Раздел 1

О профессии и не только

Между оперой и операционной

Мне было трудно определиться со своей будущей профессией. С детства я видел себя только в двух местах: на оперной сцене и возле операционного стола со скальпелем в руке. Я раздваивался. А когда окончил школу с серебряной медалью, то решил подать документы одновременно и в 1-й медицинский институт, и в консерваторское училище. Удивительно, но меня приняли и туда, и туда. И очень быстро педагоги предрекли мне большое будущее в обеих отраслях.

Дело в том, что медицина в моей жизни присутствовала с пеленок: мама – известный педиатр. Она была не только популярным врачом, но и автором учебников по педиатрии. Также с детства я очень любил петь. А к пятому классу у меня появился тенор, и домашние распевки стали ежедневными. Я перепел все известные арии! Ну, может, и не перепел, а пытался перепеть.

Итак, я был студентом двух учебных заведений. Чем дальше углублялся в образовательный процесс, тем интереснее мне было учиться и труднее выбрать что-то одно. Причем не могу сказать, что мне было тяжело учиться. Отнюдь! Знания – и медицинские, и консерваторские – я впитывал как губка. Но к концу первого семестра все-таки пришлось определиться – петь или лечить? Я рассудил так. Быть, мягко говоря, средним врачом не хочется, но вполне возможно. А быть средним певцом, не Козловским, совсем не интересно. Поэтому я выбрал медицинский институт.

Но пение сопровождало меня всю жизнь. Уже на шестом курсе я поступил в Хор московской молодежи. Это был очень известный коллектив! Мы занимали призовые места на международных фестивалях. Ездили на гастроли не только по Московской области, но и в другие города. Этот хор прошел через всю мою жизнь. Правда, он давно назывался не Хором молодежи, а Хором медика и был прикреплен к Дому медика. Представляете, я пою в нем всю жизнь! А мне уже 87 лет!

Кстати, хочу вспомнить об одном счастливом стечении обстоятельств. Моя жена Зоя – рентгенолог. Мы познакомились с ней на работе – как и большинство врачей, которые находят своих половинок на работе. И вот оказалось, что Зоя заканчивала музыкальную Гнесинскую школу! Поэтому, как только мы стали жить вместе, она аккомпанировала мне все мои выступления. И могу без лишней скромности сказать, что я с легкостью исполнял сложные партии, типа Каварадосси, Ленского. Помню, мы жили на Плющихе, на первом этаже старинного дома. И я часто распевался, а Зоя аккомпанировала. Видимо, у нас получалось хорошо, так как под окнами собирались прохожие и слушали.

Но хор совсем недавно прекратил свое существование. Увы, большинство его участников уже лежат на кладбище. Жаль, что хора больше нет. Мы здорово пели. Я видел, с каким удовольствием нас слушают люди! Как эмоционально переживают они каждое спетое нами произведение. Это, конечно, вдохновляло нас на еще лучший результат.

Знаете, каждый доктор в душе творец. Посмотрите, сколько врачей-писателей или поэтов! Сколько из них тонких ценителей музыки и живописи! Возможно, это происходит оттого, что знания медицинские и врачебный опыт находят такую форму выхода – в творчестве.

Ну а началось все… нет, не с института. А с работы в сельской местности, где за мной был закреплен большой участок, состоявший из 15 деревень и 3 колхозов.

Сельский доктор

Учился я жадно. Мне все было интересно, все хотелось выучить и тут же опробовать. Но самая большая страсть была, конечно, хирургия. Я уже с третьего курса ходил на ночные дежурства в маленькую больницу на Красной Пресне. Здесь дежурил один хирург и операционная сестра – очень симпатичная интеллигентная девушка. Они очень радовались, когда мне удавалось провести с ними всю ночь: лишних рук на дежурстве, пусть даже и в маленькой больнице, не бывает. Если не было операций, то я садился с ними на амбулаторный прием. Изучал медицину, что называется, на практике.

А уже на четвертом курсе мне доверяли делать маленькие операции: зашивать раны, удалять атеромы и т. д.

И вот вскоре мне разрешили сделать первую большую операцию – аппендектомию. Ну, вам понятнее будет другая формулировка – удаление аппендикса. Очень гордился собой – такая честь выпала! Из всей группы я единственный, кто был подготовлен настолько, чтобы на четвертом курсе вырезать аппендицит. Но все равно, ужасно волновался. Даже спал плохо в эту ночь. Мама – спасибо ей огромное – говорила, что верит в меня, что я со всем справлюсь.

И операция прошла хорошо. Правда, на долю секунды перед операцией я почувствовал, что у меня трясутся руки. Но тут же одернул себя: хирург не должен ничего бояться! Он должен быть уверен в своих действиях. Иначе ничего не получится, не состоится хирург. Это убеждение я пронес через всю жизнь.

Конечно, я часто волновался, и были мгновения, когда чего-то не знал. Но никогда не стеснялся спросить совета у старших товарищей.

Ну а на пятом курсе я стал председателем научного хирургического студенческого кружка. Это тоже говорит о моих стремлениях. Наш курс вел замечательный хирург – профессор Еланский, главный хирург Советской Армии. С ним было безумно интересно. У этой колоритной личности мы многому научились. На шестом курсе мы под его руководством провели сто операций. Это было очень поучительно.

Хирург не должен ничего бояться. Он всегда должен быть уверен в своих действиях, иначе ничего не получится. Не состоится хирург.

А потом началось распределение. И весь наш курс оставляли в Москве участковыми терапевтами. И мою первую жену – тоже. А я категорически не был согласен с этим! Я требовал, чтобы меня отправили куда-нибудь в Московскую область, но хирургом. Меня не понимали. Как так? Жена остается здесь, а муж требует удаленного распределения. Но я даже совсем не хотел тратить свое время на что бы то ни было, кроме хирургии. Куда угодно – лишь бы хирургом!

И мою просьбу удовлетворили и отправили в Коммунистический район, близ города Дмитрова, в село Рогачево. Не дожидаясь окончания учебного года, я приехал в это село – знакомиться. Осматриваться, как мне тогда казалось. И вскоре наступило первое разочарование: главный врач этой больницы был очень удивлен, увидев меня. Хирурга там никто не ждал! Он им попросту был не нужен. Вот офтальмолог или невропатолог – да, в этих специалистах больница нуждалась. А хирург…

Я, очень расстроенный, позвонил в областной отдел здравоохранения. И мне ответили: «Да, произошла ошибка. Но мы вам поищем что-нибудь подходящее!» И нашли – в том же Дмитровском районе, в селе Куликово место участкового врача. Участок состоял из 15 деревень! Предыдущего доктора уволили за пьянство, участок был пустой, работать некому. И меня уговаривали поработать там месяца четыре, не больше. А потом сразу обещали перевести на хирургическую работу. И я согласился – нельзя же такое количество людей оставлять без медицинской помощи. На дворе стоял 1955 год.

Кстати, хочу немного остановиться на воспоминаниях о Сталине.

Я был свидетелем ситуации, связанной с «делом врачей», и видел похороны вождя.

«Дело врачей» объявили, когда я был на четвертом курсе мединститута, шел 1953 год. Вот тогда я увидел, какую силу имеет пропаганда. Все газеты писали, что врачи – убийцы. Арестовали большую группу врачей – ведущих медиков Москвы. Их обвинили, что они способствовали смерти многих людей, в том числе и Фрунзе. Сложилась такая атмосфера, при которой опустели поликлиники и аптеки. Люди боялись ходить к «убийцам в белых халатах». А если врач был еще и евреем, то все! Увидев его, люди переходили на другую сторону дороги. Мы боялись ездить в общественном транспорте.

Мы же студенты! Народ, влюбленный в свою будущую профессию. Поэтому мы увлеченно и достаточно громко рассказывали, где были на операциях, что видели, и как все прошло.

Но в эти страшные дни мы ездили молча, словно набрав в рот воды. Боже упаси сказать что-то на врачебную тему! Одергивали пальто, чтобы не видно было край белого халата. Мы знаем такие случаи, когда других студентов со скандалом высаживали из автобуса.

До сих пор удивляюсь, как можно было вот так оболванить огромный многомиллионный город!

Я помню, что заведующего терапевтической кафедрой нашего института академика Виноградова тогда посадили. Он был один из тех, кто лечил Сталина. И на другой день после его ареста заведовать кафедрой пришел другой профессор, с санитарно-гигиенического факультета. Следом за ним пришли новые преподаватели, сотрудники кафедры. И такая жизнь была до самой смерти вождя. Весной стали выпускать заключенных врачей. Вернулся к нам и Виноградов. В один день все поменялось обратно. Новые сотрудники кафедры ушли, а старые вернулись.

Очень хорошо помню похороны Сталина. Как же мы все были тогда оболванены! Насколько затуманен был наш мозг!

У меня тогда была беременная первая жена. Но мы, как и все, пошли смотреть похороны Сталина.

Жуткие толпы народа! Все хотели прорваться к Колонному залу Дома союзов, чтобы отдать дань умершему Сталину Я помню, что самая большая давка была на Трубной площади. Мы дошли до Сретенских ворот, а там уже двигались еле-еле, сдавленные со всех сторон людьми. Честно говоря, стало страшно, в первую очередь за беременную жену. Зачем нам все это надо? Надо быстрее отсюда выбираться. Мы с большим трудом вылезли из этой толпы. И это было наше счастье: как я потом узнал, было очень много человеческих жертв. Людей просто раздавливали… Это очень страшно. Не стоило ради такого зрелища жертвовать жизнями…

Но вернемся к моей деревенской жизни.

Проработал я там не четыре месяца, как рассчитывал, а два года.

И эти годы были одними из лучших в моей жизни.

На старенькой скрипучей машине меня привезли к пункту назначения – в больницу. Я увидел перед собой крепкое, добротное здание бывшей церковно-приходской школы. Одноэтажное здание, но с высокими потолками и большими окнами. Водитель, который меня привез, предложил сначала завезти домой, оставить вещи, передохнуть. Но мне не терпелось приступить к работе.

Внутри я увидел, что больница делится на два крыла: в левом находится стационару а в правом – амбулатория. Между ними – приемная, где ожидали больные. Сейчас в приемной было столько людей, что они стояли вдоль стен, и от их количества, как мне показалось, в помещении было темно. А может быть, это у меня потемнело в глазах от страха.

Оказывается, весть о том, что приезжает новый врач из столицы, мгновенно облетела все близлежащие деревни, и практически весь мой участок пришел на прием. А мой участок – это 15 деревень. В приемной стоит стол, стул. На стуле висит белоснежный выглаженный халатик. Рядом сидят медсестры. Молчат, смотрят на меня, ждут. Я постоял еще несколько минут с чемоданом в руках – просто не знал, как себя надо вести.

А потом решительно задвинул чемодан под стол, надел халат и начал прием. Когда я выполз на улицу, уже было темно. Я кое-как добрел до дома, где для меня сняли комнату, и не раздеваясь рухнул на кровать. Мне казалось, что я только прикрыл глаза, а когда открыл – за окном было светло.

Уже на второй день работы я понял, что через четыре месяца я никуда отсюда не уеду. Я решил для себя, что проработаю здесь год.

Это была потрясающая врачебная и жизненная школа!

Ну сколько мне было, когда я приехал? 24 года! Какой врач? Да никакой. Московский интеллигентный наивный мальчик, комсомолец. Я не знал настоящей жизни. Я не понимал, что и как нужно делать, когда остаешься один на один с пациентом. Это хорошо, когда ты практикант или стажер, ты работаешь под присмотром опытных специалистов. А тут? Тут все смотрят на тебя. И ждут, что ты скажешь. И будут делать то, что ты скажешь. А вот как сказать так, чтобы получилось правильно?

Первое медицинское мероприятие, которое я там организовал, – навел порядок со стерильными инструментами. Я увидел, что перевязочный стол был застлан газетами, а на нем стоял бикс – кастрюля для стерилизации. Внутри лежали салфетки и марлевые шарики, которые когда-то были стерилизованы. Сестры туда лазили руками, доставали необходимые предметы и ими делали перевязки.

Так вот, я немедленно убрал газеты и застелил стол простыней. Рядом с биксом поставил поллитровую банку с дезинфицирующим раствором, горлышко которой затянул марлей. И воткнул туда пинцет. И сказал медсестрам, что в бикс мы теперь залезаем не руками, а только пинцетом. Так и было. Надо сказать, что мой авторитет был непререкаем. Они видели во мне доктора из Москвы.

Но сложности возникали в отношениях со старшей фельдшерицей. Немолодой уже дамой, которая несколько месяцев до моего приезда заведовала этой больницей. Она была не новичок, почти пятнадцать лет работала в больнице и, конечно, много чего знала и умела. А я-то только после института. И учился исключительно на хирурга. Но здесь мне пришлось заниматься и ушами, и глазами, и гинекологией, и позвоночниками. И детьми!

Основные инструменты настоящего доктора: глаза, уши и руки. Если врач не способен поставить предварительный диагноз, руководствуясь только своими знаниями и ощущениями, полученными во время осмотра, это не врач.

В общем, честно скажу, было страшновато. И я искренне хотел, чтобы она была другом и помощником. Я стал ее привлекать к работе активнее: спрашивал совета в каких-то сложных случаях. Она подсказывала мне, а потом… рассказывала всем, что я ничего не понимаю в лечении, поэтому и зову ее. И на этом мое привлечение ее к лечебным делам ограничилось.

Потом мы, конечно, наладили отношения, и я нашел для нее занятие. У нас не было лаборанта, поэтому я отправил ее на курсы, где она научилась лабораторным исследованиям – считать лейкоциты, эритроциты. Она с удовольствием стала этим заниматься.

Гораздо сложнее мне было даже не с медицинскими, а с хозяйственными делами. Это и заготовка дров, и продукты для больных, и многое другое.

С дровами был такой эпизод.

Выписали нам на больницу 100 кубометров дров.

Но деревья надо сначала срубить, а потом напилить. Как меня научили, нанимаю бригаду рабочих из местных работяг. И вот, когда они напилили, позвали меня принимать работу. Я поехал не один – что я понимаю в дровах? К тому времени я одну медсестру – Клаву – назначил завхозом. Это была такая боевая, румяная и очень деловая девушка, у которой все горело в руках. И когда мы сделали ее завхозом, то оба поняли, что теперь она на своем месте. Следить за хозяйством больницы ей нравилось больше, чем делать уколы.

И вот мы едем с Клавой в санях с лошадкой. Зима, снега навалило по колено. Мороз щипал за щеки. Мы увидели поляну, на которой лежали напиленные дрова. Меня научили, что надо обязательно пересчитывать дрова, прежде чем перегружать их в машину. Я честно пересчитал – получилось ровно 100 кубов.

Но когда мы стали перегружать поленья в машину, чтобы вывозить, выяснилось, что в середине куба – пусто. Там воздух, а не дрова. Я понял, что меня обвели вокруг пальца, как мальчишку и спрашиваю у мужиков: что же вы делаете, это же обман! Они так откровенно отвечают:

«А мы, Михалыч, для государства всегда так пилим». Я был в шоке. У меня не хватало слов и аргументов, чтобы объяснить им, как они не правы.

В тот раз мне пришлось принять работу. Но в следующий раз я все переворошил, перебрал каждое полено, сложил заново так, как должно быть и стало видно, что там много дров не хватает. И сказало мужикам, что работу не приму, пока они не напилят необходимое количество. Деваться им было некуда, поэтому они допилили и сложили, как надо.

Вот так мне приходилось на практике узнавать правду жизни и, если я чего-то не понимал, на ходу ориентироваться в непривычных для меня ситуациях. Я никогда не стеснялся спросить совета или посмотреть в профессиональную литературу.

В моем кабинете лежали два толстенных справочника – «Справочник практического врача» и «Очерки оперативного акушерства». Когда у меня возникали затруднения с принятием решения по тому или иному диагнозу, я открывал справочник и искал недостающую информацию.

Когда к нам в больницу приезжали обычные роженицы, я не волновался. У нас работала замечательная акушерка, которая с легкостью принимала роды. Но когда возникала какая-то нестандартная ситуация, например акушерская патология, то тут уже должен был вмешиваться я. А у меня не было опыта! Я волновался ужасно! Было несколько очень сложных моментов, из которых меня судьба как-то вывозила.

Вот, например, была ситуация, когда после рождения ребенка должен выйти послед, а он не выходил. Послед состоит из отдельных долек. Когда он вышел после ребенка, его надо обязательно осмотреть, чтобы понять, целый ли он вышел или только дольки. Если какой-то дольки не хватает, она остается в матке и является источником кровотечения.

Вот у нас только что родила женщина, и у нее никак не останавливалось кровотечение. Моя акушерка говорит: «Ничего, обойдется. Все наладится!» Нет, говорю, мне это не нравится. Я внимательно рассмотрел послед, и мне показалось, что одной дольки в нем не было. Что с этим делать – не знаю. Никогда не сталкивался. Решил позвонить в районную больницу, проконсультироваться. Врач – гораздо опытнее, чем я, говорит, что надо сделать ручное обследование полости матки. Меня прям холодом обдало – я же никогда этого не делал. Понимаю, что эту процедуру надо делать только под наркозом – дал женщине хлорэтиловый наркоз. Хлорэтил жидкий, в ампуле. Отламываешь носик ампулы, но продолжаешь ее держать в руке. От тепла руки раствор начинает испаряться: из носика выходит струйка, которая направляется прямо в нос пациенту.

Женщина по моей просьбе считает до десяти и «проваливается». Значительно позже, когда я стал это рассказывать анестезиологам, они были крайне удивлены – хлорэтил очень токсичный. И нормальный анестезиолог им наркоз давать не будет. Его применяют исключительно для поверхностного замораживания.

Но у меня не было другого выхода! Нужно было что-то срочно делать, поэтому обошелся тем, что было под рукой. Короче говоря, женщина спит, я залезаю в матку рукой, нащупываю этот кусочек и вынимаю его. И матка сразу же сокращается с такой силой, даже руку мою захватывает. И кровотечение сразу же останавливается.

Я так был рад этому и горд собой, что самому удалось справиться со сложным случаем. А на ощупь уже понял, какой должна быть чистая полость матки, и в следующий раз, когда мы столкнулись с таким случаем, легко все сделал.

Тогда я, конечно, очень уж смелый был. Мне казалось, что я все могу. Через много лет вспоминал, что я там вытворял, и меня ужас брал просто. С опытом приходит мудрость. Теперь сто раз взвесишь, прежде чем что-то сделаешь. А тогда – море по колено!

Ну а в моей деревенской больнице я очень многому научился. Сформировался и как врач, и как человек.

Например, научился принимать роды. У нас был стационар без дверей. То есть в одном большом зале, разделенном занавесками, лежали и мужчины, и женщины. Поэтому, когда женщина рожала, тужилась и кричала, мужчины, находящиеся недалеко за занавесками, все слышали и очень волновались.

В молодости врачу море по колено. Кажется, что все можешь, все в твоих руках. Но чем становишься старше и опытнее, тем менее уверенно прогнозируешь исход операции или лечения.

Я влюбился в процесс родов с первой минуты и на всю жизнь. Это самый удивительный и прекрасный процесс, который я когда-либо видел. Прием родов – это огромное счастье! Когда женщина трудится, и ты трудишься вместе с ней. Столько эмоций, переживаний, усилий! Все вокруг работает только ради этого. Не было человека на земле, и вдруг он появляется! Это настоящее чудо происходит на твоих глазах. И тут же, на твоих глазах, меняется женщина. То, что я испытывал, даже словами нельзя описать. Знаете, я потом даже жалел, что больше не занимался акушерством. Даже одно время сомневался, на чем же все-таки остановиться – на хирургии или на акушерстве. Хирургия победила.

Приходилось мне заниматься и детьми, что, конечно, гораздо сложнее, чем взрослыми.

Привели как-то мальчишку лет двенадцати с дыркой в мягком небе и кровотечением.

Оказывается, они развлекаются в школе таким образом. Жуют кусок бумаги, который превращается в жесткий шарик – в пулю. И этими шариками через трубочку стреляют друг в друга на перемене – в войну играют. И вот во время игры один другому попадает в мягкое небо. Удар оказывается такой сильный, что у мальчишки остается дырка. С кровотечением, напуганного его привозят ко мне. Я должен зашить дырку во рту. Но как? Это ж ребенок, он не будет сидеть смирно. Да и вообще, я детьми никогда не занимался.

Посадили его на колени к медицинской сестре. Она обхватила его руками и ногами – зажала изо всех сил. А пальцем вдавила ему щеку в полость рта таким образом, чтобы он не мог закрыть рот. И я начал зашивать. Времени у меня было немного: неизвестно, насколько у сестры хватит сил удерживать мальчишку. Сначала нужно было прошить в глубине. Это полдела. А вот завязать ниточку, чтобы шов не разошелся – самое сложное. Надо иметь сноровку.

Но, на наше счастье, все закончилось хорошо: сестра крепко держала мальчика, поэтому я все успел сделать. Остались довольны все – я, сестра, мама пацана. И мальчишка, потому что его, наконец, отпустили.

А как научился рвать зубы! И даже корни! Зубной врач принимает за 15 км. Разве наездишься, особенно, если острая боль? А так, все инструменты для лечения зубов у меня под рукой. Анестезию тоже знал, как делать. Поэтому смело рвал и зубы, и корни.

В общем, к концу первого года работы в деревне я стал настоящим врачом.

Могу это сказать со всей ответственностью. Я научился даже тому, на что студенты не обращают внимания во время обучения, – перкутировать, например. Перкутировать – это значит выстукивать грудную клетку, чтобы понять, есть там пневмония или нет. У меня же не было рентгена, а диагноз надо было ставить. А как обнаружить очаг пневмонии? Только методом перкуссии. Когда простукиваешь пальцами грудную клетку, то слышишь притупленный звук. Это означает, что пневмония есть.

В городе врачи не умеют перкутировать. А зачем? Есть же рентгеновский аппарат. А здесь эти навыки жизненно необходимы. Без них ты ни диагноз не поставишь, ни пациента не вылечишь. Так и жили. Стучу. Ставлю диагноз. Лечу. Через две недели отправляю больного в районную больницу на рентген. Получаю заключение: остаточное явление очаговой пневмонии. И испытываю огромное удовлетворение от того, что поставил правильный диагноз.

Но бывали моменты, когда я пугался не на шутку.

Помню такой случай. Как я уже говорил, на территории моего участка располагалось 15 деревень. И венчали их три колхоза. Самый захудалый колхоз по расстоянию был самым дальним от нас. В то время для поднятия отстающих колхозов присылали членов партии – неважно, какая у него была специальность. Главное, чтобы был член партии, непьющий и хороший организатор.

И вот в наш развалюшный колхоз присылают нового председателя – бывшего летчика. Молодой мужчина 36-ти лет, летчик-герой, но у которого проблемы с сердцем. Его списали на землю и отправили поднимать колхоз. Приехал он с женой и дочерью. И в середине зимы вызывают меня к нему домой. Оказывается, он тяжело заболел. Все дороги завалены снегом. Еле-еле добрался я до них. Осмотрел, послушал и понял, что у парня просто катастрофа с сердцем. Но кардиограмму сделать не мог – не было кардиографа у меня. Приходилось ставить диагноз, собирая анамнез и исключая те заболевания, которые точно не подходили.

По всем данным получалось, что у него инфаркт. Пришлось поселиться у них в избе и лечить летчика. Лечу, но волнуюсь, по телефону консультируясь с районным терапевтом. Через пару суток приезжает терапевт с кардиографом. Делает кардиограмму, подтверждает диагноз и вносит некие коррективы в мое лечение. А потом мне говорит: «Поздравляю, вы правильно поставили диагноз и правильно стали его лечить». Я был счастлив!

С этим семейством у меня и потом были переживания. Спустя полгода заболевает его дочь. У нее несколько дней держится температура. Приехал, осматриваю и понимаю, что я не знаю, чем она больна. Диагноза у меня нет! Я даю девочке антибиотики, температура не снижается. С большим трудом дозваниваюсь в Москву маме. А я уже, кажется, рассказывал, что моя мама – отличный педиатр. Ее знали и уважали, по ее книгам учились многие врачи. Она внимательно выслушала меня и говорит, что это похоже на ревматическую атаку. Посоветовала дать аспирин. Я дал аспирин, и температура пошла на убыль. Девочке на глазах стало лучше.

Ревматическая атака – это заболевание, которое чаще всего бывает в детстве. Трудно назвать причину ее возникновения. Но заканчивается она не очень хорошо: у человека формируется порок сердца. И потом, когда мне уже встречались больные с пороком сердца, я точно знал, что в детстве у них была ревматическая атака. Так что ревматизм бывает не только суставный. Когда процесс идет на убыль, то сморщивается клапан сердца и развивается порок сердца.

И так, незаметно пролетел год, и я почувствовал себя более уверенно. Это не значит, что сложностей было меньше. – просто я уже знал, как с ними справляться, и довольно быстро принимал решение. В первые месяцы на прием больных у меня уходило много времени, потому что я долго их выслушивал. Узнав, что приехал молодой врач из Москвы, все деревенские бабки слезли с печки и пришли ко мне со своими жалобами. И, прежде чем дойти до момента, что же их беспокоит, они пересказывали мне всю свою жизнь, от рождения и до того момента, чем утром кормили корову.

Потом я уже понял, что надо уметь собирать анамнез. Что это тоже навык, которым должен обладать врач. Я вначале интеллигентно и терпеливо выслушивал все, что мне говорили. А это: что она приготовила на обед, почему поругалась с зятем и почему у соседки слегла корова. Как мучительно было все это выслушивать! Ведь это ж абсолютно ненужная мне информация и пустая трата времени. И, если честно, головная боль.

Сбор анамнеза – без преувеличения важнейшая часть в установлении диагноза и назначении корректного лечения.

Гораздо позже я все-таки научился собирать анамнез. И уже пациент мне рассказывал только то, что нужно было для его лечения. Кстати, собирать анамнез учат еще в институте. Во время учебы должно быть понятно, можешь ли ты быть клиницистом. То есть работать по специальности, связанной непосредственно с больными. Или тебя ни в коем случае нельзя посылать к больному. Кстати, из нашей небольшой группы в 12 человек несколько студентов стали патологоанатомами, несколько – пошли работать в лабораторию.

Ах, эти прелести деревенской жизни! Наш самый главный транспорт был – велосипед. На нем сестры ездили по всему участку делать уколы и прививки. Но это хорошо летом. А осенью, зимой? И вот я, набравшись духу, поехал в Райздрав добывать для больницы машину. Выслушав мою просьбу, заведующая на меня посмотрела, как на умалишенного. «Ты что? У нас в районной больнице одна-единственная машина, и та постоянно в ремонте». «Тогда, – говорю, – давайте мотоцикл». Мне было 24 года, и я умел ездить на мотоцикле. Правда, своего агрегата у меня не было, знакомые ребята научили. И, конечно же, мне очень хотелось свой мотоцикл. Но мне опять отказали.

В итоге сторговались мы на лошади. А лошадь для меня была совсем чем-то запредельным. Сама лошадь – загадка для меня. А к ней еще нужно овес, сани, телегу, конюшню, всякое оборудование и, наконец, конюха. Пока я сокрушался, купили нам лошадь в соседнем колхозе. Легкая крестьянская лошадка. Очень симпатичная. Назвали ее Лида. В сельмаге я купил седло – профессиональное, большое. Так радовался своей находчивости. Но оказалось, что моей небольшой лошадке это седло слишком велико. Я взял старое одеяло из больницы, свернул его и подложил под седло. Получилось более-менее удобно. Так и ездил.

У меня даже сохранилась фотография, где я верхом на лошади, в кирзовых сапогах, в руке плеточка – все, как полагается. Но и учился я ездить верхом тоже долго. Шагом я ездил еще ничего, не падал. Но когда лошадь идет рысью, то я начинал болтаться в седле, и на одном пикантном месте у меня долгое время сохранялась незаживающая ссадина. Короче, я в тихой панике. «Что же делать, значит, я не приспособлен к этому делу? Какой позор», – думал я.

И вот однажды, наблюдая за моими мучениями, ко мне подходит сосед. И говорит: «Михалыч, а ты ведь совсем не умеешь ездить верхом». «Да, – говорю, – не умею». «А я служил в кавалерии и могу тебя научить». Конечно, я согласился. Я уже говорил, что всю жизнь никогда не стеснялся учиться или спрашивать совета. Поэтому с энтузиазмом окунулся в учебу.

Оказывается, когда лошадь выбрасывает вперед левую ногу, надо делать ей облегчение – чуть-чуть привстать в стременах. И первое время я ездил и смотрел на эту левую ногу. Потом это уже вошло в привычку, и я научился правильно ездить верхом. Моя Лида иногда любила на всем скаку резко останавливаться. Но меня научили, что ноги в стремена далеко вставлять не надо. Только носочки. В случае чего, если ты падаешь с лошади, нога должна выскользнуть из стремени, иначе будет перелом. Но когда лошадь вот так останавливается, я, естественно, через ее голову делаю сальто и оказываюсь на земле.

В нашем районе было много молодых людей. Они частенько устраивали вечеринки, на которые приглашали и меня. Конечно, я с удовольствием ходил на них. Вернее, ездил. Как правило, эти мероприятия проходили в соседней деревне, поэтому я ездил туда верхом на лошади. Очень мне нравилось, подъехав к дому, привязать лошадку у калитки и зайти в дом, поигрывая плеточкой.

А еще мне поручили поставить спектакль, в котором необходимо было задействовать местную молодежь. Я выбрал что-то из творчества Ивана Франко – любовную историю. Предложил местной молодежи играть в спектакле. Они охотно согласились. Но оказалось, что наши актеры очень скромные. Например, в одной сцене герой должен был обнять за талию героиню и поцеловать ее. У нас долго не получалась эта простая мизансцена. «Ты подойди и обними», – говорил я. «Нет, не могу». Я подхожу к актрисе, показываю, как надо делать. Спрашиваю: «Понял?» – «Не могу, – отвечает, – она же замужем. Что о ней потом в деревне говорить будут?» Вот такие там были моральные устои. Несмотря на некоторые сложности, с этим спектаклем мы объехали несколько колхозов, и везде наши выступления имели оглушительный успех.

Опять же из наблюдений о нормах поведения в деревне. Девушки у нас ходили в платке и зимой, и летом. Спрашиваю: «Почему ты не надеваешь меховую шапку зимой – холодно же!» – «Что вы! Я должна ходить только в платке. Непокрытой нельзя, меня осмеют».

Ну, и конечно, слухи и сплетни.

Помню, возвращаюсь поздно домой и, чтобы не разбудить хозяйку, влезаю в дом через окно.

На следующий день уже пошли слухи: «Доктор-то на рассвете вернулся от бабы и влез к себе в окно!» Там надо было держать ухо востро. Поэтому я никогда не принимал благодарности от местных жителей – ни одного яичка, ни кусочка мяса. Нельзя, это фазу порождает слухи: «Доктор берет, к нему без четвертинки не ходи».

Позже я все-таки освоил и машину. Врач в деревне – личность, величина о-го-го какая! Поэтому любой шофер сочтет за честь научить доктора водить машину, если тот попросит об этом.

А я и попросил. Очень быстро я научился водить грузовики, а в 1956 году получил права.

Раз в неделю я ездил в Москву. Все-таки я же скучал по маме, друзьям. Ехать было недалеко – 120 км, но на разном транспорте: сначала 6 км пешком до станции, потом на автобусе, затем на «паровике». Уезжал я, как правило, в субботу, а возвращался рано утром в понедельник. Однажды за время моего отсутствия несколько детей в нашей деревне заболели скарлатиной. Весть об этом дошла до района. Так тут подняли панику: звонят в больницу, требуют доктора, а доктора-то и нет. Он в Москве. Скандал! Мне домой звонит медсестра в ужасе: «Вас разыскивает районный главврач!».

Пришлось быстро собраться и вернуться к себе в деревню. Я осмотрел больных детей, почитал необходимую литературу и убедился, что это не скарлатина, а скарлатинозная краснуха. Очень легкое заболевание, которое по некоторым симптомам отличается от скарлатины. Я уже назначил детям лечение, когда позвонили из Райздрава. Ругаются! «Как вы могли! У вас эпидемия, а вы разъезжаете! Вы знаете, у вас там скарлатина». Я говорю: нет, у меня краснуха. У нас все в порядке. В общем, пронесло.

Так прошло два года. И меня переводят, наконец, на хирургию.