Я обернулся и посмотрел на бухту, где стояли на якоре «Юпитер» и «Ройал мартир». Выдался на редкость ясный день: и море, и камни отражали слепящие солнечные лучи. Наш рейд почти полностью окружали болотистые пустоши, за ними — на много миль к востоку — я видел горы, куда более высокие, чем те, что встречались мне в Англии. В Бедфордшире даже самый маленький из местных кряжей считался бы непреодолимой вершиной. Где–то между горами и берегом, сокрытая за тёмными хребтами, стояла башня Раннох с её тихим и опасным владельцем. Надо мной по безупречно синему небу проносились облака, подгоняемые свежим вестом. Насладившись восхитительным видом, я продолжил изучение местности.

Этим утром я увидел в подзорную трубу разрушенные стены старого форта, и поскольку сегодня нам с Джаджем не нужно было наносить визиты местным вождям и лэрдам, я решил исследовать его. Мне не помешает, думал я, сбежать от тесноты корабля и провести время в почти полном одиночестве. Мы стояли на якоре уже четыре дня: в предыдущие три мы получили и ответили на бесконечное число приглашений, побывали в продуваемых всеми ветрами замках–башнях, поохотились на оленя и отведали уникальной местной пищи. Шлюпка из Данстаффниджа доставила на корабль почту, но в ней не оказалось ничего адресованного мне — хотя я знал, что вины Корнелии здесь нет: в прошлом плавании мне везло, если я получал от неё не больше четырёх посланий в день, и по свойственной королевской почте традиции, они часто приходили пачками, собранными за несколько недель.

Дождь лил три дня без перерыва. Кит Фаррел — такой славный и достойный малый — занял все мои свободные часы, играя попеременно роль ученика и учителя. Тем временем преподобный Гейл сошёл на берег в сопровождении своего недавно приобретённого слуги Андреварты. Вскоре после моего возвращения из замка Ардверран Гейл обнаружил острую потребность найти особую книгу в знаменитой библиотеке, которую, по его убеждению, собрал где–то в этих землях некий священник–ковенантер. «Не что иное, как изысканный эвфемизм для винокурни», — фыркнул Маск, однако я обнаружил, что пастор стал чрезвычайно воздержан после той ночи, когда поведал мне свою историю о Дроэде, и провёл образцовую службу в воскресенье. В отсутствие Гейла казначей Певерелл вернулся из изгнания, куда по собственной воле удалился в последние дни. Полностью восстановив силы после выпавшего на его долю испытания, он, очевидно, решил, что длительная стоянка даёт ему священное право навязывать мне своё гнусное общество и бесконечную канцелярию. Это стало последней каплей. С засиявшим, наконец, солнцем и с лейтенантом Вивианом и штурманом Лэндоном, более чем способными командовать моим кораблём, я не видел причин отказать себе в коротком увольнении на берег.

У меня был проводник — юный рыжеволосый рыбак по фамилии Макферран, возникший на корабле на второй день нашего пребывания и тут же назначивший себя посредником между нами и местными жителями. Он хорошо владел английским, в отличие от большинства обитателей здешних берегов, сносным голландским и даже зачатками французского, за развитие которых быстро взялся Леблан. Многие большие корабли проходят мимо или укрываются в этих водах, рассуждал Макферран, и изучение языков откроет ему дорогу к торговле, заработку и процветанию. Он сразу заслужил благосклонность команды (и в особенности Маска), обеспечив, похоже, неистощимые поставки хорошей рыбы и, что важнее, многих бутылок «воды жизни». Макферран, не имевший, видимо, другого человека, с которым был бы готов поделиться, привязался ко мне с пылом, выдававшим его намерения. Он обладал немалым интеллектом и устал от неумолимых тягот и уединения жизни рыбака. Он жаждал места на королевском корабле и шанса увидеть мир, и я был бы рад услужить ему, если мог бы найти для него койку; но Джеймс Харкер позаботился о том, чтобы корабль имел полную команду числом даже больше положенного, и на удивление, никто из матросов ещё не умер от болезней и несчастных случаев. Я пообещал юноше, что приму его на королевскую службу, если место появится до нашего отплытия, но не питал на это больших надежд.

Макферран обогнал меня и уже взобрался на укрепления. Я поспешил присоединиться к нему и остановился, чтобы перевести дух. Здесь, на вершине, я, конечно, мог видеть и земли, лежащие далеко к западу. Невдалеке возвышался замок Ардверран, дым вился из его труб, а у мола стояла пара бёлинов Макдональдов. Дальше раскинулось море, и мне видны были рыбацкие лодки, растянувшиеся между берегом и островами вдалеке. Земля по большей части была пустынна — так непохоже на плоские оживлённые угодья вокруг Рейвенсдена, хотя то тут, то там можно было заметить большие стада оленей или рогатого скота с длинной шерстью, или одинокого горца. Это был чудесный вид, и я с удовольствием уселся на старую стену. Макферран предложил мне флягу с «водой жизни», или «виски», как он её называл, и хотя она была слишком жгучей для моего вкуса (как обнаружилось в замке Ардверран), я сделал большой глоток и спросил, как давно стоит здесь форт, и юноша ответил, что сказители в его деревне утверждают, будто бы пикты возвели эту крепость задолго до того, как святой Колумба принёс христианство в их земли. История этих мест была для меня новой и запутанной, ибо шотландцы, как оказалось, были когда–то ирландцами и воевали с пиктами — коренными шотландцами. Я не сомневался, что у дяди Тристрама найдётся книга, способная меня просветить, и решил по возвращении на юг отправиться в Оксфорд и покопаться в его библиотеке, несомненно, снова испытав на себе щедрое гостеприимство профессорских застолий и погребов колледжа.

Я лёг на спину, ощутил тепло солнца на своём лице, и вдохнул острый свежий воздух этой окружённой морями земли. Я думал о Корнелии и о том, как скучаю по ней. Думал о Гленраннохе, и как мы с Джаджем можем помешать его отчаянным планам. Думал о леди Макдональд, графине Коннахт. Думал о брате, задаваясь вопросом, не умер ли он и не стал ли я теперь графом Рейвенсден со всеми вытекающими из этого ужасами. И снова о леди Макдональд. Потом о смертных муках «Хэппи ресторейшн». Я думал о гибели отца в бойне при Нейзби. Думал о внезапной кончине Джеймса Харкера и в сотый раз или более отбросил вероятность убийства, а затем размышлял, что, если всё же его убили, могут ли и со мной обойтись в той же манере? Я думал, как хочу назначения в Конную гвардию, и слегка удивился, осознав, что уже много дней мысли об этом не приходили мне в голову. Думал о леди Макдональд. Я вспомнил, как Джадж объяснял мне по дороге из Ардверрана к нашим кораблям, каким образом убил её мужа. Сэр Каллум Макдональд, как выяснилось, был ранен, служа в роялистской армии графа Гленкейрна, и вернулся в свой замок поправить здоровье. Когда же эскадра лорда–протектора подошла к тем самым водам, которые я обозревал из форта, он поспешно собрал батарею пушек, чтобы задержать её, однако Джадж возглавил десант, напавший на батарею с тыла. Сэр Каллум храбро сражался, сказал он, но стал медлительным из–за ран, и когда они вновь открылись, то оставили его беззащитным перед фатальным ударом Джаджа. Меня удивляло, что леди Макдональд снова пригласила в свой замок убийцу мужа, но я уже достаточно пробыл в этих землях, чтобы понять, как высоко здесь ценятся законы гостеприимства. Похоже, даже убийство не могло их ослабить.

Должно быть, вскоре после этого я заснул, потому что помню, как очнулся, разбуженный лёгким толчком Макферрана. Он указал на бухту с двумя кораблями. «Юпитер» стоял на якоре с убранными парусами, как я и оставил его, несколько матросов рыбачили с палубы. Но «Ройал мартир» был охвачен деятельностью. На реях сновали люди, падали паруса. Корабль готовился к отплытию.

Примчавшись к берегу, я вынужден был проститься с Макферраном. Баркас Ланхерна доставил меня на борт, где лейтенант Вивиан нёс вахту. К тому моменту «Ройал мартир» поднял якорь и поворачивал с попутным вестом в направлении фьорда, ведущего к северу. Вивиан передал мне записку, доставленную, по его словам, старшиной Джаджа около получаса назад.

Я вызвал бо́льшую часть офицеров в свою каюту и изложил им приказы капитана Джаджа. Рутвен, знакомый с местными водами, проклял затею, назвав её погоней за химерами: множество островов и проливов сделают обнаружение среди них определённого корабля чудом сродни хлебам и рыбам. Я напомнил ему, что Джадж тоже знает эти места, и в любом случае, он старший капитан, и мы обязаны подчиняться его командам.

Я распустил офицеров и послал за Китом Фаррелом.

— Что ж, мистер Фаррел, — спросил я, — чем сегодня займёмся? Морской наукой для меня или словесной — для вас?

Мгновение Фаррел сомневался, но затем с улыбкой сказал:

— Морской наукой, я думаю, сэр. По крайне мере, чем–то вроде того, с вашего позволения.

Я кивнул, и мы направились к рулевому посту. В одной из крошечных деревянных кают, где спали офицеры, кто–то громко и решительно пукнул. Наверное, главный канонир Стэнтон, подумал я, а этот храп, должно быть, исходит из каюты плотника. Я неизменно оставлял верхнюю палубу в этом месте, минуя переборку рулевого поста с украшающими её резными фигурами пантеона Юпитера в человеческий рост и поворачивая, чтобы взобраться по витой лестнице к своему привычному месту на шканцах. Вместо этого Кит Фаррел повёл меня вниз по крутому трапу, ведущему из рулевого поста в самое сердце главной палубы.

Иногда я бывал здесь, но только во время капитанского смотра, с Джеймсом Вивианом и боцманом Апом у меня за спиной, когда вся команда стояла навытяжку. Теперь же палуба не знала забот. Матросы сидели за столами между пушками, играя в кости и разговаривая. Другие развесили гамаки или разложили матрасы на палубе, умудряясь спать среди постоянного гомона и смеха, не теряя ни минуты из четырёх часов до новой смены вахты, ибо мы придерживались вахтенного расписания, даже стоя на якоре. В центре палубы с десяток человек собрались вокруг большой кадки для воды, расположенной под вентиляционной решёткой, и с наслаждением курили глиняные трубки — тогда любителей этого занятия ещё не изгнали на бак или на верхнюю палубу, как станет принято в скором будущем.

Ближайшая компания заметила моё появление и вскочила на ноги, от одного к другому пробежал шёпот: «Капитан! Капитан на палубе!» Я жестом позволил им сесть, и постепенно мирный шум возобновился. Я не знал тогда, что такая атмосфера на главной палубе говорит о счастливом корабле. Никогда я не спускался таким вот неформальным образом вниз на обречённом «Хэппи ресторейшн», и мне не с чем было сравнивать. Возможно, и к лучшему, поскольку на «Ресторейшн» была грубая и опасная команда, по большей части набранная в прибрежной зоне Лондона и включавшая немало воров, пропащих людей и убийц. Наказание плетью случалось почти ежедневно, и только боцман с его исключительно безжалостными помощниками могли поддерживать что–то вроде дисциплины на том многострадальном корабле. «Юпитерцы» же были все до одного добровольцами — время стояло мирное — и в большинстве своём людьми Джеймса Харкера, верными ему и старому Корнуоллу, по обыкновению легко переносящими общество друг друга (и к этому времени, похоже, терпимыми к не гнушающемуся их общества молодому капитану). Есть нынче корабли на службе у короля, где уроженцы Норфолка и Саффолка или ирландцы и англичане готовы в любую минуту вцепиться друг другу в глотки. В военное время есть корабли, две трети или более команды которых завербованы принудительно и всегда ищут возможность бежать. Есть корабли, чьи капитаны гордятся своим жестоким обхождением с матросами и почитают порку. Мне же навсегда запомнился тот день на главной палубе «Юпитера», когда я наблюдал, как выглядит довольная команда военного корабля.

Посередине палубы у левого борта, между двумя полукулевринами, прозванными «Люцифер» и «Месть лорда Беркли», расположилась группа, включающая Джона Тренинника и Али–Рейса. Похоже, эта пара, подзадориваемая соседями, вела оживлённый спор на корнуольском. За следующим столом я увидел Ползита и Тренанса, занятых игрой в карты с двумя девонцами. На кону стояла честь графства — каждый так пристально изучал розданные карты, что они так и не осознали присутствия поблизости капитана. Ещё дальше Джулиан Карвелл мерялся силой рук с любым желающим. Он оставался непобедимым, пока не пришла очередь крошечного отца близнецов, Джона Тремара, с грохотом обрушившего руку чернокожего на стол.

— Будь мы все прокляты, Тремар, — воскликнул Кит. — Чем они тебя кормят? Или ты возрождённый старина Самсон?

Карвелл, ухмыляясь проигрышу, хлопнул Тремара по спине под рёв смеха своих товарищей по столу.

Куда ни глянь, было заметно, что Кит Фаррел легко ладит с матросами, а они с ним. Ранние подозрения команды растаяли, когда мы вышли в море, и все увидели в нём отличного моряка, а не надутого бездельника, избалованного джентльменом–капитаном, предпочитающим мальчиков. Поведение старшего над ним офицера облегчило доброжелательный приём. Штурман Лэндон явно испытывал ко мне отвращение, но к матросам относился куда хуже. Они, в свою очередь, презирали штурмана за показное высокомерие, за суеверные страхи, нарушающие покой корабля, и за жестокие и непредсказуемые повадки — его громогласный смех всегда мог оказаться предвестником суровейшего наказания за ничтожную проделку. Другие помощники Лэндона были слишком хорошими подхалимами и слишком плохими моряками, чтобы матросы питали к ним хоть какую–то любовь. Неудивительно, что Кит Фаррел заслужил такое скорое и полное уважение.

Мы прошли по палубе назад — то есть к корме — и когда достигли трапа, по которому спустились сюда, Фаррел спросил:

— Ну что, капитан, желаете посетить и орлоп–дек?

Мне ни разу не приходилось спускаться ниже ватерлинии: туда, где располагались полупалуба, известная как орлоп, и соседствующий с ней трюм. Это были неведомые земли, полные кладовых, бочек с провизией и таинственных тёмных закоулков — владения уоррент–офицеров, и только их. Но дух исследователя во мне, не удовлетворённый прерванной экспедицией в форт, побуждал изучить вместо этого каждый дюйм корабля под моим командованием.

Мы спустились по трапу, ведущему вниз с главной палубы. Я достиг дна и обнаружил, что вынужден согнуться под непривычным углом. В этом мире лишь люди вроде Джона Тренинника могли стоять прямо, мой же рост заставлял склонять голову всякий раз, стоило мне спуститься под палубу. Несколько синяков красовались у меня на лбу, свидетельствуя, что я ещё не полностью усвоил эту необходимость. Воды Шотландии мощно плескались о корпус корабля, доски скрипели и стонали, будто армия мертвецов, и вонь трюмных вод поднялась, чтобы приветствовать меня. Глаза начали привыкать к темноте. Тесное пространство освещалось лишь парой маленьких фонарей: слишком близка была крюйт–камера, и так много кораблей унесли в забвение неловко оставленные свеча или светильник, что открытому пламени были не рады в нижних отсеках.

Мы двигались вперёд вдоль левого борта, с трудом пробираясь мимо канатной кладовой — где от одного борта до другого были разложены корабельные канаты — и огромных книц, поддерживающих палубу над нами. Мы обошли камбуз: кирпичное сооружение, окружающее громадные медные котлы — Дженкс и его помощник потянули себя за чуб в знак приветствия и снова взялись открывать бочку с солёной свининой. По обе стороны от нас располагались кладовые главного канонира, боцмана и плотника, сильно напоминающие офицерские каюты на верхних палубах, только размером побольше. Фаррел открывал каждую следующую дверь, и меня поразила мысль, что любой на корабле мог сделать то же. Конечно, офицеры должны вести точный учёт всего имущества, но ведут они его или нет? Если что–то исчезнет, как заметят они потерю в этих огромных горах припасов, уложенных стопками высотой от палубы до палубы? И если они не сделают запись о пропаже, чтобы бумаги оставались безупречно точными, то ни одному капитану не узнать о ней! Я решил, что потребую немедленно повесить замки на каждую кладовую.

Развернувшись, мы направились обратно вдоль правого борта. Фаррел остановился у одного из парусных хранилищ и отворил дверь. Устроившись высоко на сложенных запасных парусах, сидел загадочный француз Роже Леблан и читал при свете фонаря. Он удивлённо посмотрел на меня, а затем улыбнулся.

— Что ж, mon capitaine. Un visiteur — действительно неожиданный визит! — Он поднялся на ноги и приветственно коснулся чуба — жест, в котором не было заметно и капли почтения.

— Странное место вы выбрали для библиотеки, месье Леблан, — вопросительно заметил я.

— Ох, capitaine, читать на верхних палубах совершенно невозможно. Вокруг говорят и кричат, а англичане всегда с подозрением относятся к чтению. Так я избегаю оскорблений и, починив пару парусов, сооружаю из них кушетку — и читаю.

— И какая же литература вам интересна, месье?

Я невольно был заинтригован.

Он передал мне книгу. На французском, конечно, но благодаря бабушке научный текст на этом языке не представлял для меня трудностей. Книга называлась «Discours de la méthode» («Рассуждения о методе»), однако, перелистывая страницы, хотя понимая слова, я не мог уловить почти ничего из смысла. Я перевернул ещё один лист. «Je pense, donc je suis» — «Я мыслю, следовательно, я существую», — прочёл я вслух. И что, чёрт возьми, это должно означать? Качая головой, я вернул книгу Леблану.

— Как же, capitaine, я не смогу пристрастить вас к образу мыслей месье Декарта? Тогда, наверное, мне не стоит и предлагать знакомство с картезианской геометрией — ибо это загадка даже для меня.

Я посмотрел в смеющиеся тёмные глаза француза и на мгновение задумался, не заковать ли его в кандалы. Он был не тем, за кого выдавал себя, а теперь ещё и шутил надо мной. Мне подвластны были средства, достаточные, чтобы выведать у него правду о его истинной сущности — разве не был я капитаном? Но каждый из нас имеет право на секреты. Джеймс Харкер, очевидно, оставил в покое тайну Роже Леблана, и так же, решил я, стоит поступить и мне.

— Месье Леблан, — сказал я ровным голосом, не в силах удержаться, — если вы и впрямь сбежавший портной, то я — турецкий султан.

— Как вам угодно, месье le capitaine. Но я думаю, вы человек знакомый с историей, даже если вам не ведома натурфилософия. Вспомните о времени, когда французами правил король Франциск Первый, и о том, как складывались дела после этого. Франция с султаном всегда были наилучшими друзьями.

Оставив Леблана с его странной книгой, мы продолжили путь к корме. Снова преодолев груды канатов, мы оказались по правому борту от кокпита, ограниченного, но по сути, открытого пространства, где хирург Скин занимался пациентом на возвышающемся над палубой ложе. Я остановился чуть вдалеке от этой сцены, поскольку обычный для Скина дух был дополнен смертным зловонием разложения, исходившим от страдальца, бесчувственно обмякшего от выпивки.

— Гангрена, сэр, — сказал Скин. — Нам вскоре предстоит отнять ему ногу.

Я вгляделся в матроса, но лицо его было мне незнакомо.

— Матрос с «Ройал мартира», сэр, — пояснил Скин в ответ на мой взгляд, — прислали его к нам вчера, пока вы были на берегу. У них нет хирурга, только брюзгливый помощник со странными идеями о врачевании.

Что–то шевельнулось в моей памяти — безусловно, что–то важное — нужно было лишь ухватить воспоминание и ясно увидеть его. Но мне не хотелось продолжать вдыхать эти нездоровые миазмы, и тем более смотреть, как Скин станет отпиливать человеку ногу. Мы с облегчением отвернулись и продолжили шагать в сторону кормы.

В самом конце Фаррел открыл люк и показал мне расположенные под нами хлебную кладовую и рыбную камеру. Я заглянул в небольшие хранилища, и при свете фонаря увидел сложенную в одном углу гору буханок хлеба высотой примерно в половину расстояния до палубы, на которой мы стояли. Мне не нужна была математика так любимого Лебланом месье Декарта, чтобы оценить количество буханок в кладовой, как и для того, чтобы заметить разницу между этим числом и цифрами, показанными мне совсем недавно.

На трапе, ведущем на главную палубу, возникла сумятица, и передо мной предстал казначей Певерелл, краснолицый и запыхавшийся.

— Капитан, я и не подозревал о проводимой вами инспекции…

— О, это не официальная инспекция, мистер Певерелл. Отнюдь. Просто прогуливаюсь по своему кораблю, не более того. Но раз уж вы заговорили об этом, казначей, думаю, нам давно пора провести настоящую инспекцию. Скажем, завтра в четыре склянки утренней вахты. В десять часов, если вы неуверенно владеете морской традицией. Сразу после утренней молитвы, если распорядок католической церкви для вас удобнее.

Последняя фраза попала в точку: подобно всем католикам, продолжающим посещать мессу в те дни, Певерелл не спешил поведать об этом миру.

— Принесите все свои бумаги, — продолжил я непринуждённым тоном, чрезвычайно довольный собой, — и тогда мы спустимся в трюм, мистер Певерелл. Естественно, цифры, которые вы так часто показывали мне в моей каюте, безупречно отражают то, что мы обнаружим в хранилищах, но, когда я в следующий раз стану докладывать об этом мистеру Пипсу и его высочеству лорду–адмиралу, и моя, и ваша совесть будут куда спокойнее после тщательного сравнения одного с другим. Вы так не думаете, казначей?

До самой смерти мне будет вспоминаться и согревать душу выражение, отразившееся на самодовольном и снисходительном лице Певерелла. Предыдущий триумф над ненавистным казначеем принадлежал Фрэнсису Гейлу. Этот был моим, и я наслаждался им.

— Спасибо, мистер Фаррел, — сказал я по возвращении в каюту. — Как вы и предсказывали, урок оказался весьма поучительным. Может быть, даже больше для казначея, чем для меня.

— У меня были подозрения, сэр, — весело улыбнулся Кит, — но моряки всегда подозревают казначеев. Негодяи все до одного, воруют без разбора, у короля и у простого матроса. Однако этот — худший из всех, что мне попадались. Я начал интересоваться делами Певерелла. Не то чтобы я достаточно разбираюсь в цифрах и в манифестах. Но кое–кто разбирается.

Дверь распахнулась, будто от удара. Сверкая глазами на Фаррела, появился Маск и недовольно сообщил:

— У вас обедает мэр Обана, припоминаете? Надо бы стол накрыть.

Маск принялся за дело с привычно подчёркнутой неохотой. Наблюдая за ним, я вдруг осознал, что ненависть к Киту Фаррелу, проявляемая им с первого дня на «Юпитере», уступила место чему–то другому — чему именно, я никак не мог ухватить. Когда же понимание всё–таки пришло, оно оказалось так же приятно, как и неожиданно.

— Что же, Маск, — сказал я, — вижу, ты помогал мистеру Фаррелу? Расследовал мошенничества казначея против короля?

— Кто–то же должен был, — буркнул Маск, — а большинство матросов не умеют считать.

Я вспомнил слова брата, приславшего ко мне Маска, будто бы старый разбойник «достаточно хорош». На деле, он оказался куда лучше. Безупречное ведение счетов и управление имуществом в лондонском доме стало причиной, по которой он все эти годы служил моей матери, а затем и брату. Такое, на первый взгляд, неподходящее занятие для человека явно грубого и бессовестного. Но возможно, не такое уж и неподходящее. Кто лучше уследит за счетами, чем человек, знающий все возможные способы их подделать?

Мы с Фаррелом сидели на кормовой галерее, обсуждая способы, которыми капитан может проверить работу своих уоррент–офицеров, не нанеся им при этом обиды. Я слышал, как пробили семь склянок — всего полчаса до смены вахты. Пока мы говорили, Маск ворчливо хлопотал: готовил пышный приём для мэра Обана, время от времени жалуясь на страшные тяготы, что сам он и возложил на свои плечи. Настало время отлива, и корабль развернулся на единственном якоре, встав носом к берегу. Теперь я знал такие вещи — скорее, чувствовал их. Сквозь окна каюты мы смотрели на безрадостный берег, а за фьордом позади нас было различимо открытое море.

Я заметил маленькую лодку, отходящую от берегов Ардверрана, но не придал ей значения: каждый день нас посещали не меньше десятка подобных, обычно неся на себе любопытных шотландцев или коварных негодяев, явившихся втридорога продать свой товар, что–нибудь вроде виски, доверчивым королевским матросам. Но бесцельно разглядывая лодку, я вдруг с удивлением увидел неподражаемо широкую бороду её пассажира.

Несколько минут спустя Макдональд из Килрина взошёл на борт и был приглашён в мою каюту. Оказавшись внутри, он передал приглашение для высокочтимого капитана Квинтона составить компанию леди Макдональд в короткой морской прогулке на следующий день. Моё согласие могло выглядеть слегка поспешным. Обернувшись, я на мгновение уловил след понимающей улыбки на лице этого старого разбойника, Финеаса Маска.