Глава 24
Утраты и награды

ДОБРЯК ДЖИМ ДОННЕЛЛИ оказался внуком Имона Доннелли. Притащил плед, на ноги мне натянул собственные шерстяные носки, платье повесил сушиться. Вызвал полицию и уселся меня караулить. Заставил воды выпить, всё по спине поглаживал, дескать, образуется. Боялся, что сбегу. И не зря. Я бы точно сбежала.

У меня мысли путались и зуб на зуб не попадал. На все вопросы Джима я только головой трясла. Тогда он сам стал говорить с этакими умиротворяющими интонациями. Правда, на часы косился – где там полиция застряла?

– Вы вот меня Имоном назвали, – вещал Джим Доннелли. – Имон – это деда моего имя. Он тоже на озере жил. Дом-то, в котором мы с вами сейчас сидим, уже несколько поколений семейству Доннелли принадлежит.

Я попыталась глотнуть воды, но рука дрогнула, стакан выскользнул и разбился. Джим подскочил ко мне с полотенцем. Промокнул меня, собрал осколки. Расщедрился:

– Может, кофейку, а, мисс?

При упоминании о кофе подступила тошнота. Я покачала головой.

– Спасибо, не нужно.

Получилось шипение, как у змеи в ознобе.

Джим Доннелли предпринял второй заход.

– Знаете, что забавно? Лет восемьдесят назад в этом озере сгинула женщина по имени Энн Галлахер. Мой дед лично ее знал, он мне эту историю поведал, еще когда я мальчонкой был. Деревенька наша маленькая, по части событий тут небогато. История стала своей жизнью жить – не сразу, конечно, а со временем. Энн сделалась местной легендой. Я вот нынче звоню в полицию, имя ваше называю – там ржут. Нечего, говорят, шутками людей от дела отрывать. Насилу убедил их.

Джим хмыкнул и умолк.

– Разве… так до сих пор и неизвестно, что случилось с той женщиной? – вымучила я сквозь слезы.

– Нет, мисс. Во-первых, тела не нашли. Уже само по себе загадка. А жила Энн Галлахер в большом доме под названием Гарва-Глейб. Вы в окошко-то гляньте. Вон он, дом, за деревьями виднеется.

Джим перевел взгляд на мое лицо и метнулся за упаковкой одноразовых платочков.

– А что сталось с семьей Энн Галлахер? – прошептала я.

– Вот чего не знаю, того не знаю. Старая история. Может, и вовсе враки. Нет, конечно, дыма без огня не бывает… Да забудьте вы! Стоит ли так огорчаться?

Когда к дому подрулил полицейский фургон, Джим Доннелли, испустив вздох облегчения, бросился к дверям, словно дождался дорогих гостей. Мне долго задавали вопросы, потом отвезли в больницу на полное обследование. Моя беременность подтвердилась, мое психическое здоровье осталось под сомнением. Последовали телефонные звонки – медперсонал пытался выяснить, насколько я опасна для окружающих и для себя самой. Я сообразила: чем скорее все удостоверятся, что я в полном порядке, тем скорее я окажусь на свободе. Одна загвоздка: в порядке я не была. Опустошенная, измученная, раздавленная – да; опасная, безумная – нет. Как там Майкл Коллинз советовал? «Отрицай, отвлекай, опровергай. Проверенная тактика». Я ей последовала, и от меня в конце концов отвязались.

Полиция установила, что за мной числится номер в «Грейт-Сазерн». Как? Очень просто. В арендованной машине осталась сумочка с документами, добыть ее было делом техники. Среди документов обнаружилась и визитка отеля. Вещи из номера перетрясли, снова затолкали в чемодан и отдали мне сразу по окончании расследования. Пришлось оплатить больничный счет и пожертвовать в фонд поисково-спасательной службы графства Литрим. После этого я спокойно вернулась в «Грейт-Сазерн». Девушка на ресепшене и бровью не повела, услыхав, что я возобновляю бронирование. Полицейские определенно не болтали лишнего. Итак, при мне остались паспорт, кредитки, вещи, требовалось только средство передвижения. Я не стала мелочиться – брать автомобиль напрокат. Я просто его купила. Потому что решила жить в Ирландии.

Я покинула Манхэттен спустя неделю после смерти Оэна. Его одежда осталась в платяном шкафу, кофейная чашка – в кухонной раковине, зубная щетка – в ванной. Я заперла его квартиру. Я сбросила подряд несколько звонков от душеприказчика, жаждавшего узнать, что делать с недвижимостью, а своим ассистентке и агенту сказала, что займусь делами после возвращения из Ирландии. Под «делами» я разумела остатки двух жизней – своей и Оэна.

Когда он умер, я, фигурально выражаясь, ударилась в бега. Своей последней волей – развеять его прах над Лох-Гиллом – Оэн, как ни парадоксально, облегчил мне боль утраты. Поставил передо мной задачу, чтобы я не думала каждый миг только об одном – что его больше нет; чтобы видела впереди цель. Теперь же, после всего случившегося, и речи быть не могло о возвращении в Америку.

У меня в сумочке полицейские нашли телефон Барбары Коэн, литературного агента. Само имя и набор цифр были напечатаны на моей же визитке. Пока шло расследование, с Барбарой неоднократно связывались как с единственным человеком, которому известно, где я нахожусь. Я позвонила ей назавтра после выхода из больничного заточения. Барбара сначала разрыдалась, потом стала напрягать голосовые связки, будто силилась докричаться до меня через океан.

– Возвращайся, возвращайся скорее, Энн!!! – вопила она, громко сморкаясь. – Прыгай в самолет!!!

– Нет, Барбара, я остаюсь.

В отличие от нее, я говорила шепотом. Колебания воздуха дополнительно травмировали мою измученную душу.

– Что? – Барбара осеклась на полуслове. – Почему?

– В Ирландии я… дома.

– Вот как? Но, Энн, у тебя ведь гражданство США. Разве можно просто взять и остаться в чужой стране? И потом, что будет с твоей работой?

– Писать книги я могу где угодно. – От этой фразы дрожь пробрала. То же самое я сказала Томасу. – Полагаю, оформить двойное гражданство не составит труда. В конце концов, в Ирландии родился мой дед. И моя мама.

Я говорила так, словно не далее как завтра собиралась обратиться в консульство – или куда там обращаются за двойным гражданством? В реальности сил на бумажную возню не было. Их не было даже на ироничный прищур. Даже на разговор. Даже на сохранение вертикального положения.

– Да, наверно… Погоди! А что же с твоей квартирой? С вещами? С имуществом твоего деда?

– Знаешь, Барбара, чем особенно хороши деньги? Тем, что они здорово облегчают жизнь. Не волнуйся. Найму кого-нибудь, пускай разбирается.

Я уже не чаяла поскорее закончить разговор.

– Ладно хоть у тебя есть недвижимость в Ирландии. Слушай, а дом – он нормальный? Жить можно? Или такая развалюха, что новый придется покупать?

– Какой еще дом? – Нет, честно, Барбара меня утомила. Она славная, я к ней хорошо отношусь, но как же я устала.

– Харви обронил, что у твоего дедушки дом в Ирландии. Я думала, ты в курсе. Постой, разве ты с Харви не говорила?

Харви – так уж вышло – являлся мужем Барбары и заодно юристом Оэна по недвижимости. Наше четырехстороннее сотрудничество отдавало инцестом, зато было крайне удобно, тем более что каждый из супругов Коэн в своем деле равных себе не знал. Имело смысл держать в штате обоих.

– Барбара, ты же знаешь, что нет.

Перед отъездом я вообще ни с кем не говорила. Только электронные письма рассылала и всё. Ну, еще для автоответчика вымучила пару фраз. Сердце забилось как-то неуклюже, будто в упрек: зачем принуждаю его работать, когда ему так плохо?

– А Харви дома, Барбара? Если у меня в Ирландии недвижимость, хотелось бы о ней узнать поподробнее.

– Не отключайся, сейчас я его позову.

В трубке было слышно, как Барбара перемещается по квартире. Когда она снова заговорила, в голосе сквозили сладкие нотки:

– Колись, деточка, что тебя в Ирландии заворожило? Или КТО? Почему ты на десять дней пропала?

– Я… потерялась…

– Потерялась! – фыркнула Барбара. – В другой раз, как надумаешь, гм… потеряться, намекни супругам Коэн заранее, окей?

Отлично. Барбара из слезливой клуши снова стала обольстительной язвой.

Трубку взял Харви.

Через два дня Харви с Барбарой вылетели в Ирландию. Привезли весь архив Оэна – свидетельство о рождении, документы о получении гражданства США, медицинскую страховку, завещание и всё, что касалось финансов. Также мне была вручена целая коробка писем без адресов, Харви извлек ее из комода Оэна. Оэн будто бы взял с него слово, что он, Харви, передаст эти письма мне. Оэн назначил меня вдобавок распорядительницей семейного трастового фонда Смитов – Галлахеров (о наличии такового я и не подозревала), я же стала главным и единственным бенефициаром. Фонд в числе прочего включал усадьбу Гарва-Глейб. Томас Смит был очень богат. Он сделал богатым Оэна, от него же всё досталось мне. И это всё я с радостью отдала бы за возможность провести день с Томасом и Оэном. Или хотя бы с кем-то одним из них.

Стоит ли говорить, как я жаждала поскорее отправиться в Гарва-Глейб – отнюдь, впрочем, не будучи уверенной в том, что смогу жить в доме Томаса совсем одна.

– Ну вот, всех, кого надо, обзвонил, – с удовлетворением произнес Харви, покосившись на часы и переводя взгляд на длинный список, что лежал перед ним на столе. – Смотритель Гарва-Глейб ждет нас в полдень. Предупреждаю, Энн: твою новую собственность обойти – ног не хватит. Никогда не понимал, зачем Оэну эта усадьба. Доходов от нее – кот наплакал, и ладно бы хоть Оэн туда наведывался, в отпуск, к примеру, – так нет. Он даже разговоров избегал о Гарва-Глейб. А чтоб продать – и не заикайся. Ну да ты, Энн, вольна распоряжаться усадьбой по своему усмотрению. В завещании ничего не сказано о запрете на продажу. Кстати, в Гарва-Глейб нас встретят оценщик с риелтором. Тебе, наверно, интересно знать стоимость твоей новой собственности. Узнаешь – тогда и решишь, что с ней дальше делать.

– Я поеду одна.

Не говорить же супругам Коэн, что о продаже Гарва-Глейб и речи быть не может.

– Одна? – опешил Харви. – Почему?

– Потому.

Харви вздохнул, Барбара прикусила губу. Разумеется, оба хотели ехать со мной из лучших побуждений. Беспокоились. Я представила: вот я иду по аллее, жаждая уловить звонкий голосок Оэна, упасть в объятия Томаса. Такие мечтания – из категории занятий, которым нельзя предаваться при свидетелях. Ибо ответом мне будет шорох пресловутого веретена, что успело намотать на себя нить длиною в восемьдесят лет. Я непременно разрыдаюсь в милой Гарва-Глейб, и тогда беспокойство Харви с Барбарой многократно возрастет.

– Харви, Барбара, давайте так, – произнесла я, чтобы смягчить свое довольно грубое «потому». – Вы встретитесь с оценщиком и риелтором, а я попозже приеду. Сама дом посмотрю, ладно?

– Да что такое с этой Гарва-Глейб? – не выдержал Харви. – Оэн точно так же себя вел.

Я не ответила. Не смогла. Харви со вздохом запустил пальцы в свою седую шевелюру, оглядел полупустой ресторан отеля «Грейт-Сазерн».

– Чёрт побери, я себя пассажиром «Титаника» ощущаю!

Я вяло улыбнулась, удивив обоих Коэнов.

– Энн, у тебя с дедом была какая-то особенная связь, – начал Харви. – Оэн тебя обожал. Гордился тобой безмерно. Знаешь, когда он сказал мне про свою онкологию, я сразу подумал: бедняжка Энн, ей этого не вынести. Но сейчас… ты меня просто пугаешь. Безутешная внучка – это одно, а ты… ты словно…

– Потерявшееся дитя? – подсказала Барбара.

– Да нет же. Энн как будто… изнутри полая.

Наши взгляды скрестились. Харви взял меня за руку.

– Энн, где ты? Оболочка здесь, с нами, а душа… куда она улетела?

Я скорбела не по одному только дедушке. Я изнывала сердцем по маленькому мальчику, каким был мой Оэн. По роли матери, которой сама стала для него. Я тосковала по мужу. По жизни в Гарва-Глейб. Опустошенная, я продолжала тонуть. Я так и не выбралась из озера Лох-Гилл.

– Энн придет в себя, Харви, – сказала Барбара. – Просто дай ей немного времени.

– Да, мне нужно время, – подхватила я.

«Дай ей немного времени». Ха! Во-первых, мне его требовалось МНОГО – восемьдесят лет обратного отсчета. Во-вторых, Время – не то, о чем можно просить кого бы то ни было.

– Вы, случайно, с О'Тулами не в родстве? – спросила я молодого смотрителя, едва газанул автомобиль с Харви и остальными.

Смотрителю было от силы двадцать пять, и что-то в посадке его головы и развороте плеч напомнило мне о славном семействе О'Тул. Представился он Кевином Шериданом, да только имя совсем ему не шло.

– Случайно, в родстве, мэм. Роберт О'Тул – мой прадед. Много лет здесь смотрителем служил. Когда он умер, на пост заступила моя бабушка – его дочь – и ее сын, мой отец. Теперь моя очередь… если, конечно, вы меня не уволите. – На этой фразе Кевин Шеридан нахмурился, и я поняла: он сердцем прикипел к Гарва-Глейб.

– Робби О'Тул – ваш прадед?

– Да, Робби – так его близкие называли. Мама говорит, я на него сильно похож, только мне оно не очень-то лестно. Робби красавчиком не считался. У него был всего один глаз.

Кевин Шеридан определенно хотел вызвать мою улыбку, косил под преданного дворецкого из прошлого века. Мне было не до смеха. Сходство этого парня с Робби О'Тулом казалось мистическим. Робби, а не Кевин стоял передо мной – а я знала, что Робби давным-давно умер. Умерли все обитатели Гарва-Глейб.

Кевин, наверно, заметил, что я вот-вот разрыдаюсь, и деликатно оставил меня.

– Буду поблизости, – сказал он и добавил тоном заправского экскурсовода: – Сам легендарный Майкл Коллинз неоднократно гостил в этой усадьбе!

Я бродила по дому около часа. Искала прежнюю свою жизнь, а находила одни осколки да лоскутки – пепел дней и месяцев, яркость и наполненность которых жила только в моей памяти. Каждая закрытая дверь обещала чудо. Каждая комната, стоило в нее вступить, разочаровывала современным убранством – широченной кроватью с горой подушек, с покрывалом в розочках и такими же портьерами, с неизбежным и никчемным столиком, щеголявшим пафосной композицией из свечек и неживых цветов. Мало того, каждая комната глумилась надо мной, подсовывая намек на минувшее – какую-нибудь «атмосферную» вещь из «оригинальной» обстановки, например письменный стол и комод Томаса, или деревянную лошадку Оэна и полку старинных игрушек, или туалетный столик Бриджид с викторианским стулом, обивка на котором была заменена всё на ту же, подходящую к покрывалу и портьерам. В своей бывшей комнате я обнаружила большой платяной шкаф и граммофон. Распахнула дверцы, уставилась на пустые плечики. Вспомнила день, когда Томас вернулся из Слайго с горой свертков и картонок, крайне довольный, – еще бы, ведь он привез для меня всё, что необходимо женщине. Именно тем вечером я поняла: мое сердце в опасности, я влюблена.

В кухне дубовые полы и шкафчики были заботливо обновлены и натерты до блеска. Внушительная лестница никуда не делась. Дубовые перила, отполированные множеством ладоней, и ступени, стертые множеством ног, внушали доверие, даже казались теплыми. Плинтусы и лепнина потолка сохранились, оттенок стен – увы, нет. Их выкрасили заново. Кухонную начинку, как нетрудно догадаться, заменили до последней ложки, наполнив аутентичное пространство всевозможными современными приспособлениями вроде кофеварок и посудомоечных машин. Пахло лимонным моющим средством и воском для мебели. Напрасно я принюхивалась, напрасно пыталась (через столько людей и лет!) вычленить бесконечно дорогой запах – сочетание домашнего розмаринового мыла с бриолином. Томас не желал явиться даже в виде эфемерных молекул. С трудом передвигая ватные ноги, я вошла в библиотеку, поплелась, рукой считая книжные корешки, вдоль стеллажей. Никогда больше Томас не прочтет ни единой книги… Внезапно я застыла. Там, где раньше висели часы с маятником, теперь была картина в овальной раме.

– Мисс Галлахер! – позвал из коридора Робби.

То есть нет, какой Робби! Кевин. Кевин Шеридан. Я попыталась откликнуться, но голос изменил мне – дрогнул и сорвался. Сейчас Кевин войдет. Надо хоть слезы вытереть. Надо собраться.

Не получилось. Кевин обнаружил меня на полу, со взглядом, прикованным к картине. Смутился, ойкнул, поспешно отвернулся и начал рассказывать, прикидываясь, что не замечает моих слез.

– Здесь изображена так называемая лох-гилльская леди. Местная знаменитость, если только восьмидесятилетний призрак может считаться знаменитостью. Говорят, эта женщина недолгое время жила в Гарва-Глейб, а потом утонула в озере. Ее муж от горя едва с ума не сошел. Годами ее портреты рисовал – и уничтожал, недовольный результатом. Этот портрет, по всей видимости, удовлетворил его. Поэтому и сохранился. Вам нравится? По слухам, лох-гилльская леди была прелестна.

Хвала Господу, Кевин не заметил сходства. Не зря считается, что люди крайне ненаблюдательны. Вторая версия: меня, зареванную, еле живую, сейчас никто не назвал бы прелестной.

– Она так и не вернулась домой?

Получился придушенный всхлип, как у ребенка после затяжной истерики. Вот и Джим Доннелли утверждал, что ту женщину – меня – больше никто не видел.

– Нет, мэм. Она ведь утонула – как она могла вернуться?

Кевин протянул мне носовой платок, я принялась промокать глаза.

– Мэм, с вами всё в порядке? – напрягся Кевин.

– Да. Просто это так печально… – прошептала я. Не смотреть на портрет. Не выдать себя. Не реветь. «Она не вернулась». Я не вернулась. Сжалься, Господи, надо мной!

– Печально, мэм. Только дело ужас какое давнее.

Давнее, как же! Всего пара недель минула.

– Мистер Коэн сказал, вы потеряли близкого человека. Примите мои соболезнования, мэм.

Прозвучало совсем иначе, нежели прежние фразы. Без фальшивого самоуничижения. По-доброму. Человечно.

Я кивнула. Он еще помялся рядом, подождал, пока я себя в руки возьму.

– Вот что, Робби, – заговорила я. – Не обращайте внимания на слова мистера Коэна. Гарва-Глейб не продается. Я намерена здесь жить. Постоянно. Вы остаетесь смотрителем. Я увеличу вашу зарплату, насколько потребуется. А комнаты мы сдавать не будем. По крайней мере пока.

Он даже лицом посветлел.

– Видите ли, Робби, я писательница. Мне необходимы тишина и покой. Но дом слишком велик, сама я не смогу поддерживать порядок. К тому же… я… я жду ребенка. Я хочу сказать, подыщите приходящую уборщицу. Хорошо бы она и готовить умела. Я, когда погружаюсь в очередную книгу, обо всём забываю.

– И подыскивать не надо. Есть такая девушка. Если в Гарва-Глейб постояльцы, я ей звоню. Вот она обрадуется, когда узнает, что теперь работает на полную ставку!

– Это всё, Робби.

– Гм… мисс… Вы меня Робби называете. А я Кевин.

– Ох, простите, Кевин. Ужасно неловко. Что это меня заклинило на Робби? Ничего, теперь не забуду. Кстати, зовите меня Энн. По мужу моя фамилия Смит.

Конечно, я продолжала путать. Я упорно звала Кевина именем его прадеда. Он меня поправлял, но, похоже, не обижался и не заморачивался подозрениями. Приехав в Гарва-Глейб гостьей, я постепенно обрела статус привидения. Ибо, как привидение, днями бродила по комнатам и коридорам, ни во что не вмешиваясь, безучастная ко всем, кто из плоти и крови. Столь памятный мне амбар был переоборудован под жилое помещение, там-то Кевин и обитал, туда-то и удалялся, закончив дела в доме, – оставлял меня в благословенном одиночестве. Каждое утро он удостоверялся, что я в добром здравии, что Джемма – девушка из Дромахэра, та самая, о которой шла речь, – наполнила холодильник продуктами и навела блеск в доме. Когда из США доставили мои вещи, Кевин помог с распаковкой и обустройством кабинета. Он искренне восхищался количеством моих книг, так и ахнул, узнав, на сколько языков они переведены; долго таращился на списки бестселлеров, возглавляемые моими романами, с опаской трогал мои призы. Я была ему благодарна, хотя знала: в глубине души Кевин считает меня чокнутой.

И у него имелись на то причины. Наверняка он видел, как я ежедневно погружаюсь (одетая!) в озеро, бормоча стихи Йейтса, умоляя судьбу забрать меня в 1922 год. Дальше – больше: я отправила Кевина к Джиму Доннелли с заданием купить ялик. Собственной персоной я туда, разумеется, явиться не рискнула. В ялике я заплыла на середину озера, проторчала там целый день – всё надеялась, что Лох-Гилл откроет временной портал, напустив для начала туману. Напрасно. Сезон был неподходящий – август, погода теплая, солнечная, никаких туманов, вообще ни ветерка. Мои неумелые заклинания и слезные мольбы разбивались о зеркальную гладь. Лох-Гилл молчал с самым невинным видом. Я опустилась до строительства нелепых и жутких планов – как бы получить немножко человеческого праха, но вовремя опомнилась. Уж конечно, если прах и сыграл роль, то исключительно потому, что принадлежал Оэну.

Недель через шесть после моего заселения в Гарва-Глейб на аллее появился автомобиль. Он въехал в ворота (при Томасе никаких ворот не было) и подрулил к крыльцу. Я сидела в кабинете, якобы работала, на самом деле – смотрела в окно. Удивилась ли я, когда из автомобиля вышли две женщины – молодая и старая? Отнюдь.

– Робби! – позвала я. И прикусила язык. Кевин, а не Робби. Кроме того, он не услышит – он за домом лужайку косит. Джемма уже ушла.

Раздался звонок в дверь. Не буду открывать. Право имею. Нет, так нехорошо.

Приехали Мэйв О'Тул и Дейрдре Фэллон. Обе они оказали мне большую услугу – а я их на крыльце продержу? Это моя благодарность? Какова бы ни была цель посещения, открыть необходимо. Слава богу, нынче я приняла душ и сменила пижаму на приличное платье – вот о чем я думала, приглаживая волосы и направляясь к парадной двери.