтобы хоть кто-нибудь из них действительно смог бы вести первобытный образ жизни в одиночку. Лишь одному это, возможно, когда-нибудь удастся, Кристиану Калтрайдеру. Вот это был блестящий ученик. Он сейчас строит дом из бревен на своей земле, и я очень за Кристиана рад. Всему этому он научился здесь. Был еще парень по имени Эйви Аски – вот тоже потрясающий ученик! Сейчас ищет землю на продажу в Теннесси, и как знать, может, и у него всё получится. Посмотрим.

Прутик приближался к нам с плугом, вспахивая неровную борозду.

– Молодец, – сказал ему Юстас, – у тебя получается намного лучше, чем я ожидал.

Он похвалил Прутика совершенно ровным тоном; лицо Юстаса ничего не выражало. Но за этими словами я расслышала пугающие ноты едва сдерживаемого гнева, нетерпения и досады, которые обычно слышу в голосе Юстаса в это время дня, когда солнце садится, дела пора заканчивать, а кто-нибудь снова напортачил. В это время дня становится совершенно ясно, что на самом деле Юстас хотел бы выстроить своих ученичков в ряд и всыпать им по первое число, чтобы вбить хоть каплю сообразительности в их бестолковые головы.

Но он, конечно, не сделал бы этого никогда.

– Молодец, Прутик, – повторил он. – Рад, что ты был таким внимательным.

К Юстасу постоянно приходят ученики, которые прежде даже ведра в руках не держали. Он дает каждому простейшее задание в мире – пойти и наполнить ведро водой. А потом с ужасом смотрит, как новичок несет полное ведро. Многие не умеют делать и этого. Держат тяжелое ведро перед собой, вытянув руку параллельно земле, и растрачивают силы и энергию на то, чтобы удержать груз в таком положении. Когда Юстас видит это, его буквально передергивает. Или взять молоток. Бывают на Черепашьем острове и такие люди, кто раньше никогда не видел молоток. Они не знают, что с ним делать. Они приходят к Юстасу и говорят, что хотят вести «самодостаточную жизнь», но, когда он просит их вбить гвоздь, берут инструмент за самый верх рукоятки и с размаху ударяют по гвоздю.

– Когда я это вижу, – мрачно говорит Юстас, – мне просто хочется лечь и умереть.

Когда он учит детишек в обычной школе, он иногда играет с ними в старую индейскую игру: надо покатить обруч и кидать в него палочки, пока он катится. И снова и снова сталкивается с тем, что порой ни один ребенок из класса не может понять, как катить обруч.

– Это же просто бред – дети не могут взять в толк, как катить обруч! – возмущается Юстас. – Я им показываю, а они берут его и бросают. Просто подбрасывают обруч, и тот, естественно, падает на землю в двух футах. И они смотрят. Дядя, почему он не двигается? Они вообще не понимают! Даже если им показать. Если показывать очень долго, кое-кому из детей, может, и придет в голову, что обруч надо запустить, чтобы он покатился. А уж если повезет, какой-нибудь вундеркинд даже додумается его раскрутить! – Я видел это тысячу раз, – продолжает Юстас. – Смотрю на этих детей и думаю: неужели эта немыслимая деградация реальна? Кого мы воспитываем в Северной Америке? Слушай, да я тебе гарантирую, что любой африканский ребенок знает, как катить колесо! Это же вопрос понимания законов природы. Весь мир живет за счет основных законов физики: сила рычага, инерция, кинетическая энергия, термодинамика. Если не понимать эти фундаментальные принципы, нельзя ни забить гвоздь, ни принести ведро, ни раскрутить обруч. А если ты не можешь этого сделать, значит, ты потерял связь с природным миром. А это, в свою очередь, означает, что ты утратил свою человечность и живешь в среде, законы которой не понимаешь. Можешь себе представить, как меня всё это ужасает? Людям понадобились миллионы лет, чтобы понять, как работает колесо, и всего пятьдесят, чтобы забыть…

Старейший закон природы гласит: навыками нужно пользоваться, иначе они забудутся. Дети не могут выполнить простейшее действие, потому что им незачем этому учиться. В их комфортабельной устроенной жизни это совершенно не нужно. Их родители также неспособны обучить их физическим навыкам, потому что, скорее всего, они сами ими не обладают. Эти навыки им не нужны, их никто никогда этому не учил – да и есть ли в этом реальная необходимость в наше время? Еще сто лет назад в Америке каждый мужчина носил с собой нож. Всегда. И неважно, предназначался ли нож для того, чтобы снять с медведя шкуру, или для того, чтобы отрезать кончик сигары: нож был главным инструментом, необходимым для жизни, и люди знали, как за ним ухаживать, как его точить и как с ним обращаться. А кому нужен нож сейчас?..

И раз уж на то пошло – кому нужна лошадь? Зачем вообще знать, что это за зверь такой – лошадь? Во время своих конных путешествий Юстас выяснил, что с лошадьми комфортнее всего себя чувствуют люди лет семидесяти – восьмидесяти, которые выросли рядом с рабочим скотом или слышали истории о лошадях от родителей. Каждому последующему поколению идея использования лошади казалась всё более чуждой, экзотической, немыслимой. А молодые люди вовсе не знали, как вести себя с лошадьми, как защититься в случае чего и вообще не могли осознать при виде лошади, что перед ними другое живое существо.

«Представляешь, как будут мыслить их дети? – спросил Юстас. – Лет через двадцать лошадь станет для людей чем-то вроде верблюда, невообразимого зверя, которого можно увидеть только в зоопарке».

С каждым поколением люди становятся всё более беспомощными. И всё же Юстасу кажется, что он мог бы справиться с этой беспомощностью, если бы не один большой недостаток, который он замечает у американцев всех возрастов: они не умеют слушать. Они невнимательны. Не умеют сосредотачиваться. Даже если они утверждают, что хотят учиться, им не хватает самодисциплины.

«Сложнее всего заставить молодежь доверять мне и беспрекословно меня слушаться, – говорит Юстас. – Если со мной работают четверо и я говорю: „Ладно, ребята, катим это бревно на счет три“, один обязательно начнет катить его сразу, двое будут катить его на себя, а четвертый вообще отойдет в сторону и начнет ковырять в носу. Они постоянно ставят под сомнение мой авторитет. Всегда хотят знать, почему мы делаем так, а не эдак? Послушайте, я знаю почему, и этого достаточно. У меня нет времени объяснять каждое свое решение. Но когда я говорю, что прав, никто мне не верит. Если я говорю, что прав, можете быть уверены: это так – я не ошибаюсь никогда. Если я в чем-то не уверен, я так и скажу, но обычно я уверен на сто процентов. Люди сердятся и говорят: „Юстас считает, что всё может быть только так, как он говорит“. Но это же правда. Всё может быть только так, как я говорю. И я верю, что работа делается лучше всего, когда люди подчиняются одному начальнику, как в армии. Это самый эффективный и рациональный способ организации труда. Будь я, скажем, генералом, мои подчиненные были бы куда более дисциплинированными, и я проследил бы, чтобы все делали в точности, как я говорю. Тогда работа стала бы спориться».

Чтобы организовать жизнь на Черепашьем острове, Юстас берет под контроль все аспекты существования своих учеников, совсем как его дед, придерживавшийся такой же политики в отношениях с сотрудниками и воспитанниками лагеря «Секвойя».

«Доходит до того, – вспоминает один из учеников, – что ты всерьез начинаешь бояться сходить без разрешения в туалет. Не дай бог окажется, что ты сидел под кустом в лесу, пока Юстас искал тебя, чтобы научить пользоваться ножным жерновом или ковать подкову».

И Юстас этого не отрицает. Сама слышала, как он вразумляет учеников, как правильно завязывать шнурки. Ну сами посудите, зачем тратить время на развязавшиеся шнурки, когда работы по горло? Кстати, все утопические общины в Америке – те, что продержались больше недели, – управлялись именно так. Дисциплина, порядок, послушание – они выживали исключительно за счет этого. В женской спальне общины шекеров в XIX веке висела такая поучительная табличка:

«Все должны встать при первых звуках колокола. Молча преклоните колени в том месте, куда опустили ноги, когда встали с кровати. Не говорите, если только не хотите задать вопрос сестре, дежурной по спальне. В этом случае говорите шепотом. Надевайте сначала правый рукав. Делайте первый шаг правой ногой. При повторном звоне выстройтесь в шеренгу и идите, уступив место по правую руку старшему. Ступайте на цыпочках. Положите левую руку на живот. Правая должна быть опущена вдоль тела. Дисциплинированно идите в мастерскую. Не задавайте ненужных вопросов».

О да, Юстас был бы в восторге, если бы на Черепашьем острове царил такой порядок. Но он не может контролировать всё и вся. Для него заставить учеников катить бревно на счет три – уже хорошо.

Если честно, большинство учеников боятся Юстаса. Когда он не слышит, они обсуждают его испуганным шепотом, сгрудившись, как придворные, которые пытаются угадать настроения короля. Делятся советами, как выжить на острове; гадают, кого выгонят следующим. Не зная, как угодить требовательному хозяину, они так боятся обратиться к нему напрямую, что просят совета у его подруг, братьев, близких друзей, задавая этим привилегированным приближенным сакраментальные вопросы: что ему от меня нужно? почему я вечно попадаю впросак? что сделать, чтобы ему угодить? Юстасу известно, что за его спиной болтают, – и он просто ненавидит эту болтовню. Он считает ее неподчинением в абсолютном смысле.

Именно поэтому летом 1998 года он повесил на доску объявлений Черепашьего острова такое письмо:

«Сотрудники, жители и гости Черепашьего острова. Я, Юстас Конвей, очень недоволен. Моя подруга Пейшенс провела на острове пять дней, и за это время к ней не раз подходили многие из вас, чтобы обсудить свои претензии ко мне. Для нее и наших не так давно завязавшихся отношений это слишком трудная задача и совершенно ненужный груз. Это просто отвратительно, что таким образом вы пытаетесь до меня достучаться. Если у вас претензия ко мне, обращайтесь ко мне, а не к Пейшенс. Если мы не можем решить проблему и договориться, не надо через нее пытаться это сделать. Если вы не можете держать в себе негатив по поводу наших с вами отношений, увольняйтесь и проваливайте. Я не стану терпеть такое поведение. Тот факт, что такие вещи вообще происходили, вызывает у меня глубокую обиду, горе и печаль. Лучше уж я всыплю вам по первое число, чем вы будете валить свои проблемы на Пейшенс. Если моя реакция кажется вам слишком бурной, что ж, я готов взять на себя социальную и эмоциональную ответственность. Надеюсь, я ясно выразил свои требования. Спасибо за внимание, искренне ваш, Юстас Конвей».

С учетом изложенного выше может показаться, что на Черепашьем острове способны выжить лишь люди одного типа – безвольные хлюпики, которые готовы месяцами послушно выполнять любые приказы, ни разу даже не пикнув в знак протеста. Но это не так. Безвольные люди здесь ломаются, и ломаются быстро. Они изо всех сил пытаются угодить Юстасу, а когда понимают, что не получат желаемого поощрения, предаются жалости к себе, чувствуя совершенное опустошение от ощущения, что их использовали. (Обычно для таких учеников все кончается истерикой: (я всё отдал, по вам и этого мало!) Но есть те, кто ломаются быстрее хлюпиков: заносчивые люди с большим самомнением, которые упрямо отказываются подчиняться. Им кажется, что их индивидуальность будет уничтожена, если им придется хотя бы на минуту смириться с чужим авторитетом. (Эти обычно устраивают бунт: Я не собираюсь быть вашим рабом!)

Но те, кто на острове живет и процветает – а таких немного, – представляют собой довольно интересный вид. Это люди, обладающие трезвым самосознанием; у всех них совершенная тишина в голове. Они мало болтают и не ищут похвалы, но очень уверены в себе. Они способны погрузиться в море знаний и не утонуть. Они словно решили по приезде хорошенько упаковать и спрятать куда-нибудь подальше свое уязвимое и чувствительное «я», пообещав себе не доставать его в течение двух лет, пока период ученичества не подойдет к концу. Так поступил Кристиан Калтрайдер, любимый ученик Юстаса Конвея.

«Когда я сюда приехал, я был довольно робким малым, – вспоминает он. – Но мне также было очень интересно, я горел желанием учиться и впитывал всё как губка. Я хотел учиться, и это было главное. Когда Юстас показывал мне, что делать, я шел и делал. Не тратил время на разговоры – просто слушал, наблюдал, делал, что говорят. Разумеется, Юстас полностью контролировал мою жизнь постоянно, но я не позволял себе раздражаться по этому поводу. Я сказал себе: „Пусть будет так, раз это нужно для моего образования. Юстас контролирует процесс обучения, а не мою личность“. Это очень тонкое различие. Отдаете ли вы Юстасу всего себя или всего лишь позволяете одолжить себя на время? Я решил, что препоручаю ему себя на время в качестве ученика, и поэтому мой опыт так сильно отличается от того, что переживают большинство из тех, кто приезжают на остров. Другие приезжают и смотрят на него как на бога. Хотят ему угодить и отдаются всей своей сущностью. Вот в чем причина разочарований. Недовольство накапливается постепенно, со временем. Люди начинают чувствовать истощение из-за тяжелых физических нагрузок и психологического стресса, связанного с утратой самоидентификации. Но мне это никогда не грозило».

«Если не ставить стену между собой и Юстасом, – объяснила Кэндис, еще одна воспитанница Юстаса, решившая сделать свое обучение на Черепашьем острове успешным, – тогда он высасывает из человека всё до капли. Нужно спрятать от него часть себя – собственное „я“, наверное, – туда, где он не сможет его найти. И не поддаваться. Я приняла решение. Я останусь здесь на полные два года, как бы тяжело ни было. Не хочу стать еще одной ОБУЮ Кой».

«Что за ОБУЮКа?» – спросила я.

«Озлобленная бывшая ученица Юстаса Конвея, – ответила Кэндис. – Я сюда приехала учиться, этим и занимаюсь. Даже когда веду себя по-идиотски, Юстас справедлив и терпелив. Я стараюсь держаться тихо и в сторонке – здесь это единственный способ работать и получать что-то взамен. Надо воспринимать его лидерство всерьез, не думая, что лишь на тебя оказывается давление».

Именно такие качества характеризуют хорошего солдата – не бесе мысленное, а осмысленное подчинение. Может быть, поэтому одной из самых блестящих учениц Юстаса была молодая женщина по имени Сигал, которая до приезда в Северную Каролину служила в израильской армии. Вот это была наилучшая подготовка! Сигал восприняла руководство Юстаса Конвея так же, как службу в армии. «Надо держаться очень скромно», – сказала она.

Но если подумать, это не так уж просто. Мало людей способны усмирить свое эго. Этот талант особенно редок среди современных американских ребят, которым с младенчества внушают, что каждое их желание священно и важно, – такова наша культура. Родители, учителя, политики, СМИ всегда задавали им лишь один вопрос: чего вам хочется? В свое время я работала официанткой и наблюдала этот процесс повсеместно. Родители, не обращая внимания на остальных клиентов, прерывали заказ и начинали сюсюкаться с двухлетним ребенком: а ты чего хочешь, лапочка? Они умиленно смотрели на ребенка, с нетерпением ожидая ответа. О боже, что же он скажет? Что он хочет? Весь мир затаил дыхание! Юстас Конвей верно говорит, что сто лет назад никто не дал бы детям такой власти. Даже пятьдесят лет назад. Да я сама с уверенностью заявляю: в те редкие случаи, когда моя мать и шестеро ее братьев и сестер с фермы на Среднем Западе иногда попадали в ресторан в детстве и кто-то из них отваживался попросить что-нибудь у отца… Впрочем, им бы это и в голову не пришло.

Но теперь американцев воспитывают по-другому. Культура «что ты хочешь, лапочка?» породила детей, которые теперь летят к Юстасу толпами. Там они быстро узнают, что ему плевать на то, что они хотят. Это становится для них большим потрясением. И примерно 85–90 процентов не выдерживают.

А ведь еще есть проблема питания. Одна из сложностей, с которой сталкиваются ученики на Черепашьем острове, заключается в том, что еда в горах… ну, скажем так, она бывает всякой и не всегда. Мне там приходилось пробовать самую вкусную еду в жизни. Попробуйте целый день поработать до седьмого пота, потом искупаться в освежающих водах ручья, сесть за огромный дубовый стол с ребятами и отведать свежих овощей прямо с огорода со свиными ребрышками да еще подобрать все соки ломтем горячего кукурузного хлеба, испеченного в чугунной сковороде прямо на углях, – это просто восторг. На Черепашьем острове я ела потрясающие сморчки горстями, доводя Юстаса до бешенства тем, что после каждой порции говорила: «Ты хоть знаешь, сколько они стоят у нас в Нью-Йорке?» («Нет, – отвечал он. – Я знаю только, какие они вкусные у нас в Северной Каролине».) Но я также была на Черепашьем острове в январе, когда мы целую неделю три раза в день ели одно и то же рагу из оленины. Дурно пахнущей, старой, жесткой оленины. Мы подогревали рагу каждый вечер, пытаясь не обращать внимания на привкус горелого и ржавчины. Кроме оленины, другими ингредиентами рагу были лук и примерно пять фасолин.

Гости, которые платят за проживание: экскурсионные группы и дети, приезжающие на Черепаший остров, – питаются превосходно. Для них готовят замечательные повара, которых специально для этого нанимают. Но для учеников никто ничего специально делать не будет, поэтому иногда ситуация с едой бывает прямо-таки плачевная, особенно зимой. В это время года ученики питаются в основном кабачками. Что только не делают с ними: хлеб, пироги, лазанью, суп. Потом всё надоедает, и люди просто едят кабачковое пюре до тех пор, пока весной на огороде не появляются новые овощи. Ученики в такой ситуации напоминают моряков шестнадцатого века, которые исчерпали все запасы провизии и вынуждены питаться только кабачками. Из-за этих кабачков дело доходило до драки. Ученики организовывали собрания, и те, кто до этого безропотно сносил все тяготы тяжелого физического труда, со слезами умоляли Юстаса хором: «Хватит есть кабачки!»

Но от него сочувствия было не дождаться. В конце концов, он же не запирался в своем домике один на один с уткой в апельсиновой глазури, пока многострадальные ученики давились кабачками. Если, кроме кабачков, ничего не было, то и Юстас ел кабачки и не допускал никаких соплей по этому поводу. Он не требовал от учеников ничего такого, что не смог бы сделать сам, и это касалось всех аспектов жизни на Черепашьем острове. В отличие от Питера Слайтера (организатор утопической секты, основавший строгое поселение лабидистов в пригороде Нью-Йорка в XVII веке; запрещал своим последователям разводить огонь, хотя у самого дома всегда горел камин), Юстас Конвей мерзнет, когда мерзнут его ученики; голодает, когда его ученики голодают; работает, когда они работают. Впрочем, обычно он работает и в то время, когда они спят, например. В жизни Юстасу пришлось поголодать немало. Случалось, что и кабачковое пюре было бы для него манной небесной, поэтому он и не разделяет недовольства товарищей. К тому же, если станет совсем плохо, любой житель Черепашьего острова всегда может отправиться в Бун в Помоечную экспедицию.

Помоечные экспедиции – семейная традиция Конвеев. Этому братья Конвей научились у отца (и это, пожалуй, самая веселая вещь, которой он их научил). Юстас Конвей-старший всю жизнь практиковал искусство давать выброшенным вещам второй шанс. Это импонировало его экономной натуре, не говоря уж о том, что рыться в чужом мусоре – это же настоящее приключение. Он готов был разрыть даже самую отвратительную помойку в поисках «отличной, почти новой вещи». Юстас, Уолтон и Джадсон унаследовали от него этот талант и усовершенствовали до такой степени, что стали искать в чужом мусоре не только старые граммофоны и кондиционеры, но и еду. Вкусную, сытную еду. Оказалось, что помойные баки за большими супермаркетами, воплощающими американскую мечту, не что иное, как бесплатный шведский стол для знающих.

Стоит ли говорить, что, благодаря Юстасу Конвею, Помо-ечные экспедиции превратились в искусство. Еще в колледже он утолял аппетит, дополняя убитую из духового ружья дичь сочными объедками из помоек при супермаркетах. Позднее он довел свою систему до совершенства (можете быть уверены, Юстас Конвей делает безупречно всё, за что ни возьмется).

«Главное – правильно выбрать время, – объясняет он. – Для того чтобы рыться в помойке, подходит лишь определенное время дня. Лучше подежурить у магазина и разведать обстановку, посмотреть, когда обычно выносят еду, чтобы она досталась вам свежей. Также важно идти к помойке целеустремленно, двигаясь быстро и уверенно. Не мешкайте и не привлекайте внимания. Для начала нужно найти прочную коробку из вощеного картона с крепкими ручками. Я беру ее и запрыгиваю в бак. Если заглядывать снаружи и ковыряться сверху, время используется неэкономично. Я не трачу время на продукты явно плохого качества. Да, вы едите из мусорки, но это вовсе не значит, что вы должны есть всякую гниль. Итак, роюсь в баке, отбрасывая в сторону гнилую и некачественную еду. Если, например, мне попадается ящик гнилых яблок, в нем могут оказаться три-четыре совершенно идеальных плода, и я сразу бросаю их в коробку. В ящике с раздавленными дынями иногда находится нормальная дыня, а совершенно свежий виноград иногда выбрасывают лишь потому, что виноградины оторвались от веточки. А мясо! Как-то раз я принес домой целую упаковку стейков из вырезки в целлофане – их выбросили просто потому, что срок годности истек день назад! Почти всегда можно найти ящики с йогуртами – обожаю йогурт, – которые совершенно нормальные и тоже просрочены всего на день. Грех выбрасывать столько, сколько идет на помойку в нашей стране! Я сразу вспоминаю слова моего старого соседа из Аппалачей, Лонни Карлтона: „Раньше мы в день ели меньше, чем сейчас за день выбрасывают“».

Однажды, когда Юстас один отправился в Помоечную экспедицию в Бун – просто спокойно покопаться в мусоре, – произошел эпизод, впоследствии ставший знаменитым. С уверенным видом, не привлекая внимания, Юстас нашел подходящую картонную коробку и начал быстро рыться в помойке, собрав «самый замечательный набор фруктов и овощей, который вы когда-либо видели». И вдруг услышал, как к магазину подъехал пикап. Затем послышались шаги. Черт! Юстас спрятался за мусорным баком и пригнулся как можно ниже. Появился пожилой джентльмен в чистой одежде, склонился над помойкой и начал в ней копаться. Собрат по экспедиции! Юстас не дышал. Незнакомец его не заметил, но вскоре увидел его прочную коробку из вощеного картона, наполненную лучшими фруктами и овощами, которые только можно купить за деньги.

– Хм, – произнес незнакомец, довольный находкой.

Он наклонился, взял коробку и ушел. Вскоре раздался шум мотора пикапа. Юстас же, сидя за мусорным баком, притаившись, как крыса, обдумывал ситуацию. Прятаться, пока фургон не уедет? Не высовываться? А потом поискать еще? Но ведь этот человек украл его еду! Он искал эти фрукты и овощи минут пятнадцать, и это была лучшая еда, выброшенная за весь день. Юстас не мог этого вынести. Нельзя позволять никому отнимать твою добычу! Он выпрыгнул из-за бака, точно на пружинах, и побежал за пикапом. Он гнался за машиной, крича и размахивая руками. Пожилой мужчина, побледнев, остановил пикап – он явно не понимал, откуда взялось это дикое существо, которое орет и бежит за ним, возникнув из недр супермаркетной помойки.

– Добрый день, сэр, – проговорил Юстас, улыбнувшись своей самой обаятельной улыбкой. – Знаете ли, вы забрали мои фрукты и овощи.

Пожилой мужчина вытаращил глаза. Выглядел он так, словно был на грани сердечного приступа.

– Да, мой друг, – продолжил Юстас, – всю эту еду я нашел сам, причем потратил на это немало времени. Я с радостью поделюсь с тобой, но не могу позволить, чтобы ты забрал всё. Почему бы тебе не подождать здесь, на месте, пока я не найду тебе коробку, а потом мы разделим еду пополам?

Юстас бегом вернулся на помойку и нашел еще одну прочную коробку из вощеного картона. Потом подбежал к пикапу, запрыгнул в кузов и быстро и честно разделил фрукты и овощи поровну. Взял одну коробку, выпрыгнул из кузова и подошел к водительскому окну. Пожилой мужчина смотрел на него оторопело. Юстас снова улыбнулся:

– Ну вот, друг мой. Теперь у тебя есть целая коробка с продуктами, и у меня тоже.

Незнакомец не шевелился.

– Можете ехать, сэр, – добавил Юстас. – Хорошего дня.

Мужчина медленно уехал. За все время он не произнес ни слова.

Вот так. В жизни каждого ученика на Черепашьем острове наступает момент, когда ему приходится научиться навыкам проведения Помоечных экспедиций. Большинство учеников берутся за это дело с удовольствием, как крысы на свалке, с удовольствием используя возможность совершить вылазку в город и показать свое «фи» обществу таким вот ренегатским способом. Они называют эти маленькие экспедиции «помоечным шопингом», и, когда кабачковое пюре составляет меню четвертую неделю подряд, запретные плоды из мусорки начинают казаться им деликатесами. Вот почему на Черепашьем острове мне приходилось есть самую разную пищу. Нет, были, конечно, чудесные домашние имбирные коврижки с домашним персиковым маслом. И великолепный шпинат прямиком с огорода. Но я также пробовала там и такие необычные для Аппалачей продукты, как ананасы, кокосы, шоколадный пудинг, а один раз даже нечто в пластиковой упаковке с надписью «Изысканные белоснежные рожки со сливочной начинкой».

«За все те месяцы, что я здесь живу, – сказала мне Кэндис, – я так и не поняла, за счет чего мы выживаем. Честно, не знаю, как мы живем. Помоечные экспедиции выручают лишь отчасти, а зимой мы голодаем. Иногда люди привозят нам еду, и это, конечно, здорово, потому что покупать ничего не разрешается. Я тут с самого приезда заведую готовкой, и я потратила деньги Юстаса всего дважды, да и то на самое необходимое – кукурузную муку, растительное масло, перец. Не считая этого, перебиваемся чем можем».

Как-то раз я спросила у Кэндис, из чего она печет свой вкуснейший хлеб, и она ответила: «Из муки с отрубями». Потом зачерпнула пригоршню какой-то мелкой крупы, которую хранила в старой банке из-под кофе, и сказала: «Ну и всегда добавляю в тесто что придется. Вот это раздобыла в лошадиной кормушке в амбаре. Не знаю, что это, но вкус у хлеба получается особенный, и хлеб дольше не черствеет».

Однажды я помогала Кэндис готовить на летней кухне, когда вошел Джейсон.

– Эй, Джейсон, – сказала она, – ты не мог бы передвинуть куда-нибудь Проныру Китти?

Проныра Китти была кошкой, которая лучше всех ловила мышей: настоящая работяга, которая обычно рыскала в амбаре или сидела на одном из верхних шкафов в летней кухне. Тут я поняла, что давно уже не видела Проныру Китти.

– А где она? – спросил Джейсон.

– Правда, где? – спросила я в свою очередь.

– Под корытом с водой, – ответила Кэндис. – Собаки все время там валяются и сдвигают корыто, а воняет она ужасно.

Я заглянула под корыто с водой и поняла, почему Проныра Китти давно не попадалась мне на глаза. Потому что она превратилась в разложившийся, зловонный безногий трупик. Кэндис рассказала, что как-то ночью, несколько недель назад, рысь порвала Китти. С тех пор ее растерзанные останки кочуют по Черепашьему острову, перетаскиваемые с места на место различными его обитателями. Джейсон поддел кошку палкой и забросил ее на жестяную крышу, чтобы подсохла на солнышке и собаки не достали.

– Спасибо, Джейсон, – кивнула Кэндис. Потом шепотом добавила: – Не понимаю, почему мы ее просто не съели.

Обычно Юстас заставляет нас съедать всех животных, что тут помирают.

Как-то раз я случайно подслушала, как Юстас говорит по телефону со звонившим из самого Техаса молодым человеком, который хотел записаться в ученики на Черепаший остров. Парня звали Шэннон Нанн. Он вырос на ранчо и утверждал, что всю жизнь занимался сельскохозяйственными работами. Еще он умел чинить автомобильные моторы. И был профессиональным спортсменом, жутко дисциплинированным. Юстас обычно пытается не строить радужных надежд, но одни только эти факторы делали в его глазах Шэннона Нанна на тысячу процентов более перспективным учеником, чем толпы витающих в облаках романтичных и беспомощных университетских детишек, которые нередко приезжали на Черепаший остров, «даже не зная, как открыть дверцу машины». Шэннон сказал, что узнал о Юстасе из журнала «Лайф», и звонит потому, что хочет поставить перед собой новую трудную задачу. Если бы он смог научиться жить среди природы, то, может быть, сумел бы сбежать от обмельчавшей современной американской культуры, где все «утопают в самодовольстве».

Начало показалось Юстасу обнадеживающим, и он стал объяснять Шэннону, чего ждать от жизни на Черепашьем острове. Это была прямолинейная и честная речь, длившаяся целый час.

– Я не такой, как все нормальные люди, Шэннон, – сказал Юстас. – Многие люди выясняют, что со мной тяжело ладить и тяжело работать. Я высоко поднимаю планку и не распыляюсь на похвалы сотрудникам. Бывает, что люди приезжают и думают, что уже обладают ценными навыками, но на меня трудно произвести впечатление. Если вы приедете, то должны будете вкалывать. Черепаший остров – не школа. Здесь нет классов. Это и не курс выживания. Я не буду брать вас в лес, чтобы несколько часов в день учить навыкам выживания в условиях дикой природы по определенной программе. Если вам нужен такого рода опыт, то, пожалуйста, не приезжайте сюда. Предостаточно других мест, где ваши потребности и желания будут ставить на первое место. Есть Outward Bound, есть Национальная школа экологического лидерства. Вы платите деньги, они вас учат. Со мной всё иначе. Я не стану учитывать ваши потребности и желания, Шэннон. У меня на первом месте потребности этого заповедника. Работа, которую я буду вам поручать, нередко монотонна и скучна, и вам наверняка покажется, что вы ничему не учитесь. Но обещаю: если вы выдержите ученическую программу по крайней мере в течение двух лет и будете делать то, что я скажу, то приобретете основательные навыки, которые помогут вам достигнуть такой степени самодостаточности, какая почти неизвестна нашей культуре. Если в течение нескольких месяцев я буду видеть, что вы хотите учиться и можете работать, я стану посвящать конкретно вам больше времени. Но всё это будет происходить очень медленно, и я всегда буду главным…

Юстас помолчал и продолжил:

– Я говорю вам всё это, потому что устал. Устал из-за того, что люди приходят ко мне с настроем, совершенно отличным от того, что я только что вам обрисовал, а потом уходят разочарованными. Поэтому я хочу сразу объяснить всё как можно яснее. Я буду требовать от вас гораздо больше, чем вы когда-либо требовали от себя. И если вы не готовы вкалывать и делать все так, как я говорю, тогда, пожалуйста, оставайтесь дома.

– Понял, – сказал Шэннон Нанн, – и всё равно хочу к вам.

Шэннон приехал через месяц после этого разговора, готовый «вкалывать». Он признался, что никогда еще не был так взволнован. Этот молодой человек отправился в леса, чтобы обрести духовную целостность, – и он верил, что нашел своего учителя. Шэннон хотел, по его собственным словам, «испить из источника, который, если найти его однажды, никогда больше не иссякнет».

Ровно через семь дней он собрал вещи и покинул Черепаший остров, обуреваемый гневом, обидой и разочарованием.

– Я отправился туда, – признался мне Шэннон больше года спустя, – потому что мне казалось, что я понял условия. Юстас пообещал, что, если я буду вкалывать, он научит меня выживанию среди дикой природы. Но я думал, что он будет учить меня навыкам – понимаешь? Вроде охоты и собирательства. Думал, что он покажет, как строить шалаш или разводить огонь – в общем, всё то, что знает сам. Я вложил в эту поездку очень много времени и сил. Мне было страшно, я бросил всё – дом, семью, учебу, – чтобы только поехать на Черепаший остров и учиться у Юстаса. А он заставил меня заниматься бессмысленным ручным трудом! Он ничему нас не учил. Мы строили заборы и рыли канавы. И тогда я сказал: „Знаешь что, друг, я и дома могу рыть канавы, причем за деньги. Мне это не нужно“».

Шэннон был так разочарован, что меньше чем через неделю после приезда пошел к Юстасу и высказал свои претензии касательно программы обучения. Юстас его выслушал и сказал: «Не нравится – уезжай». Затем повернулся и ушел. Шэннон так разозлился, что даже заплакал. Разве можно просто уйти? Неужели Юстас не видит, как он расстроен? Неужели нельзя об этом поговорить? Прийти к какому-нибудь компромиссу?

Но Юстас уже говорил об этом много раз, и ему не хотелось снова это делать. Подобный разговор повторялся постоянно со всеми Шэннонами Наннами, которые приезжали на остров годами, – и Юстасу нечего было больше сказать. Он повернулся и ушел, потому что устал и должен был работать дальше.

Он спит всего несколько часов в сутки.

Иногда ему снится Гватемала: там он видел трехлетних детей, искусно управлявшихся с мачете. Иногда снятся фермы и тихие дома меннонитов, где царит порядок. Иногда во сне он видит, как отказывается от своего плана по спасению человечества и превращает Черепаший остров в свой личный заповедник, где он уединится и попытается «выжить в абсурдном современном мире» (цитата из его дневника).

Но потом ему снится дед, который написал однажды: «Мудрость, вдохновение, героизм – эти невидимые памятники, существующие в человеческих сердцах и умах, долговечнее небоскребов, мостов, храмов и прочих материальных символов людских достижений. Направь вес своего влияния на сторону добра, правды и красоты, и твоя жизнь засияет вечно».

А еще ему снится отец. Юстас думает о том, сколько еще придется надрываться ради достижения успеха, единственная цель которого – добиться хоть слова похвалы от старика.

Потом он просыпается.

Каждое утро он просыпается с одной и той же мыслью: в стране кризис. Беспомощная нация бездумно уничтожает всё на своем пути. Он думает о том, можно ли еще всё исправить. Недоумевает, зачем жертвует свою жизнь ради спасения чужих жизней. Зачем позволяет неуклюжим дуракам топтать свою священную землю и обращаться с ней так неуважительно. Как случилось, что он, всегда мечтавший любить природу, в итоге стал природой торговать. Он пытается понять разницу между тем, как обязан поступать в жизни, и тем, как можно поступать. Если бы он мог делать то, что ему действительно хочется, он продал бы Черепаший остров, эту огромную ношу, и купил бы большой участок земли где-нибудь в Новой Зеландии. И жил бы там спокойно один. Юстас любит Новую Зеландию. Что за чудесная страна! Там нет злых людей, а немногочисленные жители Новой Зеландии честны и надежны, неиспорченны и ценят одиночество. К черту Америку, думает Юстас. Может, отказаться от образа горного жителя, бросить эту крысиную гонку и оставить своих соотечественников на волю судьбы?

Эта фантазия прекрасна, но Юстас не знает, хватит ли у него решимости ее осуществить. Что, если, мечтая о Новой Зеландии, он уподобляется тем биржевым брокерам из мегаполисов, которые хотят все бросить, обналичить сбережения, уехать в Вермонт и открыть хозяйственный магазин? Что, если, как те брокеры, он никогда не решится изменить свою жизнь? Что, если, как они, он слишком много вложил в свою жизнь, чтобы просто всё бросить?

«Наверное, я слишком опоздал со своими идеями, – говорит он. – Или, наоборот, опередил время. Могу сказать лишь одно: состояние нашей нации критическое. То, что происходит, – катастрофа, и если мы ничего не будем менять, мы обречены. Даже не знаю, что еще сказать. Я устал слушать собственный голос».