До сих пор мы говорили о деяниях игумена Радонежского только в тесном кругу иноческой жизни. Мы видели в нем пустынника, великого подвижника, великого наставника иноков; теперь скажем о нем как служителе Церкви Христовой и гражданине земного отечества. С благоговением взирали мы на его иноческие подвиги, с благодарной любовью посмотрим теперь на деяния его как православного русского человека. И мы увидим в нем друга святителей, советника князей, печальника всей Русской земли.

«Мудрость, — говорит один писатель, — соединяясь со смирением, образует тот духовный разум, который святые Отца называют “порождением искушений” или “плодом опыта духовного”». Это дивное свойство святых подвижников привлекает к ним сердца как простых людей, так и сильных земли; к ним идут князья и вельможи, идут и мудрые пастыри Церкви, почитая для себя великой милостью Божией беседовать с такими подвижниками и укреплять себя в трудные минуты жизни, под тяжестью великих трудов, утешением их слова благодатного. Справедливо Исаак Сирин называет слово опыта духовного золотом, в поте лица приобретенным, а слабое слово человеческого рассуждения без опыта — медницей: первое, по его прекрасному сравнению, подобится живой воде ключевой, а последнее — воде, на стенах написанной!

Дорого ценили мудрое слово преподобного Сергия современные ему святители и князья Русской земли. Его имя «яко священие некое обношашеся» в устах всякого чина людей, от Великого князя и бояр до последнего простолюдина, жившего в пределах Московского княжества. В этом отношении пустынник радонежский был для своего времени тем же, чем были древние пророки, с которыми и сравнивает его блаженный Епифаний. Готовился было сему великому светильнику Церкви и отечества и высший свещник, но «непреложный жребий его», по прекрасному выражению Московского святителя Филарета, «был из пустыни светить престолам, а не с престола светить Церкви и Государству. Вот почему самое послушание, столь свято хранимое Сергием во всех других случаях, не могло привести его к тому, чтобы расстаться со сладкой для него пустыней».

В 1354 году святитель Алексий был утвержден от Вселенского Патриарха Каллиста в звании Митрополита Всероссийского. В том же году, как знают читатели, преподобный Сергий был возведен в сан игумена. С сего времени тесная дружба соединила их союз любви, и эта святая дружба не прекращалась уже до самого гроба. Они вместе делили и радость и горе, вместе служили Церкви и родной земле. Едва Митрополит Алексий возвратился в новом сане из Царьграда, как его смирение омрачилось смутами на Востоке. Патриарший собор в Константинополе, уступая требованию западнорусских князей, поставил некоего Романа митрополитом Западной Руси. Роман, не довольствуясь Галицией и Волынью, потребовал доходов от Тверского епископа. Но и в Киеве не приняли Романа, а Тверской Епископ, несмотря на желание своего князя, не хотел иметь никакого сношения с Романом. Россия, почитая законным митрополитом только Алексия, встревожилась. Чтобы положить конец этим смутам и тревогам, смиренный святитель вынужден был в 1356 году снова отправиться в Царьград. Патриарх подтвердил Роману, чтобы он был митрополитом только Литвы и Волыни, а Алексию предоставил считаться Митрополитом Киевским и Великой России. На обратном пути из Царьграда блаженный святитель встретил новое бедствие. На Черном море поднялась страшная буря: волны катались как горы, и корабль каждую минуту готов был исчезнуть в страшной пучине. Все бывшие с Митрополитом отчаивались в спасении. Святитель молился, молился усердно; он дал обет соорудить храм во имя того святого, которого память будут праздновать в день высадки пловцов на берег. Господь услышал молитву святителя, настала тишина, и корабль благополучно пристал к берегу 16 августа. И так святитель стал теперь должником Всемилостивому Спасителю. Скопившиеся в его отсутствие дела по управлению Церковью замедлили исполнение сего обета.

Прошло пять лет. Митрополит нередко посещал своего пустынного друга, преподобного Сергия, и совещался с ним о всем, что касалось церковных дел. В одно из таких посещений святитель сказал игумену:

— Возлюбленный! Хочу просить у тебя одного благодеяния и надеюсь, что твоя любовь не откажет мне в этом.

— Мы все готовы служить твоей святыне, — смиренно отвечал Сергий, — ничто тебе не возбранено в моей обители.

— Хочу, — продолжал Митрополит, — исполнить мое давнее обещание — построить монастырь в честь нерукотворенной иконы Спасителя, — и Святитель рассказал о том, что было с ним на Черном море.

— Доброе дело затеял ты, — сказал пустынножитель, — помоги тебе Господь выполнить его! А чего потребуешь от сына твоего — все готово для тебя.

— Уступи же мне своего возлюбленного Андроника в настоятели для этой обители, — сказал тогда Митрополит.

— Твоя воля, — отвечал Сергий, и святитель, наделив обитель Пресвятой Троицы милостыней, тогда же взял с собой в Москву преподобного Андроника. Обитель была основана в 1361 году на берегу Яузы.

В 1363 году святитель Алексий основал обитель в самом Кремле, в честь чуда Архистратига Михаила, на месте подаренном ему татарской царицей Тайдулой. Это был благодарный памятник чуду, совершившемуся над сей царицей 6 сентября. И для Чудова монастыря, по свидетельству преподобного Иосифа Волоколамского, Митрополит Алексий «испросил честных старцев у Сергия», а других взял из иных монастырей. и эти иноки «жили иночески жизнью духовной, так что многие приходили к ним, старые и юные, и получали пользу».

Мудрые советы смиренного старца и его святая равноангельская жизнь подали святителю мысль приготовить в лице Сергия достойного себе преемника перво-святительской кафедры. Чувствуя ослабление старческих сил своих, он хотел поступить по примеру своего предшественника Митрополита Феогноста, который еще при жизни, вместе с Великим князем, просил Патриарха не назначать себе другого преемника, кроме его, то есть Алексия.

И вот он вызывает к себе в Москву преподобного Сергия, из его любимого уединения. Пеший идет старец-игумен к своему другу Митрополиту: «до глубокой старости любил угодник Божий труды, — замечает при этом летописец, — и никогда не ездил на конях, а всегда ходил пешком».

С любовью встречает святитель пустынного гостя. Среди беседы он вдруг приказывает принести золотой «парамандный» крест, украшенный драгоценными каменьями, и дарит его Сергию.

Смутился смиренный любитель нищеты. Ему и на мысль не приходили такие почести.

— Прости мне, владыко святый, — говорит он с глубоким поклоном святителю, — от юности я не был златоносцем, а в старости тем паче желаю в нищете пребывать.

— Знаю, — отвечает ему старец-митрополит, — знаю, что таково всегда было твое житие, но теперь покажи послушание и прими от нас сей дар в благословение.

Сказав это, он своими руками возлагает на Сергия золотой крест, «как бы в знак обручения святительского сана», и говорит ему:

— Ведаешь ли, преподобный, для чего я теперь призвал тебя и что хочу сделать с тобой?

— Почему могу знать это, господин мой? — скромно отвечает смиренный Сергий.

— Держал я, — говорит святитель, — Богом врученную мне митрополию, сколько Ему, Господу, было это угодно; теперь вижу, что близок мой конец, не знаю только дня моего скончания. Я желал бы, пока сам жив, найти человека, который мог бы после меня пасти стадо Христово.

Тут Митрополит упомянул, что на его место, вероятно, будет назначен Киприан, но что он совсем не знает этого человека, и потому не может спокойно положиться на него.

— В тебе вижу я мужа, достойного править слово истины, — продолжал он. — Знаю достоверно, что все от Великодержавного до последнего человека тебя пожелают иметь своим пастырем. Теперь заблаговременно ты почтен будешь саном епископа, а после исхода моего и престол мой восприимешь.

Глубоко смутило смиренномудрую душу Сергия столь неожиданное предложение старца-святителя; с великим уничижением, даже со скорбью он стал отрекаться от предлагаемой ему чести: сан святительский казался ему бременем не по силам. «Прости мне, владыко святый, — говорил он, — ты хочешь возложить на меня бремя свыше меры моей, ибо кто я, грешный и худейший паче всех человек? Нет! Ты не найдешь во мне, чего ищешь!»

Долго святитель уговаривал Сергия принять великий сан; он приводил ему примеры из житий святых и убеждал словами Священного Писания, но все было напрасно: смиренный пустыннолюбивый Сергий никак не мог примириться с мыслью о принятии на себя архиерейского сана, и наконец решительно сказал своему другу-святителю: «Владыко святый! Если не хочешь ты отгонять моей нищеты от твоей святыни, то не говори больше об этом моей худости, не дозволяй и другим побуждать меня к тому: поверь, что невозможно найти во мне того, чего желаешь ты».

Тогда прозорливый святитель увидел, что если он еще будет настаивать на своем желании, то заставит Сергия удалиться в какую-нибудь безвестную пустыню, и, опасаясь, чтобы совсем не скрылся светильник, тихим светом озарявший и благодатной теплотой согревавший его паству, переменил разговор. Утешив старца словом отеческой любви, он отпустил его с миром в обитель.

Исполненный глубокого смирения отказ преподобного Сергия от святительской кафедры всегда останавливал на себе благоговейную мысль писавших о его житии. Соберем здесь уроки духовной мудрости, извлеченные пастырями Церкви из сего поступка Сергия.

«Кто может изъяснить сию священную распрю? — рассуждает Московский святитель Филарет. — Духовный, по слову апостола, востязует убо вся, а сам той ни от единаго истязуется (1 Кор. 2, 15). Мы только знаем от того же апостола, что коему ж до дается явление Духа на пользу (12, 7), и один дар нельзя переменить на другой по произволу».

«В этой духовной борьбе, — говорит другой святитель Московский Митрополит Платон, — один старался одержать победу над другим, а сей другой старался одержать победу над самим собой, и оба остались победителями! Один дал верх и торжество своему смиренномудрию; другой, уступая изволению Духа Божьего, управляющего сердцами праведников, как бы возложил венец славы на смиренного подвижника! Редкая вещь! Чего другие, подстрекаемые честолюбием, всеми мерами ищут, того всемерно отрицается и избегает праведник! Но не позволим себе думать, будто Сергий в сем случае воспротивился званию Божьему. Нет, он исполнен был Святого Духа, Который управлял его душой и располагал ее к тому, чего требовала его добродетель и польза других».

Третий архипастырь, Херсонский архиепископ Никанор, рассказав сию историю в поучение своим слушателям, с горечью восклицает: «А мы кто?.. Златоносцы, недостойные быть келейниками у преподобного, и носим сии златотканные одежды, и тяготу, и высший долг архиерейства!.. И больно нам за наше не достоинство, когда читаем все это в житии преподобного Сергия!.. Что же делать? Бежать ли всем в пустыню?» — вопрошает проповедник-святитель. И, указав на многих святых Божиих, свято поживших и Богу угодивших в высоком сане и звании, среди богатства и блестящей обстановки, указав на того же святителя Алексия, который «вот тоже носил золотой крест, камнями дорогими украшенный», заключает, что не во внешности дело, а в смирении, что лучше всего в сем случае следовать заповеди апостола Христова Павла: каждый поступай так, как Бог ему определил, и каждый как Господь признал (1 Кор. 7, 17–31). Так святый апостол не только заповедует, но и повелевает по всем церквам».

«Великий отец наш Сергий, — говорит святитель Филарет, — как бы в некоторое вознаграждение Православной Церкви за то, что не отдал ей в епископство самого себя, в обилии возвращает под сенью своей сынов послушания и разума духовного, которых потом избрание церковное призывает к епископству».

Чтобы понять, почему Митрополит Алексий так настойчиво желал иметь преподобного Сергия своим преемником, должно знать, что Великий князь Дмитрий Иоаннович был увлечен пристрастием к своему любимцу, духовнику и хранителю его великокняжеской печати, Новоспасскому архимандриту Михаилу, и желал его видеть на Московской кафедре. Этот Михаил, или, как его прозвали, Митяй, был человек видной наружности, с громкой и чистой речью, хорошо толковал силу книжную, знал все старинные повести, книги и притчи и обо всем рассуждал красноречиво. Но щедро наделенный дарами Божиими, он плохо помнил, что все это не его, был горд, самонадеян и заносчив. Великий князь не раз просил Митрополита Алексия — и сам, и через Серпуховского князя Владимира Андреевича, и через ближних бояр святителя — чтобы он благословил Митяя после себя на митрополию. Но Святитель хорошо знал дурные свойства Новоспасского архимандрита и говорил князю: «Митяй еще недавний монах, надобно ему запастись духовным опытом и потрудиться в монашестве. Если даст Бог, и Святейший Патриарх с собором благословит, то пусть будет; а я не могу благословить его». Если бы не это пристрастие Великого князя к своему духовнику, то и святителю Алексию не было бы особенной нужды так заботиться о преемнике, потому что еще в 1376 году был посвящен по просьбе Литовских князей в сан митрополита Киприан, с тем, чтобы по смерти Алексия он стал Всероссийским Митрополитом. А перед волей Патриарха благоговели и Алексий, и Сергий. Богомудрый Сергий видел, что принять предлагаемый сан в таких обстоятельствах — значило увеличить церковные смуты или взять на себя тяжкое дело умиротворения этих смут: глубокое смирение старца не приняло на себя и этого подвига. Все, что мог он взять на себя для блага Церкви, он сделал. Он убеждал Великого князя принять Киприана, выставляя на вид вредные последствия разделения митрополии Русской. Но Великий князь был недоволен Киприаном за то, что он, еще при жизни святителя Алексия, в 1376 году, позволил себе приехать в Москву в звании Митрополита Всероссийского, но, понятно, не был здесь принят и должен был удалиться в Киев, где и жил.

12 февраля 1378 года не стало святителя Алексия… С его кончиной начинаются скорбные времена для Русской Церкви, до того скорбные и смутные, что некоторые повествователи, излагая историю этого времени и обращая внимание только на внешний ход событий, без надлежащей оценки нравственного характера тогдашних деятелей, обвиняют в корыстолюбии, честолюбии и других человеческих немощах даже таких лиц, которые за свою святую жизнь Самим Богом прославлены и Церковью чтутся в лике святых Божиих. И там выше, чище и светлее выступает в этот смутный период церковной жизни святая личность смиренного игумена Радонежского; тем важнее его служение, его личное участие в тогдашних событиях, что оно дает безпристрастному историку верное руководство для надлежащей нравственной оценки лиц и событий, дает возможность избрать верную точку зрения на того или другого деятеля и сказать слово правды сколько безпристрастное, столько же и безобидное…

По смерти святителя Алексия и сам Великий князь, и многие из знатных людей снова предлагали преподобному Сергию принять святительский жезл, но преподобный опять указал на Киприана, как законного Архипастыря. А когда Великий князь не согласился на это, то он указал на Суздальского епископа Дионисия, как человека наиболее достойного сего сана. Но Великий князь опять обратился мыслью к своему любимцу — Новоспасскому архимандриту, и Митяй избран в митрополиты. Этот гордый человек не хотел даже соблюсти должного приличия в своем положении. Еще не посвященный в сан святителя, он облачался в митрополичью мантию, носил белый клобук и золотой крест с украшенным бисером параман дом, садился на святительскую кафедру и позволял себе подвергать наказаниям не только архимандритов, но и епископов. Он внушил было Великому князю противную правилам того времени мысль — посвятить его в сан митрополита в Москве, без участия Вселенского Патриарха. Великий князь пригласил было уже и епископов для сего посвящения. Но Суздальский епископ Дионисий восстал: «Кто это учит тебя, Государь, переменять церковный закон по своему усмотрению? Не следует быть тому, чего желают от тебя и от нас». Так говорил правдолюбивый Дионисий Великому князю, и тот отказался от своего желания. Это раздражало честолюбивого Митяя; он потребовал от Дионисия объяснения: почему тот не являлся к нему на поклон? «Потому, — отвечал Дионисий, — что я — епископ, а ты только священник, не тебе судить меня». «Да я тебя и попом не поставлю! — гневно закричал Митяй. — Я своими руками спорю твои скрижали!»

Зная добрые отношения Дионисия к преподобному Сергию и подозревая, что они оба против него в заговоре, Митяй пожаловался на Дионисия Великому князю, будто он хочет ехать в Царьград, чтобы там получить себе сан митрополита, и князь посадил Дионисия под стражу. Но преподобный Сергий взял своего друга на поруки, и Дионисий был освобожден. Через неделю он действительно уехал сначала к себе в Суздаль, потом в Нижний, а оттуда поехал в Царьград, куда вызвал его Вселенский Патриарх по церковным делам. Это страшно раздражило честолюбцы Митяя против преподобного Сергия: ему всегда казалось, что преподобный Сергий действует против него заодно с Дионисием и что именно по совету Сергия покойный Митрополит Алексий не захотел иметь его, Митяя, своим преемником. «Вот вернусь из Царьграда, — хвалился он, — тогда до основания разорю монастырь Сергиев». Эта похвальба дошла до смиренного сподвижника. «Молю Бога, — сказал на это старец, — чтобы он не попустил Митяю разорить место сие и изгнать нас без вины. Митяй побежден гордостью; он грозит обители нашей, но сам не получит желаемого и даже не увидит Царьграда».

Между тем в Москву ехал из Киева Митрополит Киприан. Когда преподобный Сергий имел случай лично познакомиться с этим святителем, нельзя сказать с точностью. До нас дошли три письма Митрополита Киприана, писанные к «преподобным игуменам Сергию и Феодору» (Симоновскому), и из первого письма можно заключить, что до 1379 года они не были лично знакомы. Письмо это писано с дороги из Любутска (ныне село в Калужской губернии), когда Киприан, узнав о кончине святителя Алексия, ехал в Москву. Вот это письмо:

«Благословение о Святем Дусе, возлюбленном сыном нашего смирения, преподобном игуменом Сергию и Феодору. Молюся Богови, да пребываете в спасении душевном с Богом данною вам братьею. Наставляйте их к путем спасенным (спасительным). Слышу о вас и о вашей добродетели, како мирская вся мудрования преобидесте (вменили ни во что), и о единой воле Божией печетеся, и о том вельми благодарю Бога, и молюся Ему, да сподобит видети друг друга и насладитися духовных словес. Буди вас сведомо: приехал есмь в Любутск, в четверг, месяца июня 3 день (1378 г.), а еду к сыну своему ко Князю к Великому на Москву. Иду же якоже иногда Иосиф от отца послан к своей братии, мир и благословение нося. Аще неции о мне инако совещают, аз же Святитель есмь, а не ратный (военный) человек; благословением иду, якоже и Господь, посылая ученики Своя на проповедь, учаше их, глаголя: приемляй вас Мене приемлет. Вы же будите готовы видетися с нами, где сами погадаете; вельми жадаю (жажду) видетися с вами и утешитися духовным утешением. А милость Божия и Святыя Богородицы и мое благословение да будет на вас!»

В ответ на это отеческое послание преподобные отправили было послов навстречу первосвятителю, но Великий князь Димитрий велел этих посланцев воротить назад. Из этого письма видно, что Киприан знал о происках Митяя, но, по-видимому, вовсе не ожидал такой встречи, какая ему готовилась в Москве. Он был расположен дружелюбно к Великому князю и вез с собой несколько священных вещей, чтобы подарить их князю. Но с ним поступили именно «как с Иосифом»: он был схвачен каким-то боярином Никифором, который ограбил Митрополита, осыпал неслыханными ругательствами и насмешками и полуобнаженного, голодного запер под стражу в сырую клеть. На другой день его с безчестием выпроводили из столицы. Оскорбленный до глубины души святитель 23 июня остановился где-то неподалеку от Москвы и написал второе послание «честному старцу игумену Сергию и игумену Феодору». Тут он излил всю свою скорбь на эти несправедливости, сильно восставал против незаконных притязаний Митяя и предал отлучению всех, принимавших участие в нанесении ему, законному Митрополиту, такого безчестия и поругания, какого, по его выражению, «не сотворилося есть ни над единым Святителем, како Русская земля стала». «Яз, — пишет он, — Божиим изволением и избранием великого и святого собора, и благословением и ставлением Вселенского Патриарха, поставлен есмь Митрополит на всю Русскую землю, а вся вселенная ведает (о том). И нынче поехал есмь был со всем чистосердечием и с доброхотением к Князю Великому…» Рассказав далее о том, что потерпел от Никифора, который обобрал донага не только его, но и всех, бывших с ним, и выпроводил из города на тощих клячах, «в обротех лычных», без обуви и даже без сорочек, святитель с горьким упреком жалуется: «Тако ли не обретеся никтоже в Москве, добра похотети душе Князя Великого и всей отчине его?.. А аще миряне блюдутся (боятся) Князя, занеже у них жены и дети, стяжания и богатства, и того не хотят погубите: вы же, иже мира отреклися есте, и живете единому Богу, како, толику злобу видев, умолчали есте?.. Растерзали бы есте одежи своя, глаголали бы есте пред цари не стыдяся; аще быша вас послушали, добро бы; аще быша вас убили, и вы святи…» Тут Киприан приводит церковные правила, угрожающие анафемой «купующим и продающим мздой или силой княжеской святительство», а «у вас», говорит, «стоит на митрополице месте чернец в мантии святительской и в клобуце, и перемонатка (параманд) святительская на нем, и посох в руках. И где таковое безчиние и злое дело слышалося?.. Аще брат мой (ев. Алексий) преставился, аз есмь Святитель на его месте; моя есть митрополия!» Он свидетельствуется Богом, что его совесть чиста в отношении к Великому князю, что он всегда отдавал ему должную честь, всегда за него молился, что и в Литве он делал все, что мог, для пользы Великого князя и Русской Митрополии. А польза Церкви требует не разделения, а единства Митрополии. Указав далее на то, что никакой князь не имеет права судить епископа, даже и виновного, без собора и Патриарха, святитель восклицает: «Слыши небо и земля и вей христиане, что сотвориша надо мною христиане!.. И яз колика сила (сколько мог) хотел есмь, чтобы злоба утишилася. То Бог ведает, что любил есмь от чистого сердца Князя Великого Димитрия, и добра ми было хотети ему и до своего живота… Вы же, честнии старци и игумени, отпишите ми наборзе (поскорее, да угонит мене ваша грамота наборзе, что мудрствуете (как вы думаете)… А ко Царю-городу еду, оборонитися Богом и святым Патриархом, и великим собором; и тии (враги мои) на куны надеются и на фрязы (генуэзцев, у которых можно было брать «куны» в долг), яз же на Бога и на свою правду…»

Не приводим вполне этого, очень обширного послания, но и сделанных нами выдержек довольно, чтобы видеть, что скорбящий святитель не имел людей, более Сергия и Феодора, близких по духу, перед которыми он мог бы раскрыть все свое горе и облегчить душу излиянием скорбных чувств. И он не ошибся. Из его третьего послания видно, что преподобные не оставили без ответа его скорбной исповеди. «Елико смирение и повиновение и любовь имеете к святой Божьей Церкви и к нашему смирению, все познал есмь от слов ваших, — пишет святитель от 18 октября уже из Киева. — А како повинуется к нашему смирению, тако крепитеся». Теперь Киприан уже спокойнее смотрел в будущее, зная свою правоту. «Яз бо славы не ищу, ни богатства, но митрополию свою, юже ми есть предала святая Божия Церкви, а смирения (мира) и соединения церковного желаю и христианского. А кто нас не восхотели, потом познают истину. А яз без измены (непременно) еду к Царю-городу. А пред собой вести послал же есмь. А вы, сынове, не тужите; молите же Господа Бога, да сподобит нас видетися, и тогда утешимся веселием духовным и возрадуемся». Так святитель Киприан заключает свое третье послание к преподобным.

Между тем Митяй с большой свитой и дарами отправился в Царьград для посвящения в сан митрополита. Но над гордым честолюбцем сбылось пророчество смиренного игумена Сергия: во время плавания он вдруг заболел и в виду самого Константинополя скоропостижно умер. «Рассказывали, — говорит летописец, — что корабль, на котором он плыл, во время его болезни, вдруг стал на одном месте без всякой причины; и тогда как другие суда шли взад и вперед безпрепятственно, не трогался с места, несмотря на попутный ветер и все усилия пловцов. Когда же Митяй умер и был свезен на особом судне в Галату, где и похоронен, то корабль немедленно тронулся и пошел своим путем».

Преподобный Дионисий, епископ Суздальский, в это время находился в Царьграде. При расположении к нему Патриарха, который почтил его саном архиепископа, Дионисий мог бы после несчастной смерти Митяя испросить себе сан митрополита. Но он не искал земной чести, а только славы Божией. Нашелся другой искатель высокого сана: это был архимандрит Пимен, один из спутников Митяя. И без согласия княжеского, обманом и подкупом, он добился того, что был поставлен в сан митрополита. Когда Великий князь узнал об этом, то распорядился взять Пимена еще на пути в Москву и послать в заточение, а своему новому духовнику, преподобному Феодору Симоновскому, приказал ехать в Киев, чтобы звать в Москву Митрополита Киприана. В мае 1381 года Киприан с честью был встречен в Москве. Но в августе 1382 года, во время нашествия Тохтамыша, он имел неосторожность удалиться из Москвы в Тверь, где в то время княжил давний враг Великого князя Московского — Михаил Александрович. Московский князь оскорбился и после того не захотел принять к себе Киприана, который вынужден был снова удалиться в Киев. Туда сопровождал его ученик преподобного Сергия, преподобный Афанасий Серпуховский. Сохранилось от этого времени еще письмо Киприана, по всей вероятности, писанное так же, как и вышеупомянутые три, к преподобному Сергию, но уже одному, без Феодора. «Буди ти ведомо, сыну, — писал Митрополит, — еду к Царю-городу конми, на Волошскую землю. Мне не хотелося от своих детей нигде не бывати (расставаться), да что взяти! Кто мене в труд путный вложил в сие время, Господь Бог паки да подаст ему (Великому князю) познати истину. А мне борзо (скоро надо) быти у вас из Царя-города, а лживого человека и льстивого (Пимена) Бог объявит. Ты же прилежи своей пастве, ведый, яко о них слово воздаси Богови; Аще ли кто не послушает, о том больше прилежи и учи, веси бо слово Господне, глаголющее: изводяй честное от недостойного яко уста Моя будет. Маловременна бо есть жизнь наша, и блажен человек ходяй в заповедях Господних. Отпиши же ми (ко мне), дата ми сведомо, како еси (как ты живешь)? А Господь Бог да соблюдет вас неврежены».

Так писал святитель Киприан смиренному пустыннику, так он поверял ему свои скорби и заботы, так и самого его укреплял в подвигах добродетели. Как жаль, что до нас не дошли ответные послания святого игумена: можно судить, как они были дороги и утешительны для скорбящего, гонимого архипастыря!

На место Киприана в Москву был вызван из заточения Пимен. Но и он был не по сердцу Великому князю, который послан теперь преподобного Дионисия, архиепископа Суздальского в сопровождении Феодора, племянника Сергиева, в Царьград для поставления в сан митрополита. Дионисий действительно был поставлен и уже ехал в Москву, но на пути был задержан князем Владимиром Ольгердовичем и Феодор возвратился в Москву один. Заключенный в Киево-Печерской Лавре, Дионисий скорее успел достигнуть почести небесного звания, нежели воспользоваться почестями нового сана церковного: в 1384 году он там скончался.

Только в конце 1389 года, уже по смерти Великого князя Димитрия Иоанновича, митрополит Пимен был низложен, а Киприан Патриархом Антонием и соборным деянием в Константинополе был окончательно утвержден Митрополитом Киевским и всея Руси, и в феврале следующего 1390 года прибыл в Москву. Но недолго ему привелось «утешаться духовным утешением» в собеседовании с великим старцем Радонежским: в сентябре 1391 года сего Богоносного старца не стало…