Чтобы объяснить всё семье, времени потребовалось мало, а попрощаться — и того меньше. Корнелис угрюмо пожал мне руку, склонив голову на немецкий манер. Матушка была непроницаема и жизнерадостна, как всегда: она привыкла провожать мужчин, отправляющихся навстречу судьбе по воле короля, и я был удостоен лишь небрежного поцелуя. В слезах Корнелии смешались гордость от личного внимания ко мне со стороны монарха и бесконечные опасения: что бы оно могло предвещать? Милая, милая Корнелия, чьи мысли в большинстве случаев в точности совпадали с моими! Неотложный вызов к королю? Даже исполнение мечты всей моей жизни — назначение в гвардию — не оправдывает такой срочности, думал я, выезжая из конюшенных ворот и прочь от тех, кто за меня тревожился.

И всё же пути Квинтонов и Стюартов пересекались не раз, часто неясным для меня образом, и обращение одних к другим за помощью представляло собой явление обычное. Мой брат и нынешний король были близкими друзьями, и Чарльз нередко, как утверждала моя мать, выполнял секретнейшие поручения монарха. Мой дед был одним из тех, кто помог деду короля, Якову Шотландскому, сесть на английский трон, так утверждал дядя Тристрам, да и роль самого Тристрама при дворе была значительной, хотя и несколько туманной. И конечно, мой отец, вопреки изначальному нежеланию сражаться за эту или любую другую идею, принёс наивысшую кровавую жертву первому королю Карлу. Как и его многострадальный правитель, граф Джеймс был воистину роялистом–мучеником — по крайней мере, так уверяли приверженцы монархии по всей стране. Всё это делало срочный вызов одного из его сыновей к королю не таким невероятным, как для многих других молодых людей высокого происхождения.

«Я Квинтон, — рассуждал я. — Король пожелал меня видеть, и этого должно быть достаточно». Однако лояльность не исключает простого человеческого любопытства, а уж его мне было не занимать.

Не теряя времени, мы отправились в Лондон, я скакал на Зефире, добром вороном жеребце, моём любимце с юных лет. Мы не поехали по так называемой «Великой северной дороге», которая наверняка была забита всевозможным транспортом: тихоходными повозками, экипажами из Эдинбурга и нищими северянами, стремящимися в столицу в поисках счастья. Наш путь лежал южнее, по извилистым тропам тех мрачных и загадочных земель, о которых менее образованные арендаторы в Бедфордшире говорили лишь шёпотом: по местам полуночных ведьм и домовых — одним словом, по Хартфордширу. В дороге я выдумывал всё более причудливые поводы для вызова в Уайтхолл, изобретая замысловатые секретные миссии при фантастических иноземных дворах или в диких, не тронутых культурой местах, какие есть, говорят, в Америках. Проезжая Хампстед, бедную деревушку с гогочущими гусями на дороге, мы услышали, как далёкие звучные колокола на старом соборе Святого Павла отбивают десять, и на мгновение придержали лошадей среди вереска. С этой точки я много–много раз видел ночной Лондон, но есть зрелища, которые всегда заставляют человека замереть на месте. Вот он, город–левиафан Англии, освещённый холодной апрельской луной и мириадами оранжевых светлячков окон и фонарей. В центре — собор с длинным шпилем, указывающим на луну, — только подумать, как скоро его поглотит пламя! За ним — Темза, тонкая серебряная нить, часто теряющаяся среди зданий. Налево — Тауэр, из его труб идёт дым от очагов, согревающих английских государственных преступников. Направо — Уайтхолл: море света подтверждает, что при дворе короля никогда не спят. Дальше — тёмные силуэты здания парламента и церкви аббатства в Вестминстере. И над всем этим широкой волной разносится по ветру едкое зловоние трёх сотен тысяч душ и их общей уборной — реки Темзы.

Мы двинулись дальше и наконец добрались до россыпи новых домов, занимающих всё больше земель за окраинами Кларкенуэлла. Улицы были темны, не считая нескольких фонарей там и тут. Из таверн слышался смех, из многих жилищ — крики женщин и детей. Дым от горящего угля саваном пеленал узкие улицы. Пьяницы и собаки наперебой разбегались с нашего пути: мы не сбавляли хода, задерживаться было некогда. Несмотря на поздний час, несколько ускользнувших от констеблей попрошаек жалостливо заскулили из сточных канав:

— Благослови вас Господи, пожалейте старого солдата короля!

— Потерял зрение под Черитоном, господа, подайте монетку, будьте милостивы!

— Трое голодных детишек дома, милорд, да смилуется над нами Бог!

Мы молча проехали мимо.

И вот, усталые и измученные скачкой, мы миновали крошащиеся городские стены и достигли цели нашего путешествия. Рейвенсден–хаус, городская резиденция моей семьи, стоял сразу за Стрэндом. Он выглядел скромно рядом с некоторыми своими соседями, в особенности с превратившимся в шикарный дворец Сомерсет–хаусом. Это был строгий, видавший виды дом торговца эпохи Тюдоров, вышедший из моды задолго до того, как мой дед его купил: жалкое жилище, гораздо ниже того уровня роскоши, какого ожидают от благородного семейства. Дом издавна и насквозь пропах сыростью, но, как ни странно, был одной из немногих семейных ценностей, которые восьмой граф Рейвенсден — мой дед — не продал для оплаты своих сумасбродных путешествий и причуд. Здесь он умер, давно забытый герой легендарных дней Англии, окружённый городом, воюющим со своим королём, и вверенный заботе только нового слуги, человека, въезжавшего теперь рядом со мной в конюшню — Финеаса Маска.

Мой брат сидел в своем кабинете, маленькой пустой комнате с одной свечой, одним стулом, одним столом и одной книгой: «Персивалем» Кретьена де Труа. Взглянув на него, я в очередной раз поразился загадке невероятной дружбы между немудрёным компанейским королём и моим замкнутым серьёзным братом. Чарльз Квинтон, десятый граф Рейвенсден, сидел, глядя на освещённую луной Темзу, а пламя свечи играло на тонком бледном лице и тонких бледных волосах. Он не походил ни на отца, ни на деда, по крайней мере, так утверждали портреты на стенах Рейвенсден–Эбби. Одет брат был просто, в обычную рубашку и длинный халат, спасающий от ночного холода. В комнате имелся очаг, но он не горел — Чарльз избегал всего, что считал несущественными излишествами.

Мы обнялись так душевно, насколько стоит ожидать от братьев с двенадцатилетней разницей в возрасте. Чарльз осмотрел меня с ног до головы, будто мы не виделись годы, хотя с последней встречи прошло лишь несколько недель. В своей обычной манере, роняя слова, как тяжкую ношу, граф Рейвенсден произнёс:

— Ты быстро добрался, Мэтт. Значит, не возражал лишиться изысканного общества своего шурина?

Я не удержался от смеха:

— Корнелис был… просто Корнелисом, я думаю.

— О, и этого, как известно, достаточно. — Чарльз улыбнулся самой широкой своей улыбкой, пусть при этом губы его лишь слегка изогнулись. — Корнелия и матушка здоровы?

— Им обеим пошло бы на пользу проводить поменьше времени в тесной компании друг друга.

Чарльз кивнул. Он знал — мне не хватит денег, чтобы снять для нас с Корнелией самое скромное жильё в менее престижном районе Лондона. Но даже если бы все, за редким исключением, комнаты не были заколочены и наводнены крысами, граф так трепетно берёг своё одиночество, что о приглашении присоединиться к нему в Рейвенсден–хаусе не стоило и мечтать. Вот мы и застряли в аббатстве, и хотя порой в хорошем настроении Корнелия и моя мать сносно ладили, они были одновременно слишком похожи и слишком разными для всеобщего благополучия. И уж точно не для благополучия мужа и сына, пытавшегося сохранить мир между ними.

Чарльз повернулся к Финеасу Маску.

— Вызови лодку к лестнице, Маск. Мы не поедем по дороге в такой поздний час, когда неистовые мальчишки и подмастерья, перебрав эля, запугивают констеблей на Чаринг–Кросс.

Маск удалился, а я помог брату облачиться в парик, камзол, портупею и плащ. Чарльз всегда выглядел худощавым и нездоровым, даже по скудным моим воспоминаниям о нём, оставшимся с довоенного времени. Три пуританские мушкетные пули, угодившие в его изящную фигуру в битве при Вустере в пятьдесят первом, усугубили положение. Граф двигался с трудом, левая рука почти не слушалась. Он старался меньше стоять или ходить, и потому через минуту запыхался. Но до реки было рукой подать, и там всегда находились лодочники, мечтающие о чести отвезти важных лордов к тайной лестнице дворца Уайтхолла. Нам достался грубоватый мастеровой с болот Хакни, пытавшийся вовлечь нас в беседу о новой гнусной моде на кофе, которая, по его убеждению, сулила конец элю, а значит, и старой доброй Англии, но мы игнорировали его тирады, и со временем он затих. Когда мы отчалили от пристани, я увидел свет из окон лавок и домов, теснившихся по всей длине Лондонского моста вниз по течению. Протестующее стадо коров перегоняли на южный берег в направлении скотобоен в Саутуорке, и их истошное мычание почти заглушало смех и крики людей, проталкивающихся через мост.

Мы сидели бок о бок на корме лодки, и Чарльз говорил о семье, о состоянии наших домов и об арендаторах, задерживающих плату. Как всегда, он не сказал ни слова о себе. При разнице в возрасте в двенадцать лет некоторая отчуждённость между нами была неизбежна. К тому же Чарльз покинул дом, когда мне было всего пять, незадолго до смерти отца, и отправился в Оксфорд, чтобы учиться и предстать при расположившемся в городе королевском дворе. В течение пары недель, однако, он превратился в десятого графа Рейвенсдена, человека с новыми чудовищными обязательствами и новым планом всей жизни. Потом Чарльз вступил в армию старого короля, как раз вовремя, чтобы гордо повести войска в битву при Стоу в марте сорок шестого. Это была последняя битва той армии, чьё жалкое поражение и скорая сдача самого Оксфорда положили бесславный для короля конец войне. По настоянию матери семнадцатилетний Чарльз присоединился к принцу Уэльскому на Джерси. Оттуда ему суждено было следовать за принцем во всех его приключениях и под конец получить жестокие ранения под Вустером.

За всё это время — годы моей юности — я ни разу не видел брата. Мы встретились снова лишь в пятьдесят шестом, десять лет спустя, когда мать наконец заручилась разрешением протектора покинуть страну. Встреча двух Квинтонов произошла в одной комнате в Брюгге среди толпы, окружившей величавого юношу, лишённого дома и средств, которого топор палача морозным днём в январе 1649 сделал, как все мы верили, полноправным королём Англии. Мне понадобилось немало времени, чтобы узнать брата в толчее. Раны, путешествия и многое другое состарили его до срока. Как мечтал я об этой минуте, ведь Чарльз в моих детских глазах представлялся мифическим героем, наравне с отцом и дедом! Однако он быстро дал понять, что не собирается тратить время на заносчивого младшего брата. Мы редко виделись, и он пропадал из Фландрии на целые недели, странствуя по неизвестным поручениям короля.

Время снова сблизило меня с братом, в основном благодаря нашей красивой и жизнерадостной сестре Элизабет, средней между нами по возрасту, хотя в одних вопросах она казалась намного старше Чарльза, а в других — намного моложе меня. Пока лодка проплывала мимо причалов у Чаринг–Кросс, я осведомился у Чарльза о её здоровье и о том, давно ли они виделись.

— Она заходила пару дней назад с юными Веннером и Оливером. — Имелись в виду наши племянники, её сыновья от напоминающего рептилию мужа, сэра Веннера Гарви; младшего назвали в честь лорда–протектора и цареубийцы, которому его отец оказывал такую заметную поддержку. — Всё благополучно. Ей будет жаль, что вы не увидитесь.

Как обычно, то, о чём Чарльз умолчал, было важнее любых произнесённых им слов. Мы с Элизабет не увидимся, а значит, моего времени в Лондоне не хватит даже на кратчайший визит к родной сестре.

Мы проплывали мимо прибрежных дворцовых построек Уайтхолла. Из многих окон лился свет, слышались музыка и смех. Хотя дворец занимал огромное пространство, растянувшись от Чаринг–Кросс почти до Вестминстерского аббатства, и превосходил размерами многие города, строения его были, по большей части, низкими и невыразительными порождениями разных эпох. Только огромный Банкетный зал, построенный для старого короля Якова и возвышающийся над прочими зданиями даже в темноте, напоминал шикарные дворцы, виденные нами во Франции и Испании. Лодка миновала ступени Уайтхолла, причал для широкой публики, и направилась к закрытому пирсу. Это была тайная лестница, личная пристань короля, где два копейщика и два мушкетёра стояли навытяжку, в готовности отвадить любое назойливое судно, подошедшее слишком близко.

Суетливый коротышка с тяжелым подбородком ожидал на пристани с фонарём в руках.

— Милорд граф, капитан Квинтон, — сказал он. — Будьте любезны следовать за мной.

Это был Том Чифинч, хранитель тайных ходов его величества. Почти каждая личная встреча с монаршей особой организовывалась Чифинчем, и он, должно быть, знал все чего–нибудь стоящие секреты в Англии. Он безошибочно вёл нас по лабиринту Уайтхолла: вдоль слабо освещённых галерей, вверх по узким лестницам, сквозь пустые покои. Ароматы Уайтхолла, как всегда, являли абсурдное и головокружительное сочетание: в один миг — запах изысканного французского парфюма, долго витающего после того, как его носительница удалилась (несомненно, в постель некоего мерзкого распутника); в другой — менее приятные запахи многочисленных отхожих мест дворца, которые не чистились, вероятно, с того времени как лорд–протектор Кромвель и его солдаты топали по этим самым коридорам в грубых кожаных сапожищах. Наконец, Чифинч оказался у закрытой двери, постучал, вошёл и поклонился. Мы последовали за ним в небольшую, слабо освещённую комнату, выходящую окнами на Темзу.

В комнате сидели трое мужчин, они потешались над собачонкой с длинными ушами, навалившей кучу на полу и возмущённо озирающейся, как будто обвиняя одного из них в содеянном. У старшего из троих, человека лет сорока или больше, было усталое лицо с орлиными чертами. Понося собаку, он говорил с сильным немецким акцентом. Младший, высокий и неуклюжий, мучительно пытался изобразить улыбку на вытянутом строгом лице. В середине располагался темноволосый мужчина, также высокий, немного за тридцать, с огромным уродливым носом, в изящном чёрном парике и со смехом, подобным перезвону колокольчиков. Мы, братья Квинтоны, непроизвольно поклонились.

— Ваше величество! — произнес граф, мой брат.

Карл II, Божьей милостью (а точнее сказать, милостью политиков, пригласивших его вернуться и править над нами) король Англии, Шотландии и Ирландии.

— Чарли, Мэтт. Вы прямо вовремя, — Карл поднял глаза и кивком пригласил нас войти, указывая на вино на столе. — Беда с этими собаками. Гадят повсюду. Бог знает, что подумает новая королева, моя будущая жена, когда наконец прибудет. Готов поспорить, португальцы не дают собакам такой свободы. Может, они едят проклятых тварей. Мощи Христовы, пусть я король Англии, помазанник Божий, но как мне помешать собакам загадить весь дворец? А, Джейми?

Молодой человек мрачно кивнул, но промолчал. Чарльз и я были достаточно хорошо знакомы с Яковом Стюартом, герцогом Йоркским и наследником трона, чтобы в полной мере оценить его неловкость от небрежного упоминания братом собачьего дерьма и имени Божьего в одной фразе.

Пока робкие слуги убирали беспорядок, король налил себе ещё вина и продолжил:

— Ах да, Чарли, ты–то, конечно, хорошо знаешь нашего кузена, но я сомневаюсь, встречался ли с ним раньше Мэтт?

Я поклонился третьему присутствующему, который оглядел меня с ног до головы и нахмурился.

— Мэтью Квинтон. Так. Ты больше похож на отца, чем на благородного графа, твоего брата. Да, я вижу его, когда смотрю на тебя.

Я снова поклонился, уже в знак почтения принцу Руперту Пфальцкому, двоюродному брату короля, бывшему главнокомандующему армий Карла I в великой гражданской войне. Мысленно я вдруг снова ощутил себя пятилетним ребенком, в тот день в Рейвенсден–Эбби, спустя четыре месяца после похорон деда. Я увидел мать, холодную, отстранённую, бледную как полотно, когда советник короля описывал ей смерть мужа в битве при Нейзби. Джеймс Квинтон, девятый граф Рейвенсден, мой отец, вступил в битву рядом с принцем Рупертом на правом фланге королевской армии. Они очистили поле перед собой от всей кавалерии левого фланга Парламента. Тогда Джеймс Квинтон, девятый граф Рейвенсден, единственный из командующих принца Руперта повернул своих людей и направил их прямо на вражескую пехоту. И вот Джеймс Квинтон, девятый граф Рейвенсден, был изрублен на куски, а принц Руперт повёл остальную конницу прочь с поля боя в погоне за трофеями вместо того, чтобы последовать за ним в манёвре, который наверняка принёс бы королю победу в войне. Джеймс Квинтон, поэт, пробывший графом всего сто восемьдесят дней, отец, почти мне не знакомый, погиб героем королевской армии. Но его смерть и тёмное напоминание о ней в облике сыновей превратили семью Квинтонов для принца Руперта в упрек за то, что он сделал, и чего не сумел сделать в тот день. Семья Квинтонов без колебаний смотрела на принца Руперта Пфальцкого как на убийцу любимого мужа и отца.

— Если я смогу послужить короне хотя бы с толикой отцовской преданности, ваше высочество, то умру со спокойным сердцем, — сказал я.

Руперт неуверенно взглянул на меня, затем кивнул с притворством, отточенным в семье Стюартов до совершенства.

— Так. У тебя снова будет шанс доказать это нам, Мэтью Квинтон.

Король предложил нам сесть, и мы выпили.

— Ты не рассказал ему о нашем деле, Чарли? — спросил он немного позже.

— Ваше величество не велели мне говорить, — ответил брат.

— Верно. Ты всегда был самым осмотрительным человеком на земле, милорд граф. И это вдвойне ценно, ведь в нынешний век осмотрительность не в почёте. Что ж, Мэтт, вот наша проблема. Что тебе известно о положении в Шотландии?

Вопрос привёл меня в замешательство. Действительно, я провёл какое–то время в Веере, где шотландцы на протяжении веков занимаются производством тканей. Несмотря на это — и вполне в духе большинства англичан — всё, что я знал о положении в Шотландии, могло уместиться в кулачке младенца. Однако не только Стюарты умели притворяться.

— Сир, насколько мне известно, Шотландия тиха и спокойна под властью вашего величества.

— Тиха и спокойна, — хмыкнул король. — Хорошо бы так. Ты знаешь, к примеру, что в прошлом году мы казнили этого лживого лицемерного хорька Аргайла?

— Конечно, ваше величество.

Арчибальд Кэмпбелл, граф Аргайл, возглавил мятеж так называемых ковенантеров против первого короля Карла, пытавшегося навязать англиканскую церковь суровым пресвитерианам, что в конечном счёте привело к прискорбным внутренним конфликтам в обоих королевствах. Позднее тот самый Аргайл направил шотландскую армию в Англию, чтобы помочь предательскому парламенту свергнуть полноправного правителя. Впоследствии Аргайл рассорился с прежними союзниками, предположительно оскорблённый тем, что парламентарии казнили короля, уроженца Данфермлина, без его разрешения. Вскоре после этого Аргайл обратился к юному Карлу II. Кэмпбелл возложил корону Шотландии на двадцатилетнюю голову принца, после чего при любой возможности унижал и порочил нового короля Карла. Напряжённое перемирие между Карлом II и Аргайлом растаяло задолго до того, как последняя армия короля в гражданской войне вступила в Англию и была разбита в битве под Вустером, где мой брат получил ранения, которые чуть не сделали меня графом в возрасте одиннадцати лет. Король тем временем, спрятавшись в дубовой роще и притворившись самой высокой, смуглой и уродливой женщиной в Англии, бежал во Францию и поклялся отомстить Арчибальду Кэмпбеллу, графу Аргайлу. И месть его спустя десять лет была полной и окончательной.

— Возможно, многие в Шотландии и тихи нынче, капитан Квинтон, — сказал герцог Йоркский, — но уж точно не спокойны. Ковенантеры всё ещё могут поднять тысячи мятежников, если только сумеют их вооружить и найти предводителя. Кэмпбеллы всегда были мощнейшим из шотландских кланов, среди них найдётся немало желающих расквитаться за казнь вождя.

— Именно так, Джейми. — Король задумчиво поглаживал свою невоспитанную псину. — Как говорит мой брат, им нужны лишь оружие и предводитель. — Он сбросил собаку, и та с визгом приземлилась у моих ног. — Мы подозреваем, что вскоре у них найдется и то и другое.

Теперь перед нами был другой король: грубый юмор забыт, только деловитость, внимание и решительность.

— У нас ещё много друзей в Голландии, милорд Рейвенсден, — сказал принц Руперт. — Несколько недель назад мы получили сведения, что шотландские агенты приобрели большую партию оружия у Родриго де Кастель–Нуово, испанского торговца из Брюгге.

— Кажется, я помню это имя, — медленно произнёс мой брат. — Не он ли был одним из тех, кто торговал с обеими сторонами в последних войнах на континенте: продавал голландские ружья испанцам и испанских лошадей голландцам, пока те бились друг с другом? Мы и сами пытались, помнится, купить у него оружие, — он взглянул на меня со своей тонкой улыбкой.

— Верно, — кивнул Руперт, — но тогда его запросы были непомерны. Теперь же…

— Теперь, — сказал король Карл, — многим вдруг захотелось иметь дело с королем, обретшим трон и достаток. Я нахожу, что наша репутация в мире сильно возросла с тех пор, как мы ночевали в сырых мансардах в Брюсселе, милорд граф.

Пока мой брат кивал, я позволил себе вопрос:

— Как велика эта партия, ваше величество?

— Пять тысяч мушкетов, две тысячи пик, двести шпаг, пять сотен пистолетов, десять полевых пушек, а патронов и пороха хватит на долгую летнюю кампанию.

Я бросил взгляд на брата. Даже благородный лорд Рейвенсден, обычно такой спокойный и сдержанный, был явно потрясён. Не всякая страна способна похвастаться таким арсеналом.

— Очевидно, это не снаряжение для шайки тайных фанатиков, крадущихся по Лондону или Эдинбургу в ночи, джентльмены, — сказал герцог Йоркский.

Яков Стюарт вечно изрекал такие глубоко очевидные истины выразительным тоном и с решительным лицом, будто Моисей, изрекающий заповеди. Это всепроникающее чувство собственной важности и пожизненное нездоровое увлечение тайными фанатиками, не говоря уже о таких мелочах, как попытка снова обратить Англию в католичество, в своё время положат конец правлению будущего, совсем не доброй памяти короля Якова Второго. Но в ту ночь в Уайтхолле герцог напыщенно огляделся и продолжил:

— Такой арсенал впору великой армии. Этого хватит, чтобы начать войну.

— Этого хватит, чтобы войну выиграть, — сказал король, всегда добиравшийся до сути быстрее брата. — Вот наша проблема. После роспуска созданной узурпатором армии нового образца у нас в распоряжении есть всего пара тысяч солдат. Большинство из них должно оставаться в Лондоне на случай, если чернь поднимется против нас, как это было с отцом. В Шотландии у нас лишь несколько сотен солдат. Армия Кэмпбеллов и ковенантеров, вооружённая арсеналом от Кастель–Нуово, способна захватить Шотландию в несколько недель.

— Но, по словам вашего величества, — сказал я, — им нужен лидер, а Аргайл мёртв…

— Верно. Аргайл мёртв. Наши агенты в Роттердаме и Брюгге не смогли вычислить главу клиентов Кастель–Нуово. Но мы более других подозреваем одного человека. Колин Кэмпбелл из Гленранноха, родич Аргайла. Прежде, до отъезда за границу, как мне сообщили, он был знаменит при дворе деда и отца. Ему принадлежат хорошие земли, и при правильном использовании в течение многих лет они могли дать достаточно средств для закупки такой массы оружия. В любом случае, он был когда–то генералом Кэмпбеллом в армии Нидерландов, большой человек в своё время, и подозреваю, пользуется безупречной репутацией у ростовщиков от Антверпена до Кёнигсберга. Гленраннох может счесть это шансом захватить контроль над кланом Кэмпбеллов от имени сына Аргайла или для себя самого.

— Если не контроль над Шотландией! — взвился Руперт. — О, муки адовы, сэр, никто не покупает столько оружия, чтобы просто стать вождём какого–то племени на дальнем краю Европы! Кэмпбелл командовал величайшими армиями нашего времени в битвах, по сравнению с которыми Нейзби покажется не страшнее петушиных боёв. Этот человек жаждет власти, как я уже говорил вам, сир. Он хочет сместить вас в Шотландии и создать республику ковенантеров с собой во главе. Мы должны остановить его — уничтожить, во имя Христа!

— Но если мы не уверены, что это Гленраннох… — начал мой брат.

— Да, Чарли, — сказал король, — мы не уверены, но довольно основательно подозреваем. Мы считаем, что в Шотландии ни у кого, кроме него, нет средств для оплаты такого арсенала, и лишь у немногих есть опыт командования армией, которую им можно вооружить. И скорее всего, он ударит сейчас, пока наше правление остаётся относительно новым и ненадёжным. — Король встал и подошёл к окну, глядя через Темзу на тёмный корпус рыбацкого шмака, едва различимого у дальнего берега. Он был бы неуместен здесь, так далеко от своего дома на побережье Ярмута, если бы не был теперь королевским военным кораблём. «Ройал эскейп», тот самый корабль, на котором король бежал во Францию после сражения под Вустером, стоял на якоре напротив его дворца как постоянное напоминание Карлу II о том, что было и что может снова случиться.

— К счастью, посредники Кастель–Нуово не спешили забирать арсенал у поставщиков, — продолжил государь после небольшой паузы. — Он счастлив получить деньги за оружие, конечно, но также не прочь поспособствовать английскому монарху. — Король уронил кусочек мяса со стоящего рядом блюда. Собачонка бросилась к нему, держась при этом, по необъяснимой причине, как можно дальше от принца Руперта. В ту минуту мне вспомнились старые истории о дьявольской репутации принца, рассказывающие о пуделе, которого он брал с собой в сражение (пуделе, слывшем среди сторонников парламента сатанинским талисманом), и я подумал: может, призрак того пуделя всё ещё сопровождает Руперта, приводя в ужас собачку короля?

— Кастель–Нуово не знает, куда в точности направляется оружие, — продолжил король. — Его покупатели бережно хранили секреты. Нам известно, что они наняли шкипера, знакомого с Западными островами. К счастью, Кастель–Нуово потребуется много недель на загрузку товара. Это даёт нам время, чтобы направить два корабля к западным берегам Шотландии, где к ним присоединится полк из Дамбартона, как только корабли прибудут. Этих сил достаточно, чтобы задушить грязный заговор в зародыше, какой бы ни была его истинная цель. При хорошем раскладе наши капитаны перехватят поставку оружия, остановят Гленранноха или любого другого мятежника, обличив его в государственной измене. В Шотландии не произойдет восстания, джентльмены, будь то восстание Кэмпбеллов, ковенантеров или бунтарей иного сорта.

Холодок пробежал по моей спине, может, от страха, а может, от надежды.

— Наши капитаны, сир? — спросил я.

— Старшим капитаном назначен Годсгифт Джадж на «Ройал мартир», крепком фрегате о сорока восьми орудиях, — вмешался Яков Йоркский, лорд–адмирал Англии. — Отличный человек, имеет лучшие рекомендации его милости Альбемарля и милорда Сэндвича. Он служил в тех водах во времена Кромвеля.

— Люди Кромвеля… — Принц Руперт фыркнул и сделал долгий глоток вина. — Но вам знакомы мои мысли по этому поводу, господа. — Странно подумать, но в этом вопросе моя мать была в полном согласии с человеком, которого проклинала за убийство мужа.

— Несомненно, кузен, — сказал герцог. — Второй корабль эскадры — «Юпитер», двадцать два орудия. Его командование отдали Джеймсу Харкеру, верному короне на всём протяжении наших недавних трудностей.

Я вдруг вспомнил Харкера, жизнерадостного здоровяка–корнуольца, простого в обращении и уверенного в себе.

— В прошлом году я встречал капитана Харкера в Адмиралтействе, — сказал я. — Впечатляющая личность, с трезвым взглядом и деловым подходом. Общественность называет его одним из лучших капитанов–роялистов.

— Чертовски хороший человек, — кивнул принц Руперт. — Капитан, всегда преданный короне и мне. Тем трагичнее всё это.

Наступила тишина, а затем король очень медленно произнёс:

— Капитан Джеймс Харкер внезапно умер на шканцах «Юпитера» позапрошлой ночью.

— Лучшие хирурги Портсмута вскрыли тело, — добавил Йорк. — Это не похоже на отравление, но они не могут сказать наверняка. В наши дни существуют смертельные яды, которые невозможно обнаружить.

Король посмотрел на меня прямо, будто сверля взглядом тёмных глаз.

— Теперь вам известно, зачем вы явились сюда, Мэтью Квинтон. У «Юпитера» срочная и предельно важная миссия. Кораблю нужен капитан, такой капитан, которому я мог бы доверять. А Годсгифт Джадж — человек достойный. Вы убедитесь, что он совсем не такой, как предвещает его фанатическое христианское имя. — Даже чопорный и безрадостный герцог Йоркский слегка улыбнулся, и меня заинтересовало, чем может этот Джадж отличаться от десятков ханжески строгих пуритан–капитанов, что служили прежде английской республике, щеголяли знанием моря и столь поспешно сменили мундиры на королевские.

Принц Руперт казался весьма довольным положением вещей.

— Само собой, капитан «Юпитеру» нужен немедленно, а подходящих людей в нашем распоряжении ужасно мало, большинство из них сейчас на эскадрах в южных морях.

К герцогу Йоркскому подбежал паж и подал документ, который тот вручил мне. Я узнал знакомый текст — во всём, кроме одной детали, идентичный тому, что достался на съедение ирландским рыбам. Это было назначение от имени герцога, как лорда–адмирала Англии: мне поручалось командование кораблём его величества «Юпитер».

Я снова стал капитаном королевского флота.

Не дав мне времени как следует осознать своё новое положение, герцог Йоркский продолжил:

— У вас не будет возможности назначить собственных офицеров, капитан Квинтон. Эскадра должна выйти, как только позволит ветер, поэтому вам придется довольствоваться экипажем капитана Харкера. Вот список офицеров с моими комментариями к тем, кто мне знаком, и ваши приказы.

Он передал мне два листа бумаги, и на первом я увидел слова, написанные его рукой напротив трёх имён.

«Лейтенант Джеймс Вивиан, племянник Харкера. Достойный человек, но очень молод.

Казначей Стаффорд Певерелл, честолюбив и высокомерен. Скуп и ловок в своём деле.

Капеллан Фрэнсис Гейл. Пьяница, во флоте ради денег».

Все смотрели на меня в ожидании.

— Конечно, ваше высочество! Благодарю! Я хотел бы, однако, с вашего позволения, просить о назначении одного сверхштатного помощника штурмана.

Йорк нахмурился.

— Мистер Пипс выбранит меня за такое отступление от правил, — сказал он.

Даже угрюмый принц Руперт усмехнулся, а король с улыбкой сказал:

— Мы все живём в страхе перед гневом юного мистера Пипса. Этот человек неутомим, искореняет праздность и неэффективность во всём, кроме собственной жизни, как говорят Пэн и Мэннис. Однако в нынешних обстоятельствах, думаю, мы можем позволить вам эту прихоть, капитан Квинтон. Даже высокочтимый мистер Пипс не станет придираться из–за одного лишнего помощника штурмана, если тот будет назначен совместно лордом–адмиралом и самим королём.

Король Карл подал знак пажу, и ему тотчас принесли перо, чернила и бумагу. Он нацарапал записку, в которой я успел разобрать только адрес: Сэмюэлу Пипсу, эсквайру, клерку–делопроизводителю старших офицеров и комиссионеров королевского флота, Ситинг–лейн.

— Имя вашего подопечного, капитан Квинтон? — спросил король.

— Фаррел, сэр. Кристофер Фаррел.

Король кивнул и зачитал вслух окончание записки:

— … немедленно назначить сего Кристофера Фаррела сверхштатным помощником штурмана на борт военного корабля «Юпитер» под командованием капитана Мэтью Квинтона.

Он поставил подпись с росчерком «Карл», потом приложил кольцо к воску, налитому пажем на бумагу, а Яков Йоркский скрепил документ своей печатью.

— Так тому и быть, Мэтт Квинтон. В Шотландии, возможно, так же сыро, как в Темзе, и полно двуличных обманщиков–пресвитериан, но для нас, троих Стюартов, это родина, храни нас Бог, и один из трёх моих престолов. Я хочу ещё оставаться королём Шотландии в свой день рождения, капитан, поэтому — за дело!

Карл II поднялся на ноги: властный, невыразимо уродливый, высокий, как я. Он протянул руку, и я склонился для поцелуя.

— «Юпитер» — дьявольски хороший корабль, капитан Квинтон. — сказал король, когда мы с братом, всё ещё кланяясь, попятились из комнаты. — Бога ради, постарайтесь не потерять и его.