Выстрел Леблана разнёсся среди холмов и долин и в считанные минуты привёл к нам вооружённую группу конных Кэмпбеллов. После краткого объяснения Гленранноха часть из них расположилась вокруг, защищая нас от возможной атаки, остальные тревожно сгрудились над своим генералом, и хотя они переговаривались на напевном гэльском языке, в их голосах явственно слышалась обеспокоенность.

Гленраннох заметно ослабел, но быстро унял наше беспокойство. Ему довелось получить достаточно ран, сказал он, чтобы знать, что эта лишь пустяк. Когда кровотечение должным образом остановится, то не останется ничего, кроме нескольких дней боли и ещё одного шрама в дополнение к паре дюжин уже существующих. Отвергнув наши уговоры лечь и отдохнуть, генерал пожелал увидеть тело Золтана Шимича. Гленранноха, казалось, не слишком удивило предательство хорвата. Наёмник, объяснил он, остаётся верен, пока не получит лучшего предложения, и тогда его верность легко и без запинки меняет направление. Леблан поинтересовался, кто мог подкупить Шимича, но генерал отмахнулся, как делает это человек, который отлично знает ответ, но не собирается им делиться.

Поворачиваясь, Гленраннох пошатнулся и начал падать. Все до одного Кэмпбеллы бросились к нему, выражение искренней заботы смягчило суровые лица воинов. Тем не менее, я оказался ближе всех, и Гленраннох почти упал мне на руки, когда я шагнул к нему. Я помог ему устроиться на примитивной лежанке, быстро созданной из травы, побегов вереска и плащей едва ли не каждого из его сторонников. Вскоре сознание начало его покидать. Я опустился на вереск рядом с ним, глядя в посеревшее лицо, искажённое болью и отмеченное ещё каким–то чувством. Может, сожалением? Кэмпбеллы теснились вокруг, с тревогой глядя на своего лидера. Он заметил меня и притянул ближе, так, чтобы другие не могли нас услышать.

— Мэтью, вы должны знать о корабле… — начал он, но усилие истощило его, и он закрыл глаза. Прошло минут десять. Я ослабил стеснявшие его одежды и подложил свой плащ ему под голову. Когда он вновь пришёл в себя, то стал бредить о секретах и о короле. Затем его глаза снова прояснились и остановились на мне.

— Тайны, что храним мы с вашей матерью, Мэтью…

Напряжение для него было чрезмерным, и я поспешно настоял на покое и тишине, мы поговорим скоро, но не теперь. Он потянулся и схватил меня за руку слабо, но настойчиво.

— Говорю вам, Мэтью. Это важно. — Он судорожно вдохнул и отвернул голову. — Гражданская война произошла из–за меньшего… из–за меньшего… — Но он не мог сказать больше ни слова. Его глаза закатились, и он вновь потерял сознание.

Наконец, генерала подняли на носилки и унесли прочь в направлении башни Раннох под многочисленной охраной Кэмпбеллов. Там им займётся личный врач, швед, которому он спас жизнь однажды, и чья верность, предположительно, была надёжнее, чем Золтана Шимича.

Когда носилки исчезли из виду, я задумался, что за великие секреты мог разделять Гленраннох с моей матерью. Я очень немного знал о нём, но в одном был уверен наверняка: он не походил на человека, склонного к преувеличению. Раз он утверждал, что их общие секреты настолько ужасны, значит, так оно и есть; и со временем я узнал, что он говорил одну лишь правду. Я пообещал себе, что поговорю с ним об этом, когда закончу свои дела здесь, и позабочусь о том, чтобы они с моей матерью снова увиделись. Однако всё это в будущем, сейчас мне следовало вернуть долг чести.

С необъяснимым предчувствием и глубокой грустью я повернулся, наконец, к человеку, известному мне до сих пор как Роже Леблан: способный портной, мало на что способный моряк, неизменная загадка. Он отсалютовал рапирой, затем взмахнул ею вниз и вправо во французском стиле.

Я ответил тем же.

— Месье Леблан, — сказал я. — Друг мой. Думаю, настало время покончить с этими шарадами.

— Что ж, mon capitaine, — улыбнулся он, — всё кончается. — Он протёр рукой глаза и лицо, будто снимал нарисованную маску. Затем посмотрел на меня, распрямив плечи и гордо вскинув голову. — При крещении в кафедральном соборе Руана я получил имя Роже–Луи де ля Гайар–Эрбле. Я больше известен в моих землях как граф Андели.

Я глубоко поклонился, одновременно в знак почтения и благодарности.

Мы вышли из ущелья и спустились к близкому берегу. Там, в бесцветной и блистательной пустоте, которую можно встретить на одних лишь пляжах Шотландии, он поведал мне свою историю.

Это правда, сказал он, что из–за ревнивого мужа ему пришлось променять Францию на койку на «Юпитере». Но он не рассказывал ни Джеймсу Харкеру, ни своим товарищам–матросам, ни мне, что ревнивым мужем был никто иной, как Николя Фуке, министр финансов его наихристианнейшего величества, французского короля Людовика XIV. Сплетни в Уайтхолле рисовали месье Фуке жадным, ревнивым и обладавшим куда большей властью, чем давало его положение. Неудивительно, что он без устали преследовал и пытался схватить пылкого любовника своей прелестной, но распутной и юной жены.

Леблан — или как теперь его следовало называть, граф д’Андели — хлестнул по пучку водорослей рапирой, которую всё ещё держал в руке.

— Наёмные убийцы Фуке сидели у меня на хвосте, и я со всей скоростью поскакал на юг, выбрав самый отдалённый от своих земель путь, где они вряд ли стали бы меня искать. Я надеялся найти корабль, отправляющийся на Сицилию или Мальту. Спрятаться в далёком уголке, где существование Франции считают лишь неподтверждённым слухом. Но что я увидел, достигнув Тулона, если не судно на якоре под флагом короля Англии? И я подумал — превосходно! Я всегда мечтал повидать мир за пределами долины Сены, а королю и месье Фуке никогда и в голову не придёт, что французский вельможа выйдет в море простым матросом, — рассмеялся он. — Да ещё и на английском корабле. Не сомневаюсь, что капитан Харкер имел подозрения о моих мотивах и положении, но он держал свои мысли при себе и был великодушным человеком. Когда я доказал, что могу быть полезен, починяя флаги, паруса и одежду, он больше не задавал вопросов.

Меня озадачил его необычный талант, и я спросил, как знатному французскому лорду удалось достичь мастерства в такой плебейской работе — женской работе, говоря начистоту. Граф ответил, что его отец тоже жил в изгнании из–за разногласий с могущественным кардиналом Ришелье. Он едва сводил концы с концами на одном чердаке в Люксембурге, когда его взгляд упал на проходившую по улице внизу белошвейку. Она оказалась восхитительной, сильной, откровенной и поразительно плодовитой, и вскоре стала графиней д’Андели. Пять лет спустя Ришелье был мёртв, старый король вскоре последовал за ним в могилу, объявили всеобщую амнистию, и бедная швея из Люксембурга внезапно оказалась обладательницей обширного осыпающегося замка Андели. Такая удача не ударила ей в голову. И она принялась обучать всех своих детей, в том числе и наследника её мужа, шитью и ремонту одежды, ибо, как она всегда говорила, одного поворота судьбы хватит, чтобы вернуть её потомство туда, откуда она пришла.

Мне достаточно хорошо была известна жизнь в изгнании и то, на какие крайности она вынуждает людей высокого происхождения, чтобы посочувствовать этой истории. Но моё изгнание завершилось, и я удивлялся тому, что Леблан — вернее, граф — продолжал терпеть своё. Я спросил, не слышал ли он о новостях, пришедших из Франции прошлой осенью. Фуке, раздувшись от важности, пригласил молодого короля Людовика в свой шикарный новый дворец Во–ле–Виконт. Людовик XIV осмотрел великолепные сады, подивился роскоши дома и полюбопытствовал, где именно его министр финансов взял средства на создание этого рая. В считанные недели Фуке был брошен в первую из ряда мрачных тюрем, а двадцать лет спустя — когда моя прогулка с графом д’Андели вдоль пустынного шотландского пляжа осталась давно в прошлом — король Людовик наконец достроил замок, превзошедший творение Фуке. Он до сих пор существует, остаётся чудом королевской роскоши и зовётся Версаль.

— О, поверьте, я знаю о падении Фуке и поднял немало кружек вашего отличного халлского эля в честь этого события, — ответил мой новый друг. — Мне также известно, что его преемником стал некий месье Кольбер, всегда бывший хорошим другом моего отца. Но французский двор — гнездо гадюк, капитан, и я всё ещё не уверен в том, как меня примут. — Он посмотрел на море, туда, где за низким полуостровом виднелись мачты «Юпитера». — И, честно говоря, я не спешу расставаться со своей новой жизнью. В ней нет ни удобств, ни слуг, что исполнят любую прихоть, но есть кое–что большее. Я почувствовал связь и взаимопонимание с ближними, какие, думаю, благородные господа вроде нас редко испытывают. В последние месяцы на мне не лежало тяжелой ответственности, я не решал проблем с арендаторами и урожаями, меня не заботили дела королей, придворных и знатных дам. Я пел и смеялся, много работал и пил. Я играл в кости с внебрачными детьми крестьян. Более того, я полюбил море. У меня даже возникло что–то вроде мечты стать капитаном военного корабля. — Тут он повернулся, хлопнул меня по спине и рассмеялся. — Кто знает? Может, однажды мы поплывем вместе, mon ami.

Я тоже рассмеялся, но вспомнил о долгой и мучительной истории отношений между Англией и Францией.

— Конечно, только может статься, что мы станем биться друг против друга, милорд.

— Будем надеяться, что этого не произойдёт, Мэтью Квинтон, — сказал Роже, граф д’Андели. — Будем надеяться.

Мы шли дальше, и оба молчали с минуту или больше. Затем граф д’Андели повернулся ко мне и мрачно произнёс:

— Мы люди чести и благородного происхождения, капитан Квинтон. Но есть кое–что выше этих понятий, какими бы значительными они ни были. Умиротворение. Здесь, на «Юпитере», я нашёл мир с самим собой. — Он посмотрел туда, где кончался пляж, на острова и океан вдали. — Но я думаю, что этот мир остался в прошлом, Мэтью.

Внезапная трансформация нашего француза, помощника парусного мастера, в полноценного дворянина вызвала на борту много разговоров и немало веселья. Ланхерн, Ползит и остальные его друзья с большим апломбом доставили его рундук и ранец с главной палубы в каюту казначея Певерелла, теперь принадлежащую графу д’Андели. Что бы Певерелл ни думал о своём вынужденном переселении — не сомневаюсь, то были кровожадные мысли — казначей не смел противиться воле капитана, обладавшего достаточной информацией, чтобы привлечь его к трибуналу, если пожелает; не мог он сдержаться и от недостойного подобострастия по отношению к резко возвысившемуся портному. Без всякого такта он резко и грубо изгнал своих помощников из затхлой каморки на орлоп–деке и в надменном молчании удалился в свою новую обитель.

С новым и подчеркнутым почтением Леблана приняли офицеры. Удивительно, как добавление титула к имени меняет отношение людей друг к другу. Малахия Лэндон кланялся и шаркал ногой, будто приветствовал персону королевских кровей, Джеймс Вивиан совершенно остолбенел, и даже Финеас Маск стал в десять раз обходительнее, чем я когда–либо видел его прежде, несмотря на то, что граф был равен по положению моему брату. Только преподобный Гейл нисколько не изменил своих манер, хотя, возможно, этого и стоило ожидать от человека, называвшего архиепископа Кентерберийского стариной Биллом Джаксоном.

Я созвал совет офицеров с целью обсудить смерть Натана Уоррендера, нападение на Кэмпбелла из Гленранноха, местонахождение загадочного военного корабля и длительное отсутствие капитана Джаджа и «Ройал мартира». Я намеревался изложить им свои подозрения и теории, и, хотя мнение некоторых не значило для меня ровным счётом ничего, надеялся услышать что–нибудь полезное от Вивиана, Гейла, Фаррела и графа д’Андели, который теперь автоматически вошел в наш совет благодаря титулу и положению.

За час до уговоренного времени собрания в мою дверь постучали. Я смотрел на чаек вдали за окном и размышлял о событиях дня, но услышав стук, резко повернулся к столу с разложенной картой, взял в руку перо и только тогда крикнул «войдите». Кит Фаррел привёл ко мне юного Макферрана. У замка Ардверран, сказал тот, стоит корабль, и с него снимают большой груз. Я спросил, не был ли это военный корабль, чуть больше «Юпитера», с высокой кормой в голландском стиле и выкрашенный в тёмный цвет. Нет, ответил парнишка. Он повидал немало кораблей разных типов, проходивших мимо или укрывавшихся на местных рейдах. Судно у Ардверрана — обыкновенный флейт, какой обычно используют голландцы в северных морях, широкий с раздутыми боками и предельно малочисленной командой, чтобы выиграть в цене у конкурентов и повысить прибыль хозяина. Я захотел увидеть его своими глазами, поэтому мы с Китом спустились в лодку Макферрана, подошли к берегу и забрались на стены старого форта пиктов.

Там он и стоял, у мола замка Ардверран, бросив два якоря. Юный шотландец не ошибся. Это был не тот корабль, который я видел из бёлина леди Макдональд. Я сощурился против солнца, которое уже далеко зашло на запад, и изучил море и острова так далеко, как только мог увидеть. Но не отыскал ни «Ройал мартира», ни корабль–загадку.

Но у замка Ардверран кипела работа. Три бёлина непрерывно сновали к молу и обратно, где цепочка людей разгружала большие мешки и свёртки, передавая их из рук в руки к воротам замка. Не могло быть сомнений. То было оружие, купленное во Фландрии, предположительно Кэмпбеллом из Гленранноха. Ложные сведения — один из способов развязать войну. Ибо глаза говорили мне то, что сердце знало весь предыдущий день. Оружие принадлежало Макдональдам и миледи Коннахт.

И всё же я не хотел, чтобы это оказалось правдой.

— Макферран, — спросил я, — разве графиня не расставила стражу здесь и на всех остальных возвышенностях в округе?

— Нет, сэр, капитан. — Он озадаченно помотал вихрастой головой. — Весь день я просидел здесь, и тут ни слуху, ни духу не было от этих чёртовых Макдональдов, — плюнул он. — Прошу прощения, сэр, капитан.

— Но другие высоты, Макферран. Что с ними? — спросил я.

— Что же, сэр, капитан, не могу сказать про все, сам–то я здесь сидел. Но мой кузен сегодня ходил на Бен Брехав, — он указал на большой холм к северу, — и там было пусто.

Вполне ожидаемо. Графиня явно не собиралась защищать «Юпитер».

— Если мы останемся на якоре, где и сейчас, капитан, — сказал Кит Фаррел, — то станем лёгкой добычей. Стоит вашему таинственному кораблю пройти с благоприятным ветром вон по тому проливу, и «Юпитер» сгодится лишь на растопку адских огней.

Вернувшись на «Юпитер», я отдавал приказы один за другим, сохраняя, как мог, уверенный вид. Внутри, однако, я совсем не чувствовал уверенности. Напротив, желудок, похоже, пустился играть в чехарду с сердцем. Куски головоломки вставали на место, но слишком поздно: я был не готов к этому и злился на самого себя.

Я подозвал Джеймса Вивиана.

— Мистер Вивиан, я прошу вас отправиться к замку Ардверран в лодке Ланхерна, подняв флаг перемирия. Передайте моё почтение графине Коннахт и сообщите ей, что капитан Квинтон с «Юпитера» с радостью принимает её предложение отужинать в Ардверране. Немедленно.

Корабельная шлюпка доставила меня к молу замка Ардверран, когда солнце начало спускаться к островам на западе. Всё стихло. Я слышал крики чаек и плеск вёсел. И больше ничего. Там, где я наблюдал лихорадочную деятельность, глядя из старого форта, теперь всё замерло. Флейт стоял на двойном якоре в нескольких сотнях ярдов от меня, но на нём не видно было ни души. Мол, как и дорога к замку, был пуст. Я оставил шлюпку с матросами, приказав Ланхерну действовать самостоятельно при малейшем признаке опасности.

Я ощущал странную смесь страха и решимости. Многие на «Юпитере» сочли нужным со мной поспорить. Френсис Гейл и Джеймс Вивиан назвали мой план безумным. Кит Фаррел молил меня одуматься. Финеас Маск сетовал на то, что неизбежная гибель капитана Квинтона оставит его без работы и в полной зависимости от прихотей этих жутких шотландцев. Даже граф д’Андели настаивал, чтобы я взял с собой надёжную группу вооружённых матросов для защиты.

Я буду защищён в должной мере, сказал я им, и в глубине души надеялся, что прав.

Я ступил на двор замка Ардверран и снова взошёл по ступеням к залу. В отличие от моего прежнего визита, здесь было тихо и пусто. Пусто, если не считать большого стола, накрытого на двоих; ни души вокруг, кроме леди Нив, графини Коннахт, сидящей во главе стола.

— Миледи, — поклонился я.

На ней было платье из королевского пурпура с глубоким декольте, золотое распятие на длинной цепочке украшало её белую шею. Она казалась царственной и одновременно невероятно хрупкой — будто от одного неловкого движения могла исчезнуть без следа. Она была даже более великолепна, чем в тот день, когда я впервые увидел её в зале Ардверрана. Я подумал тогда, что возможно, величайшая красота всегда идет об руку с величайшей опасностью.

Пока я смотрел на неё, она изучала меня зелёными глазами, столь же холодными теперь, сколь яркими, пронзительными и игривыми они были в тот день, который мы провели вместе. После долгой молчаливой паузы она предложила мне сесть, и два лакея возникли из–за гобеленов в конце зала, чтобы прислуживать нам.

— Капитан Квинтон. Должна признаться, ваше запоздалое согласие на моё приглашение стало неожиданностью. Ещё и в Страстную пятницу. Я полагала, вы будете заняты своими христианскими обязанностями, сэр.

— Тысяча извинений. Надеюсь, я не оторвал вас от молитв?

На это она холодно улыбнулась и не произнесла ни слова. Слуга с изощрённым вниманием положил на её тарелку лучшие кусочки, затем с поклоном удалился.

Я посмотрел вокруг, на старые доспехи, мечи и пики, украшавшие стены. Второй слуга поставил передо мной блюдо из кролика и наполнил вином бокал. Если она желала мне смерти, подумалось мне, сейчас подходящий момент для отравления. Но я слишком далеко зашёл, чтобы останавливаться, и продолжал надеяться, что верно разгадал намерения этой женщины.

— Отличная демонстрация оружия, миледи. Но вижу, ваше последнее приобретение не для всеобщего обзора.

Я выпил, попробовал мясо. Кролик был хорошо приготовлен и не грозил мне гибелью, вино — приличное и не смертоносное.

— Вы говорите загадками, капитан, — осторожно произнесла она, — а у меня нет времени…

— Довольно, миледи.

В те времена прервать собеседника было непростительной грубостью, хоть ныне это и в порядке вещей. Графиня, однако, ничем не выявила своих чувств. Она лишь осушила кубок и затем поставила его на стол, глядя на меня.

— Настало время нам поговорить начистоту: думаю, вы достаточно долго водили меня за нос. Я не позволю больше дурачить меня, миледи Нив. — Я впервые назвал её настоящим именем, и она вздрогнула. Я продолжил: — Мне известно о грузе, который доставил вам корабль, стоящий у мола. Пять тысяч мушкетов, две тысячи пик, шпаги и пушки. Хватит на целую армию. На вашу армию Макдональдов, миледи. Оплаченную вашим дядей кардиналом О’Дара и его близким другом Папой.

Тут она окинула меня иным взглядом. Её прекрасное лицо стало бесстрастным и расчётливым.

— Вы лучше осведомлены, чем я ожидала, Мэтью.

— Недостаточно осведомлён, миледи. Этим утром вы велели убить меня вместе с Кэмпбеллом из Гленранноха…

— Это сделано не по моему приказу! — она сильно ударила кулаком по столу, задев блюдо, со звоном отлетевшее в сторону. Слуга порывисто шагнул вперёд, но она отмахнулась от него, не поворачивая головы.

— И с какой же целью? Сокрушить клан Кэмпбелл и вернуть себе все земли, когда–то отобранные у вас? Неужели вы думаете, что король позволит вам это сделать? О, ему потребуется немало времени, миледи. Но он созовёт ополчение и вышлет флот куда сильнее, чем два этих корабля. Вас раздавят…

Она презрительно рассмеялась, тряхнула огненно–рыжими волосами и воскликнула с издёвкой:

— Да вам вообще ничего не известно ничего, Мэтью Квинтон! Мария, Матерь Божья, прости меня! Вы и вправду верите, что я рискну столь многим, чтобы сразить Кэмпбеллов? Вы и впрямь верите, что я пойду на такой риск, зная, что Карлу Стюарту стоит щёлкнуть пальцами, дабы раздавить нас, как вы выразились? — Она встала, ухватилась за край стола побелевшими от напряжения пальцами и склонилась ко мне. — Здесь творятся дела куда более великие, чем противостояние Макдональдов и Кэмпбеллов, капитан. Куда более великие, чем Карл Стюарт может знать или предотвратить.

Потом она медленно направилась в мою сторону вдоль длинного зала. Я наблюдал за ней, изо всех сил стараясь не пасть жертвой её красоты. Это спокойное лицо, гордая походка, волосы, тронутые золотом в свете факелов. Завораживающее зрелище.

— Королевство островов будет восстановлено, капитан. Наследие моего сына получит независимость, подтверждённую Папой и защищённую Нидерландами.

Я уставился на неё. Королевство островов? Папа и Нидерланды? Это невозможно. Её слова не имели смысла. Она обезумела, или я обезумел, или, может, всё путешествие «Юпитера» мне приснилось. Да. Я проснусь в своей постели в Рейвенсден–Эбби с протекающей, как всегда, под дождём крышей, и с Корнелией, как всегда, лежащей рядом со мной, и всё снова будет хорошо.

Я помотал головой. Мысли неслись в ней одна за другой, мысли, заявлявшие, что я не сплю и не сошёл с ума. Папа и Нидерланды — католики и протестанты — никогда не объединятся для создания нового государства здесь, на краю Европы, подумал я. Я пытался осознать грандиозность заявлений графини, её амбиций. Королевство островов давно пало, оно мертво и захоронено, и не может воскреснуть; бо́льшую часть последнего столетия голландцы сражались за своё выживание против армий католиков, стремившихся стереть их с лица земли, армий, посланных, а иногда и оплаченных Папой. Нет. «Нет», — кричал мой рассудок, пока я смотрел на невозмутимое прекрасное лицо, что становилось всё ближе и ближе, это не просто невозможно, это противоречило всему, что я считал истинным: «Папа и Нидерланды?».

Тут я вспомнил годы, проведённые мною в качестве гостя в Голландии. Я подумал о том, что узнал от семьи Ван–дер–Эйде и их соседей. Голландцы с лёгкостью терпели католиков в собственных границах, они заключат союз с самим Папой, если это принесёт им доход. Для голландцев торговля важнее всего, а Римская церковь со всем её богатством была привлекательным торговым партнёром. Его святейшество Папа Александр Седьмой из знаменитого банкирского дома Киджи, возможно, был вдвойне привлекательным. В таком случае…

— Голландцы получат гавани для торговли и рыболовства и надёжное укрытие на случай новой войны с Англией, — медленно заговорил я, думая вслух. — Базу для атаки вглубь земель короля при любых разногласиях между нами в будущем. И с таким выгодным соглашением им нет никакого дела до того, какую веру исповедуют их марионеточные лэрды островов: католическую, протестантскую или магометанскую.

Миледи кивнула с улыбкой, что дарит учитель особо твердолобому ученику, наконец ухватившему простейшее понятие.

«Королевство островов будет восстановлено». Это походило на безумие — но то воистину была эпоха, когда безумие вошло в моду, и новые государства рождались каждый день. Я подумал о Португалии, самом молодом королевстве в Европе, причуде, которая, тем не менее, вскоре даст Англии её новую королеву. В ту пору, вспоминаю я теперь, Бранденбург был обычным болотом среди промозглых лесов на востоке Германии, теперь его называют Прусским королевством, и наш нынешний толстый король Георг боится его армий больше, чем всадников Апокалипсиса. Даже за недолгие годы моей юности карта Европы переписывалась заново несколько раз в результате всё новых соглашений. Возникали новые короли, старые земли исчезали, а новые государства появлялись на свет — всё по прихоти кого–то вроде Папы и Нидерландов. И теперь они, видимо, пожелали создать королевство для сына леди Нив. Нет… это не было совершенным безумием.

— Но король не потерпит такого оскорбления, — сказал я, потому что нужно было хоть что–то сказать. — Вы вряд ли смогли бы дать ему лучший повод для войны с Нидерландами, о которой он мечтает…

Она стояла теперь совсем близко, в нескольких дюймах от меня. Я чувствовал запах её тела, сладкий, как дрок, солоноватый и свежий. Я поднял глаза, и в мерцающем свете факелов мне показалось, будто я вижу двух разных женщин. Одна была властной и великолепной — до мозга костей будущая королева–регентша этой новой земли. Но когда тени пробегали над её огненно–рыжими волосами и гладкой бледной кожей, то в мгновение ока она превращалась в существо зловещее и сверхъестественное.

— Позвольте предложить вам альтернативную историю, капитан, — заговорила она, и голос её был так же резок, как крики чаек, кружащих за стенами замка. — Ваш король Карл уже слаб. Глупец, он оттолкнул собственных сторонников, и Макдональдов в их числе. — Она замолчала, сердито подняла руки, затем со вздохом опустила их. — Это намного важнее того, кто получит назад свои земли, а кто — нет, Мэтью. Многие сравнивают вашего короля с Кромвелем в дни его величия, и король проигрывает в сравнении. Вам это известно. Кромвель заставлял Европу дрожать. Карл Стюарт стал для неё посмешищем.

Её слова были чудовищны, невыносимы, вдвойне таковы оттого, что я знал — это правда.

— Представляете, что станут делать в Уайтхолле и в Лондоне, когда наша маленькая задумка осуществится, Мэтью Квинтон? С политикой вы знакомы лучше меня. Мы преуспеем, и из западной части Шотландии вырежут католическое государство под защитой голландских пушек. — Она наклонилась ближе, и я почувствовал её дыхание на своём ухе. — Подумайте об унижении, о бесчестье. Король Стюарт неспособен сохранить в целости даже унаследованное им Шотландское королевство? Старые пуритане, служившие Кромвелю, и многие другие поднимутся против него. Это будет великое воинство, Мэтью. Все те, кто видят в короле похотливого профана, а я слышала, что это бо́льшая часть населения Англии. Они выгонят его обратно за море, Мэтью, или пошлют на плаху, подобно отцу.

Я знал, что в её словах кроется правда. Я чувствовал это нутром, как понимал и разумом. Но мой отец сражался и погиб за короля Стюарта, слабого, неумелого, но всё же короля. Возможно, настало время и мне поступить так же. Да! В этот миг я понял, что буду биться за своего короля до последнего вздоха, как сделал и отец. Что ещё мне оставалось? Это был мой долг, смысл моего существования и Богом данная почётная обязанность. Это моя семья и моя жизнь. У меня не было выбора. И всё же в тот миг я сделал выбор.

Я глотнул вина и посмотрел прямо в пылающие зелёные очи Нив Макдональд. Пришло время начать бой, пришло время подняться, наконец, против неё и против всей мощи этого страшного заговора.

— Так вот во что заставил вас поверить капитан Джадж, миледи?

Она отступила назад, широко распахнув глаза и приоткрыв рот.

— Теперь я достаточно осведомлён о вас, леди Нив? — Я встал во весь рост, и немалый, каким наделила меня кровь Квинтонов. — О да, мне известно, что Годсгифт Джадж — предатель. Но одно мешало мне поверить в это, и даже ваша история о возрождении Королевства островов этого не объясняет. Каким бы низким отступником ни был Годсгифт Джадж, миледи, он не папист. Пусть он остался в душе республиканцем и фанатиком, обманувшим всех нарядами и лестью. Но такой человек не станет помогать вашему дяде–кардиналу и заключать сделку с его другом Папой, чтобы воздвигнуть папистское государство в этих землях.

Наступил момент абсолютной тишины. Затем графиня смерила меня ровным спокойным взглядом. Когда она заговорила, голос её был тих, но полон силы.

— Какой человек не станет искать королевства для собственного сына?