Глава 23. Сладость победы и горечь утраты

Часом позже я сидела в маленькой кофейне, глядя сквозь большое витринное стекло на тихую улочку и всем своим существом ощущая, что тугая пружина заканчивает раскручиваться. Кризис миновал, кульминация пройдена, все замедляется и приходит в норму.

ВККС вынесла решение в мою пользу. Анатолия Эммануиловича выписали, и я успела перехватить их с Тамарой Тимофеевной на больничном крыльце, чтобы услышать от шефа нарочито строгое: «Почему в рабочее время не на месте? Чтобы завтра в девять была как штык, я лично проверю!»

В кофейне было пусто и тихо, только бормотал телевизор – скучающая официантка и девушка-бариста за стойкой смотрели новости.

Я тоже поглядывала на экран, проверяя, не скажут ли чего и про меня тоже. Я бы не слишком удивилась…

Ой, может, у меня уже звездная болезнь? А ведь мы, спецагенты, должны держаться в тени…

Улыбаясь, я с удовольствием доела вкусное пирожное и – с особым удовольствием! – дослушала новости, не имеющие ко мне лично никакого отношения. Хотя… Ну вот же!

– Сегодня после вечерних новостей смотрите очередное ток-шоу «Поговорим начистоту», – сказал диктор и скрылся за кадром. – Антон Халатов и его гости в студии обсудят, кому и чем помешала честная директриса известной балетной школы. Уважаемый педагог и опытный администратор, незаконно уволенная Бронислава Песоцкая борется за свое доб-рое имя, за единственную дочь и – за имущество, которого лишили ее мошенники.

На экране мелькнул Антон Халатов, потом показали Брониславу, какой я ее еще не видела – красивую, строгую, решительную. Я сделала зарубочку себе на память: посмотреть сегодня эту программу.

Какой Антон молодец, разворотливый, действует так же быстро, как соратники генерала Усольцева… Или даже вместе с ними? Я бы не удивилась. Надо будет попросить у Данилы почитать его диссертацию, пока ее не закрыли, «Медиа как инструмент управления массами» – очень интересная тема…

Что ж, кажется, в этой истории все точки поставлены.

Я аккуратно положила на опустевшее блюдечко ложечку, и она финально звякнула.

Но это был еще не конец.

– Здравствуй, Лена.

Я едва не поперхнулась своим капучино. Клюнула носом пену, дрогнувшей рукой поставила чашку, спряталась за бумажной салфеткой, глухо выдохнула в нее:

– Привет…

Надо мной стоял Говоров.

– Прекрасно выглядишь.

– Ты тоже.

Я соврала, Никита выглядел уставшим.

– Можно? – Он отодвинул стул, сел, взглядом нашел официантку. – Тоже кого-то ждешь?

– Да нет, я так…

Девушка в длинном фартуке подошла к нам, и Никита попросил двойной американо.

Пока он делал заказ, я отвернулась к окну. Значит, он кого-то ждет. Наверное, ту мымру в цветочках. У тротуара напротив входа на огороженную территорию стояла знакомая машина. Должно быть, Говоров привез на ней свою милую.

– У тебя все хорошо?

Я отвела взгляд от окна.

– Уже да. А у тебя?

– Нормально.

– А у твоей… милой? – Я не удержалась.

На огороженной территории помещалась клиническая больница – не то место, которое посещают просто так, без повода.

Хотя какое мне дело до здоровья его цветочной мымры? Да пусть она хоть на погост идет, причем безвозвратно, я точно не огорчусь.

– Она Мила, а не милая, – криво усмехнулся Никита. – Людмила, для своих просто Мила. Это моя двоюродная сестра, дочь маминого брата. Живет в Саратове, одна воспитывает сына. А тот такой же, как наш… как Сенька, просто ходячая катастрофа. На Новый год сам наделал петард, где только порох взял, паршивец, матери, конечно, ничего не сказал, пошел с друганами на пустырь, фейерверка им, дуракам, не хватало…

Я знала эту Никитину манеру: волнуясь, он начинал говорить очень быстро и много, не делая пауз, и запросто мог выдать получасовой монолог. Я просто не позволяла ему тараторить так долго, старалась успокоить раньше… Теперь же мне оставалось только слушать.

– …взорвалась, снесло два пальца, ожог лица, чуть глаза не лишился, его, конечно, сразу в больницу, но ты же сама понимаешь, Саратов – это не центр современной медицины…

Господи, какая же я дура! Я слушала Говорова, и глаза мои наливались слезами, а сердце свинцовой тяжестью.

– …позвонила, я все устроил, пацана быстро перевели сюда, Мила прилетела, и я тоже, конечно, не в гостинице же ей тут было жить…

– Но Никита! – Я не выдержала. – Почему ты сразу не объяснил?

– Как – сразу, Лена? Я ведь пытался, но ты не стала слушать. – Теперь уже Говоров отвернулся к окну. – И трубку не брала, и контакт заблокировала… Ты просто осудила меня, Лена, раз – и вынесла приговор. И я подумал – может, и хорошо, что это случилось сейчас. Я уже знаю, что без доверия и желания друг друга понять семью не построить, я не хочу повторять печальный опыт… Извини, мне пора.

На последних словах голос Говорова изменился, снова сделавшись вежливо-безразличным, как в самом начале нашей встречи.

Я ошарашенно смотрела, как он уходит.

Проследила за ним до двери, перевела взгляд за окно.

Никита подошел к калитке больницы и придержал ее, помогая выкатить за ограду кресло на колесах. В кресле сидел пацан лет десяти, одна рука у него была перевязана, на глазах неуместные в пасмурный зимний день солнцезащитные очки.

Судя по тому, как он вертел головой, мальчишка не был слеп и с интересом осматривался. Значит, Говоров это все делал ненапрасно, в московской клинике пацану помогли…

Мила – не милая! – та самая мымра в цветочках, сейчас вполне прилично одетая, подкатила кресло к машине, Говоров открыл заднюю дверь, мальчишка встал и, гордо отпихивая протянутые руки желающих ему помочь, сам полез в салон.

– Кому двойной американо?

Незаметно подошедшая официантка, хмурясь, смотрела на пустой стул напротив меня.

– Оставьте, я выпью, – сказала я.

Мила и Говоров сели в машину и уехали. На тротуаре осталось пустое кресло-коляска. По дорожке от здания к больнице, качая головой и явно бормоча что-то ругательное, торопилась женщина в медицинском костюме и резиновых тапках. Одной рукой она придерживала наброшенное на плечи пальто, другой загодя тянулась к брошенной коляске.

Я переставила чашку Никиты к себе. Подняла, сделала большой глоток.

Кофе был горький, но я не стала добавлять в него сахар.

Полезное редко бывает вкусным.