Глава VII. «Лов осетра»

Прусская военная аристократия всегда тяготела к тому, чтобы давать своим военным операциям утонченные и звучные названия. «Охота на дроф» и «Лов осетра» как раз говорили о том, что в их разработке принимали участие сугубо генералы-аристократы. Военные операции, организованные под патронажем фюрера, всегда носили откровенно мистические названия типа «Барбаросса», «Айсштосс» или «Блауфукс». Верховный вождь рейха считал, что обладает способностями повелевать оккультными силами природы и, давая операциям подобные названия, обрекает их на победу. Если же операция оказывалась не совсем удачной, то всегда находились нерадивые исполнители блистательных идей, либо бравые молодцы доктора Геббельса создавали им победоносный ореол в глазах простых обывателей.

Операция по взятию Севастополя не относилась к разряду гениальных или блистательных операций, как «Канны» или «Багратион». Суть её была до удивления проста и банальна: используя многократное превосходство в авиации и артиллерии, взять штурмом крепость, которая была у немецкого командования костью в горле.

Разрабатывая «Лов осетра», Эрих Манштейн по давней привычке брюзжал на скупость Гитлера. Полностью сосредоточившись на главной операции вермахта сорок второго года, «Блау», он швырял лучшему стратегу Германии крошки со своего обеденного стола, отдавая все самое лучшее этому выскочке Паулюсу.

– От 22-й танковой дивизии нам оставили только батальон танков. От так необходимых нам егерей он дал ровно половину, а из обещанного подкрепления прислал лишь одну пехотную дивизию, все остальное румыны! – негодовал Манштейн. – Как брать этот Севастополь, если у тебя нет солдат, которых можно бросить на штурм, не оглядываясь на потери?!

Благородные выходцы из старинных прусских семейств сочувственно кивали своему полководцу, важно поблескивая своими родовыми моноклями. Присутствие их сразу отличало подлинных аристократов от молодых выскочек фюрера, который по своей воле, а не по правилам и порядку, возвел их в ранг генералов.

– Действительно, как можно штурмовать такую крепость, как Севастополь, имея вместо достаточных резервов пехоты лишь обещание прислать подкрепление в случае серьезного успеха? Неслыханно! Кого прикажете посылать на штурм в случае неуспеха? Тыловые подразделения, фельджандармов и работников штабов?! – вторили Манштейну штабисты, в этот момент сильно напоминая легендарные пикейные жилеты. Обсуждая укрепления Севастополя, они говорили о них в таком возвышенном тоне, словно те были равны или даже превосходили по своей силе и моще укрепления знаменитой линии Мажино или на худой конец полевые ставки Гитлера. Возвеличивая силу и крепость батарей и «фортов», которые им предстояло взять штурмом, сами того не понимая, германские генералы восхваляли силу и боевой дух простых защитников Севастополя, находящихся в них. Ибо для их уничтожения были собраны такие силы, какие не собирались немецким командованием ни до, ни после этого штурма.

Привычно перемывая кости Гитлеру, ставя ему в вину прижимистость в отношении живой силы, благородные «фоны» и «деры» беззастенчиво забывали сказать о том огромном количестве всех видов артиллерии, что приказом ОКВ было передано в их распоряжение.

То, что случайно обнаружили работники майора государственной безопасности Зиньковича, было лишь верхушкой огромного айсберга, главная часть которого осталась скрытой от глаз советской разведки. Ради уничтожения главной военно-морской базы русских моряков на юге великий вождь Германии средств не пожалел. По первому требованию Манштейна под Севастополь было отправлено десять батарей 150-миллиметровых гаубиц четырехорудийного состава, а также шесть батарей 210-миллиметровых мортир трехорудийного состава в дополнение к тому, что уже имелось у генерал-полковника.

В стремлении завалить севастопольские укрепления снарядами больших калибров желание Манштейна совпадало со слабостью фюрера. Участник Первой мировой войны, он навсегда остался зачарован силой и мощью орудий большого калибра, обрушивавших на голову противника снаряды разрушительной мощности. Встав во главе вермахта, Гитлер уделял особое внимание созданию сверхмощного «зверинца», и когда у него его попросили, он с радостью согласился, приказав Йозефу Геббельсу запечатлеть мощь германского оружия на кинопленке.

Почетный список сверхмощных осадных орудий, что были отправлены Манштейну, открывали три батареи 28-сантиметровых гаубиц производства Круппа. Созданные ещё для нужд рейхсвера, они чудом уцелели от уничтожения по решению Версальского мира и вот теперь были готовы сокрушить твердыни Севастополя. Вслед за ними на юг отправилась батарея трофейных чешских 300-миллиметровых мортир и две батареи 350-миллиметровых гаубиц М-1 производства «Рейнметалл». Созданные по личному приказу фюрера для уничтожения фортов линии Мажино, они не принимали участия в боевых действиях и теперь должны были получить первый боевой опыт.

Страшная мощь заключалась в стволах этих орудий, но и это не было пределом для калибра орудий, имевшихся в распоряжении немцев. 420-миллиметровая гаубица фирмы «Шкода», бьющая на расстояние почти пятнадцати километров, досталась вермахту вместе с другим вооружением чешской армии, так и не сделавшей ни одного выстрела по врагу. Вместе с другим 420-миллиметровым орудием, мортирой «Гамма», она занимала почетное место в главном артиллерийском арсенале фюрера. Бывшие враги теперь бок о бок должны были сражаться в едином строю против ненавистных для Германии и остального свободного мира евреев и большевиков.

Следующими в почетном списке осадных орудий шли две 600-миллиметровые самоходные мортиры – «Тор» и «Один», выявленные сотрудниками майора Зиньковича, в существовании которых упорно сомневалось ГАУ. Созданные фирмой «Рейнметалл» по личному распоряжению фюрера, они уже прошли обкатку боевыми действиями в июне сорок первого года, когда сокрушали своими тяжелыми бетонобойными снарядами оборону линии Молотова под Перемышлем и Брестом.

Прочитав отчет об их использовании, Гитлер пришел в восторг. Потрясая им, он гордо смотрел в глаза Кейтелю и Гальдеру, говоря, что миллионы рейхсмарок не были потрачены зря, однако больше достойных целей для этих установок на Восточном фронте не было. Простояв почти год без действий в глубоком тылу и изрядно покрывшись пылью, дорогие игрушки, к огромной радости заказчика, были вновь призваны в строй.

Предпоследнюю строчку перечня дальнобойных орудий занимали три железнодорожные установки «Бруно», чей калибр составлял 280 миллиметров. Некогда заказанные для линкора «Бисмарк» по решению Гитлера, они были установлены на железнодорожные платформы и под специальным камуфляжем напоминали нечто среднее между бронепоездом и хорошо охраняемым спецсоставом. Обладая дальностью стрельбы около 46 километров, они были отведены к северу от Бахчисарая в район станции Самохвалово. Именно там их и засекли разведчики из отряда капитана Махнева, но, не имея достаточной квалификации в определении орудий такого калибра, они приняли их за бронепоезда.

Об этом открытии было немедленно сообщено в Москву, но вместо благодарности партизаны получили нагоняй. Командование посчитало полученную информацию недостоверной и приказало разведчикам впредь не заниматься мифотворчеством. Не поверив донесениям один раз, высокое командование также не обратило внимания на информацию о том, что в двух километрах южнее Бахчисарая немцы создали «закрытую зону» как для местных жителей, так и для своих войск. Гестапо и фельджандармерия прочно изолировали этот район от любопытных глаз. Одно это должно было насторожить руководство разведки. Прагматичные немцы никогда не выбрасывали деньги «на ветер», но два плюс два не сложилось в высоких московских кабинетах, и появление в Крыму «Доры» осталось незамеченным.

Мощное 807-миллиметровое дальнобойное орудие, созданное также по личному распоряжению Гитлера, дабы превзойти легендарный «Колоссаль», из которого немцы обстреливали Париж, имело одну принципиальную особенность. Из-за своего огромного размера орудие могло стрелять только с железнодорожной платформы и только в определенном положении. Для обслуживания такого гиганта требовалось более двух тысяч человек, не считая батальона охраны. Силы и средства на одно только содержание этого монстра уходили огромные, но что не сделаешь ради воплощения давней мечты фюрера.

Другим подспорьем, направленным Гитлером в помощь Манштейну для взятия Севастополя, являлся VIII авиационный корпус Рихтгофена. После удачного отражения наступления войск маршала Тимошенко под Харьковом ОКВ решило вернуть ударную авиацию в Крым. В связи с предстоящим участием корпуса в штурме Севастополя он был срочно пополнен за счет других соединений 4-го флота бомбардировщиками Ю-88 и пикирующими бомбардировщиками Ю-87.

Определяя общую стратегию наступления на город-крепость, Манштейн взял за основу изобретение великого Ганнибала, применившего его в битве при Каннах. Суть его заключалась в крепких флангах при слабом центре, которые своими ударами сковывали активность противника. В качестве крепких флангов Манштейн определил два армейских корпуса под командованием генералов Хансена и Фреттер-Пико. Промежуток между ними был заполнен румынскими соединениями горного корпуса в составе двух дивизий.

Идеальным вариантом исполнения замыслов Манштейна было бы одномоментное наступление двух корпусов и скорейший прорыв обороны противника, но керченский плацдарм русских в тылу не позволял генерал-полковнику сделать это. Поэтому он был вынужден осуществлять свои «Канны» поэтапно.

Первым должен был действовать 54-й корпус генерала Хансена, в состав которого входило четыре дивизии и два батальона штурмовых орудий. При поддержке осадной артиллерии и бомбардировочной авиации он должен был разгромить северный фланг советской обороны и выйти к северному берегу Севастопольской бухты. После этого освободившиеся силы перебрасывались на юг, где все это время генерал Фреттер-Пико должен был наносить вспомогательный удар и не позволять противнику перебросить часть своих сил на север. Для самостоятельного штурма такого сильного укрепленного пункта, как Сапун-гора, сил трех дивизий, которыми обладал корпус, было явно недостаточно.

Что касается румын, то с самого начала боев в Крыму Манштейн хорошо знал боевые качества войск великого кондукатора и не строил никаких иллюзий. Оказавшись между правым и левым флангом германских корпусов, они получили приказ вести бои местного значения, держа в напряжении советскую оборону и сковывая находящиеся там войска. При этом специальным пунктом своего приказа Манштейн предписывал румынам каждодневное наступление на позиции противника, невзирая на понесенные при этом ими потери. Судьба расходного материала совершенно не волновала первого стратега германского рейха.

План предстоящей операции был составлен со всей тщательностью и в обстановке абсолютной секретности. Генерал-полковник мог поручиться за каждого из офицеров своего штаба, привлеченного к разработке и составлению этой операции. Все они были не один раз проверены в деле, и если бы кто-нибудь сказал, что среди них есть русский шпион, передавший план операции противнику, Манштейн воспринял бы эти слова как личное оскорбление и потребовал бы немедленной сатисфакции.

Единственным местом, откуда к врагу могли уйти сведения о намерении немецкого командования, были болтливые румыны. Важные и напыщенные от того, что их пригласили помочь попридержать русского медведя, пока германский фюрер не свернет ему голову, «наследники» древних римлян ради демонстрации собственной важности могли легко сболтнуть лишнего не там где надо. Поэтому о планах немецкого командования и их жертвенной роли в них румынским генералам было сообщено ровно за сутки до начала наступления. Это если и не исключало возможности утечки сведений к русским, то давало противнику минимум возможности предпринять контрмеры немецкому наступлению.

«Лов осетра» был отпечатан в трех экземплярах, один из которых был отправлен в ставку Гитлера, но, несмотря на все предосторожности, он стал известен противнику. Манштейна хватил бы удар, узнай он, что все его планы и намерения очень точно и подробно расписаны в докладной записке генерала Рокоссовского, отправленной им в Москву, в Ставку Верховного Главнокомандующего. И тут дело совершенно не заключалось в наличии в штабе 11-й армии глубоко законспирированного агента Берии или ГРУ, под позывным или «Верный», или «Ястреб», а возможно, и «Кармен». Такого человека в распоряжении советской разведки, к сожалению, не было и в помине. Главным источником информации, а точнее сказать, её генератором был сам генерал-лейтенант Рокоссовский.

Сначала воочию изучив положение советских войск под Севастополем, а затем прочитав кучу различных докладных и донесений, он сделал свои выводы, которые подробно изложил на бумаге. Просто и четко и одновременно аргументированно, опираясь на факты, Рокоссовский описал наступательные планы противника, их последовательность и даже указал примерные их сроки. В обстановке сплошных военных неудач Красной Армии под Ленинградом, Демянском, Ржевом, Курском, Харьковом и Керчью подобный шаг со стороны комфронта был рискованной смелостью.

Многие военные, прекрасно помнившие «ежовские» чистки 1930-х годов, «взбодренные» показательным судом над Павловым и тайным расстрелом руководства ВВС в сорок первом, на фоне последних неудач на фронте панически боялись проявить какую-либо инициативу, хорошо помня, что она всегда наказуема.

Одним словом, подобная докладная записка на имя Сталина могла дорого стоить её составителю. Неудачные примеры тому были прекрасно известны, но на этот раз рукой генерала двигало не банальное стремление угадать замыслы вождя или угодить ему. Просто произошла счастливая метаморфоза, когда вместо обычного исполнителя чужих идей и приказов на свет появился способный самостоятельно мыслить полководец. Появился после тактической неудачи, когда вместо страха и уныния от случившейся с ним неудачи он понял, как можно победить противника, и обрел уверенность в своих собственных силах.

В своей докладной записке Константин Константинович не только раскрыл замыслы противника, но и подробно изложил контрмеры, направленные на срыв вражеских намерений. Одним из важных пунктов его программы являлось взаимодействие армии и флота при обороне Севастополя. Учитывая, что единственный путь доставки в осажденный город людского пополнения и боеприпасов является морским, генерал предлагал на время переподчинить Черноморский флот Крымскому фронту.

– Отсутствие единого органа, способного быстро и действенно координировать действия армии и флота, может самым пагубным образом сказаться на обороне Севастополя. Согласование и утверждение их интересов через Ставку неизменно приводит к потере времени в принятии важного решения, что оборачивается прямой выгодой для врага. Моряки, в первую очередь, обеспокоены сохранностью своих кораблей, тогда как для армии важнее всего иметь возможность регулярного получения резервов и вооружения. Необходимо как можно скорее определить, чей приоритет важен для обороны Севастополя на данный момент, и исходя из этого действовать, – ставил в своей записке вопрос ребром генерал, и с ним было невозможно не согласиться.

Но не только в верховенстве над флотом видел спасение для Севастополя Рокоссовский. Предлагая неотложные меры по защите города, он по-прежнему считал главной задачей фронта наступление под Керчью. Для его проведения он не требовал от Ставки больших сил и средств, полагая, что даже продвижение на несколько километров вперед заставит Манштейна если не отступить от стен города, то хотя бы ослабить натиск.

Сталин с большим интересом прочитал записку командующего войсками Крымфронта. Взвешенность и трезвый расчет, без какого-либо элемента шапкозакидательства и лести в сторону партии и правительства, а также лично товарища Сталина, вызвал симпатию у вождя к генералу. Он был полностью согласен с тем, что предлагал комфронта Рокоссовский, но его горькие ошибки с другими командующими фронтом – Хозиным, Курочкиным, Власовым, а также с Тимошенко и Хрущевым, заставляли вождя не торопиться с принятием окончательного решения.

Вопрос о подчинении флота армии временно повис в воздухе, но это нисколько не помешало планам командующего по защите Севастополя. Цепко держа пальцы на горле адмирала Октябрьского, Лев Захарович Мехлис вел контроль за процессом исправления его ошибок. Пользуясь занятостью командующего и некомпетентностью Мехлиса в морских делах, комфлота отчаянно бился с ним за каждый транспорт, крейсер и эсминец, отправляемый в Севастополь. Чего только он не говорил, чем только не мотивировал невозможность отправки транспорта или корабля, откладывая с сегодня на завтра. На первых порах это ему с грехом пополам удавалось, но тут Филипп Сергеевич получил подлый удар ниже ватерлинии от своих товарищей по цеху. Писуны есть всегда, и ретивые и толковые. Первых большинство, и пользы от их письменных известий с гулькин нос, но вот рапорты толковых всегда в цене.

Не только в Севастополе, но и в штабе Черноморского флота были офицеры по типу майора Широкина, письма которых оказались ценным подспорьем для генерала Рокоссовского и его штаба. Именно благодаря им командующий и представитель Ставки потребовали от адмирала отправлять боеприпасы и орудия не только на больших кораблях, но и задействовать для этих целей сторожевики, морских охотников, тральщики, подлодки, а также всевозможные шхуны, баркасы, сейнеры, благо море было спокойным.

– Незамедлительно! – таким было требование зловредного Мехлиса, высказанное обвиненному в пособничестве Гитлеру Октябрьскому, с указанием точного срока выполнения. Комфлота попытался начать дискуссию, но его так крепко «припечатали», что ноги сами понесли адмирала по указанному адресу.

Как в этот момент адмирал… «не любил» и Рокоссовского, и Мехлиса, и неизвестных «писунов», своими письмами открывавших глаза командованию! О том, что «писуны» были своими, говорило то, что на слова о невозможности отправки в Севастополь большого количества кораблей ввиду ограниченной способности разгрузки пирсов Севастопольской бухты, абсолютно сухопутный Мехлис приказал адмиралу разгружать суда в Балаклаве и Казачьей бухте.

– Англичане и французы сто лет назад легко перебрасывали под Севастополь все необходимое для своего войска из Балаклавы. Мы что, не можем сделать этого сейчас? – сразил адмирала наповал своим вопросом представитель Ставки.

С какой бы радостью он разнес в клочья затаившегося «писуна», но пока, чтобы не быть раздавленным безжалостной «секирой» Мехлиса, не лишиться своих звездных петлиц и взамен не получить клеймо гитлеровского пособника, он должен был крутиться из всех сил. А там, даст Бог, сочтемся.

Выполняя требования Мехлиса и Рокоссовского, которые день ото дня становились все более жесткими и конкретными, Филипп Сергеевич не оставлял надежду на то, что все это временное явление, что нарком Кузнецов сможет отстоять интересы флота перед Ставкой, что подчинение флота командующему войсками Крымского фронта не случится и он по-прежнему останется в ведении Закавказского фронта. Это имело огромное значение, так как, находясь в подчинении маршала Буденного, флот имел главную задачу по охране черноморского побережья Кавказа и Закавказья и оказывал Крыму временную поддержку, по приказу Ставки или командующего фронтом. Ведь в случае переподчинения адмирала Октябрьского тандему Рокоссовского и Мехлиса флот становился частью обороны Крыма. Полностью безразличные к нуждам и чаяниям флота, эти новоявленные командиры ради удержания Севастополя безжалостно бросят его в топку сражения, нисколько не заботясь о сохранности кораблей, что для адмирала было смерти подобно.

Каждую ночь адмирал ложился с мыслью о судьбе его флота, с надеждой, что нарком сумеет убедить Сталина во вредности такого решения, но не случилось. Севастополь для Сталина оказался важнее флота. Для соблюдения приличия вождь проконсультировался с Кузнецовым, с Василевским, с Мехлисом, после чего Ставка временно изъяла Черноморский флот из подчинения Закавказского фронта и передала его Крымскому фронту.

Полученный приказ Ставки стал для адмирала Октябрьского страшным ударом, но, как оказалось, это были лишь цветочки. Беда, как известно, не приходит одна. В тот день, когда, глотая скупые мужские слезы, Филипп Сергеевич пытался крепиться из последних сил, коварная судьба нанесла ему ещё один удар. Один из транспортов, шедший в Севастополь с запасом топлива, подорвался на мине и погиб. Положа руку на сердце, следует признать, что это был не первый случай, когда идущий в Севастополь транспортный корабль погибал на своих же минах.

Конечно, подобный факт был вопиющ и ужасен, но пока Октябрьский сам командовал флотом, ничто не мешало ему закрывать глаза на случившееся и относить гибель кораблей и их команд в разряд военных потерь. Что делать, война идет, а на ней всякое бывает. Теперь же адмиралу пришлось держать ответ перед командующим фронтом и представителем Ставки.

Более противоречивых друг другу по характеру людей командующему флотом было трудно представить. Между ними не было ничего общего. Оба имели совершенно разные взгляды на жизнь, её ценности и пути их достижения. Единственное, что объединяло Мехлиса и Рокоссовского, это стремление спасти Севастополь, удержать его. Именно эта задача сделала их союзниками, и плечом к плечу они намеривались дать бой любому противнику, как внешнему, так и внутреннему. Была это договоренность или случайность, но главную скрипку в увертюре «избиения младенцев» играл Мехлис. Вначале он попросил адмирала доложить о гибели транспорта, а затем задал убийственный вопрос, на чьих минах подорвался транспорт.

Услышав его, Октябрьский пошел красными пятнами, но, собравшись духом, признался, что транспорт погиб на своих минах.

– К сожалению, товарищ заместитель наркома обороны, подобные факты имеют место. Хотя мы снабжаем капитанов кораблей подробными картами минных полей и проходов в них, они умудряются наскочить на минные поля и погубить груз и корабль. Я уже отдал приказ провести тщательное расследование по поводу гибели транспорта и выяснить, кто виноват. Капитан судна, погодные условия или что-нибудь ещё… На море часто возникают непредвиденные ситуации, но можете не сомневаться – виновные понесут наказание, – заверил адмирал, глядя честнейшими глазами в лицо представителя Ставки.

– В том, что понесут наказание, можете не сомневаться, – незамедлительно заверил его Мехлис. – Меня сейчас интересует совершенно другое: почему там установлены мины?

– Не совсем понимаю вас, товарищ Мехлис, – с обидой в голосе сказал Октябрьский, – что это значит – почему?! Они установлены по приказу наркома военно-морских дел товарища Кузнецова с согласия Ставки с самого начала войны! – Адмирал гордо вскинул голову, но его слова и вид не произвели на собеседников никакого впечатления. Рокоссовский только пристально прищурил глаза, как бы пытаясь оценить, что это за фрукт – сидящий перед ним адмирал, а Мехлис, словно заправский следователь, сокрушенно вздохнул и принялся за моряка.

– Вы нас извините, товарищ вице-адмирал, мы с генералом Рокоссовским сугубо сухопутные люди, и нам не совсем понятно, зачем нужно было устанавливать мины перед Севастополем? – Мехлис говорил совершенно не свойственным ему мягким голосом, что пробуждало в душе у Филиппа Сергеевича сильную дрожь в ожидании нехороших последствий.

– Чтобы не дать возможность флоту противника внезапно атаковать Севастополь и нанести урон стоящему на рейде флоту. Ведь это так просто, товарищи! – голос адмирала взывал к разуму и логике допрашивавших его людей, но они оказались глухи к нему.

– Не дать возможность вражескому флоту атаковать Севастополь – это ясно. Не ясно, какому флоту? – задал вопрос Мехлис, который не был таким наивным и простым, как могло показаться.

– Я вас совершенно не понимаю, что значит какому флоту. Вражескому, вражескому флоту! – с чувством обреченного на смерть человека упорствовал адмирал.

– Нам с товарищем Мехлисом непонятно, о флоте какого государства идет речь, – вступил в беседу Рокоссовский.

– Немецкий флот находится в Бресте, Гамбурге и Киркенесе, и вход в Средиземное море ему блокирует английский флот в Атлантике. Итальянский флот полностью блокирован в своих портах кораблями александрийской эскадрой англичан, и его прорыв в Черное море вряд ли возможен. К тому же Турция, согласно договору о Проливах, обязана закрыть их для всех военных кораблей на время военных действий. Из воюющих с нами государств остаются Болгария и Румыния, но у них нет большого количества кораблей, без которых нападение на Севастополь – откровенная авантюра.

Чисто теоретически остаются флоты самой Турции, Франции и Великобритании, но и тут маленькая неувязка. Турция – нейтральная страна и в боевых действиях участия принять не может. Французский флот большей частью уничтожен англичанами либо захвачен немцами и как боевая единица равен нулю. Остаются англичане, но они наши союзники, и их нынешнее положение вряд ли позволит им вести активные боевые действия в Черном море. Вот нам и не понятна государственная принадлежность вражеского флота, – проявил убийственную осведомленность Рокоссовский, наводя адмирала на неприятные размышления «кто?».

– Мины были установлены перед Севастополем на случай внезапного прорыва через проливы кораблей итальянского флота, – выдавил из себя Октябрьский.

– Хорошо, – согласился с ним Рокоссовский, – в сорок первом году была одна обстановка, сейчас совершенно другая. Максимум, что могут перебросить немцы и итальянцы в Черное море, это торпедные катера, быстроходные баржи и прочую мелочь, а это совсем другое, согласитесь.

– Что вы хотите этим сказать? – насторожился адмирал, хотя в глубине души уже все прекрасно понял.

– В связи с отсутствием прямой угрозы Севастополю и наличием угрозы подрыва наших транспортных кораблей на минах нужно очистить от мин подступы к городу. Не полностью, конечно, но существенно расширить зону свободного плавания.

– Это невозможно, товарищ командующий! Это откроет дорогу вражескому флоту в Севастополь, – начал было адмирал, но Мехлис решительно оборвал его:

– В отношении вражеского флота мы уже все выяснили, и возвращаться к этому вопросу не будем. Мины следует убрать как можно скорее, чтобы не затруднять прохождение в гавань Севастополя кораблей и не делать их легкой добычей вражеской авиации.

– Без согласия с наркомом Кузнецовым я не могу сделать этого!

– Согласно распоряжению Ставки Черноморский флот подчинен Крымскому фронту и, значит, обязан выполнять приказы Военного совета фронта. Мы с генерал-лейтенантом Рокоссовским считаем необходимым убрать мины, чтобы впредь на них не подрывались наши корабли с грузом для Севастополя. Вам все ясно, товарищ Октябрьский?

– Вы превышаете делегированные вам Ставкой полномочия. Минные поля нельзя убирать!

– Товарищ Октябрьский, ни я, ни армейский комиссар первого ранга товарищ Мехлис не услышали от вас убедительных аргументов, согласно которым минные поля нужно оставить в их прежнем положении. То, что вы не согласны с нашим решением, это ваше право. Согласно воинскому уставу вы вправе обжаловать приказ перед вышестоящим командованием, но перед этим должны его выполнить, – отчеканил Рокоссовский, – сейчас его отпечатают, мы подпишем и вручим вам к исполнению.

– Ясно, – угрюмо бросил адмирал, но его мучители не собирались прекращать экзекуцию.

– Военный совет фронта совершенно не устраивает то количество зенитных пулеметов, что вы устанавливаете на транспортах. Нужно не менее четырех установок вместо тех двух, что устанавливаете вы сейчас на них, – высказал свои претензии Мехлис.

– У нас нет больше пулеметов. Нет их, поймите.

– Нет есть. Сколько времени необходимо на переустановку зенитного пулемета с одного корабля на другой? От нескольких часов до одного дня, не так ли? – говорил посланец Сталина, заглядывая в свой походный блокнот.

– Да, в зависимости от установки, – признал Октябрьский.

– Все верно, – радостно подтвердил Мехлис. – На одном только крейсере «Красный Кавказ», что сейчас проходит ремонт, не меньше сорока четырех зенитных пушек и пулеметов, а если к этому присовокупить находящиеся в ремонте эсминцы и прочие корабли, то их число перевалит за сто. Военный совет фронта приказывает временно изъять их с кораблей и установить на транспорты и сопровождающие их корабли. На это вы получите соответствующий приказ отдельно. Подождите в приемной.

Униженный и оскорбленный адмирал, понуро повесив голову, покинул кабинет, а невольный дуумвират принялся обсуждать иные цели и задачи. После Октябрьского Рокоссовский затребовал к себе майора Зиньковича, давно сидящего в приемной. К нему были свои претензии и предложения.

– Что с разведывательно-диверсионным отрядом, подготовили? – напомнил майору Мехлис недавний разговор.

– Да, товарищ заместитель наркома. Двенадцать человек – все морские пехотинцы с боевым опытом, командир – старший лейтенант Ножин. Сейчас занимаются изучением основ подрывного дела и проведения диверсий.

– Диверсии – это хорошо, но нам гораздо важнее иметь свои глаза и уши по ту сторону фронта, в тылу у немцев. В первую очередь нам нужно знать месторасположение аэродромов и топливных складов противника.

– А как же осадные орудия крупного калибра, или задача отряду меняется? – удивился майор.

– В первую очередь аэродромы и их топливные склады, склады в особенности, – пояснил Рокоссовский, – а потом уже осадные гаубицы, мортиры и артиллерийские склады, их обслуживающие. Может случиться так, что топливные склады будут важнее, чем эти орудия.

– Разрешите узнать, почему произошли такие изменения, товарищ командующий. Изменились обстоятельства? – уточнил Зинькович.

– Да, изменились. По мнению нашего главного артиллериста генерала Казакова, все эти огромные пушки могут оказаться не той величиной, которой кажутся. Как говорится, большая фигура, но дура. «Лаптежники» и «юнкерсы» могут быть гораздо опаснее, чем все эти «Одины» и «Торы», вместе взятые, – честно признался майору Рокоссовский.

– Что же, поживем – увидим, а пока будем верить специалистам. Что-нибудь ещё?

– Надо, чтобы группа была заброшена в тыл немцам к первым числам июня. Как собираетесь забрасывать группу – по воздуху?

– Нет. В отряде партизан нет подходящего места для посадки самолета, а сбрасывать группу на парашютах большой риск. У людей нет опыта прыжков, поэтому придется отправлять их морем на торпедном катере. Метод отработанный и ранее сбоев не давал.

– Вам виднее, Александр Аверьянович. Надеюсь, что ваши люди в случае необходимости готовы выполнить спецзадание, о котором мы говорили ранее.

– Да, готовы. В состав группы включено два снайпера.

– Хорошо. Тогда не смею вас задерживать, – промолвил Рокоссовский, и майор откланялся.

Мехлис подошел к висевшей на стене карте Крыма и, коснувшись красного флажка, воткнутого в карту в районе Севастополя, спросил генерала:

– Значит, вы твердо определяете начало штурма Севастополя немцами первыми числами июня?

– Да, все указывает на это. И участившиеся пристрелки артиллерии, и увеличение числа самолетов противника по сведениям партизан, и переброска из-под Керчи немецкого мотополка с заменой его румынами, согласно донесениям разведки.

– Однако танковый батальон по-прежнему занимает свои позиции и, похоже, уходить не собирается.

– Все верно. Танковый батальон – это страховка Манштейна на случай нашего возможного наступления под Керчью. Он прекрасно понимает, что рано или поздно мы попытаемся начать действовать, если положение наших войск в Севастополе ухудшится, и наверняка приготовился к отражению контрнаступления.

– И где вы намерены наступать – опять через румын?

– Да, это единственно слабое место в обороне немцев. Пока их слишком мало для хорошего прорыва, но по мере боев резервы у Манштейна сократятся, и он будет вынужден вновь заменить немецкие соединения румынскими, и вот тогда следует наносить удар. План операции, представленный нами в Генеральный штаб, в целом одобрен, осталось уточнить некоторые детали.

– Скажите честно, вы уверены в успехе наступления?

– Да, верю. Ровно как и в то, что у вас с генералом Малининым все получится.

– У меня большие опасения, что, благодаря численному превосходству в воздухе, немцы смогут существенно повлиять на ход развития операции. В связи со сложным положением на Юго-Западном фронте, рассчитывать на пополнение нашей авиации со стороны Ставки не приходится. Я попросил Семена Михайловича помочь нам с истребителями, но не знаю, что из этого получится.

– Волков бояться – в лес не ходить. Даже небольшое продвижение вперед существенно облегчит положение Севастополя. Главное не давать Манштейну возможности играть по своим правилам и чувствовать себя спокойным. Сидеть в глухой обороне значит обречь себя на поражение.

В кабинете повисла напряженная пауза. Мехлис никак не решался сказать, но затем, собравшись с духом, произнес:

– Может быть, вы не поедете в Севастополь? Если вы согласны, то я позвоню товарищу Сталину и все объясню. Он поймет, – предложил Мехлис, но Рокоссовский решительно покачал головой.

– Спасибо, Лев Захарович, но это мое личное решение, и менять его я не собираюсь. Сегодня в ночь мы с генералом Казаковым отплываем на подводной лодке. Моя к вам просьба: выполнить намеченный нами план переброски боеприпасов и артиллерии, не меньше чем на семьдесят пять процентов. Иначе все наши планы и надежды накроются медным тазом, – пошутил Рокоссовский.

– Можете в этом не сомневаться, Константин Константинович. Выполню все, что мы с вами наметили и о чем говорили. Слово коммуниста, – горячо заверил Мехлис собеседника и крепко пожал ему руку. Затем, что-то вспомнив, он достал из стенного шкафа поношенный кожаный плащ и протянул его генералу.

– Вот, возьмите. С вашими генеральскими звездами вы будете прекрасной целью для врага, а в этом плаще определенное инкогнито вам гарантировано. Берите и не сомневайтесь, проверено на деле.

– Спасибо за инкогнито, – поблагодарил Рокоссовский и, взяв подарок, добавил: – Если вы гарантируете мне безопасность, то я постараюсь гарантировать безопасность этому плащу.