32

Некий ученый-филолог самоотверженно занимался наукой. В том числе собирал народные сказания на малоизвестных сибирских диалектах. Ездил в командировки по глухим деревням, записывал красивым почерком байки. И песни писал на импортный дорогущий диктофон «Филлипс». Весил тот, как пружина от паровоза. Но силу очарования имел необыкновенную. Достаточно было кассету с Джо Дассеном поставить, и любая слушательница через десять минут была готова к здоровому сексу. Ученый-филолог, наслушамшись этнических песнопений, накушамшись вкусностей таежных, неосторожно расслабил свой моральный облик. Да и трахнул селянку из антропологического любопытства.

«Хламидий по осени считают» – есть такая народная примета в отдаленных деревнях староверов.

Мда-а… Туточки лаборантка со счету сбилась и в ужас пришла. Под микроскопом гулял та-а-акой зоопарк, что банальный триппер, представленный группой борзых гонококков, трусливо прятался в уголочке предметного стекла, прикрываясь сочными, раскормленными на деревенских харчах амебами. Культивированные массовостью и тренированные таежным здоровым иммунитетом носительницы, бациллы только что строем не ходили, радостно осваивая новый для них организм. Попал любитель филологической экзотики в лапы циничных венерологов по самое «то самое».

В итоге поединок иммунитетов выиграл конский антибиотик. Но! Настроение безнадежно испортилось. Захотелось повеситься. Вот только на филологических факультетах вешаться не учат. Даже факультативно. Потому повесился научный сотрудник бездарно и безрезультатно. Ногу сломал и мошонку отбил об отброшенную табуретку.

Всю эту историю, изложенную хорошим литературным языком, я выслушивал, укладывая поломанную конечность в транспортную шину Крамера. После процесса повешения депрессивный нытик превратился в горячего жизнелюба и оптимиста. Особенно его интересовали перспективы регенерации отбитой мошонки. «Смогу ли я? Доступно ль мне?» Звучали тревожным мотивом осторожные окольные вопросы. Увез страдальца в больничку, испытывая обоснованную тревогу за местный женский персонал.

Звонким топотом прогремела решетка-поскребушка у подъезда. Громыхнули почти одновременно двери РАФа. Водила был новичком. Наверное, потому застрял мозгом на последнем газетном заголовке и не сразу сообразил, что вся бригада уже в «луноходе» и жаждет ехать. Пациент тоже жаждет, но потихоньку, деликатно похрюкивая через интубационную трубку. Выполняя одновременно несколько действий, молодой водитель стартовал и аккуратно сдвинулся с места. Видимо, из-за волнения горло слегка пересохло, и вместо «Ккда?» послышалось отчетливое «Кххх-х-р-ря?»

– Конский селезень – твой папа!!! Гони в Первую горбольницу, спирохета бледная!!! – Доктор еще не отошел от активных реанимационных действий в малогабаритной квартире и потому был опасен всем препятствиям исполнению профессионального долга. Мы помалкивали и усердно тормошили пациента за живое. Водила выпучивал глаза и давил педаль до пола.

Через полчаса, успешно передав пациента в приемный покой, мы расслаблено выползли на крыльцо. Светка, ехидно прищурившись, кивнула на машину. Сияли неземной чистотой фары и лобовое стекло. Нежно дыша, водитель старательно полировал газеткой боковое пассажирское.

– Эй! Кадет! За правильно понятое указание и доблестное выполнение объявляю благодарность коллектива! Можешь не считать себя больше конским селезнем и спирохетой! А будешь ты теперь резвым антилопом! Хвалю! Растешь на глазах!

Мы с серьезными лицами произвели бурные, но краткие аплодисменты. Парень из-под насупленых бровей зыркнул на нас, шмыгнул носом и расцвел в шикарной улыбке. Боевое крещение прошел. Аттестация на шухер. Наш человек!

Был послан на Станцию за лентой для кардиографа. Вернувшись, обнаружил скромный огурчик на газетке, нарезанный бородинский и дразнящий аромат копченого сала. Но только аромат, не более. Закрались страшные сомнения…

– Жрете?!

– Жрем.

– А меня чего не позвали?!

– Беспокоить не хотели. Сала было мало. Еле-еле самим хватило!

От незаслуженной обиды задымилось пенсне. Увидев стра-а-ашное, коллеги мгновенно извлекли припрятанный (вот жеж, гады!) нежадный (ломтище, кусище) бутерброд и молча заткнули душевную рану. Рана мгновенно затянулась и болеть перестала.

А вот теперь разрешите представиться. Кардиобригада. Доктор Мурсин: эстет, нахал, кардиолог от бога. Принципиально носит на дежурствах белые носки и наглаженные рубашки. С брезгливым выражением на хорошо выбритом лице сражается за любого пациента до последнего.

Сестра милосердия Светлана: недосягаемая королева инъекций и процедур. Обладательница фигуры, бодрящей экипаж, и соболиных бровей. Невозмутима и свежа в любых обстоятельствах.

Вот сеньор Морошкин. В миру – Петруччо, временно исполняющий обязанности санитара. Паганини клизмы. Когда надо – молча бежит и тащит. Умеет спать всегда и везде.

И я – стажер Федоров: студент, недоврач-универсал. Хочет все знать, потому везде лезет. Уже что-то может, но жаждет большего.

Вальяжно заползаем в салон РАФа. По раз и навсегда установленному порядку рассаживаемся и расслабляем натруженные мышцы, кости и мозги. Доктор сосредоточенно пишет (не поверите!) каллиграфическим почерком карту вызова. По радиотелефону разговаривает с интонациями дирижера симфонического оркестра, которому подсунули для обязательного исполнения партитуру увертюры «Время вперед!». Программа «Время», помнится, с нее начиналась. Светлана сидит впереди, радуя зевак красивым профилем, а водителя точеными коленками. Она выполняет роль корректировщика выброски десанта. Как-то ловко у нее получается подсказать оптимальный маршрут. И даже всезнающие и оттого немножко вредные водители «скорой» с ней каждый раз удивленно соглашаются.

Милый родственник пациентки, расщеперившись как краб в руках пионера, пытается нас застращать своим потрепанным телом. Ему кажется неправильным желание бригады увезти кормилицу и поилицу в больницу. Высокое артериальное давление с нарушением ритма для его образовательного уровня – не аргумент. Пошли в ход угрозы, подкрепленные агрессивным помахиванием антикварным утюгом.

– Хочешь танец с саблями, лишенец?! Сейчас исполним. Петруччо, фас!

Петя-санитар из состояния «завтрак туриста» переходил в статус «фугаса на подрыве» мгновенно. Вот только что он сидел незаметной мебелью в уголке, и тут – здрасте! Ремба мускусная! Потная и злая! И всем хулиганам и агрессорам становится зябко и ослепительно понятно их близкое будущее. За несгибаемый характер и отфильтрованное чувство справедливости Петя отслужил в армии не два года, а четыре. Два – как полагалось, пулеметчиком в ВДВ. А еще два в дисбате, как следствие восхищенной оценки прокурором воспитательных процедур, произведенных сержантом Морошкиным группе джигитов-дембелей. Петя был анархист-самородок. Он категорически не признавал над собой власти мудаков. И подчинялся только тем, кого уважал по какой-то своей таблице рангов. На удивление, он плотно прижился в бригаде Мурсина и гармонично уравновешивал своим пролетарским видом и повадками снобские акценты доктора.

Женщину отнесли в машину. Причем злой родственник бодро тащил носилки со всем старанием, удивленно подергивая внезапно распухшим ухом.

– Вовремя полученная затрещина прочищает мозг, уменьшает жизненную скорбь и избавляет от страданий в будущем! – глубокомысленно изрек доктор, наблюдая небывалый прилив энтузиазма у недавнего ругателя и хулителя.

Читая Стругацких в трясущемся автобусе, вдруг пришел к мысли, что не нужно искать экзотов и мутантов вне планеты, однажды они сами позвонят на «03» и позовут. Нужно только распознать правильный посыл иной цивилизации.

Услышал за спиной характерное покашливание с присвистом. «Ага, так и есть. Противная билетерша с астмой, позавчера у нее был. Узнала. Аж кашлять перестала. Вот что «скоряк» животворящий делает. Будь жива, тетенька. Здоровье-то у нас, похоже, одно на всех. Кому больше, кому меньше. А вот жизнь у каждого одна. Пока, во всяком случае».