Недели складывались в месяцы, а месяцы стали лететь особенно быстро, когда Иш-Чель смогла переехать в Теночтитлан. Положение жены одного из военачальников Анауака раскрывало перед ней двери домов и обеспечивало почётное место в женских компаниях. За чашкой горячего чоколатля с перцем Иш-Чель получала столь необходимую женскому сердцу информацию. Чаще всего она посещала дом своей приёмной матери Зелёной Ягоды, у которой собирались самые болтливые женщины Теночтитлана. Именно там она познакомилась с перечнем мешикских праздников, когда и как они проходят, в какой последовательности. Где идут войны. Скоро ли вернётся мужчина, которого наказали за пристрастие к игре патолли.

Словом, Иш-Чель постепенно вошла в жизнь мешиков, не заметив, как привыкла и к воинам-ягуарам, попадающимся на улицах, и когромному количеству рабов на шумных рынках. Она почти перестала говорить с рабами на родном языке, с каждым днём все дальше и дальше уходя от того дня, когда впервые попала в Теночтитлан.

В течение следующего года Амантлан только два раза прибывал домой на краткий отдых, но если Иш-Чель выбрала теперь домом Теночтитлан, то он своей резиденцией – загородное имение. Супруги, как ни странно, ни разу не встретились. Ишто лишних вопросов не задавала и жила с невесткой дружно.

Третий год ничем не отличался от предыдущего, Иш-Чель даже начала беспокоиться, уж не избегает ли Амантлан дом из-за неё. Теперь её больше всего страшило попасть на злой язык подружкам матери. Многие мужчины подолгу отсутствовали – смыслом жизни для мешиков была война, но они хоть изредка появлялись в семьях, радовались появлению детей, рассуживали ссоры домашних, а здесь – ничего!

Иш-Чель не могла терпеть такого к себе отношения, но как изменить положение не знала. Умом она понимала, что нужно смириться. Амантлан сдержал обещание. В конце концов, он спас ей жизнь, а теперь устраивает свою. Она защищена, ребёнок получает все блага, потом займёт подобающее положение в обществе, возможно, станет наследником Амантлана. Ей бы мужа благодарить, но… Что-то мешало радоваться.

На помощь пришла Ишто, которой стало жалко молодую женщину. Едвав очередной раз сын прибыл в Теночтитлан – в это время невестка находилась за городом, – как мать тут же отправила гонца за его женой. Иш-Чель не подозревала, что это дело рук свекрови, растерялась и обрадовалась неожиданной удаче. Быстро собрав вещи и ребёнка, она прибыла к мужу.

Амантлан, едва Иш-Чель, держа сына за руку, вошла в дом, застыл с лепёшкой в руках и не мог оторвать взгляд от приближающейся женщины.

Наутро муж сбежал из дому, не поставив никого в известность. Почтенная Ишто успокоила невестку:

– Он ушёл на праздник, и мы пойдём, посмотрим, не огорчайся! – но про себя обозвала сына трусливым зайцем.

Иш-Чель с большим интересом рассматривала толпы веселящихся мешиков. В глазах нестерпимо рябило от многоцветия ярких перьев и массивных золотых украшений. Весь народ постоянно шевелился, люди переходили с места на место, чем напоминали встревоженный муравейник, поэтому то тут, то там вспыхивали новые сочетания красок. Временами мелькали среди толпы воины-аристократы: орлы и ягуары. Её взгляд опускался ниже, в ожидании увидеть на их страшных палицах жуткие амулеты из пальцев убитых женщин, но, очевидно, на этот праздник они не брали своё оружие. Естественно, в самом сердце Анауак, в городе Теночтитлане им могли бы пригодиться разве чтотолько ножи.

А блюстители порядка, сновавшие среди толпы гуляющих, бдительно следили за душевным состоянием граждан, решительно разнимали ссорящихся и уводили разгорячённых спорщиков в тюрьму: кого остыть, выплатить штраф за нарушение спокойствия, а кого подержать и подольше, после чего преступника ждал суд. Суд у мешиков был суровым, и у граждан не возникало желания испытать на себе властную руку, на такое мог решиться только человек, изрядно выпивший октли, вернее, перебравший.

Пробираясь сквозь толпу, Иш-Чель и мать Амантлана подошли к просторному углублению, выложенному камнями. Это была площадка для ритуальной игры в мяч. Зрители волновались и оживлённо обсуждали достоинства двух команд. Одну из них составляли молодые крепкие юноши-мешики. Они усиленно разогревались. Другая понуро сидела в стороне – игроки были пленными воинами из города Тлалока. Вокруг них суетились какие-то люди в длинных накидках.

– Это жрецы. Они перевязывают раненых, – грустно вздохнула Ишто.

Тут её взгляд выделил из одетых в белое служителей фигуру столь знакомую, что сердце женщины сжалось и лихорадочно застучало. Она невольно вцепилась в руку Иш-Чель. Надеясь, что её подводят старые глаза, она скрюченным пальцем указала на воина-ягуара.

Ещё ничего не понимая, Иш-Чель пристально всматривалась, но волнение пожилой женщины передалось и ей, так как мужчина быстро стянул парадную одежду из шкуры животного и, весело смеясь, с хрустом размял мышцы. Иш-Чель поняла, что Ишто не обозналась – перед ними был Амантлан. Убедившись, старушкасломя головукинулась по ступеням вниз. Она неслась так, что ей с трудом можно было дать почтенные годы. Молодая женщина едва поспевала за ней, приходилось все время протискиваться через толчею.

С высокой трибуны глашатай возвестил, что с пленниками будет выступать храбрый воин – Амантлан. С другой стороны послышался трубный звук. Собравшимся объявили – наблюдать тлачтли прибыл верховный правитель Ицкоатль со своей семьей.

Это все Иш-Чель слышала лишь краем уха, так как наконец-то догнала прыткую Ишто, которая уже сердито препиралась с сыном.

Амантлан разминал крепкое тело, оно блестело от жира на солнце. С невозмутимым видом он, наконец, удостоил горячо любимую мать внимания и навис над нею. Сморщенной рукой Ишто вцепилась в длинную прядь волос и сердито зашипела:

– Ты совсем спятил?! Зачем тебе это нужно?! Решил вспомнить молодость? А меня ты на кого оставишь? А молодую жену?! Бесстыжие твои глаза!..

Ласковым и одновременно жёстким движением Амантлан оторвал руку матери от волос и что-то тихо сказал. Сообщение произвело должное действие на старую женщину. Она удручённо опустила голову, руки повисли плетьми, и поплелась к Иш-Чель, даже не взглянув больше в сторону сына.

Сдерживая любопытство, Иш-Чель подхватила её под руку, и они стали медленно подниматься по лестнице.

Присев на каменное ограждение – ей почтительно уступили место, зная, кто она, – Ишто ни разу не взглянула вниз, ни на сына, ни на игру. Только губы её постоянно шептали. Иш-Чель поняла, что старая женщина молилась богам, чтобы они подарили жизнь её Амантлану. Прожив уже достаточно долго, она знала, что проигравших в тлачтли приносили в жертву, а муж по странной причине и собственному желанию, решил поиграть с судьбой и вошёл в слабую команду, обречённую на проигрыш.

Происходящее веселило и завораживало собравшийся народ. На возвышении восседал верховный правитель. Очевидно, он отдал распоряжение, потому что Амантлан взбежал по лестнице, слегка задев плечом Иш-Чель.

На секунду их взгляды встретились. Внезапная догадка мелькнула у неё в голове, а не пытается ли он помочь и на этот раз? Кто для него эти люди? С момента появления среди них Амантлана, они явно ожили и уже не выглядели так удручённо и смиренно, мешик словно вдохнул жажду жизни в их ослабевшие тела. Они теперь усиленно растирали ноги, обматывали кусками ткани колени и локти.

Не удостоив толпу, которая оживлённо приветствовала его и расступалась на пути к правителю там, где до той минуты негде и камню было упасть, Амантлан очутился у возвышения, на котором восседал Ицкоатль.

Правитель обладал сильным голосом, и все, что он говорил, слышали многие.

– Ты решил испытать волю богов, Амантлан?

– Почему бы и не размять мышцы, Великий оратор?

– Зачем же ты выступаешь на стороне этих немощных рабов?

– Потому что обречённые дерутся вдвое сильнее, и нет ничего интереснее такой игры.

– Ты рискуешь, эти собаки не стоят твоей помощи… Многим будет на руку твоя гибель… – последние слова не услышал никто, кроме Амантлана.

Он вежливо улыбнулся и выжидающе посмотрел на тлатоани, тот, недоуменно пожав плечами, махнул рукой, давая понять, что ждёт начала игры.

Амантлан повернулся к правителю спиной, готовясь спуститься на площадку, но не успел. Ласковые тонкие руки, нежно обвиваясь с гирляндой ослепительно белых цветов, удержали его. Это была Шочи. Она не побоялась гнева брата и открыто выразила свою симпатию:

– Пусть боги принесут тебе удачу, Храбрый Ягуар!.. Я буду просить у них победу, любимый, – прошептала девушка, слегка удерживая мужчину за белоснежную гирлянду. Амантлан поблагодарил только улыбкой, и ей пришлось его отпустить.

От Иш-Чель не укрылось, что эти двое на глазах всего Теночтитлана не скрыли своих чувств. Вспыхнуло желание покинуть площадку тлачтли – обида шептала, что муж решил покрасоваться перед всеми, а в первую очередь и этой бесстыдницей Шочи, но здравый смысл взял верх.

От того, останется ли жив Амантлан, зависело будущее её ребёнка.

Тем временем игра началась, и двум командам сбросили вниз тяжелый каучуковый мяч, который, пользуясь только локтями и коленями, нужно было забрасывать в кольца, прикреплённые довольно высоко над головами играющих. Мяч символизировал Солнце, путешествующее по небу, а игра и последующее жертвоприношение проводилось для бога войны и солнца Уицилопочтли.

Молодые мешики пытались потеснить пленных из Тлалока, но те боролись за жизнь и свободу, а рядом с ними, на их стороне, был Амантлан. Иш-Чель чувствовала, что с нарастанием ажиотажа игра принимала уже не столько ритуальный характер, сколько противоборства двух племен. Тлалоканцы не уступали мешикам.

В сторону Амантлана послышались оскорбительные выкрики. Наверное, это были его недоброжелатели, которые всячески старались представить происходящее в неприглядном свете, а самого Амантлана ренегатом. Возмущённый голос напомнил собравшейся толпе, что и жена-то у отступника из рабынь-майя.

Иш-Чель стало страшно. Но лёгкий взмах руки Ицкоатля, и все крамольные речи в адрес любимца правителя прекратились, а стражи порядка усердно засуетились, выискивая нарушителей спокойствия.

Игра тем временем не претерпела никаких изменений. Не было ни побеждающих, ни побеждаемых. Хотя до участников доносилось каждое слово, они все были поглощены игрой, а Амантлан, как нарочно, на выкрики забрасывал мяч с самых немыслимых положений. Он был непревзойдённым игроком, которому можно доверить свою жизнь. И команда Амантлана победила. Едва сдерживая желаниеповалиться на землю от усталости, пленные терпеливо ждали признания их победы. Когда прозвучали заветные слова, они в диком восторге бросились обнимать друг друга, не обращая внимания на боль, и кровь из ран, полученных в игре.

– Что требуют победители? – прервал их радость Ицкоатль.

– Жизнь и свободу, одежду, еду, и право вернуться домой, Великий оратор! – от имени всех выступил Амантлан.

– Они получат, но до захода солнца пусть уйдут из Теночтитлана, как велит закон. Они не наши граждане! – сказав это, Ицкоатль покинул игрище, не удостоив побеждённых даже взглядом. Это означало, что их имена покрыл несмываемый позор. Им оставалось только сочувствовать.

Почтенная Ишто внимательно осмотрела раны сына, убедилась, что все не так страшно, и он в состоянии справиться с ними сам, уверенней походкой отправилась домой. Сделав несколько шагов, она обернулась к невестке. Прищурив глаза, чётко сказала молодой женщине, словно вспомнив, что та может не знать некоторых обычаев:

– Что ты стоишь? Иди, омой раны мужа… или это сделает другая, если тебе все равно…

Иш-Чель растерянно посмотрела старушке вслед. Делать было нечего, нужно отвоёвывать место под солнцем, пусть даже соперницей будет сестра верховного правителя, а мужем самый беспечный сердцеед.

Рабы принесли воду и чистые куски материи, а в какой-то плошке мазь с неприятным запахом. Когда Иш-Чель подошла, чтобы выполнить свои обязанности, Амантлан оттирал кровь, которая запеклась на руке. Рана была рваной. Оценив ее, Иш-Чель приказала принести иглу и нити, что бы сшить края.

– Зачем вы рисковали своей жизнью, господин? – осторожные руки женщины едва касались тела, посылая коже своё тепло и нежность, но их гасила боль от многочисленных царапин, полученных во время игры в тлачтли.

Амантлан откинул непокорные пряди с глаз и притворился, что не расслышал вопроса, но случайно натолкнулся на взгляд полный волнения и тревоги. Он понял, что – отшутиться не получится – будет глупо выглядеть, а говорить правду не хотелось. С несвойственными ему, но неподдельными кротостью и смирениемотдаваясь во власть её рук, он тихо, стараясь как можно короче, повторил то, что сказал матери перед игрой:

– Среди них трое моих друзей, один год назад спас мне жизнь. Я не мог их бросить. Ох, женщина!.. Ты хочешь моей смерти?! Кто учил тебя держать иголку в руках?!

Иш-Чель приступила к самой сложной ране. Больше Амантлан не произнёс ни звука.

Внимательно следя за швом, женщина временами поглядывала на воина, пытаясь определить по реакции, не сильную ли она доставляет боль. Но лицо его оставалось спокойным и суровым.

Он зорко следил за движениями иглы, стараясь не дать воли чувствам, пряча глаза; но аромат её тела, пушистые пряди выбившихся из причёски волос щекотали кожу, вызывая в нем внутреннюю дрожь. Ему казалось, что Иш-Чель нарочно растягивает муки – так медленно и старательно она зашивала рану. Каждое её движение заставляло напрягать силу воли, чтобы не вскочить и не бежать сломя голову, но не от боли, а от себя.

Амантлан понимал, что сейчас он страдает не от ран, они для него – совсем пустяковые. Мучения доставляла близость Иш-Чель, её навязчивая забота, которая хуже, чем неприступность. К сожалению, он не мог оттолкнуть или прогнать Иш-Чель. Вот только терпеть уже не было сил. Он сосредоточенно пытался найти такие слова, которые стали бы надёжным щитом, мешающим этой женщине приближаться к нему и срывать своими прикосновениями те запоры, что он поставил. Увы! Ничего не шло ему на ум. Амантлан даже и не подозревал, что сидящая рядом на корточках женщина тоже озабочена.

Иш-Чель была ошарашена его неожиданным участием в опасной игре. По её мнению, поступок совершенно не вязался с тем Амантланом, которого знала. Словно в нём жило два разных человека. И к одному из них, она чувствовала, как ни боролась, её неудержимо тянет. Он постепенно, ничего не делая, увлекает, опутывает невидимыми нитями. Она прикипает к нему, пытается поймать хотя бы взгляд, кинутый мимоходом.

Её старательность объяснялась даже не желанием причинить меньше боли и сделать работу как можно лучше, она просто пыталась разобраться в ощущениях, которые будил в ней этот мужчина. Прикасаясь к нему, она получала наслаждение от его гладкой кожи, упругих мышц. В голове её мелькали образы многих знатных женщин мешиков, которые имели возможность делать это, но только в более интимной обстановке. Мысли текли, принимали опасный оборот. Иш-Чель с волнением их отгоняла, чем замедляла работу, раздражая нетерпеливого Амантлана. Непонимание и гордость накрыли обоихплотным покрывалом, через которое правде, на этот момент, не суждено было проникнуть.

Амантлан с трудом дождался, пока Иш-Чель закончит обрабатывать рану. Едва она закончила, как он поднялсяи, стиснув зубы, быстро покинул площадку.

Иш-Чель готова была расплакаться от такой неблагодарности. Ревность с новой силой приступила к ней. Она решила, что муж отправился развлекаться с сестрой тлатоани. Ей же ничего не осталось делать, как грустить. На тревожный взгляд свекрови в ответ пожала плечами и обречённо махнула рукой. Ну, не знала она, почему муж бежит от нее, как от огня! Не бежать же ей следом?!

Амантлан спешил уладить дела выигравшей команды. Для них, раненыхи истощённых, оставалось мало времени до заката солнца, чтобы покинуть территорию Теночтитлана. Если они не успеют этого сделать, то патруль отправит их обратно в тюрьму, и тогда – прощай, свобода!

Победители – жалкая группа, но, изрядно подкрепившись, они были полны решимости выбраться из ненавистного города, когда появился Амантлан со своими людьми. Воины-ягуары, скрыв недовольство, помогли тлалоканцам покинуть Теночтитлан, погрузив всех в лодки, добытые их верным другом. Теперь Амантлан был спокоен за судьбу товарищей и отправился домой. Но сама мысль, что там встретит Иш-Чель, останавливала ноги и направляла их в другую сторону.

Так он и бродил по ночному городу, ожидая, когда все в доме улягутся спать, и он сможет незаметно проскочить к себе, а утром перейдёт в казармы к своим отрядам.

Спасение пришло в лице старого воина-ветерана, который что-то нёс, прикрыв плащом, да ещё так бережно, а когда спотыкался, прижимал ношу к груди, словноона была живой. Старый мешик признал бывшего командира. И, обняв, вернее, опираясь на него, предложил слегка заплетающимся языком:

– Храбрый Ягуар, мы столько не виделись, неужели ты откажешь своему старому товарищу в компании?.. У меня смотри что есть… – заговорщицки подмигнул вояка и приподнял край плаща, обнажая глиняный кувшин. Колыхнув его, ветеран прошептал: – Это сильнейшее, живительнейшее октли. Я видел, как ты сегодня играл. Пойдём, отметим твою победу? Не волнуйся, мы тихо-тихо посидим на берегу озера, никто и не заметит. А если патрульные попадутся, то кто посмеет нас задержать?!

Амантлан не любил октли, оно туманило разум и расслабляло язык, к тому же его разрешалось употреблять только пожилым людям, а уж тому, кого ночной патруль задерживал пьяным, доставалось по всем статьям закона. Но отказать старому боевому товарищу не мог. Они весело посидели на берегу озера и опустошили кувшин. Только после этого разошлись по домам.

Выпитое октли отдавало приятным туманящим шумом и обволакивающей теплотой. Хотелось радоваться и смеяться, но Амантлан помнил, что нельзя нарушать тишину и порядок спящего города. Поэтому он решил очень тихо подойти к дому и полюбоваться прекрасным озером. Вдохнуть полную грудь свежего, отрезвляющего ночного воздуха, оглядеть окрестности и просто помечтать. Помечтать о том, что никогда не сделает.

Он никогда не позволит себе, даже в ещё большем опьянении войти к ней в комнату… Опуститься просто так, по-свойски, на циновку, откинуть тихо и осторожно тёплое одеяло и скользнуть неслышно в постель…

Её тело вздрогнет от неожиданного прикосновения, а может, просто от дуновения ночного ветерка, чисто случайно проскользнувшего вместе с ним… Но тут же успокоено замрёт в предвкушении той неги, которую подарят его больше сильные руки… Он ласково проведёт ладонями по самым крутым и волшебным изгибам тела, о которых не позволяет себе мечтать днём, и которые ночью сводят его с ума…

Сколько он сможет сказать ей смелым и уверенным жестом! Одним только жестом… Но женщины любят ушами… И он будет шептать ей самые ласковые слова… И ни одно не будет достойно её красоты… Тогда он осторожно прикоснётся к непослушным завиткам на висках. О, эти её волосы, они способны свести с ума кого угодно, а уж он – раб навеки! Так хочется пропускать эти несравненные пряди, напоминающие чудесный нежный пух, сквозь пальцы… Пусть они обовьют его шеюкак вечные кандалы, но только бы ощущать их невесомую теплоту…

Потом бы он, крадучись, коснулся ее закрытых глаз, таких глубоких и осторожных… Её веки затрепещут при внезапном пробуждении от сладкого сна… Они встрепенутсяудивлённо, испуганно, затем томно и расслабленно, а потом… Радостно засверкают счастьем. Глаза любимой женщины. Сколько в них, в их бездонных омутах он нашёл и прочитал любви, обещаний, чарующей неги… Эти глаза… Они бы взглянут в самую глубину его исстрадавшейся души и встретят там безграничную любовь. Они найдут там тот пьедестал, на который он возвёл свою богиню, и убедятся, что это не на миг, не на год, а навсегда, на всю жизнь.

Спроси они его, что бы он отдал за одно мгновение такого блаженства, и он, не стыдясь, не смущаясь, не запнувшись, сказал бы уверенно – всё.

Всё, что имеет.

Всё, чем обладает.

Он готов отдать этой единственной женщине, ставшей смыслом его жизни, – воздух, которым дышит, воду, что пьёт, сон, которым грезит наяву, любовь и жизнь.

Очарование ночи, когда не нужно слов, когда действуют руки и губы… Он бы покрыл каждую клеточку её тела губами, а они, эти поцелуи, жгли бы потом её в течение дня, напоминая о безумствах проведённой ночи.

О, волшебница-ночь! О, сладкие грёзы! Как тяжело думать о неразделённой любви, когда протяни руки, войди в комнату, отдерни одеяло и возьми это несопротивляющееся, покорное тело рабыни! Нет, не рабыни… Радуги… Божественной женщины… Он сам отпустил ее на свободу, отдал под защиту закона. И подарит ли смирение и послушание то необъяснимое, несравненное, неповторимое забвение в жарких объятиях, которые будут гореть только с одной стороны?..

Сможет ли он посмотреть в эти бездонные глаза, полные презрения и укора, рано утром? Нет, он будет вынужденкак паршивый пёс, поджав хвост, бежать и никогда не сметь даже надеяться на радостный блеск в её глазах… И дело не в умении, в опыте – этого у него хватает, он знает, как доставить женщине удовольствие, заставить её долгое время мечтать только о нем. Но можно ли там, где должна править любовь, применять силу?

Что же ему делать?! Как унять этот бешеный стук сердца и зов плоти? Сколько же можно, уподобляясь дикому псу, глядеть на волшебную луну и, как полоумному, вести с ней беседу! Есть ли предел этим мукам?! А, может быть, это всё пустое, нет никакой любви? Просто упрямая женщина играет им…

А онкак юнец купился на её недоступность? Но ведь она его жена, она согласилась ей быть, пусть и по принуждению! А сколько он потерял после этого шага… Но разве можно ставить на одну чашу весов жизнь, любовь и счастье с этой женщинойи какие-то признания его успеха, продвижение вверх… Что ему звания, что ему власть, если душу сжигает огонь, нет, не страсти!.. Это любовь…

Просто молодость и энергия брали своё. Амантлан любил жизнь и все земные радости, которые она дарила. Его бурный темперамент не мог мириться с безысходностью происходящего, терпение рвалось изнутри и грозило порвать крепкие путы разума и воли. Он был вынужден сражаться ежеминутно с самим собой, с чувствами и, как он уже понимал, с безумной и безответной любовью.

Тупик, в который он сам себя загнал, объявив Иш-Чель женой, не имел выхода. Он не знал, как найти даже узкую и невидимую, едва ощутимую тропинку к её сердцу, не ждал и благодарности. Нет, насилие было ему противно, он хотел лишь её взаимности, но холодность и безразличие Иш-Чель сводили с ума, и он внезапно понял, что сердце его живое, что способен не только радоваться или злиться, но и страдать, мучиться. Биться головой об стену и терпеливо ждать, надеясь на волю всевидящих и недремлющих богов. Может быть, они смилостивятся над ним?.. А пока он должен бежать от неё подальше. Завтра же уйдёт из города и поторопит воинов со сборами. Пусть ему не хочется выступать против этих диких отоми, идти в горный неприветливый край, но это лучше, чем выть на луну!

Как же прожить ещё два дня?!