Глава 15.3. Нефть эмиров и конунгов

Больше трех тысяч лет отделяет нас от первых задокументированных примеров экономических «проклятий», большая часть которых была связана с дисбалансами, вызванными избытком того или иного экономического ресурса. Однако хотя мы употребляем слово «избыток» по отношению к такому количеству ресурса, которое «перекашивает экономику» и заставляет ее стать уязвимой к будущим шокам, на деле почти всегда доставляемого таким ресурсом богатства всё время как будто не хватает, то ли потому, что при всем его изобилии ресурс оказывается ограничен, то ли потому, что используется он неэффективно.

А что будет, если такой ресурс появится действительно в изобилии? Что было бы, если бы Русь продавала в 10 раз больше рабов? Если бы хлопка Южных Штатов хватило на скупку всей английской промышленности? Если бы в лесах острова Пасхи на месте срубленного дерева за ночь вырастало три, как голов у гидры?

История знает и такие примеры – в основном современные, чей цикл еще не закончен. Два самых знаменательных примера (и потому, что возникли они в двух странах, противоположных во всем, кроме доступа к ресурсу, и потому, что страны эти при всей своей непохожести используют очень похожие методы работы с ресурсом, и потому, что обе страны играют сегодня большую роль в части демонстрации лучших практик борьбы с «ресурсным проклятием») – это ОАЭ и Норвегия.

Норвегия – страна, занимающая северное побережье Скандинавского полуострова, площадью всего 324 тыс. км², с населением 5,2 млн человек, среди которых от 94 до 97 % являются норвежцами (прямыми потомками викингов), а остальную часть населения составляют саамы, шведы, финны, поляки и лишь ничтожное количество эмигрантов из других стран. Однако в последнее время за год в Норвегию прибывает примерно 40 000 иммигрантов (0,75 % населения страны), среди которых иммигранты из Азии и Африки составляют примерно 40 %. Только примерно 4 % территории Норвегии пригодно для земледелия , и страна вынуждена закупать 50 % потребляемого продовольствия . Тем не менее Норвегия в 2018 году произвела 448 млрд долларов ВВП, удержав четвертое место в мире по подушевому ВВП (92 тыс. долларов). При этом в 2013 году ВВП Норвегии был более 522 млрд долларов . Всё дело в том, что Норвегия занимает 13-е место в мире по производству нефти (1,77 млн б/д) и поставляет в Европу всё возрастающие объемы газа (более 118 млрд м³ в год), являясь вторым после России источником углеводородов для Европейского союза, а доля углеводородов в ВВП Норвегии году составляет 23 %.

К концу XIX века Норвегия была периферийной страной, ориентированной на Великобританию как на торгового партнера, специализировавшейся в добыче и экспорте рыбы и морских перевозках (у Норвегии в начале XX века был третий по величине морской грузовой флот). Параллельно для внутренних нужд развивалась промышленность – от кораблестроения до производства деревообрабатывающего оборудования, в том числе производства современных агрегатов на паровой тяге.

И тем не менее Норвегия была относительно бедной страной: подушевой ВВП в начале XX века был на треть меньше, чем в среднем по странам континентальной Европы. Как и многие европейские страны, Норвегия теряла население, эмигрировавшее в США, основные бизнесы постепенно выкупались иностранными компаниями, росла безработица. Остановило безвозвратное превращение Норвегии в бедную провинцию открытие электричества и последующий бум энергоемких технологий. На норвежских водопадах европейские компании построили гидроэлектростанции, рядом с источниками дешевой энергии разместились заводы по производству удобрений, цинка, алюминия.

В 1909 году (через четыре года после обретения независимости от Швеции) около 40 % капитала норвежской промышленности принадлежало иностранцам . Именно в это время движение за национализацию промышленности, с Либеральной партией во главе, получило широкую поддержку как от националистов, так и от фермеров, видевших в индустриализации угрозу и потому выступавших против иностранных капиталистов. Созданная система законов определяла основу для совместной деятельности с иностранными компаниями и фактически обеспечила Норвегию инженерной и производственной базой еще и в электрогенерации.

Более или менее равномерное распределение земли (в Норвегии исторически не было крупных феодов и уже в XIX веке большинство населения владело малыми наделами земли), традиционно большая роль местных советов, активное смешение трудовых ресурсов (крестьяне участвовали в сезонном лове рыбы, жители берега моря – в сезонном сборе урожая и лесозаготовке) обеспечили устойчивость демократического управления страной при одновременном наличии действующей королевской власти и раннее формирование развитой законодательной системы. Слабость феодальных групп и сила самостоятельного крестьянства были историческими основами раннего формирования в Норвегии своего рода общественного договора. Возможно, важную роль в этом сыграло вынужденное обретение Норвегией независимости от Дании еще в конце XVIII века, когда датско-английские войны привели к блокаде проливов, и Норвегия жила вплоть до передачи ее под власть Швеции в 1814 году вполне самостоятельно в течение нескольких десятилетий, не имея, однако, ни своего королевского двора, ни национальной аристократии – страна создавала для себя новую социальную и политическую систему с нуля и вместо наследования пережитков Средних веков могла (и смогла) создать сразу лучшую из существовавших тогда моделей.

Уже к середине XIX века в Норвегии формируется первичная база законов, защищающих труд: в 1845 году проявляется закон «О бедности», в 1860-м – закон о здравоохранении, в 1892-м – закон о защите труда. К 1910 году в стране обязательно медицинское страхование работающих (система функционирует уже с 1894 года), в 1919 году устанавливается 8-часовой рабочий день. Большую роль в гладкости реформ и мирном процессе создания социального договора сыграла уже упомянутая выше эмиграция – почти треть населения Норвегии (в основном беднейшие слои) покинула страну в конце XIX – начале XX века, сняв социальное напряжение.

Так или иначе, но европейский националистический кризис 1910–1930-х годов, завершившийся в половине Европы приходом к власти коммунистических, национал-социалистических или фашистских движений, Норвегия пережила относительно мирно, и завершается он не приходом к власти радикалов, а социальным пактом: в 1936 году вводится пенсионное обеспечение, в 1938-м – страхование от безработицы. После окончания оккупации 1942–1945 годов в Норвегии три лидирующие партии совместно выступают за скорейшее развитие «социального государства» – с 1946 по 1964 год вводится медицинское страхование для всех, создается система кредитования и финансирования под покупку жилья, система выплат на детей и многое другое.

К 1970 году Норвегия уже вполне могла считаться «социальным государством» – правда, средств для «социальности» было немного: реальные доходы домохозяйств в Норвегии составляли 30–40 % от уровня Швеции или Дании , .

Первая нефть на норвежском шельфе была найдена в 1969 году, в 1971 году (ровно в год образования Объединенных Арабских Эмиратов) была начата ее добыча. Изначально было законодательно закреплено 50 %-ное государственное участие во всех проектах по добыче нефти, с тем, чтобы иностранные компании могли принести в Норвегию технологии и обеспечить логистику. Затем было решено, что парламент может увеличивать и уменьшать эту долю в зависимости от обстоятельств. Государственная нефтяная компания Statoil была создана в 1972 году. С 1985 года госучастие было разделено на две части – безвозмездное участие в капитале и так называемый State’s Direct Financial Interest (SDFI) (в рамках которого государство участвует инвестициями и пропорционально получает доходы). В 2001 году Statoil выкупила часть SDFI и была листингована на бирже, новая компания Petoro стала управлять SDFI.

Когда в середине 1970-х нефтяной бум впервые резко увеличил доходы богатых углеводородами стран, Норвегии уже не требовалось формулировать свою экономическую политику – она была полностью сформирована.

С 1980-х годов экономическая политика страны управлялась в соответствии с ультрамонетарными принципами так называемой школы Осло. Эти принципы основывались на финансовых мерах регулирования, аккумулировании резервов и государственном доминировании. Основными направлениями экономической политики Норвегии явились:

Все природные ресурсы в Норвегии закреплены в государственной собственности. Государство предоставляет временные лицензии на добычу природных ресурсов. Государству же принадлежат крупнейшие доли в ключевых секторах: нефте- и газодобыче через Statoil, гидроэлектроэнергетике через Norsk Hydro, банковской сфере через DNB, телекоммуникациях через Telenor. 31,6 % капитализации публичного рынка Норвегии принадлежит государству, а если включить нелистингованные компании, по некоторым данным, доля ВВП, приходящаяся на государство, составит много более 50 %, .

Хотя в целом Норвегия считается страной свободного рынка, доминирование государства не может не сказываться. Норвегия, с индексом экономической свободы в 73,4, в 2019 году проигрывает десять пунктов ОАЭ, шесть пунктов Швеции и целый двадцать один пункт Великобритании, являющейся основным норвежским торговым партнером .

Сразу после Второй мировой войны Норвегия в лучшем случае могла быть названа полуиндустриальной страной, специализирующейся на рыболовстве, производстве древесины и гидроэлектроэнергии. Все три специализации имели явные натуральные ограничения масштаба, и потому экономический рост мог быть достигнут только при условии быстрой диверсификации экономики. Именно в этот момент в стране шла активная дискуссия между сторонниками программы импортозамещения и сторонниками диверсификации экспорта.

В конечном итоге решение было принято в пользу экспортной ориентации в сочетании с максимальным открытием рынка для иностранных компаний и созданием условий для максимально интенсивной конкуренции на внутреннем рынке.

В результате Норвегия установила импортные и экспортные пошлины на уровнях значительно более низких не только, чем у стран Центральной и Южной Америки, которые активно защищали свои рынки 100–200 %-ми пошлинами, но и у развитых стран Европы. Незадолго до начала активной добычи нефти средние импортные тарифы в Норвегии не превышали 11,7 %, в то время как в Великобритании они были выше 16 %, в США – 17 %, а в Европе в целом – 14 %.

С другой стороны, открытость приходила постепенно. Еще в начале 1950-х годов Норвегия отказалась вступать в Северный союз с Данией и Швецией из-за опасений, что ее развивающаяся промышленность не сможет конкурировать в едином таможенном союзе – всё же пошлины в Норвегии были немного выше, чем в других скандинавских странах. Но уже к 1958 году Норвегия поддерживает создание всеевропейской свободной торговой зоны, а норвежская промышленная федерация присоединяется к федерациям других скандинавских стран. В 1959 году Норвегия становится членом – основателем EFTA, в рамках которой все тарифы на несельскохозяйственные товары фактически элиминировались.

В результате к 1966 году доля промышленных товаров в экспорте выросла до 31 %, а по сравнению с 1949 годом (когда Норвегия активно снабжала разрушенную Европу всем, чем могла, на пределе производственных возможностей) объем экспорта промышленных товаров вырос в 12 раз . К 1970 году 16 % производимых промышленных товаров шло на экспорт. Производство промышленной продукции росло со скоростью почти 6 % в год .

При этом в донефтяную эпоху в Норвегии не просматривалось никаких признаков импортозамещения. Доля импорта промышленных товаров в общем потреблении выросла к 1966 году до 39 % – с 29 % в 1958 году .

Частный доход облагается в Норвегии несколькими налогами (прямой подоходный налог, дополнительный подоходный налог, социальные сборы с работодателя и с работника), уровень налогообложения достигает 54 %.

Корпоративные доходы облагаются налогом по ставке 28 %, но доходы в области нефтегазовой индустрии облагаются дополнительным налогом, повышая общую ставку до 78 %. Доходы компаний, занятых энергогенерацией, облагаются по совокупной ставке 58 %.

Имущество облагается налогом в размере 1,1 % в год . Примерно две трети муниципалитетов Норвегии взимают еще и налог на недвижимость в размере до 0,7 %.

Одним из основных источников дохода бюджета является налог на добавленную стоимость, размер которого для основных групп товаров составляет 25 %, а нижняя граница – 8 %, и только публичные сервисы (финансовый, медицинский, образовательный) и книгоиздательство освобождены или имеют нулевую ставку налога .

В совокупности с рядом других налогов общий объем налоговых доходов бюджета Норвегии превышает 41 % ВВП – цифра, близкая к максимальной, даже для стран Европейского союза .

Государственный глобальный пенсионный фонд был создан в 1990 году, но первые перечисления в него состоялись в 1996-м. Фонд оперирует исходя из очень простого правила: в него поступают все доходы государства от активностей в области добычи, переработки и реализации углеводородов за вычетом текущего (ненефтяного) дефицита национального бюджета. Фонд инвестирует в широкий спектр ценных бумаг за пределами Норвегии, в основном в акции. На середину 2019 года фонд управлял более чем триллионом долларов, фактически владея 1 % глобального рынка акций .

С 2004 года управление фондом ведется под контролем попечительского совета, который, в частности, занимается вопросами этики инвестирования. Фонд отказывается от инвестирования в акции и долги компаний, которые прямо или косвенно способствуют убийствам, пыткам, ограничению свободы, другим нарушениям прав человека, но и за счет своего размера активно влияет на котировки таких компаний. Как это ни странно, фонд имеет право инвестировать в акции производителей оружия, кроме ядерного.

За вычетом расходов на управление фонд показывает исторический доход в размере 3,8 % годовых с 1999 года . В последнее время на фонд обрушивается всё больше критики, так как он показывает нетто-результаты ниже, чем глобальные индексы акций. С другой стороны, волатильность результатов фонда также ниже, чем у известных индексов, – в 2018 году, когда по итогам года основные индексы подверглись существенной коррекции, Пенсионный фонд Норвегии потерял лишь незначительные средства.

Норвегия с точки зрения системы управления мало чем отличается от других североевропейских стран. Лучше всего систему характеризует тот факт, что страна в 2019 году была поставлена на седьмое место в мире в рейтинге противодействия коррупции Transparency International из 180 стран .

Итог экономической политики неоднозначен: с одной стороны, Норвегия существенно меньше многих нефтедобывающих стран мира зависит от рынка углеводородов; нефть и газ (со всеми косвенными аллокациями) создают ВВП лишь в размере около 40 тыс. долларов в год на человека , то есть условная «Норвегия без нефти» производит ВВП на человека больше, чем, скажем, Польша, но всё же меньше, чем соседние страны и страны Центральной Европы. Разумеется, в оценках «ненефтяного ВВП» нельзя учесть влияние созданной на нефтегазовые доходы инфраструктуры, так что сравнение должно быть еще менее в пользу Норвегии. При этом у Норвегии паритет покупательной способности очень высок и отсутствует возможность сослаться на дешевизну внутренних транзакций как объяснение низкого ВВП.

Позиция Норвегии в мировом индексе экономической сложности упала с 10-го места в 1964-м на 25-е в 1995 году и до 41-го в 2017 году . Для сравнения: Китай в том же году занимал 19-ю строчку, Великобритания – 14-ю .

Политика welfare state в сочетании с отказом от ценового регулирования и открытыми рынками привела к гипертрофии себестоимости производимой продукции. Индекс реальной стоимости труда (2011 год принят за 100) поднялся с 53 в 1996 году до 123 в 2016 году и продолжает расти . Официальные источники утверждают, что потребительские цены в Норвегии в 2019 году примерно на 30 % выше, чем в США, но многие норвежцы и туристы уверяют, что разница на самом деле много больше. Уверенность в завтрашнем дне в сочетании с долгосрочным субсидированием кредитных ставок (реальные ставки рефинансирования в Норвегии стали отрицательными в 2011 году, в 2016 году реальная ставка составила минус даже 3 %) привела к опасной ситуации на рынке недвижимости: цены с 2008 года за 10 лет выросли в 2,2 раза, а совокупный долг домохозяйств превысил 215 % их годового дохода . Естественной реакцией на такую ситуацию было постепенное увеличение доли ресурсных бизнесов и бизнесов с низкой добавленной стоимостью в ВВП.

Наиболее ярко проблема себестоимости выражается в низком уровне прямых иностранных инвестиций в Норвегию (притом что государственные инвестиции в бизнес направляются в основном за пределы страны): если для стран ЕС-15 он с 2008 года не опускался ниже 2 % ВВП, а в среднем превышал 3 %, то в Норвегии он медленно рос с 0,3 до 0,8 % ВВП. Косвенным признаком деиндустриализации является и доля расходов на R&D в ВВП – в Норвегии она в среднем составляет 1,4 %, тогда как в среднем по странам ОЭСР она превышает 2,2 %.

Государство последовательно стремилось стимулировать индустриализацию. Вплоть до примерно 1970-х годов основной целью постулировалось создание крупных компаний, как тогда считалось – для закрытия отставания в производительности производства. Основным инструментом создания были государственные инвестиции, основным предполагаемым конкурентным преимуществом – доступ к дешевой гидроэлектроэнергии или другим ресурсам. В большинстве случаев само государство являлось владельцем компаний. В результате в Норвегии появились моногорода (ensidige industristeder). Они, как правило, были плохо интегрированы в национальные цепочки поставок (особенно там, где владелец являлся многонациональной компанией) и изолированы от промышленных кластеров. Министерство промышленности поощряло крупномасштабные капитальные вложения. Основными факторами развития рассматривались вложения капитала и масштаб производства, а не исследования или технологии. В 1965 году был создан фонд развития (Utviklingsfondet), заявивший своей главной целью создание «рациональной» структуры в каждой отрасли промышленности, сосредоточение внимания на поддержке «национальных чемпионов», таких как Aker.

С 1960-х годов растущая доля государственного финансирования производства и научных исследований перетекала к «национальным чемпионам», среди которых стали выдвигаться компании оборонного сектора: от Норвежского центра оборонных исследований (FFI) до принадлежащей государству Kongsberg.

Однако уровень рыночной экспертизы норвежских чиновников мало отличался от уровня экспертизы чиновников в других странах, а «гонка финансирований» подстегивалась аппетитами назначенных руководителей крупных государственных компаний без оглядки на конъюнктуру. Политика поддержки крупнейших компаний завершилась в конце 1980-х годов, когда сразу несколько объявленных пару лет назад лидерами компаний (в первую очередь в новой области информационных технологий и электроники, в том числе Norsk Data и Tandberg) обанкротились или существенно снизили свои масштабы под давлением международной конкуренции. Большая промышленность, особенно Norsk Hydro, вынуждена была резко сократить инвестиции, в первую очередь в наукоемкие технологии.

Реакцией стало декларирование изменения стратегии с «индустриализации сверху» на так называемую пользовательскую индустриализацию, в рамках которой инвестиции и льготы должны были выдаваться в ответ на обоснованный запрос уже существующих и успешных предприятий, а не в соответствии с теоретическим планом. Было сокращено основное финансирование прикладных промышленных научно-исследовательских институтов. Но такие изменения совпали с началом периода промышленного доминирования нефтегазового сектора, и другие сектора экономики оказались моментально вытеснены на периферию и инвестиций, и R&D-разработок, поскольку запрос нефтегазового сектора намного лучше оплачивался самими компаниями.

В 2003 году последовало принятие правительством инновационной программы. Были созданы специальное подразделение для больших программ, научно-исследовательский совет, инновационные центры академических знаний (SFF) и центров компетенции (СФИ). Однако до сегодняшнего дня результаты их деятельности являются крайне скромными.

В последнее десятилетие руководство страны проявляет повышенный интерес к созданию кластеров (яркий пример – создающийся онкологический кластер в Осло), однако это скорее дань общемировой моде, чем возможность принципиально изменить структуру экономики. В то же время многие решения типа недавнего решения о частичной регионализации финансирования научных исследований вызывают существенные сомнения в рациональности подхода норвежцев к развитию «новой экономики».

Как и в других ресурсозависимых странах, ненефтяной ВВП Норвегии (называемый Mainland GDP, поскольку добыча углеводородов происходит в Норвегии на шельфе) высоко скоррелирован с шельфовым ВВП. Пик роста Mainland GDP в последние годы пришелся на 2012 год (тогда рост составил 4 %), в 2016 году он был равен нулю на фоне падения шельфового ВВП. По оценке Гарвардского университета, норвежский ВВП в ближайшие годы будет расти со средней скоростью 2,53 % – в конце третьего квартиля, уровень Алжира и Грузии. Но и эта оценка может оказаться оптимистической: инвестиции после стагнации 2014 года упали сразу на 4 %, FDI в 2016 году оказался рекордно низким – минус 6,2 % ВВП.

Согласно публичным данным, за 40 лет Норвегия добыла почти половину своих запасов углеводородов. Производство углеводородов Норвегией уже сократилось с пика (2003–2004 годов) на 15 %. Поставки норвежского газа сократятся на 40 % к 2025 году . Стране в любом случае надо готовиться к периоду, когда она не только перестанет испытывать на себе «ресурсное проклятие», но и будет импортером углеводородов. Statistics Norway оценил дефицит доходов страны к 2030 году при сохранении нынешней структуры экономики в 40 млрд долларов в год – более 10 % сегодняшнего ВВП. На этом фоне основные дискуссии в стране ведутся не о том, как мотивировать диверсификацию экономики и снизить нагрузку на бизнес, а о вреде иммиграции и расширении социальной помощи населению.

Хотя в Норвегии анонсируются меры по снижению налогов, одновременно идут дискуссии об увеличении расходов бюджета для поддержания роста экономики, которая в последние годы растет на 1,4–1,9 % в год . Очевидно, сочетание этих двух идей невозможно без пересмотра принципов использования своего пенсионного фонда. Недавно, впервые в истории, правительство взяло из фонда больше, чем он заработал. Разумеется, с его текущим размером в 2,5 годового ВВП у страны есть как минимум два-три десятка лет гарантированного благоденствия, даже в случае если (а при активном использовании фонда так, скорее всего, и будет) экономика продолжит свой тренд деиндустриализации и упрощения. Однако потом (если, конечно, страна не пересмотрит свой подход к стимулированию экономической мотивации) велик шанс возврата в состояние, в котором Норвегия была до 1969 года – состояние гордой, но бедной северной страны, основным экспортом которой являются сушеная треска и вязаные свитера.

Объединенные Арабские Эмираты – небольшое федеративное государство на побережье Персидского залива, существующее с 1971 года – момента, когда Великобритания передала этой территории права на самоопределение. Государство образовалось в виде союза семи эмиратов из девяти, относившихся когда-то к так называемым государствам Берега затишья, – Бахрейн и Оман, ведшие свою родословную от тех же пиратских государств XVIII века, отказались входить в состав федерации.

На территории ОАЭ, где в 1950 году проживало всего 86 тыс. человек, сегодня проживают 9,3 млн, и население растет со скоростью 2,7 % в год  – впечатляющий темп для государства с ВВП на душу населения, превышающим 40 тыс. долларов США (24-е место в мире и третье среди стран, в ВВП которых более 10 % занимает добыча нефти). Причиной такого высокого положения страны в экономической табели о рангах являются огромные запасы углеводородов – 97,8 млрд баррелей нефти (6,6 % мировых запасов) и 6 млн м³ (седьмые в мире по величине) природного газа . 94 % этого богатства находится на территории одного эмирата – Абу-Даби, 4 % – в Дубае. Запасы нефти и газа позволяют ОАЭ удерживать 31-е место по ВВП в мире – на уровне чуть более 400 млрд долларов (0,5 % мирового – при населении всего 0,07 % от мирового).

ОАЭ являются, пожалуй, самой нетипичной страной, переживающей эффект «ресурсного проклятия». Начать стоит с того, что сама страна родилась уже в момент бурного роста цен на нефть и фактически не переживала периода до нефтяного бума. В 1971 году, когда ОАЭ образовались, их население составляло немногим более 500 тыс. человек, нефтяные промыслы существовали всего около десяти лет, сельское хозяйство составляло менее 1 % ВВП, а основными производимыми товарами (кроме новой для этой территории нефти) были кустарные предметы народного промысла . Эта ситуация обусловила формирование экономической стратегии с чистого листа, без необходимости адаптироваться к наследию времен до ресурсной зависимости, зато с возможностью взять со стороны лучшие практики – настолько, насколько они существовали в мире к 70-м годам прошлого века.

Второй важной особенностью страны (впрочем, общей для большинства стран так называемого Совета Залива) являлась прочная наследственная власть эмиров в каждом эмирате, власть по своей сути более близкая к родоплеменной форме, чем к позднефеодальной, наблюдаемой в авторитарных ресурсных государствах других регионов. Эта форма власти, основанная на местных традициях и поддерживающая местные традиции, определила лицо дальнейшего развития страны в периоды высоких нефтяных цен. Объединение семи эмиратов вокруг Абу-Даби, которое было насущно необходимо остальным эмиратам (в них запасы нефти были либо крайне скромны, либо равны нулю), также сыграло свою роль: фактически Абу-Даби явился естественным центром-спонсором и взамен получил достаточно большие властные полномочия для проведения централизованной политики.

Федеральная структура, оставившая за эмиратами права на собственное законодательство, силовые структуры, стандарты производства и распоряжение большей частью зарабатываемых средств, исключила возможность формирования общих для страны страт, способных испытать систему управления и самих лидеров страны на прочность. За 45 лет существования страны только однажды, в 1987 году, на самом дне стагнации нефтяных цен, в эмирате Шарджа возникло слабое подобие попытки переворота. Остальные эмираты, начиная с Абу-Даби, остались безучастны к заговорщикам, а сам переворот удалось остановить без жертв и даже без адекватного наказания зачинщиков.

И эта же федеральная структура, в рамках которой каждый эмират, кроме самого Абу-Даби, чувствовал себя неуютно в положении просителя средств из казны семьи эмиров Абу-Даби Нахаян, спровоцировала стремление эмиратов не просто к использованию текущего буквально из-под копыт верблюдов на территории Абу-Даби богатства, но и к развитию собственной экономики, по возможности независимой от цен на нефть. Лидером в этом движении был Дубай – эмират со вторыми по величине запасами нефти и газа, возглавляемый уважаемой не менее, чем Нахаян, семьей Мактум, способный по большому счету и самостоятельно финансировать свой экономический рост, и потому более всего стремящийся к конкуренции со «старшим братом». Было бы странно предполагать, что семья Нахаян останется в стороне от таких тенденций. Абу-Даби с некоторым опозданием бросился в погоню за Дубаем в процессе превращения некогда пустынных песков в современные мегаполисы-государства.

Эмираты географически и исторически оказались изолированными от культурных и религиозных центров региона – в отличие от Саудовской Аравии, они не могли рассчитывать на потоки паломников и доходы от культовых мероприятий; к тому же потомки пиратов-кочевников не были склонны к религиозным сантиментам и не теряли здорового прагматизма, будучи правоверными мусульманами (80 % местного населения – сунниты, на территории ОАЭ соблюдаются основные законы шариата – от запрета игорных заведений до десятилетнего тюремного заключения за попытку обращения мусульманина в другую веру). Маленький размер территории и населения страны, непредсказуемое окружение, нахождение фактически между двумя враждующими полюсами исламского мира – шиитским Ираном (который немедленно после ухода британских войск оккупировал острова в Ормузском проливе, принадлежавшие эмиратам) и суннитской Саудовской Аравией – изначально дали толчок к формированию Эмиратами максимально открытой и связанной с неисламским миром экономической политики. Эта политика была направлена на создание арабской вязи международных интересов на своей территории – интересов, которые крупные развитые страны стали бы защищать «в случае чего». Сложно сказать, было ли такое решение следствием личного выбора шейхов Заеда Нахаяна и Рашида аль-Мактума или вынужденной позицией, в то время как более традиционный выбор в пользу альянса с региональными силами (попытки создать прочные союзы делались и с Египтом, и с Сирией) не принес желаемых результатов.

Этот курс на открытость и развитый мир, не вполне внятный до поры, неожиданным образом получил свое развитие в конце 1980-х – начале 1990-х годов, когда Эмираты оказались прифронтовым государством после оккупации Ираком Кувейта. Резкое сокращение только-только начавшего развиваться туризма, отъезд большого количества европейцев в связи с угрозой войны, вывод из банков Эмиратов до 40 % вкладов вогнали только что начавшую опять расти (после стагнации во время Ирано-иракской войны) экономику в рецессию – власти даже вынуждены были пригрозить преследованием торговцам продовольствием, сильно поднявшим цены на продукты. Вопрос стоял о выживании во всех смыслах (нефть по 35 долл./барр. не давала достаточно средств для формирования оборонного бюджета, соответствовавшего угрозе), и Эмираты резко уточнили свою позицию и политику, однозначно и бесповоротно встав «на сторону Запада». Власти, которые до того позволяли себе занимать категорическую позицию по Израилю (в том числе в жесткой форме требовали от СССР запретить эмиграцию евреев в Израиль), вдруг объявили тогдашнего лидера палестинской автономии Ясира Арафата персоной нон грата, депортировали более 500 и арестовали более 400 палестинских активистов. Шейх Заед тогда публично иронизировал, высмеивая попытку Арафата сравнить палестинский вопрос с оккупацией Кувейта. Эмираты, бывшие до того последовательным оппонентом США, кардинально сменили риторику в отношении Штатов, вошли в антииракскую коалицию, в том числе выделив на нее средства, и заняли позицию надежного партнера Запада, дав многочисленные гарантии не только сотрудничества в политической сфере, но и соблюдения экономических интересов развитых стран и корпораций, приверженности британской системе права, курсу на вступление в международные торговые организации, снятие таможенных барьеров и совершенствование инвестиционного законодательства. Активная роль ОАЭ в привлечении в коалицию новых партнеров (в том числе Индии, Пакистана, Бангладеш), деятельная помощь в эвакуации беженцев, обеспечение функционирования торговых и пассажирских путей в момент, когда основные перевозчики устранились («Эмирейтс» была единственной авиакомпанией, продолжавшей рейсы в регионе даже в последние дни войны), двукратное превышение квоты ОПЕК на добычу нефти для поддержки рынка создали для страны имидж, позволивший ей впоследствии занять позицию привилегированного партнера, главного торгового посредника и финансового центра не только региона Залива, но и всей территории от Индокитая и Австралии до Великобритании.

Окончательно приняв решение развивать экономики своих маленьких эмиратов и бесповоротно встав на сторону стран «первого мира» в политике, эмиры столкнулись с банальной катастрофической нехваткой своего населения и его неготовностью к включению в быстрый процесс модернизации страны на фоне большого притока денег от экспорта углеводородов и в силу традиционного уклада жизни – своего рода «эффектом Науру». Но в отличие от властей Науру, власти ОАЭ сразу же поставили вопрос об импорте квалифицированной рабочей силы и сняли все барьеры на пути притока рабочей силы неквалифицированной (при этом создав уникальную систему защиты от размывания и вытеснения коренных жителей).

Эта система работала уже к концу 1980-х годов, в конце 1990-х годов почти 92 % трудовых ресурсов страны состояло из иностранцев, и в результате на сегодня только 15 % населения страны являются ее гражданами  – зато страна получила фундаментальные преимущества как промышленный и сервисный центр, имеющий низкую себестоимость работ с низкой добавленной стоимостью, и высокую эффективность и качество производства и сервисов с высокой добавленной стоимостью. Действительно, в ОАЭ доля стоимости труда в ВВП составляет всего 27 % (в Мексике – 35 %, в США – 55 %) и является одной из самых низких в мире, но при этом качество продукции и уровень ее технологической сложности не подвергаются сомнению , .

Стратегическое видение экономики страны как высокодиверсифицированной было официально и реально присуще руководству Эмиратов практически с самого начала существования страны. Стратегия достижения этой цели также не менялась. Вкратце ее можно описать пятью тезисами.

Фактически государство контролирует все минеральные ресурсы, находящиеся на его территории. Разработка углеводородов, переработка и экспорт, добыча и переработка металлов (в первую очередь переработка алюминия) ведутся в рамках соглашений с и под контролем государственных нефтяных компаний эмиратов. Основная добыча производится компаниями, в которых 60 % принадлежит государству – а 40 %-ная доля находится в собственности ведущих компаний мира, что обеспечивает получение новейших технологий, эффективное управление и встроенность в мировую систему переработки и продажи углеводородов . Государственные компании владеют также от 60 до 100 % в смежных бизнесах – разведке, бурении, транспортировке, переработке разного уровня. При этом компании нефтегазового сектора уплачивают налог на прибыль в размере от 55 до 85 % (в зависимости от типа производства), делая эффективную минимальную долю государства в доходах от добычи углеводородов равной 87,5 %, а в среднем близкой к 92 %.

Государственный профицит аккумулируется в виде инвестиций в сеть государственных инвестиционных фондов и государственных же компаний и банков. Инвестиционные фонды имеют широкий мандат, инвестируя в 12 различных классов активов по всему миру, приобретая как ликвидные бумаги, так и большие и контролирующие доли в корпорациях. Точных данных по объему управляемых фондами средств нет (их не менее 1,2 трлн долларов на сегодня), но отдельная информация свидетельствует о достаточно успешной инвестиционной деятельности: долгосрочные доходы фондов в среднем составляют 6,5 % годовых в долларах США.

Основой социальной политики Эмиратов является отказ от основных видов индивидуального и корпоративного налогообложения в сочетании с регулированием цен на большие группы товаров с целью избежать роста цен в связи с ростом доходов населения.

В ОАЭ подоходный налог и налог на добавленную стоимость равны нулю, а ставки налога на доходы корпораций составляют от 0 до 55 % в зависимости от размеров дохода, но на практике ненулевые ставки применяются только к иностранным банкам и нефтяным компаниям. В совокупности с небольшими налогами, взимаемыми с рентных платежей, налогами на прибыль банков и нефтяных компаний, плоскими налогами на различные виды бизнеса, меняющимися от эмирата к эмирату, акцизами на алкоголь, табак и другие товары и рядом других сборов, в начале 10-х годов XXI века составляли около 17 % доходов бюджета ОАЭ, . Остальное составляли пошлины за создание бизнеса в стране и право торговли.

Отказ от взимания налогов, позволяющий компаниям щедро делить дополнительную прибыль с местными жителями (и намного менее щедро – с трудовыми мигрантами), является лишь частью социального контракта. Второй частью являются масштабные субсидии – прежде всего в области энергии и топлива – и жесткий контроль за ценами. В 2013 году почти 5 % ВВП ОАЭ было потрачено на субсидирование гражданам приобретения энергии и моторного топлива .

Министерство здравоохранения определяет цены примерно 8 тыс. медикаментов ; электричество и вода продаются по жестким тарифам; достаточно жестко контролируются цены на большое число потребительских товаров. Такой контроль законодательно закреплен 23 сентября 2008 года. Фактически власти ОАЭ имеют право устанавливать рекомендованные цены, а ретейлеры должны утверждать у специального комитета цены, которые они устанавливают на свои товары, – утверждение может быть отозвано, если комитет сочтет, что обстоятельства изменились.

В середине 10-х годов нашего века производство нефти и газа составляло 34 % ВВП Эмиратов, доля ненефтегазовой промышленности (строительства и производства) – менее 20 %. Компенсация работников промышленности составляет в ОАЭ около 20 % от общего объема выплат, почти 14 % уплачивается работникам торговли и сервиса, и лишь 4 % компенсаций идут в нефте-и газодобывающие компании . Ежегодный объем прямых иностранных инвестиций превышает 10 млрд долларов, а накопленный инвестированный из-за рубежа капитал к 2019 году превысил 150 миллиардов .

Общее количество «гринфилдс», открываемых в течение года, превышает в 2019 году 445 проектов  – среди них атомная электростанция, аэропорты, железные дороги, смелтеры (комбинаты по производству алюминия), нефтеперерабатывающие заводы, метро. Совокупный планируемый объем инвестиций в инфраструктуру в ОАЭ на десять лет с 2020 по 2030 год превышает 300 млрд долларов . Только объекты Дубай-Экспо 2020 стоят более 32 млрд дирхамов.

В течение 90-х годов в ОАЭ активно развивался фондовый рынок и банковский сектор; к 2020 году активы банковской системы ОАЭ превысили 200 % ВВП, а прибыль составляет около 10 % номинального ВВП – больше чем в США. В ОАЭ расположены три фондовые биржи, биржа, на которой торгуются биржевые товары и деривативы, и товарная биржа. С 2000 года существует также система, называемая Dubai Financial Market (DFM), – подобие биржи, на которой происходит вторичная торговля широким спектром финансовых инструментов, включая акции и паи фондов – местных и иностранных. Иностранные инвесторы создают примерно 40 % оборотов на местном фондовом рынке. Оборот только DFM составляет порядка 30 млрд долларов в год. ОАЭ является крупнейшим в мире рынком сукука (исламского долга).

Транспорт и логистика дают 6,4 % ВВП и используют почти 8 % трудовых ресурсов . При этом уже с середины 1990-х годов ОАЭ являются одним из крупнейших мировых транспортно-логистических узлов. Две из крупнейших мировых авиакомпаний (№ 3 и № 4 в пересчете на пассажиропоток) принадлежат Эмиратам. Дубай-Интернешнл – крупнейший в мире аэропорт по иностранному пассажиропотоку, шестой – по общему пассажиропотоку и третий – по объему карго-перевозок. Дубай-Интернешнл приносит порядка 27 % ВВП эмирату Дубай. По официальным прогнозам, к 2030 году аэропортовый бизнес в Дубае будет приносить почти 90 млрд долларов добавленной стоимости в год . Помимо него в ОАЭ есть еще один крупный аэропорт – в Абу-Даби, и строится третий (Аль Мактум), который должен стать еще более крупным .

Авиакомпании Эмиратов являются интересными примерами того, насколько успешными могут быть бизнесы, принадлежащие государству. «Эмирейтс» и «Этиад», вместе владеющие парком из почти 380 воздушных судов, используют разные стратегии («Эмирейтс» делает ставку на широкофюзеляжные суда, независимость от альянсов и развитие аэропортового сервиса, «Этиад» – на приобретение долей других авиакомпаний). Возможно, следствием этого является прибыльность Emirates (почти 500 млн долларов в 2019 году) и убыточность Ethiad с 2016 года (правда, компания собирается стать прибыльной – к 2023 году),,. Так или иначе обе компании ведут активную экспансию. Компании постоянно подвергаются критике со стороны европейских и американских перевозчиков в связи с жесткой конкуренцией и дискриминацией иностранных перевозчиков Эмиратами (что не мешает европейским и канадским властям сильно ограничивать операции компаний Эмиратов на своем рынке). Тем не менее основное конкурентное преимущество (помимо эффективного управления) компаний Эмиратов – низкая себестоимость операций вместе с неограниченными инвестиционными возможностями, предоставляемыми акционерами, позволяет им расти двузначными темпами в год. Оказывается, контроль себестоимости в государственной компании в ресурсной экономике вполне возможен – если, конечно, государство может обеспечить не только правильную мотивацию и эффективное стратегическое управление, но и достаточную открытость ресурсной страны для притока как дешевой рабочей силы, так и высококвалифицированных специалистов и управленцев из-за рубежа.

Помимо авиаперевозок, в ОАЭ развиты перевозки морские – более 15 коммерческих портов включают в себя контейнерные терминалы, нефтяные терминалы, промышленные и рыболовецкие сектора . Коммерческий флот ОАЭ состоит из 306 кораблей (192 тысячи тонн водоизмещения).

Туризм приносит ОАЭ более 4 % ВВП (вместе с бизнес-путешественниками – 8,4 % ВВП, почти как финансовый сектор). За год в стране бывает почти 16 млн туристов. ОАЭ занимает 24-е место в мире по эффективности туристического сектора, согласно Travel & Tourism Competitiveness Report 2015.

Так же, как и население, корпорации в ОАЭ платят близкие к нулю налоги – об эффекте такой системы мы уже говорили, касаясь авиакомпаний.

Финансирование деятельности большинства корпораций в стране идет через государственные фонды, стоимость финансирования равна нулю. Банковское финансирование бизнеса (через кредиты) составляет в 2019 году примерно 79 % ВВП, ставка рефинансирования равна 1,5 % при продовольственной инфляции в районе 5–6 %, ставки кредита сильно различаются в зависимости от типа заемщика и других условий, но в среднем составляют от 3 до 6 %, то есть являются едва ли меньшими, чем продовольственная инфляция ,. Правда в последние годы ОАЭ преследует общая дефляция (создаваемая падением цен на недвижимость и транспортные расходы), но инфраструктура финансируется льготно.

Помимо этого, отдельные отрасли имеют существенные льготы и субсидируются специальными программами. Отличным примером является сельское хозяйство. Земля под ведение сельскохозяйственного бизнеса любому гражданину ОАЭ выделяется бесплатно без ограничений (кроме назначения), подготовка земли (выравнивание, подготовка почвы, бурение на воду и строительство колодцев и пр.) производится за счет государства. На сырье (семена, удобрения, инсектициды и пр.) выплачивается субсидия в размере 50 % стоимости . Большой объем технических сервисов (например, установка мелиоративных сооружений) оказывается бесплатно. Наконец, почти на все виды затрат можно получить беспроцентный кредит. Государство гарантирует выкуп 100 % конечного продукта у фермеров по выгодной цене, вне зависимости от конъюнктуры мировых цен.

В ОАЭ нет экспортных сборов, тарифов и пошлин (кроме сбора в 60 долларов с тонны экспортируемого черного металлолома, сбор введен в 2004 году, но, как оказалось, до 2015 года его никто не собирал).

Страна входит в так называемую ПАФТА (Pan-Arab Free Trade Area, созданную в 1997 году 18 странами региона), и с 1 января 2005 года не взимает ввозных пошлин с любых товаров, созданных (в широком смысле) на территории членов ПАФТА.

Таможенные пошлины на подавляющее большинство товаров из других стран равны нулю или ограничены 15 %, и только за счет 200 %-ных пошлин на «нехаляльные» свинину, алкоголь и табак в среднем равны 14,3 % (эмират Шарджа взимает 5 %-ные пошлины со всех товаров; правда, это скорее формальность, так как проконтролировать движение товаров внутри Эмиратов невозможно).

Как ни парадоксально, с учетом огромной доли государства в экономике ОАЭ уже давно имеют очень высокие оценки с точки зрения обеспечения свободы конкуренции. В 2015 году в отчете Мирового экономического форума страна получила существенно более высокие оценки по категориям «плотность локальной конкуренции» и «отсутствие торговых барьеров», чем не только страны-соседи, но и Чили, Мексика, Индонезия и даже Норвегия. Эмираты в 2014 году были поставлены на 16-е место в мире по индексу легкости торговли (enabling trade index) и на первое – по доступности и качеству транспортной инфраструктуры. Тот же Мировой экономический форум оценивает таможенные процедуры ОАЭ как шестые по уровню простоты и эффективности в мире из 140 стран . Индекс качества логистики Мирового банка ставит ОАЭ на 14-е место в мире.

Особую роль в развитии бизнеса в ОАЭ играет концепция особых зон. Первые зоны были созданы в конце XX – начале XXI века. В отличие от остальной территории ОАЭ, на которой 51 % компаний должен принадлежать местным гражданам, не менее 25 % сотрудников должны быть местными, земля и недвижимость могут принадлежать только гражданам ОАЭ, – в них (и только в них) разрешено 100 %-ное иностранное владение компаниями ; резиденты зон не уплачивают никаких таможенных пошлин; для них не ограничены валютные операции; существенно упрощены или отменены лицензирование, необходимость следовать локальному законодательству и прочие локальные нормы. Компании-резиденты могут работать только в пределах зоны или за пределами ОАЭ – однако бизнес на остальной территории ОАЭ может вестись и продажи производиться через обычные местные компании, закупки же товаров и сервисов могут вестись по всей территории ОАЭ напрямую. В особых зонах нет цензуры интернета (в отличие от всей остальной территории). Важно, что государство дает предприятиям, становящимся резидентами зоны, гарантии неизменности льгот на 50 лет вперед.

На сегодня в ОАЭ примерно 40 особых экономических зон , , в том числе таких известных, как Dubai Creative Cluster (с Интернет-Сити и Медиа-Сити), Dubai International Financial Center, Dubai Multi Commodities Center с 8 тыс. компаний, в основном торгующих драгоценными камнями, металлами и чаем (Эмираты – крупнейший хаб по торговле золотом в регионе, через который проходит 25 % мирового оборота золота), Dubai Industrial Zone, Khalifa Industrial Zone in Abu Dabi (которая, по уверению властей, будет после 2018 года самой большой индустриальной зоной в мире). Наиболее известной является Jebel Ali Free Zone в 20 км от Дубай-сити, в которой прописаны 6 тыс. компаний из 80 стран, включая компании из Fortune-500. Более двух третей ненефтегазовых товаров и услуг в ОАЭ и около 80 % ненефтегазового экспорта производится в особых зонах.

Тем не менее ситуация в ОАЭ далека от идиллической. С точки зрения спектра индустрий, как и доходов бюджета, Объединенные Арабские Эмираты всё еще остаются бесспорно ресурсозависимыми. 33 % экспорта стране приносят углеводороды . В 1998 году, когда цены на нефть были существенно ниже, производство углеводородов составляло в ОАЭ 22 % ВВП, в 2000 году оно составляло уже 41 %, в 2013 году – 38,3 %, с 2015 года, после драматического падения цен на нефть к уровням, в реальном выражении сравнимым с уровнями начала XXI века, доля углеводородов в ВВП ОАЭ осталась на уровне 31 % – это лучше, чем 41 %, но всё еще сильно больше, чем во многих других ресурсозависимых странах, даже не претендующих на диверсификацию .

Как и в случае с другими нефтезависимыми странами, бюджет ОАЭ оказался неадаптивным. Лишь к 2019 году властям удалось создать бездефицитный бюджет, а доходы от нефти всё еще формировали до 75 % общих поступлений в бюджет. В 2020 году, после падения цен на нефть, дефицит бюджета самого богатого эмирата, Абу-Даби, превысит 6 %, в 2021 году – 5 %,. Дефицит балансируется использованием средств суверенных фондов (в сумме в активах Abu Dhabi Investment Authority, Investment Corporation of Dubai, Emirates Investment Authority, Mubadala Investment Company и других суверенных фондов ОАЭ всё еще более 1 трлн долларов ), изъятием части доходов государственных компаний и выпуском долговых бумаг – благо себестоимость заимствований для ОАЭ очень низка, спасибо многолетней работе по снижению рисков бизнеса и демонстрации последовательности и открытости экономической политики.

Другие последствия ресурсного бума еще более серьезны. Избыток углеводородов и активное регулирование цен на энергию и электричество государством привели к непропорциональному росту потребления углеводородов на внутреннем рынке. В 2008 году ОАЭ стали нетто-импортером газа, несмотря на огромное его производство. ОАЭ экспортирует газ в Японию, Северную Америку, Азию, но покупает у Катара. Что произойдет при увеличении доступа Катара к международным рынкам – неясно, но вряд ли ОАЭ смогут позволить себе такое потребление в течение долгого времени. Уже сегодня ОАЭ отменили субсидии на моторное топливо в связи с нехваткой средств в бюджете, переходя пока только к регулированию цен. Эта вынужденная мера наносит удар по привычной схеме спонсирования потребления и неминуемо вызовет сокращение ВВП в среднесрочной перспективе – пока непонятно на сколько.

Регулирование цен на большой спектр товаров вызвало к жизни масштабный реэкспорт – Эмираты являются самым большим реэкспортным хабом для продуктов питания в регионе Залива. Реэкспорт (24 % от всего экспорта в 2014 году ) создает непроизводительные доходы и грозит дефицитом в случае, если ситуация в экономике станет хуже.

Но главным индикатором поражения страны в борьбе за диверсификацию от нефти и газа является ситуация с производительностью труда. На протяжении почти 25 последних лет производительность труда (как и общая производительность – total factor productivity) в ОАЭ последовательно, хотя и медленно, сокращалась – примерно на 0,1–0,5 % в год . В частности, это было связано с постепенным вовлечением всё большей доли трудовых ресурсов в непроизводительные сектора, в первую очередь – в публичный сектор (бюрократический аппарат в ОАЭ рос быстрыми темпами), строительство, но главным фактором, несомненно, являлись возможности компаний использовать льготы и субсидии в качестве факторов конкуренции с иностранными производителями и не уделять внимания себестоимости.

На этом фоне в течение последнего нефтяного бума в ОАЭ внутренний спрос рос темпами, опережающими рост ВВП. Такой рост будет очень серьезной проблемой в момент, когда бюджет ОАЭ начнет усиливать давление на компании с целью получения больших налогов, и они резко снизят как оплату труда, так и потребление, – страна может оказаться в ловушке избыточных производственных мощностей. В самом деле, как минимум неясно, зачем стране, в которой проживают несколько миллионов человек, две огромные авиакомпании, три крупнейших аэропорта, 15 портов и два гиганта – алюминиевых смелтера. Более того, есть серьезные сомнения в способности, например, смелтеров оперировать с прибылью на газе, получаемом по мировым ценам. Что будет с большинством компаний в стране, если правительство будет вынуждено ввести разумные ставки налогов на прибыль и подоходных налогов? Как будет правительство сохранять особые зоны, в которых есть гарантии нулевых налогов, если повышение налогов вне зон, очевидно, вызовет массовый переток в зоны до того оншорных компаний? А если оно будет менять законодательство этих зон, как оно сумеет убедить инвесторов и бизнес ему после этого доверять, как справится с драматическим ростом ставок кредита и оттоком инвестиций?

Опыт ОАЭ является в силу многих причин уникальным, но одновременно и показательным.

Для начала он опровергает частое для ресурсных экономик заблуждение, что ресурсы страны нуждаются в защите от внешней агрессии экономического и (или) военного характера, и путь к эффективной защите лежит через самоизоляцию, возведение барьеров, усиленное вооружение и идеологический контроль, не позволяющий «врагам» разрушать идентичность страны и подрывать готовность населения к защите ресурсов. ОАЭ сумели эффективно совместить сохранение в своих руках полного контроля за ресурсами страны, причем не только минеральными, но и географическими, и максимальную открытость рынков, культуры и границ, дающую возможность многократно повысить эффективность эксплуатации ресурсов; более того, такая открытость не привела к размыванию местной культуры, обычаев, системы управления и идеологии. Безусловно, дело здесь не только и не столько в безобидности внешних влияний, сколько в продуманном сочетании толерантного отношения к внешнему миру с традиционализмом, принятия иностранных работников, туристов, капитала, обычаев – с одновременной жесткой кластеризацией на граждан и неграждан, создания условий для международного бизнеса – с построением жестких границ, в которых он может вестись.

В то же время история экономики ОАЭ – это история успешных государственных компаний, функционирующих максимально эффективно в рамках имеющихся у них возможностей. Сравнение ADNOC с «Газпромом» и «Роснефтью», «Эмирейтс» с «Аэрофлотом», NBAD с ВТБ, Mubadala с ВЭБом показывает вызывающую разницу в эффективности. Можно предположить, что в основе такого успеха лежат низкий уровень коррупции, готовность активно перенимать опыт наиболее успешных конкурентов, в том числе через приглашение успешных международных менеджеров, и реальная, а не формальная постановка компаниям задачи по выходу и занятию лидирующих позиций на международных рынках. Но, безусловно, важную роль в таком успехе играла и играет политика активного субсидирования государственных компаний за счет экспорта минеральных ресурсов, ведущаяся через взимание сниженных или нулевых налогов (прямо с корпорации и косвенно с персонала). Только авиакомпания «Эмирейтс» за один год сокращает свою себестоимость более чем на миллиард долларов за счет неуплаты налога на прибыль и подоходного налога сотрудников на территории ОАЭ, если принимать ставки этих налогов равными среднеевропейским. Это субсидирование ставит долгосрочность успеха под сомнение, создавая эффект замкнутого круга. Чтобы всерьез говорить о диверсификации доходов бюджета, необходимо создавать налоговые потоки от ненефтяных бизнесов. Но замещение доходов от нефти в бюджете ОАЭ будет означать примерно утроение существующих ненефтяных налоговых сборов по объему. Такое увеличение налоговой нагрузки, несомненно, крайне негативно скажется на результатах корпораций («Эмирейтс» потеряла бы более половины прибыли, «Этиад» стала бы убыточной, девелоперы оказались бы перед лицом существенного падения стоимости недвижимости из-за сокращения покупательной способности потребителей и оттока иностранных покупателей – резидентов, привлеченных нулевыми налогами, и примерно 30 %-ного роста себестоимости строительства), объемы инвестиций существенно сократятся, и нет никаких гарантий, что основные корпорации останутся не только такими успешными, но и вообще конкурентоспособными на жестком международном рынке.

Как видно из этих двух (крайне разных по форме) примеров, даже сверхбогатые ресурсами страны страдают от ресурсной зависимости практически так же, как и страны, обеспеченные ресурсом на более низком уровне. И Норвегия, и ОАЭ в условиях достаточно высоких цен на нефть конца второго десятилетия XXI века поддерживают лишь 1–2 %-ный рост ВВП. Обе страны при активных попытках диверсификации экономики не входят в число стран с инновационным фокусом развития, создавая лишь индустрии, полностью основанные на иностранных ноу-хау, технологиях и в большой степени основных средствах. У обеих стран фактически получается эффективнее инвестировать за рубеж, чем в свою собственную экономику. «Сверхобеспеченность» ресурсом дает этим странам большую фору – с момента, когда цена на нефть значительно упадет, обе эти страны смогут поддерживать свой modus vivendi еще в течение минимум пары десятков лет. Однако эта фора является и залогом будущих проблем: она провоцирует опоздание в процессе перестройки экономики на безресурсные рельсы и может оказаться главной причиной будущей экономической катастрофы.