Глава 17
– Пётр Иванович, к вам просится на приём какой-то араб из Ливана, говорит, он представитель ливанского эмира. – Секретарь наместника выжидательно взглянул на Головлёва, который откровенно скучал в ожидании новостей с континента. До очередного сеанса связи оставалось полдня, потому и секретарь не стал отправлять посетителя на запись, резонно рассуждая, что у наместника есть свободное время.
– Давай, зови, вели подать кофе с фруктами и сластями. – Петро отошёл от окна, направляясь к переговорному столику в углу кабинета. Действительно, надо отвлечься от дел, поговорить с посетителем. Ливанский эмир, говоришь, интересно, очень интересно.
После витиеватых приветствий и славословий ливанский гость Хайретдин аль-Багдади с удивлением выпил кофе, наблюдая за непривычным поведением правителя сильнейшей европейской страны. Петро никогда не тщился соблюдать привычные для шестнадцатого века церемонии, более того, магаданцы с самого начала жизни в средневековье, двадцать с лишним лет назад, своим поведением сознательно перечеркивали сложившийся в шестнадцатом веке церемониал. По крайней мере, в тех случаях, когда это не грозило международным скандалом, магаданцы придерживались привычек двадцать первого века. Так получилось и с ливанским гостем, который говорил на ломаном русском языке, потому подполковник не стали вызывать переводчика. Неспешно попивая крепчайший чёрный кофе, Головлёв слушал Хайретдина, оправившегося от первого шока, вызванного простотой приёма, отсутствием роскоши и церемоний.
– Ваше величество, – не знал, как обратиться к наместнику, Хайретдин и решил перестраховаться. Явно рассуждая, что хуже не будет, араб продолжил: – Я прибыл в Петербург по велению своего господина – эмира Ливана Фахр-эд-Дина. Он знает, что Новороссия сильнейшая страна в Европе, обладает лучшим оружием в мире. Армия великого наместника Петра разгромила за три месяца сразу три государства – Священную римскую империю, Королевство Скоттов и Венецию. Подвластные Петербургу войска на островах Кипре и Крите держат в страхе всё побережье Средиземного моря, особенно турок. У моего господина есть мечта – освободить Ливан от турецкого владычества. А враг моего врага, как известно, мой друг. Потому эмир Фахр-эд-Дин направил меня в Петербург, мы наслышаны о вашей огромной помощи эмиру Египта, сумевшему четыре года назад после долгих лет войны стать независимым от турецкого султана Мурада.
Петро мысленно хмыкнул, вспомнив, сколько денег до сих пор должен этот самозваный эмир за военную помощь. Хотя сделка по продаже оружия египтянам в кредит оказалась весьма выгодной. Мало того, что удалось сбыть крупную партию ружей и патронов, снятых с вооружения в армии Новороссии, так ещё эмир гарантировал поставки зерна и фруктов по льготным ценам на ближайшие десять лет. А сам Египет открыл свои двери для русских товаров и самих русов. Не считая того, что добрых пять лет до получения независимости египтяне воевали с турками, отвлекая войска султана от Европы, что стоило дороже любых коммерческих успехов. Надо полагать, всё это эмиру Ливана известно, более того, он наверняка посчитал, чем сможет заплатить за помощь. Послушаем.
– Мой господин собрал армию из двадцати тысяч храбрецов, но у наших врагов-турок найдётся в десять раз больше войск. Победить своих врагов мы сможем, если эмир Фахр-эд-Дин вооружит своих храбрецов лучшим в мире оружием – русскими ружьями. – Хайретдин прервался, высматривая в лице наместника недовольство своими словами. Не найдя ничего для себя опасного, со вздохом облегчения, продолжил: – Эмир Ливана понимает, что одни ружья не сделают его армию сильнее турецкой, ибо в армии султана Мурада тоже есть магаданские ружья. Он, мой господин, предлагает новороссийскому наместнику продать ливанским войскам двадцать тысяч ружей и сто русских пушек. За это оружие эмир Фахр-эд-Дин готов предложить не только золото и серебро, коих у наместника достаточно, но и лучшие персидские ткани, и восточные пряности. А также рассмотреть любой предложенный русами способ оплаты.
Хайретдин замолк, ожидая ответа наместника на высказанное послание, смиренно попивал кофе, скрывая волнение. Головлёв задумался, уставившись невидящим взглядом на посетителя. Нет, вопросов по продаже оружия не возникло, ответ ливанцам будет положительный. Кадровый офицер обдумывал, какие реальные меры нужны для обучения и вооружения армии эмира, чтобы та смогла противостоять туркам. Нужно ли предложить обучение ливанских офицеров в Петербурге, или достаточно направить батальон советников в Ливан? За какой срок удастся обучить офицеров, а затем «натаскать» остальную армию, чтобы та не полегла в первом же сражении? Но подполковник стряхнул с себя задумчивость, чего это арабы в Петербург приплыли? Они же в Италии подвизались, выпрашивая помощь у Генуи и Венеции, даже в Папских землях отметились, намекая на помощь в борьбе с Турцией. Ещё полгода назад первые сообщения о поисках союзников эмиром Фахр-эд-Дином поступили по линии разведки. Ну, ливанцам мы сообщать об том не станем, хвастать не с руки.
– Я выслушал предложения эмира Ливана, уважаемый Хайретдин, думаю, через неделю смогу дать точный ответ. Свой адрес оставьте у моего секретаря.
Проводив псевдоараба, явно не имевшего отношения к Багдаду, хоть об этом говорила часть имени Хайретдина – «аль-Багдади» и являвшегося, скорее всего, ближайшим сподвижником самого эмира Ливана, Петро задумался. Он прикидывал, сколько ливанцев можно обучить в Петербургском военном училище, на чей курс их можно пристроить, кого поставить руководителем группы. Военное училище Новороссии становилось самым популярным учебным заведением Европы, особенно после последних побед русов. Кроме лучших ветеранов боевых действий и молодых дворян Новороссии, в училище пятый год обучали шведов, давних союзников Петербурга. После победоносной войны русов на материке даже консервативный Иоанн Васильевич, царь Руси, отправил два десятка боярских детей в Петербургское военное училище. Усилиями князя Острожского и агентов влияния из Польской империи на обучение третий год прибывали новые шляхтичи, исключительно православные. Петро не боялся обучать иностранцев, благо некоторые предметы были для них закрытыми, например, тактика партизанских и контрпартизанских действий, диверсионная война, идеологическая война и тому подобные опасные знания. Иностранцев обучали применению русского оружия и тактике «правильной» войны, что и без того давало значительное преимущество перед привычными для средневековья боевыми приёмами.
К осени 1592 года в Петербургский университет прибыли первые студенты-иностранцы. До этого молодое учебное заведение обучало одних русов, а европейцы по привычке поступали в Магаданский университет в Королевце. Конечно, там ближе, привычнее да уютнее, что немаловажно. Но, стремительное возвышение Новороссии, быстрый захват огромных территорий, лояльное правление и отсутствие жестоких казней, грабежей на оккупированных землях удивило европейцев. Особенно поразились все, кто сталкивался с русами, их великолепному образованию. Обычный выпускник детдома или военного училища обладал знаниями, поражавшими горожан и дворян бывшей Священной римской империи. Не только в точных науках, вроде арифметики и геометрии, но и в философии, экономике, религии. Практически все, без исключения, русы легко диспутировали с протестантскими и католическими деятелями, показывали отличное знание Евангелия и внятное понимание религиозных догм. Быстро прерывали все попытки запутать разговор некорректными примерами и логическими ловушками, что для средневековья подразумевало образование на уровне университета, как минимум.
Конечно, никто из военных русов не заканчивал университета, просто обучение в детдомах и военных училищах было поставлено на уровне миссионеров. Петро и Николай добились того, что из двадцати тысяч детдомовцев, перевезённых в своё время в Новороссию все, включая девушек, изучили стандартный набор православных догм, их отличие от католических и протестантских. Только так, даже в ущерб хорошим манерам, требовали воспитывать молодых детдомовцев офицеры-магаданцы. Пришлось тяжело, в том числе самим офицерам, которые патронировали по два-три детдома, лично общаясь с воспитанниками. Но на выходе Новороссия получила почти десять тысяч грамотных миссионеров, с гражданскими специальностями. То есть молодых парней, способных подать всем своим знакомым и соседям, в простой и понятной форме преимущества православия перед другими конфессиями. Выбрать из этого количества тысячу самых грамотных и толковых для участия в высадке на континент не составило труда для Петра.
Кроме того, магаданцы не забывали привлекать в свои учебные заведения и мастерские всех аборигенов, чьи имена могли вспомнить. Того же Френсиса Бэкона уговаривать пришлось добрых два года, в усадьбе отшельника, не желавшего иметь ничего общего с оккупантами-русами, побывали все старые магаданцы, да не по разу. В конце концов, лорд согласился преподавать в университете, на кафедре философии. Позднее удалось перетащить на кафедру физики ещё не знаменитого и молодого Галилео Галилея, затем Торричелли. Следующих учёных со всей Европы стали приглашать уже они сами, преподаватели университета, получившие возможность проводить фантастические для своего времени исследования. Некоторых, как того же Франсуа Виета, уговорить на переезд не удалось. Ещё бы, знаменитый юрист, приближённый советник двух французских королей, занимавшийся математикой для развлечения, наотрез отказался сотрудничать с недружественной страной. Не говорить же ему, что имя его сохранится для потомков исключительно благодаря баловству с математикой.
Так вот, в Петербургский университет с 1592 года потекли молодые умы из Европы, привлечённые успехами русов, их непохожестью на прочих европейцев да знаменитыми именами учёных из разных стран. Кожину, руководителю разведки и контрразведки, оставалось потирать руки, продвигая в студенты и преподаватели различных кафедр своих сотрудников. Не только для примитивной вербовки, хотя и её никто не исключал, но и для воспитания агентов влияния, заражения молодых заграничных умов русской свободой и равенством. Позднее Кожин шутил, что только для агентурной работы стоило ввязываться в войну на континенте, такими удачными оказались многие приобретения.
Венские эрцгерцоги Гогенцоллерны, это вам не какие-нибудь шведские короли, выходцы «из грязи в князи», с которыми Иван Грозный даже в прямую переписку вступать считал ниже своего достоинства, связывался через карельского воеводу. Это не покойная Елизавета Английская, отлучённая от церкви, с весьма сомнительными правами на трон. Гогенцоллерны за столетия своей власти умудрились породниться со всеми королевскими дворами Европы, подарив свои вытянутые лица, тяжёлые челюсти и толстые нижние губы доброй половине европейских королей и королев. Да и чёрт с ними, с вырождающимися королями, главным стало то, что после пленения Рудольфа Второго разведчики Кожина получили возможность прямого выхода на все королевские дворы Европы. Конечно, не через самих королей, а через их фрейлин, слуг, приближённых дворян. В результате через год после окончания боевых действий все королевские дворы Европы оказались под плотным информационным контролем Петербурга. Благо радиосвязь никто прослушивать не умел, скорость доставки сообщений находилась на высоте.
Количество же трофейных рукописей, скульптур, картин и прочего культурного «слоя», захваченных в Скотландии, Венеции, Священной римской империи, купленных и привезённых с юга Польской империи, Египта, Америки и Южной Африки, за последние годы росло в геометрической прогрессии. Запланированное строительство Петербургского музея пришлось расширять, и проектировать дополнительно Государственную картинную галерею, Государственную библиотеку, Государственный алмазный фонд. Все здания Головлёв решил строить в пять этажей, с запасом, чтобы лет на триста хватило, как минимум. Более того, с учётом обилия дешёвой рабочей силы, наместник задался идеей строительства в сорока верстах от Петербурга, в живописном уголке у слияния двух рек, культурного центра. Не столько из желания выпендриться, сколько из опасения городских пожаров.
Там, на выбранном участке, итальянские и русские архитекторы планировали выстроить комплекс дворцов и музеев. У слияния двух рек уже начались работы по рытью котлована, с дальнейшим строительством плотины и гидроэлектростанции. Вокруг будущего пруда, кроме дворцов, архитекторы с подачи наместника запланировали огромные оранжереи, ботанический сад, летнюю резиденцию наместника. Благо после прокладки чугунки, из Петербурга до Ирия, как решил назвать Петро будущий комплекс, не больше получаса езды на поезде. Будет у будущих петербуржцев свой Петродворец, как шутили магаданцы. Там же, в Ирии, начали строительство огромного дворца для Русского географического общества, о создании которого наместник объявил ещё летом. После захвата части Священной римской империи территориальных притязаний в Европе у магаданцев не осталось. Пора заняться освоением мирового океана, островов и далёких стран.
Влад Быстров проснулся внезапно, несколько секунд лежал в полной темноте, не в состоянии сориентироваться. Память отказывалась работать, кроме страха и боли ничего не вспоминалось. Голова гудела, как с хорошего перепоя, что Владу было знакомо. Одинокий ветеринар и в молодости любил выпить, а после сорока лет стал регулярно закладывать за воротник. Семейная жизнь Быстрова не удалась, во многом из-за его нежелания брать на себя ответственность по воспитанию детей и содержанию жены. Однако мужчина винил в этом кого угодно, только не себя. Особенно ему нравилось списывать своё одиночество на смерть Жанны Седовой, единственной женщины, с которой он умудрился прожить почти два года. Красавица Жанна погибла в Москве, когда сам Быстров находился в подвалах Иоанна Грозного по обвинению в колдовстве.
Тогда, двадцать лет назад, только активное вмешательство бывшего мужа Жанны – Валентина Седова – помогло спасти болтливого и жадного до денег ветеринара от казни. Что не помешало Быстрову проклинать Седова и его друзей все двадцать лет жизни в Стокгольме. Сбежав из Руси в Швецию, Влад продолжил практику ветеринара в столице Швеции, где быстро стал модным специалистом по лечению лошадей, собак и кошек. Первое время помогал интерес шведского общества к таинственным магаданцам. Затем, через магаданского посла в Стокгольме, Быстров стал закупать в Королевце необходимые инструменты и лекарства, неизвестные конкурентам. Его практика расширилась, благосостояние росло, но стать своим в высшем обществе какой-то лекарь-ветеринар не смог. Будь он хоть трижды магаданцем, но сословные привычки превыше всего.
Общаться с простыми бюргерами избегал сам Влад, напуганный кремлёвскими подвалами до полусмерти. Боясь возможных обвинений в колдовстве, он избегал новых знакомств, ограничиваясь общением с прислугой и клиентами. Так, год за годом весёлый разбитной красавец-ветеринар, отбивший в турпоходе у Валентина Седова жену-художницу, превратился в мрачного, подозрительного анахорета-затворника. Дважды он побывал в Королевце по делам закупки оборудования и лекарств, но ни разу не решился на общение со старыми приятелями-магаданцами. Брату Жанны – Алексею – Быстров даже письма не написал, а появляться на Руси он боялся панически, до дрожи в коленях. В его жизни осталась некогда любимая работа, превратившаяся в привычку, да частые разговоры с единственным собеседником – бутылкой. С годами всё труднее становилось заснуть без спиртного, кошмары воспоминаний о пытках и допросах лишали сна.
Сейчас, очнувшись в темноте, Влад первым делом проверил, нет ли кандалов на руках и ногах. Убедившись в отсутствии оков, он немного успокоился, опустился на мягкую лежанку, пытаясь привыкнуть к темноте. Но ни единого лучика света не поступало в помещение, как и не слышалось никакого шума. Как всякий алкоголик, Быстров боялся поднимать шум, опасаясь, что сам начудил в пьяном виде, за что и был заперт. Он остался лежать, дожидаясь рассвета или появления тех, кто его запер. Невольно пришли воспоминания о последних днях, которые он механически пытался анализировать. Но, кроме вечера в доме, когда он уселся с любимой бутылкой самогона у камина, ничего не вспоминалось. Профессиональный опыт подсказывал, что одним алкоголем тут не обошлось, видимо, кто-то напоил ветеринара крепким снотворным, отбившим последние воспоминания.
Помучившись в бесплодных попытках что-либо вспомнить, ветеринар уснул, забывшись беспокойным сном алкоголика. Он не почувствовал, как его лежанка начала покачиваться в такт волнам, качавшим корабль, вышедший из порта столицы Швеции. Очнулся Быстров в полдень, когда яркий луч света из иллюминатора добрался до его лица. На этот раз он быстро вспомнил ночное пробуждение, сразу сел на лежак, осматриваясь в каюте. Помещение своими размерами скорее напоминало чулан – узкий лежак вдоль переборки и полоска голого пола не шире полуметра. Даже видимости столика не оказалось в каюте, как и дверной ручки. Влад подошёл к двери и, не сомневаясь в результате, рискнул толкнуть дверное полотно. Разумеется, с нулевым результатом, попытки потянуть дверцу на себя тоже оказались бесплодными. Влад вернулся на место, оставалось только ждать.
Ждать, впрочем, пришлось две недели, пока корабль добирался до порта назначения. Хотя никто не связывал ветеринара, но воли ему не давали. Кормёжку два раза в день приносил молчаливый кок, для отправления нужды оставляли ведро. Из каюты пленника никто не выпускал, не обращая внимания на его просьбы и мольбы. Попыток бежать или хотя бы кричать, напуганный русским подземельем двадцать лет назад, пленник не предпринимал. Трусливый алкоголик ежедневно накручивал себя мыслями о своём страшном будущем, он вспоминал дыбу в Кремле и заранее истекал страхом. День за днём он боялся будущей боли, гадая, что могут спросить у него. И вспоминал всё, чем может купить свою жизнь, чем сможет избавить себя от боли. Две недели ветеринар пытал себя лучше любого палача, одними воспоминаниями боли и страха.
К тому времени, когда его тёмной ночью вывели с корабля на берег, посадили в карету и доставили к неизвестным монахам, Быстров уже был готов. Он начал говорить, не дождавшись вопросов, Влад признавался во всём, обвиняя проклятых туристов, затащивших его двадцать лет назад в поход по проклятой Куйве. Он рассказывал шесть часов без перерыва, выкладывал все свои страхи, все свои мысли о бывших приятелях, сломавших жизнь преуспевающего ветеринара, владельца клиники в Перми. Воспалённый мозг алкоголика уже не различал, где правда, а где оправдания. Так, даже гибель Жанны ветеринар умудрился представить, как месть обиженного мужа Валентина Седова. При упоминании имени Валентина монахи невольно переглянулись впервые после начала исповеди Быстрова.
Чем дальше, тем чаще переглядывались монахи, чьи лица были скрыты от Влада в тени капюшонов. Особенно энергично они реагировали на упоминание имён Петра Головлёва и Николая Кожина, которых Быстров долго смешивал с грязью, называя ничтожными алкоголиками и бездарностями. Свою беспорядочную обвинительную речь пленник закончил уже в наступающих сумерках, когда окончательно выдохся. Глядя на его воспалённые глаза, трясущиеся руки алкоголика, монахи ушли. Узнику же принесли скромный ужин и, самое главное, большой кувшин красного вина. Именно этого добивался Быстров своей страстной исповедью, в глубине своей никчёмной души надеясь на спиртное.
Глоток за глотком вино тёплой радостью ложилось в желудок Владислава. Когда в кувшине осталась половина жидкости, пленник осоловел, позабыв все неприятности. Ещё через пару минут он сыто отвалился от стола и уснул, впервые за две недели без всяких кошмаров и сновидений.
Со следующего утра жизнь пленника изменилась, к нему пришёл обычный чиновник в гражданском костюме, с переводчиком. Чиновник представился следователем святейшей инквизиции, от чего Быстров непроизвольно икнул, поняв, что попал из огня да в полымя. С этого дня его исповедь систематизировалась, пополнялась интересовавшими следователя нюансами, после чего заносилась на бумагу сразу двумя секретарями. Следователя интересовало абсолютно всё, что ветеринар мог вспомнить о своём времени. Начиная от политической карты мира заканчивая слухами о судьбе инквизиции и святого престола. Ибо по остальным интересовавшим следователя вопросам, вроде оружия, самодвижущихся повозок и тому подобного, далёкий от техники ветеринар, не служивший в армии, ничего полезного сказать не мог.
Зато в описании политических и общественных изменений Европы двадцать первого века, в том числе Испании, Франции и Италии, Быстров смог себя реабилитировать. По крайней мере, в своих глазах, где он давно чувствовал себя полнейшим дерьмом, в редкие моменты протрезвления. Так вот, на очередную просьбу следователя пленник откликнулся с максимально возможным вниманием и тщательностью. Он увлечённо рассказывал о гей-парадах, однополых браках, освящённых католической церковью. О парадном шествии мусульманства по европейским городам, поддерживаемым рантье, которым не хочется самим работать. О многочисленных безработных неграх и арабах, поколениями живущих на пособие по безработице. О наркотиках, легализованных в Голландии, о трансвеститах, операциях по изменению пола. О многом таком, что следователю инквизиции не могло присниться в самом кошмарном сне. Красноречия пленника хватило почти на месяц, после чего алкоголика оставили в покое, не убавляя ежедневную порцию кислого красного вина.
Что ещё надо уставшему пьянице, кроме спокойной жизни, вина и неплохой кормёжки, мягкой лежанки и полного покоя? Неделю пленник отдыхал от расспросов, гадая о своей судьбе в редкие минуты возвращения здравого смысла. На всякий случай мужчина приготовил ещё порцию полубредовой информации об инопланетянах, о космических полётах, совсем забытых в прошлые допросы следователя. Когда Влада снова вывели из камеры, он чувствовал себя совсем иначе, нежели на первых допросах, намереваясь растянуть остатки своих воспоминаний на два-три месяца, как минимум. Пьяница обнаглел настолько в своих алкогольных размышлениях, что хотел потребовать увеличения винной порции и замены вина на более приятное.
Но, с каждым шагом к допросной камере самоуверенность Быстрова понемногу таяла, особенно, когда конвоиры начали спускаться в подземелье. До этого все допросы проходили на первом этаже, под дневным освещением. С каждой ступенькой, ведущей вниз, страх всё сильнее охватывал ветеринара, возвращая кошмары московской пыточной. Пленник запаниковал, впервые за два месяца попытался вырваться, совершенно инстинктивно, не понимая, что делает. Но опытные конвоиры затолкнули Влада в допросную камеру и закрыли двери. Мгновения хватило ветеринару, чтобы понять – сбылись его самые страшные кошмары! Помещение было наполнено знакомыми по рисункам пыточными инструментами и приспособлениями. Оцепеневшего мужчину ловко усадили в пыточное кресло и обули правую ногу в знаменитый «испанский сапог».
Всё тот же обходительно вежливый следователь тихим голосом приступил к допросу, повторяя вопросы первых дней. Более того, он не поленился объяснить узнику, что всё записанное за предыдущий месяц тот должен правдиво и точно повторить под пытками, иначе будет хуже. Что может быть хуже пыток, Влад побоялся представить. Он честно попытался вспомнить то, что рассказывал следователю месяц назад, но мозг пьяницы давно выкинул все неприятные воспоминания из памяти. Остались лишь ощущения мягкой тёплой лежанки, вкус терпкого красного вина и чёрствого чёрного хлеба. Где-то, из глубин сознания дипломированного ветеринара пришло понимание того, что сердце у него здоровое и умереть под пытками Быстров не сможет. Значит, пытать его будут очень долго, до полного разрушения тела. Ужас охватил всё существо пленника, и допросную камеру огласил дикий вопль, исторгаемый из самого нутра человеческого.
– Открывай ворота, губернатор прибыл! – Снова, как год назад, стучит денщик в ворота замка епископа Ютерборгского. Снова капитан Строгов во главе взвода пехоты и пары орудий ждёт под стенами епископского замка. Почти, как год назад, да не совсем. К осени 1593 года ситуация на завоёванных Новороссией землях бывшей Священной римской империи разительно изменилась. Под ненавязчивым, но жёстким давлением и контролем русов менялось не только благосостояние и настроение простонародья, купцов и ремесленников, вынуждена была измениться сама дворянская и епископская, казалось бы вековая, освящённая католической церковью, власть на европейских землях.
Год назад, когда губернаторы по всей территории континентальной Новороссии принимали оммаж, в каждом городке и замке, в каждом монастыре и крупном селении они оставляли три тонкие книжицы, на русском, естественно, языке. С ненавязчивой рекомендацией прочитать и соблюдать. Всего три книжицы: Уложение Новороссии (конституция), Уголовный кодекс и Налоговый кодекс. Тогда же, ещё год назад, в губерниях были назначены новые составы судов для рассмотрения исключительно особо тяжких преступлений, по убийствам, поджогам, разбоям и посягательству на власть. В состав судов в обязательном порядке вошли представители известных дворянских родов, как правило, обедневших. Со всеми новыми губернскими судьями губернаторы и офицеры-контрразведчики перед назначением поработали, поговорили по душам, объяснив требование новых законов. Многие отказывались от таких назначений, но составы судов удалось укомплектовать.
Так вот, кроме бургомистров и сельских старост никто эти книжечки не стал читать. Дворяне сочли ниже своего достоинства опускаться до чтения, да ещё на варварском языке, в то время, когда многие и на родном-то читать не умели. Церковники, привыкшие к своим льготам, полистали книжонки, но не поняли, что законы могут применить и к церковным деятелям. Все продолжали жить как прежде, не менять же привычки и традиции, освящённые временем, только из-за того, что какие-то варвары умудрились победить эрцгерцогскую армию. Через пять-шесть лет Рудольф Второй накопит силы и вернёт утраченные земли, всё опять придёт на круги своя.
Первый звоночек прозвенел, когда граф Липпе, замёрзнув в январскую стужу на охоте, решил вспомнить свои привилегии, дарованные ещё Карлом Первым. Он приказал командиру дружины вспороть живот графского лесничего, в чьих тёплых потрохах согрел руки, наслаждаясь новизной ощущений и гордостью за свои древние права. Не прошло и недели, как губернский суд вынес приговор о казни графа Липпе и его бывшего командира дружины за убийство подданного Новороссии. Ещё через неделю обе головы полетели с плахи в снег под топором палача, а семья преступника лишилась земель и замка, перешедших под власть государства. Личные драгоценности и вещи, впрочем, наследники графа сохранили, что не спасло их от депортации на поселение в устье реки Конго.
Потом были бароны Пфальца и Герроля, решившие забить насмерть своих должников, за ними последовали герцог Кассельский, сжёгший деревеньку, чьи жители осмелились отказать в уплате дополнительных налогов. За ними на плахе оказались сразу два графа и три барона, запоровших насмерть своих крестьян, перешедших в православие и отказавшихся платить налоги на этом основании. Робкие попытки баронских дружин поддержать своих хозяев пресекались русами самым жестоким образом, губернаторские войска с мрачной невозмутимостью уничтожали всех, осмелившихся поднимать руку на власть. В мае 1593 года затаившиеся в угрюмом молчании дворяне континентальной Новороссии нашли неожиданный повод для веселья.
Настоятель Тирпицкого аббатства оказался в петле, вместе со своими ближайшими помощниками, привычно заморившими голодом и холодом крестьян в своих подвалах. Аббатство тут же получило новых жителей – православных монахов, а земли церковников отошли государству. Попытки епископов и архиепископов проклинать с амвона русов и Новороссию заканчивались очень плачевно. Без шума и пыли, после таких проповедей, по дороге домой или уже дома, в своих замках, все проклинавшие власть церковники были арестованы и отданы под суд. Новые губернские суды смертных приговоров, конечно, не выносили, но высылка в места не столь отдалённые, с конфискацией имущества, была нарушителям Уголовного кодекса гарантирована. Поскольку две трети, а то и все сто процентов судей к тому времени приняли православие, как дальновидные люди, проклятия католиков-схизматиков их не волновали.
К лету 1593 года работали все заводы и фабрики, построенные русами на выморочных землях. Крестьян радовали густые посевы из русских семян, предвкушение огромного урожая и сытной жизни. Ремесленники и рабочие, купцы и немногочисленные перешедшие в православие дворяне активно строились, торговали, открывали новые мастерские, нанимались на службу к русам, радуясь возможности заработать приличные деньги без боязни налогов. Казни высших дворян и церковников, да ещё по закону, привели в восторг бо́льшую часть простонародья. Учителя в школах и православные священники спокойно и аргументированно разъясняли народу, что такое «несословное государство». Молодые русы, военные и гражданские специалисты из Новороссии, совершенно равнодушно подтверждали, что в их стране никто не кланяется дворянам и не целует руки священникам. А головные уборы мужчины снимают лишь в домах, в церкви и за обеденным столом, женщины и там не обнажают головы.
Попытки дворян и епископата апеллировать к губернаторам, с требованием прекратить беззаконные казни и восстановить привилегии и льготы двух сословий, натолкнулись на вежливое разъяснение. Строгов вспомнил, как он сам не меньше семи раз объяснял делегациям уважаемых графов и герцогов, что все привилегии благородного сословия и духовенства, не противоречащие законам Новороссии, остаются в силе. Но исключительно во владениях дворянства и духовенства. Губернатор лично зачитывал избранные места из Уложения Новороссии вслух, комментируя их своим посетителям. Написано в Уложении, что Новороссия православное государство, значит, все остальные конфессии обязаны подчиняться общим законам. Написано в Уложении, что Новороссия несословное государство, значит, все сословия обладают равными правами и обязаны подчиняться законам Новороссии в полном объёме.
Дома, в своих стенах или на своих частных землях, граждане Новороссии имеют право вести себя как угодно, лишь бы не нарушать законы. Хоть в шляпах сидят за столом, хоть без шляп, хоть голыми пусть ходят по своим землям. Лишь бы никого не убивали, не насиловали, не поджигали дома, не устраивали заговоры против государства и наместника. Во всём остальном дворяне и церковники остаются в своих правах, пусть взимают деньги с арендаторов, запрещают им рубку леса и охоту в тех лесах, но не под страхом смерти, а под угрозой штрафа, например.
– Хотя и здесь, – добавлял всегда Строгов, – есть возможность для благородных дворян совершать убийства безнаказанно. Коль нападут разбойники, стреляйте их без всякой боязни, от губернатора лишь награда будет да благодарность личная. Как, впрочем, любому честному человеку, убившему напавшего бандита.
Добрых полгода ушли у Строгова на разъяснение дворянам и священникам новороссийских законов и особенностей их применения во вверенной Веймарской губернии. Медленно расходились новости в средневековье, ещё медленнее осмысливали новые законы, сломавшие вековые устои их жизни, дворяне и церковники. А после сбора урожая пришла долгожданная пора сбора налогов, НОВЫХ налогов, в соответствии с Налоговым кодексом. К этому времени в каждую из пяти континентальных губерний прибыл батальон дополнительных войск, с десятком орудий. Волнения среди дворян и церковников были неизбежны и вполне ожидаемы. Контрразведчики заранее распределили места дислокации новых подкреплений, отправив несколько полурот с парой орудий захватывать выявленные очаги готовящихся дворянско-церковных восстаний.
Да, очень рисковали осенью 1593 года все абсолютно на новых территориях. Рисковал Пётр Головлёв, вводя налоги на дворян и церковников после всего полутора лет правления новыми землями. Рисковали губернаторы и контрразведчики, выявляя зревшие заговоры и восстания, которые намеревались подавить малыми силами. Рисковали крестьяне, ремесленники, торговцы и дворяне, поверившие русам и перешедшие в православие. Рисковали крестьяне, оставшиеся жить на церковных и дворянских землях, но передававшие информацию о своих хозяевах русам, в надежде избавиться от ярма крепостничества. Рисковали и сами заговорщики, поднимаясь на безнадёжную борьбу против заведомо превосходящих сил Новороссии. Рисковали местные мытари, отправлявшиеся собирать первые налоги с монастырей и баронов.
В результате, однако, всеобщего восстания не получилось. Выявленные очаги сопротивления были подавлены прибывшими войсками жестоко и быстро. Огромную роль в этом сыграла радиосвязь, имевшаяся у правительственных отрядов, и добровольные помощники контрразведчиков – крепостные крестьяне. Пока заговорщики рассылали гонцов и уточняли свои планы, отдельные отряды баронов и епископов были выслежены и разгромлены. А показания немногочисленных выживших пленников помогли в полной зачистке остальных противников режима. Впрочем, на судах выжившие пленники были осуждены не за восстание, а за обычную неуплату налогов. После чего вместе со своими семьями и семьями погибших соратников отправились осваивать необъятную прерию Северной Америки или устье реки Конго, в зависимости от виновности.
Причём таких восстаний оказалось на удивление мало, не зря немцев всегда обвиняли в законопослушном поведении. Под конфискацию попали меньше четверти монастырских и дворянских землевладений. Остальные крупные феодалы, как и подавляющее большинство епископов и монастырей, предпочли выплатить огромную сумму налога на землю и недвижимость, нежели рисковать утратой всего имущества. Собранных средств оказалось неожиданно много, налоги с новых земель превысили доходы с островной территории Новороссии, где давно закончились налоговые каникулы для православных подданных. В руках у наместника Головлёва оказались огромные суммы денег, дававшие возможность заняться проведением некоторых планов непосредственно после Нового года. Учитывая, что часть собранных средств оседала у губернаторов, которые сами направляли необходимые деньги на нужды образования, строительства, промышленности и прочие проекты, налоги новая власть в 1593 году спешила выскрести до дна. Пока новоявленные подданные не перешли в православие или не передали свои земли и замки государству, избавившись от налогов.
– Открывай, – последний раз стукнул дверным кольцом о полотно ворот епископства денщик капитана Строгова. Ворота начали открываться, во дворе уже встречал губернатора сам епископ, со смиренным лицом, соответствующим его сану. Русы спешились, чтобы зайти во двор пешком, отдавая дань уважения хозяину.
Самого капитана хозяин сразу повёл в свои покои, где спешно накрывали на стол. Епископу предстояло сильно удивить своего гостя, о чём Строгов пока не догадывался. Дело в том, что епископ Ютерборгский решил перейти в православие, потому надеялся подробно и обстоятельно выторговать себе часть налога на земли и недвижимость. Под тем предлогом, что до конца года ещё пара месяцев, за которые православные подданные не должны платить налоги. Пока гость с хозяином утоляли голод, разговора о делах никто из них не вёл, всё-таки средневековье, приём пищи считался святым делом. Но перейдя к чаю, епископ не выдержал и рассказал губернатору свои планы по переходу в православие.
Строгов, конечно, знал о переговорах епископа с православным митрополитом Веймарской губернии Кириллом. Знал даже точную дату такого перехода и новый церковный чин, что был обещан епископу Ютерборгскому. Но желая потрафить хозяину, сделал вид, что приятно удивлён и рад пойти навстречу такому благородному делу. Тем более что подобный ход был три дня назад согласован с самим наместником. Если епископ первый не заведёт речь о снижении годового налога за недвижимость и земли, губернатору придётся сделать широкий жест самому. Расхваливая поступок епископа, Строгов допил чай, после чего хозяин предложил пройтись.
Хитрый немец сильно рисковал, переходя в православие, он был первым католиком такого высокого ранга, решившимся поменять конфессию. Потому он непременно хотел произвести на губернатора хорошее впечатление, с этой целью предложил прогуляться. Прогулка, в отличие от услышанной новости, действительно произвела сильное впечатление на капитана Строгова. За прошедший год земли епископа изменились настолько серьёзно, что трудно было в это поверить. Прогуливаясь по аккуратным дорожкам, посыпанным белым песком, капитан откровенно любовался переменами.
Оранжерея, застеклённая огромными стёклами, была и год назад, но её расширили почти вдвое. Прудик с плавающими лебедями и утками тоже был, но на плотине уже работает установленная турбина для гидроэлектростанции. На провода, идущие от плотины к замку епископа, Строгов обратил внимание лишь сейчас, стараясь вспомнить, какое освещение было в столовой. Зрительная память подсказала, хотя освещение не включали, лампы в замке заменены на электрические. «Молодец епископ, – мысленно похвалил хозяина губернатор, знавший стоимость электротурбин».
Поднявшись на плотину, хозяин показал раскинувшиеся внизу мастерские и склады. Там, судя по всему, на электрической тяге работала лесопилка, возле которой под навесом сушились аккуратные штабеля досок. Чуть дальше высились пирамиды сложенных брёвен, готовых к распиливанию. Ровной линией уходила к горизонту железнодорожная насыпь, на которой не хватало лишь шпал с рельсами.
– Сейчас на пилораме получаем до двадцати кубометров досок за день, – обстоятельно пояснял радушный хозяин, заметивший одобрение на лице губернатора. – Доска в основном «сороковка», хотя каждая пятая доска идёт «двадцатка». В соседней мастерской работает циркулярная пила, где часть досок кромим и обрезаем в нужный размер, при необходимости.
– Лес чей? – поинтересовался капитан.
– Лес мой, как видите, сосна и ель, самые ходовые породы. Возить приходится недалеко, по соседству настоящие дремучие заросли. Проблема с вывозом готовой продукции, если поспособствуете прокладке чугунки, производство досок можно удвоить и утроить. Моё хозяйство сможет всю губернию обеспечить пиломатериалом.
– Хорошая идея, постараюсь договориться со строителями дороги. – Губернатор сделал отметку в памяти. – А там что такое дымит?
– Кирпичный завод работает, местная глина давно используется для строительства. Будет чугунка, кирпич тоже можно вывозить в любых разумных количествах. Мне бы ещё специалистов выписать из Новороссии, чтобы целлюлозу производить. Из неё, говорят, кроме бумаги, можно и ткань получать?
– Можно, конечно. Но вы рискуете остаться без своего богатства. Вырубите леса, что останется наследникам?
– Что вы, Иван Сергеевич, вырубки мы сразу засаживаем сосной и дубом, чтобы берёзой и осиной не зарастали. Осинники, они для зайцев и оленей, конечно, хороши, но деловая древесина важнее охоты. – Епископ задумался и решил рискнуть. – Как вы видите, герр губернатор, у меня не только доходы, но и огромные затраты идут. Насыпь для чугунки только чего стоила, да электричество это кусается ценами. Нельзя ли решить вопрос о снижении налога, тем более что я скоро православным стану, как и мои крестьяне. Тогда Новороссия семь лет ничего с нас не получит.
– Можно, конечно, можно, Георгий Оттович, если позволите вас так называть. То, что вы сделали, даст для развития губернаторства и всех его жителей гораздо больше, нежели налоги.
