23

Готовиться к занятиям на Станции невозможно, несмотря на паузу в вызовах. Советами замучают. Все всё знают, все всё уже сдавали, начинается поток замечаний и воспоминаний. В результате необходимый учебный материал плотно вытесняется хохмами и приколами. Главное потом, в институте, на зачетах или экзаменах в стрессе не перепутать то, что было написано в конспекте, и то, что на уши добрые коллеги навешали. Наконец убедившись в несостоятельности честных потуг «учиться, учиться и учиться», я сгреб конспекты и пошел искать приключений у «аквариума». Довольно быстро нашел, надо сказать.

Присев у стола в приемном покое, мирно дописываю карточку доставленного только что пациента с подозрением на острую язву желудка. Больница расположена в отдаленном городском районе, потока пациентов нет. Относительно спокойная обстановка позволяет мило беседовать с медсестричкой о разном. Как накаркал! С треском распахиваются двери, и в помещение врывается мужик с ребенком на руках. Вцепившись в его рукав, прицепом бежит взлохмаченная женщина с безумными глазами.

– Утоп!!! Помогите!!! В яму под септик упал!!! Ой, лихо!!! Ой, помогите!!!

– Давай сюда!!! – Медсестра успела метнуть на стол простыню.

На столе распласталось тело ребенка лет двух – двух с половиной. Белый, губы серые, ногти синие, зрачок широкий. Перевернул его на живот и приподнял за ноги. Изо рта полилась вода. Поднимаю тельце за ноги в воздух одной рукой. Медсестра помогает удержать. Пальцем отжимаю корень языка.

– Реанимацию сюда!!! Бегом!!!

Вокруг суета, беготня и невнятные возгласы. У ребенка нет сердечных тонов, нет дыхания. Начинаю массаж. Пока в приемном выковыривали из укладки мешок амбу с детской маской, успел несколько раз дохнуть мальчишку «рот в рот», продолжая качать сердце. Никакого отклика. Влетает команда в синих колпаках. Гонят каталку на пневматике и с монитором. Выхватывают у меня ребенка. Отдаю, сам отпрыгиваю в сторону, отжимая присутствующих и сочувствующих к стене. По себе знаю, насколько мешает бесконтрольная суета рядом с местом действий шок-команды. Снова хлопают двери, каталка исчезает под удаляющийся дробный топот.

Начинается адреналиновый отходняк. Трясет так, что зубы клацают. Родители, вцепившись друг в друга, смотрят на нас, мы на них. Все молчат, но тишина эта громче грохота камнедробилки. Или это собственное сердце так колошматит кровью по сосудам?

Проходит минут десять. Я успеваю дописать следующую карточку вызова. «Побольше напишешь – поменьше просидишь» – спасительная мантра у скоропомошников. «Был? Работал? Пиши!» Иначе другие напишут. А вот что им в голову взбредет – тебе неизвестно. Некоторые присутствующие уже накатили по тридцать капель настойки пустырника, некоторые нюхают ватку с нашатырем. В дверях появляется доктор-реаниматолог. По его замороженной мимике мне становится понятно, что ребенок не выжил. Не давая секунды на размышление, тот обращается к родителям:

– Как давно ребенок перестал дышать? Как долго вы его не видели?

Из сбивчивого рассказа обоих горе-родителей становится понятно, что они ребенка потеряли из виду минут на сорок. А гулял он в огороде, как раз на краю злосчастной ямы, до трети заполненной дождевой водой. Как он соскользнул туда, да еще и головой вперед, никто не видел. Сколько пролежал в воде – тоже непонятно…Пока выхватили из воды, пока трясли, пока бежали по улице до больницы – прошло еще минут восемь-десять. Исход понятен. Чуда не будет… Крик, вой, плач…

Тут нахлобучивает меня самого. Приходит понимание, что реанимировал и дышал «рот в рот» трупу. Еле успеваю добежать до туалета. Вывернуло, как у нас говорили, на пятилетку вперед. Не могу избавиться от чужих вкусов и запахов. Понимаю, что все это невротическая реакция, может быть даже, своего рода, истерика, но остановиться не могу. Непрерывно полощу рот, умываюсь, мою руки, содрал с себя халат… Доктор из реанимации заглядывает ко мне, спрашивает, что случилось. Объясняю как могу. Тот хмуро рассматривает мое перекошенное лицо и приглашает за собой. Поднимаемся в ординаторскую. Доктор звонит кому-то по телефону, кладет трубку и поясняет:

– У нас невропатолог хорошо гипнозом владеет. Сегодня дежурит. Тебе надо сейчас «якорь» снять, а то сформируется невротическое «ядро» – замучаешься таблетки глотать.

Полчаса полуяви-полусна произвело необходимый эффект. Сгладилась острота стресса, произошли разрыв во времени и размывание эмоционального восприятия. Стало намного легче. Доктор дал пару толковых рекомендаций и отпустил несостоявшегося психа на волю.

Добравшись до Станции даю подробный отчет Старшему врачу. Тот, взглянув на мое зеленое лицо, отправляет в комнату отдыха.

– Скажу, чтобы часик не дергали без особой нужды. Подремли.

Старый затрепанный томик Чехова жил в комнате постоянно. То на подоконнике, то путешествуя с кровати на кровать. Было еще несколько книжек и зачитанных журналов, но, желая полностью успокоить взлохмаченную душу, я выбрал все-таки его. Открыл наугад, знакомые строки легко повели за собой…

«…Музыкантов было восемь человек. Главе их, Гурию Максимову, было заявлено, что если музыка не будет играть неумолкаемо, то музыканты не увидят ни одной рюмки водки и благодарность за труд получат с великой натяжкой. Танцы начались ровно в восемь часов вечера. В час ночи барышни обиделись на кавалеров; полупьяные кавалеры обиделись на барышень, и танцы расстроились…»

Книга мягко легла на грудь, успев аккуратно закрыться. Уснул, как провалился. Вот чудо! Повествование продолжилось! Мир, созданный Чеховым, дал природу моему сну…

«…Музыканты, честно отрабатывая шестую рюмку каждый, с кусочком холодца, расстегаем с рыбой и хрустящей капусткой с клюквенными глазками, в который уже раз грянули нестройную мазурку.

Веселый нотный перепляс растеряно увяз в живописно разгромленном праздничном столе. Куриные ножки соседствовали со злобно оскаленной щучьей головой, разнообразные пироги на расписном подносе образовали античные руины, поросенок, зарывшийся по уши в гречневую кашу, жалобно выставлял обглоданный зад с закрученным и нетронутым хвостиком. Разнообразные салаты несли свои отпечатки не только на скатертях и тарелках, но и на темно-малиновых портьерах «салона».

Барышни, собравшись пестрой стайкой у двух элегантных канапе, сосредоточенно обсуждали последние новости парижской моды, привнесенной в их общество двумя журналами «для дам». Кавалеры, сосредоточились на партии в роббер, которую блестяще, несмотря на поглощенное количество наливки, вел неотразимый Аристарх Семенович Зарайский.

Блестящий повеса, ловелас и картежник. Ходили слухи о его, не совсем джентельменском, поведении за карточным столом, но прямо в лицо никто обвинить не осмелился. Многое прощалось за веселый нрав, остроумные шутки и беззлобный флирт в отношении любого существа женскаго полу. Некоторые стеснительные молодые мужчины старательно копировали своего кумира и тем набирались необходимого каждому кавалеру опыту.

Потому, когда Зарайский, неосторожно оттоптав парадные туфельки одной милой барышне, пространно извинился и прекратил свою танцевальную часть нынешнего вечера, многие последовали его примеру и таки потянулись к ломберному столику, обмениваясь репликами и папиросами…

…Вторая скрипка неожиданно взвизгнула фальцетом и нарушила общую стройность исполнения «Венского вальса». Справедливости ради следует заметить, что общего с бессмертными вальсами Старой Вены у данного произведения было только название и ритм…«Раз-два-три-раз-два-три-раз два-три-раз…» – а тут еще и такой конфуз…Гурий подслеповато моргал и дергался длинным лицом…

Как всегда, виолончелист Карпухин, набравшись на дармовщинку, пытался вожделеть играющую на скрипке вторую партию Анастасию Лопатюк. Бывшую гимназистку и пассию Максимова держали в ансамбле не за выдающееся исполнение, а за оттенок интеллигентности, который она придавала сизоватому, от постоянных возлияний, коллективу.

Подлый Карпухин пользовался длительными скрипичными проигрышами для того, чтобы своим смычком попытаться развязать ленточки корсажа концертного платья на спине у Анастасии. Вот и теперь последний рывок смычка чуть было не сдернул с тощеньких плеч тяжелый бархат и не явил свету непомятые перси молодой музыкантши. Закономерный визг возмущенного дамского естества перекрыл вальсоподобное упражнение «оркестра» и заставило всех присутствующих обратить внимание на пунцовую, под цвет своего платья, девицу. Барышни возмущенно зашушукались и зафыркали, кавалеры с интересом наблюдали экзотические движения, которыми несчастная девица Лопатюк пыталась завязать ленточки корсажа, продолжая удерживать в руках скрипку и смычок. Остаток ансамбля угрюмо тянул мелодию. В отсутствие скрипки и виолончели произведение звучало особенно дико и непривычно…

Вечер продолжался. Еще было далеко до первого разбитого фужера, порванного сюртука, истерики хозяйской кошки, на которую стошнило кого-то из гостей, пьяного хорового пения и горячечного шепота над растрепанным декольте в дебрях пыльной портьеры…»

– Дима-а-а! Дим! Подъем! Вызов у тебя…