Часть 3
По ту сторону экрана
«А ведь когда-то я сам был на их стороне. Думал, что стоит дать народу свободу, и он расцветет. Иисус, Мария и Иосиф…
(Только не тот Иосиф, конечно).
И он „расцвел“. Как цветок Раффлезия Арнольди, который пахнет тухлым мясом.
Вот к чему привели либеральные заигрывания с тупым быдлом!
Чезаре Ломброзо был прав. А сеньор Августо (вы поняли, что я не про Августина Блаженного?), был прав вдвойне. Стадионы, только стадионы могли бы спасти эту жалкую страну.
…Сегодня ночью приходили к соседям. Я слышал, как залаял их доберман Брут. Да, он был измененный, в рамках закона, но к своим эта тварь была доброй, как теленок.
Выстрел. Бедное животное страшно завыло. Еще два выстрела. Затихло. Звон бьющегося стекла, ругань. Слышал, как закричала женщина (это, видимо, сама донна Мария). И кричала еще долго. Ее муж дон Мигель, знаменитый оперный тенор, что-то пытался сказать, но ему заткнули рот. Я слышал звук удара.
„Молчи, падаль компрадорская. Попили нашей крови, хватит. Пойдете с нами“, – дальше было грубое замысловатое ругательство. А у говорившего был сальвадорский акцент.
Больше я соседей не видел.
После того, как их увели, еще полчаса сидел и трясся под столом, тем самым, который так удачно купил на аукционе полгода назад. Времен Наполеона Третьего. Сидел, пока эти не уехали из района на своих квадроциклах.
Оружия нет. Всё забрали неделю назад при обыске. И роботов забрали. Еще и зуб выбив при этом.
А что это за рожи! Дегенераты и наркоманы в четвертом поколении. Половина даже не мексиканцы, а черномазые откуда-то с островов. Хохочут, горланят песни, пьют текилу.
В эту же ночь сгорели две соседние виллы уважаемых людей – министра и депутата парламента. Хорошо, что они покинули страну… И я тут не задержусь, хотя терпел до последнего. Думал, что меня как сторонника реформ это не коснется. Черта с два!
Огнемет, как же я хочу огнемет. Это единственный язык, который понятен плебсу. Завтра же валю из этого гадюшника. Знаю одного человека в порту с быстрым катером. Сжег бы дом, но жалко коллекцию, да и надеюсь, что я еще вернусь и отплачу им за все…».
Из дневника Густаво Валериано де Марко, художника и коллекционера. 2059 год, Мехико-сити, район Поланко.
Опубликовано – Флорида, Североамериканские штаты (данная запись имеет 128 млн просмотров, 64 тыс. лайков, 108 тыс. дизлайков)
Они шли пешком. Благо, город был небольшой, и до казармы, которая находилась в бывших складах давно закрытого консервного завода, было всего полтора километра. А ведь сначала в муниципалитете им предложилихорошее здание в центре. Но Сильвио сказал: «Нам это нахрен не надо, выберем сами».
Вообще-то они могли занять любое помещение. Потому что много жилого фонда, в том числе элитного жилья, стояло свободным. Но шикарные апартаменты и виллы в элитных районах Сильвио сразу отмел. Он отказался и от неплохого здания закрытой год назад психиатрической больницы с парком и высоким забором. И дело было даже не в том, что тогда все языкастые бездельники стали бы хохмить до упаду про шизиков-повстанцев. Просто он решил, что в приземистом неприметном здании без окон, отдельно стоящем и расположенном в глухой промзоне, отряду будет безопаснее, чем в здании ликвидированной больницы с высокими потолками и широкими окнами.
Подобраться к заводу было непросто. На машине просто так не проехать – оставили только одну дорогу, а остальные перегородили баррикадами. Все пешие подходы охранялись и простреливались. Причем автоматике Сильвио доверял куда меньше, чем старым добрым часовым, которых он гонял так, словно сам был кадровым военным.
Фонари на улицах горели через один, а где-то и через три. Даже в туристической зоне. Не светились окна жилых домов. Это была не только разруха и экономия (электричество часто выключали), но и светомаскировка. Хотя Макс и сомневался в ее эффективности. Он знал, что у врагов есть средства мониторинга влажности, освещенности, магнитных полей, эхолокации – достаточные, чтобы найти секретные убежища повстанцев даже с орбиты. И простым выключением света их не обмануть.
Многие оконные проемы жители уже успели заклеить изнутри специальной пленкой или обычным скотчем. А некоторые коттеджи, даже среднего класса, выглядели пустыми. Похоже, их обитатели уехали в пригороды, или даже дальше, в деревни.
В остальном жемчужина Ривьеры Майя выглядела почти нетронутой. В городе компрадорская власть пала быстро и сравнительно бескровно и настоящих боев, которые гремели сейчас в столице, тут не было. Несколько баррикад из бетонных блоков на главных городских проспектах-авенидах уже разобрали, чтобы не мешали движению, и днем мирная жизнь вернулась на улицы. Но в основном пешая. Машин было мало. И блокпосты la Milicia остались и замедляли дорожное движение. Да и сам трафик стал куда более слабым, неровным, как удары пульса коматозника.
Впрочем, днем транспорт еще ходил. Но вечером к половине девятого на улицах не оставалось и следа от этой жизни. Все спешили добраться домой задолго до начала комендантского часа. Который теперь сдвинули еще на час раньше.
Все еще смотрел пустыми глазницами сгоревший полицейский участок. Тот самый, который Рихтер помог взять с помощью небольшой стрельбы и успешного психологического давления. Но уберечь здание от неизвестных поджигателей не смогли, и через пару дней оно полыхнуло как свечка.
Теперь почерневшие стены двухэтажной бетонной коробки были разрисованы издевательскими граффити. На одном из них карикатурный коп болтался в петле на хорошо прорисованной виселице. Никто так и не узнал, кто поджигатель, но мотивы были у многих. В виде памятника перед зданием появилась инсталляция из сложенных горой касок и щитов спецподразделения полиции для разгона массовых акций гражданского неповиновения, бойцы которого по-английски назывались «riot cops». Рихтер вспомнил, что откормленные псы, непригодные для борьбы с настоящими преступниками и террористами, последними в городе сложили оружие, но не из-за стойкости, а от отсутствия прозорливости. Им сильно досталось, но тех, у кого не было летального вооружения, по крайней мере, не стали убивать. А их снаряжение и «оружие», сложенное в большую кучу, народ залил быстро схватывающимся строительным раствором. Революционной власти щиты, дубинки и пластиковые шлемы, непригодные для настоящего боя, были пока не нужны.
«Любую толпу можно и из „Калашникова“ разогнать», – говорил Сильвио. Такой уж у Нефтяника был циничный юмор.
Вечернее небо с пятнами облаков, через которые не разглядеть звезд, несмотря на светомаскировку, было непривычно пустым. Ни огонька – ни самолетов, ни дирижаблей, которые раньше регулярно садились в городском аэропорту, и которые даже в ночное время часто можно было увидеть в вышине. Ни вертолетов, ни конвертопланов и другой мелкой техники. Ни даже воздушных мотоциклов.
«Все, что не разрешено, – то запрещено», – вспомнил Максим. И тут же затряс головой. Бред! На носу атака по всему фронту, тут уж не до антимоний. Все эти летающие аппараты идеальны для разведки. Зачем давать врагу такой козырь?
Не они начали запрещать и запирать в клетки, а те, с другой стороны баррикад.
Темнело, и улицы быстро вымирали, исчезали даже пешеходы. Несколько раз мимо проехали багги – камуфлированные квадроциклы мотопатруля, с пулеметами на турелях. Бойцы Народной милиции в зеленой форме, которая в темноте казалась черной, помахали им, не сбавляя хода.
Коптер-байки стояли в ангарах для срочных выездов. Патрули ездили на чем-то более экономичном. Но если что, chequistas прибыли бы быстро – на воздушных железных конях.
В жилых массивах, куда они ступили, миновав фасадные улицы с остатками былой роскоши, Максим отмечал наметанным глазом мусор в переполненных баках, который не вывозился давно, и то, что дорожное полотно, поврежденное даже не в ходе редких боев, а просто от старости, так и не починили. В туристической зоне оно было идеальным.
Говорили, что машина для ямочного ремонта, которая была у муниципалитета, сломалась, что к ней нет запчастей во всем штате, потому что в суматохе их кто-то украл; и теперь колдобины придется латать по старинке. Но нет денег, чтобы заплатить рабочим. Как сказали в городском совете, скоро в порядке исправительных работ привлекут нежелательный элемент, и они все сделают вручную. Но только на следующей неделе. Техники во всем регионе критически не хватало. Даже простых катков и перфораторов.
Не вставили еще стекла, не заменили разбитых витрин, заделанных кое-как фанерой и листами из биополимера, но город уже украшался к празднику. Евангельские картинки соседствовали с сюжетами из боевого мексиканского прошлого. Но Максим отметил, что светомаскировку соблюдают – гирлянды не включали, фонариков во дворах и на балконах не зажигали. И пиротехникой тоже никто не баловался, благо, целый ее склад от одного шального снаряда сгорел дотла в ночь Освобождения, подарив им на несколько часов такую иллюминацию, будто взорвался артиллерийский арсенал.
Комендантский час, который скоро начнется, соблюдался строго.
Они вступили в район промышленной зоны и, разделившись на две группы, разными маршрутами направились на базу. Так было заведено.
В курортном городе имелось несколько довольно уродливых промзон, хоть и далековато от пляжей и променадов с пальмами, не на виду. Еще недавно, в двадцатых-тридцатых, тут было несколько предприятий по консервации и переработке фруктов. Их оборудование устарело, и заводы обанкротились лет за десять до революции, а их помещения сдавались мелким фирмам, половина из которых вообще непонятно чем занималась.
Теперь тут было совсем пусто. Фонарей не было вовсе, да и окошки не горели даже в будках, предназначенных для охраны. Либо тут просто нечего было охранять, и охранники-люди давно сокращены. Либо после революции все эти фирмы самораспустились или объявили локаут.
Южная ночь быстро опускалась на город, но у бойцов были линзы с «кошачьим зрением», а у Санчеса, их разведчика, который без своей штурмовой винтовки всегда начинал скучать, – еще и с тепловизионным. Деньги на оснащение интербригад собирались всей планетой, и на девайсах не экономили – при подготовке восстания это посчитали не менее важным, чем вооружение. А вот хирургически аугментированных среди них не было. Если только кто-то не скрывал этот факт.
Датчик движения засек несколько объектов прямо по курсу. Рихтер сделал знак рукой. Бойцы рассредоточились, продолжая сохранять вид обычной подвыпившей компании, которую занесло немного не туда.
Даже на пляж они взяли с собой немного оружия. «Немного» по их меркам, конечно, а не по меркам мирного времени. Поэтому оружие было у каждого при себе, хоть и легкое – пистолеты-разрядники, помещавшиеся в карман и в ладонь, а у Макса – даже огнестрел.
В один из дней они задержали насильника прямо в процессе преступления. Хотели осудить революционным судом и казнить, но мужик оказался «бывшим своим». Сдали его в комендатуру с разбитой мордой, подправить которую у всех чесались кулаки. Оставалось надеяться, что там не будут дежурить его знакомые, которые его сразу отпустят, а попадутся упертые фанатики типа Софии, считающие, что революционное правосудие должно конфисковать у насильников орудие преступления. К несчастью для любителя женских прелестей, он был почти белым, а та смена милиционеров, которая его «приняла» – все цвета кофе с молоком и еще темнее, вплоть до угольно-черного. Жертва, которую уже отпустили домой, тоже была довольно черной. Поэтому вряд ли его ждали приятные часы в застенках. В застенках вообще не бывает приятных часов, разве что для мазохистов.
Но сегодня все было тихо. На полутемной улице несколько объектов размером с человека при их приближении сразу скрылись в подъездах трехэтажных социальных домов с плоскими крышами. Если это были не безобидные бродяги, а местные гопники, караулящие жертву, то и у них хватало ума не связываться с такой большой компанией.
Другая тень заставила их напрячься. Потому что была очень похожа на дрона-шагохода. Но это была крупная бродячая собака с обрывком поводка на ошейнике, и она бросилась в кусты. Шагоход, в просторечии «паучок», не стал бы этого делать.
Крысы, которых от отелей и авеню отпугивали ультразвуком, в тихих уголках тут встречались, хоть и редко – все-таки это был не такой гадюшник, как те части света, в которых Рихтер побывал за время службы. А под грызунов могли маскироваться разные виды ботов, в том числе начиненные взрывчаткой. Но у бойцов был с собой сканер, чтобы заблаговременно замечать такие цели.
«Хотя и в слаборазвитых странах люди совсем не виноваты, что людоедская экономическая формация загнала их в такие бантустаны и заставила жить как животных», – подумал Максим.
Военспец проверил «линзы». Этот район давно сохранился в памяти, поэтому ни базовая станция, ни городская сеть были не нужны.
Перед глазами на стенах домов сразу вспыхнули маркеры в виде стрелок, которые указывали направление к разным объектам в этом лабиринте. Риэлтерская фирма, брачное агентство «Дон Хуан», магазин курительных смесей, бар с крафтовым пивом. Какой вменяемый человек пойдет за всем этим в мрачную железобетонную промышленную зону, если все это можно заказать по сети? Вернее, раньше можно было. После революции и до особого разрешения торговые дроны не летали.
Зато тут раньше сдавались площади за считанные центы, поэтому и квартировали разные околокриминальные конторы. Здесь можно было купить не только «кокаинум», но и «героинум» (одного интербригадовца Сильвио чуть не пристрелил как собаку за его пристрастие к этой гадости, а вернее, за покинутый под кайфом пост, но, с учетом прошлых заслуг проштрафившегося, ограничился хорошим хуком в челюсть и пинком за ворота). Но все эти точки давно закрылись, еще в сентябре.
Стрелок, указывающих путь к их базе, не было. Сильвио заставил бойцов выучить дорогу наизусть, и все маркеры, имеющие отношение к объекту, реквизированному под нужды «вильистов», техслужба стерла из Д-реальности.
Наконец впереди показался знакомый КПП – синяя будка с крохотным застекленным окошком, рядом с ней железные ворота, краска с которых наполовину облезла. Несколько слабых фонарей освещали периметр.
Один из часовых вышел им навстречу. Выглядел он как коп или охранник простого склада. Макс знал, что второй в это время сидит внутри перед экраном. И на пришедших нацелены минимум два турельных пулемета и еще несколько дистанционно управляемых пушек на стене и крыше. Чужаку пришлось бы несладко.
– Ты что, не видишь, что идут свои, Педро? – спросил Санчес вышедшего к ним невысокого плотного мужика с обрюзгшим лицом. – Открывай калитку.
«Сторож» был одет в полицейскую форму старого образца со споротыми лычками, которая не могла скрыть того, что у него лишний вес и толстое брюхо любителя мексиканских деликатесов. На голове криво сидела мятая фуражка.
– На войне свои у каждого свои… – пробормотал Педро, жуя жвачку, но ворота открыл и впустил их внутрь. – Ну ладно, заходите, работнички.
За этими воротами они были опять как дома, как и в тот вечер, когда пришли в скромный палаточный лагерь на пустыре к югу от Канкуна.
Но здесь все было куда серьезнее. Имелся штаб, медсанчасть, хозяйственный блок и ремонтная мастерская. Личный состав занимал самое большое железобетонное здание. Койки были самые простые, да и все условия – спартанские. Ну, так они и не собирались оставаться здесь навсегда. Все знали, что их могут перебросить в любой момент, поэтому пускать корни и обустраиваться надолго было бессмысленно.
Отряд жил своей жизнью, но со стороны это непросто было заметить. Хоть с воздуха, хоть на беглый взгляд из-за забора (двухметрового, так что пришлось бы перелезать, чтобы что-то увидеть, или забраться на соседнюю крышу) склад выглядел полупустым, лишь то и дело проходили по территории один-два работника, да иногда проезжал электрокар. Территория была почти не освещена.
Максим слышал, что штаб отряда Ортеги находился в реквизированном шикарном особняке главного прокурора города. А городской штаб Революционной армии, а вместе с ним и командный пункт штата Кинтана-Роо, разместились в отеле «Маджестик». Не пятизвездочный «Ритц-Карлтон», конечно, но тоже неплохо.
Но он не завидовал. Им, «вильистам», и тут было удобно. Хотя некоторые сначала ворчали в чате, когда им дали такую жилплощадь. Однако места хватило всем, все коммуникации были проведены, а хорошая бетонная дорога начиналась прямо за воротами.
Придя в расположение части и встретив соратников, бойцы ощутимо расслабились. Их встречали Розита, Ингрид, девушки из других отделений, кто-то уже обнимался совсем не по-товарищески, и пришлось сделать им партийное внушение.
Понятно, южный темперамент. Но тут казарма, а не салун и тем более не бордель. Максим чувствовал себя неловко, когда ему приходилось быть не то фельдфебелем, не то учителем старших классов в коррекционной школе, который следит за своими подростками, чтобы не было эксцессов. Чтобы никто не напился, не разбил все стекла и не забеременел. Приходилось иногда орать и изрекать примерно такие перлы, которыми изобиловала речьинструктора Петренко из Академии Корпуса мира: «Если накурились как малые дети, так хоть сидите тихо и не ходите по всему зданию, как растения!». Хотя Рихтеру было до таких гуру далеко.
Перед предстоящей внеплановой проверкой от «старших товарищей» надо было привести казарму в порядок. Убрать не только грязь и пыль, но и всякое проявление легкомыслия. Например, плакаты и голограффити Гаврилы в духе «Да здравствует полный otnimarium et delirium tremens!», где внизу был нарисован «профессор Шариков» с бутылкой и гармошкой.
Конечно, в Корпусе с этим было куда жестче, и любая комиссия поимела бы за такой разгул на военном объекте всех офицеров в извращенной форме. Но и здесь, в их сшитой на живую нитку «армии» несуществующего пока государства, надо было держать марку. С него, как с военспеца, был особый спрос.
Поэтому сначала голову под холодный душ, потом уборка, чистка оружия, час работы с документами, краткая медитация и сон. И больше думать о революции, не позволять плоти брать верх над духом.
Конечно, он не раз ловил на себе заинтересованные взгляды и девушек из отряда, и хорошеньких местных жительниц. Но, хоть Максим и не был монахом, после интрижки с Софи не хотел кратковременных, оставляющих неприятный осадок отношений. А иными они в этой обстановке быть и не могли. И он повторял про себя фразу, приписываемую Мао Цзэдуну в английском переводе. «Mind over matter». Разум превыше материи. Хотя на самом деле «Великий кормчий» говорил несколько иное. Что общественное бытие людей определяет их идеи. А правильные, передовые идеи, овладев массами, становятся материальной силой.
Этим вечером, когда они вернулись в расположение части, их уже ждал разосланный в чате приказ Сильвио, который сам поехал на совет командиров в отель. «По-любому у них там будет элитное пойло и фуршет из лучших ресторанов, которые еще работают», – скорее не с завистью, а с простой фамильярностью говорили бойцы.
Незадолго до этого, не снимая с него руководства отделением, Нефтяник поручил Максу хлопотную должность замполита.
Это было неожиданно, но пришлось тогда оправдывать доверие. Выходит, именно ему предстояло обуздывать эту пеструю махновщину. В этом котле варились все три расы и их основные комбинации, два десятка национальностей (но в основном неунывающие и буйные latinos). Не говоря уже про два разных пола. Тех, у кого пол не совпадает с гендером, в отряде вроде бы не оказалось, а женщинам – которых было десять – отвели отдельное крыло на втором этаже. Все тяготы службы на благо революции они тянули на равных, разве что от самых грязных и тяжелых работ командир Сильвио пытался их освободить. За это его уже два раза за глаза называли сексистом, но никто пока не ушел из отряда со скандалом. Анонимных жалоб тоже никто не написал.
Только вступив в должность, Максим собрал всю «банду» в самом большом цеху. И напомнил про наркотики, алкоголь, личные отношения и культуру взаимодействия с гражданскими.
– «Дурь», – строго сказал он, – недопустима в любом виде! Причем наркотиками считается даже то, чем вы привыкли баловаться с детства. Алкоголь… только в меру и только вне службы. Если вы не в увольнительной – то употреблять не больше, чем раньше разрешалось правилами дорожного движения. Не больше, чем можно, чтобы сесть за руль. Любые отношения между полами – тоже вне части и так, чтобы никому это не мешало. Будете разыгрывать Ромео с Джульеттой – введем, как в частных корпорациях, правило про зрительный контакт при разнополом взаимодействии – не более 5-10 секунд. Лучше всего помогает выпить стакан воды или опустить голову под холодный кран. Чтобы мысли всякие не лезли. Далее… Запрещено использовать локалку для пустого трепа или игрушек. Никакой «дискотеки 80-х» и «Beatles». Вы взрослые люди. Теперь о разборках и конфликтах. Все мы тут не ангелы. Но постарайтесь решать проблемы между собой по-людски. Чтобы они не мешали делу революции. Иначе будете отвечать по законам военного времени.
А потом он вырубил им все гаджеты на сутки. Вообще все! Чтоб не отвлекали. И пусть не врут, что наставления по стрельбе с читалки в «линзах» изучали.
Хлопали глазами, кивали. Здоровенные лбы, но чисто дети. Конечно, на настоящей войне все эти глупости из них быстро бы выветрилась. Но настоящая война пока идет только в Мехико. Надолго ли?
Рихтер тогда еще раз напомнил про дисциплину и недопустимость разборок. И про то, что сообщить ему или командиру о серьезном нарушении – это не «стукачество», а их долг. Чтобы более серьезные проблемы пресечь в зародыше.
– Мелкие конфликты должны разрешаться товарищеским судом, – продолжал Максим вправлять им мозги. – А там, где нанесен ущерб общему делу, будут решать командиры. К местным надо относиться уважительно. Если они не подтвержденные враги народа, конечно. Но и у врагов ничего нельзя реквизировать просто так, а надо составить акт по форме. И самоуправство при применении наказаний недопустимо. Для этого есть chequistas.
В Корпусе мира все было куда строже, но Макс понимал, что к этому сборищу надо относиться с пониманием, иначе воевать придется одному. Если их перебросят в район ведения боевых действий, – вот там все будет куда жестче.
Вроде бы выслушали его внимательно. Но несколько выговоров с занесением в личное дело Рихтер влепил в первый же вечер, когда трое усатых и пропахших потом добровольцев из трущоб Канкуна попытались оспорить его власть в развязанной панибратской манере. Типа: «Дружбан, мы тебя уважаем, но раз ты нам не командир, то и не чеши нам мозги».
В тот раз он обошелся без рукоприкладства. Сбросил с плеча волосатую руку самого крупного, которого звали Анхель, и отодвинул его от себя. Видимо, тот был у них заводилой. Кличка этого «ангелочка» была «Американец». Говорили, что он когда-то уехал в Штаты, но его потом депортировали. К слову, Рихтер едва ли не впервые вживую увидел человека с низким МСР – международным социальным рейтингом, который не просто не мог съездить куда ему вздумается, но и был лишен права посещать примерно пятьдесят стран, самых обеспеченных и развитых. Даже на краткие сроки. Как и он сам, с тех пор как стал международным преступником. Но в своей прежней мирной жизни Максим с такими людьми не пересекался. Вернее, мог их видеть в перекрестье прицела, но уж точно не общался лично.
Будь это кино, военспец еще провел бы болевой прием, чтобы показать бузотёру его место. Но Рихтер понимал, что в реальности это не поддержит дисциплину, а позволит нажить смертельного врага. Он знал азы психологии и понимал, что унижать без серьезного повода на глазах товарищей нельзя. Вернее, можно, но только если твой статус незыблем. Он – чужак со стороны, а перед ним не собака-лайка и даже не амурский тигр, а человек. Применение физической силы было вариантом, но крайним. Конечно, если бы этот бугай начал первым, пришлось бы обломать его как можно жестче. Или случись такая выходка в обстановке, приближенной к боевой… тогда он был бы просто обязан наказать этого типа максимально круто.
Но пока они в тылу, Максим, спокойно глядя им в глаза, как непослушным псам, твердо и спокойно сказал, куда приведет их такое поведение, если хоть раз повторится. И предложил или выметаться за ворота, или выполнять распоряжения старших по званию.
Этого хватило. Не понадобилось даже припугнуть гауптвахтой. Они не боялись его, но боялись санкций, которые он мог наложить, и сильнее всего – что их комиссуют, уволят. Боялись позора среди пацанов из их квартала, если б их выгнали из интербригады с формулировкой «За проявленную трусость». А нескольких человек Сильвио уже так забраковал.
Пробурчав что-то себе под нос, троица разошлась. Максим поморщился. Нельзя сказать, что ему нравилось это дело, хотя в Корпусе тоже доводилось командовать отделением. И человеческий материал там был не лучше. Все-таки управляться с техникой, подумал он, сколь угодно сложной, на порядок проще, чем с живыми людьми.
Когда военспец говорил про возможное исключение из отряда, на секунду Рихтеру показалось, что они смотрят на него как-то странно. То есть думают, устроить бучу или нет. Применить ли физическую силу… Но, видимо, решили, что не стоит; молча кивнули и отошли.
«Ненадежные. Надо сделать отметку».
Хотя бывало и хуже. В последнем пополнении отделение номер три получило пять таких отморозков из Чьяпаса, что после очередного их «залета» Нефтяник сам посадил нарушителей в карцер – узкую клетушку в подвале, где все пропахло гнилью и плесенью.
Командир третьего отделения, Рамонес, идейный революционер с партбилетом, но без военного опыта, который раньше работал мелким служащим отеля, написал на них рапорт, где предлагал выгнать всех к чертовой матери и отдать под суд. На что субкоманднанте сказал ему: «Расслабься, амиго. Я поговорю по-своему, и они прижмут хвосты».
После этого отморозков стало четверо, и Максим так и не узнал, что случилось с пятым.
«Который виноват, отправился домой, – сказал субкоманданте Хименес, поднимаясь по лестнице в сопровождении бледных, как призраки, проштрафившихся бойцов, – А остальные… нормальные мучачос, просто оступились. Нам такие нужны».
На боку у командира висела кобура с револьвером 44-го калибра, который они изъяли у одного наркобарона. Это, конечно, не разогнанные электромагнитной силой тупоносые пульки рельсотрона, которые, плавясь в полете, могли остановить слона, носорога или льва в прыжке, но тоже машинка серьезная. А еще у него был обычный «глок», выстрел из которого был куда более практичным, если надо кого-то уложить на месте. Да и кастет в кармане он часто носил.
Как бы то ни было, больше в отделении худого и сутулого Рамонеса не было проблем с дисциплиной. С тех пор те четверо сильно присмирели и больше не палили по окнам и не тащили в кусты каждую понравившуюся девушку. А сам бывший ночной портье, который тоже присутствовал при той сцене в подвале, справлялся с ними теперь без проблем.
Гораздо большей проблемой были пьянки и гулянки. И виртуальные игры, как ни странно. Сети не было, локалку почистили, но изобретательные «вильисты» приносили с собой с каждого выхода в город всевозможные девайсы, которые выявлялись в ходе тотального шмона. И ладно бы это были только «очки». Один раз партизаны притащили в казарму секс-робота «Матильду» последнего поколения, обрядили ее в униформу и поставили ночью на пост часовым. Естественно, виновным потом прописали по первое число, и больше им было не до кукол. Но если бы в эту ночь пришли диверсанты? Вряд ли удалось бы затрахать кого-то из них до смерти.
Говорят, что любая не занятая делом армия подвержена моральному разложению. Не лучше дело обстояло и с пьянством. Иногда хотелось хвататься за голову и применять публичные шпицрутены, а то и децимации для тех, кого находили утром с сизым лицом и пустой бутылкой от какой-нибудь бурды, полуживых. В общем, далеко не все в отряде были такими морально стойкими, как бойцы его отделения, которое считалось лучшим.
Следующий час они потратили на уборку. Возможно, проверки завтра и не будет, – по уточненным данным Ивана, это были только слухи. Да и невозможно навести идеальную чистоту на бывшем складе. Но своим наметанным взглядом Рихтер находил то, за что мог зацепиться взгляд инспектирующих офицеров. А потом привел всё с помощью своих людей и нескольких роботов-поломоек да «черепах»-пылесосов к видимости нормы.
После, когда они уже разошлись по своим койкам, пользуясь личным временем, – в его ухе раздался звоночек оповещения.
«Кто не устал – заходите в симулятор, – разослал оповещение по всему отделению наглый Диего. – Видали, что там подключили карту со штурмом здания? Давайте ненадолго зайдем и глянем».
«Ну и что? – переспросил кто-то.
„Хрен с ней“, – написал в чат еще один.
„Это потерпит до утра“, – согласился Санчес, поставив эмотик с зевком.
Но Рихтер ответил, что придет, а вслед за ним изъявили желание поучаствовать Рауль и Ингрид.
Вскоре, как только легли в обычные койки (капсул не было) и „подключились“, они вчетвером уже штурмовали офисный небоскреб из стекла и бетона. А из окон по ним стреляли довольно криворукие, но способные „убить“ при большом везении враги в черной форме.
Это была не игра, а симулятор для подготовки подразделений спецназа Корпуса. Иван потратил на портирование – то есть перенос программы с платформы на платформу – этой системы несколько дней, чтобы запустить ее на локальном софте отряда. Это была не вирка, и мир был совсем небольшой и закрытый. Но зато тут была абсолютно реальная физика и физиология, никаких условностей и отступлений от того, что есть в настоящем бою. Никаких облегчений для казуального и неподготовленного игрока. Рюкзак давил на плечи, близкие взрывы били по барабанным перепонкам, а попасть в движущуюся мишень было не проще, чем в действительности. Разве что настоящей боли не было, только псевдоболь, но ее интенсивность Макс выставил на максимум.
Тренажер загрузили еще три дня назад, но пару суток заняла настройка программы. По умолчанию в системе стояли на выбор или политкорректные враги без пола и расы, или типичные террористы в камуфляже. Неопределенного цвета кожи, потому что носили маски. Но по виду было ясно – люди плохие, враги прогресса и культуры.
Отработали штурм укрепленного здания нормально. Только Рауль удивил. Постоянно убивал заложников наповал прямо в лоб, а террористов только ранил, обезоруживал и оставлял в живых, связанными.
– Зажравшиеся белые заслужили, – пояснил индеец. – А эти ребята из угнетенных народов. Не виноваты. Выросли в голоде и нищете. Книжек не читали.
Максим попытался возразить, но не смог подобрать нужных слов, чтобы убедить пастуха в том, что не каждый человек несет ответственность за поступки „своего“ государства. Да и чей был на самом деле Мировой совет? Оставалось надеяться, что Рауль не станет делать этого в реальности. Впрочем, ситуации с заложниками у них вряд ли будут.
„Надо удалить эти модели из симуляции, чтобы не смущали народ“.
Главным плюсом таких тренировок было то, что в них не устают и не получают мелких травм, не говоря уже о крупных. Разве что появлялась сенсорная усталость – почти такая же, как от обычных тренировок. Но бойцы не сахарные, должны стойко переносить тяготы.
Макс вспомнил тренажеры в академии Корпуса и его первые недели службы. Тогда его только начали готовить на бойца механизированного антитеррористического подразделения – универсала, способного управлять различной техникой и выполнять задачи в потенциально враждебном окружении. Таким, как он, имеющим международный допуск к управлению техникой класса F, оказывалось предпочтение при наборе. А он, как-никак, был бывшим пилотом дирижабля.
Конечно, он не мог так же строго спрашивать со своих подопечных, как когда-то „дрючили“ его. И видел, что слишком снисходителен, а они, как дети, этим пользуются.
По распоряжению Сильвио, отбой сегодня был в 00.00, и к этому времени они тренировку закончили.
* * *
Когда большинство бойцов уже спали богатырским сном, а не спящиепритихли, чтобы не мешать остальным и не получить по башке, уставший морально и физически, с подпорченными впечатлениями от отдыха Максим поднялся на второй этаж здания складской конторы. В левом крыле спали женщины, а в правом, рядом с каморкой техслужбы, была комната, которую занимал Ваня Комаров. Конечно, он был не Иван, а Коля, и явно не Комаров, но он называл себя суперхакером и в этом не врал. В искусственной стихии, которую создало для себя человечество, этот парень мог не только плыть по течению, но и нырять в глубину, и сам менять направление этих течений.
Командир так пока и не приехал, и Макс хотел задать Ивану пару вопросов, которые не предназначались для чужих ушей. К сожалению, за ним увязался Диего, которому тоже не спалось. Увидев, что старшина несет тяжелые коробки по лестнице, он предложил свою помощь. В коробках были старые аккумуляторы – не графеновые, а на основе ионов лития, и они действительно весили немало. Но Макс справился бы и сам. Сегодняшним приказом его повысили до старшины. Раз уж у них была всамделишная армия, то и табель о рангах в ней устаканивалась. Его звание теперь в рассылке так и значилось – „starshina“. Русское слово латиницей, а не какой-то испанский аналог.
– Поставьте сюда, – встретил их Иван, не здороваясь. И даже не показал, куда конкретно ставить, поэтому они положили коробки в свободном углу, где уже пылились несколько сломанных „черепах“, оставшихся от прежних хозяев здания.
Весь вечер после их возвращения Иван не выходил под предлогом срочной работы и уборки в своей каморке. Но если уборка и была, ее результаты были не очень заметны.
В серверной Комарова, совмещенной с мастерской, царил полумрак. Общего освещения не было, только локальное. И дело было не в дефиците энергии – просто правила затемнения уже вступили в силу, и лишний свет ночами старались не зажигать, зная чуткость оптики врага. Даже несмотря на то, что окно было заклеено непрозрачной пленкой. Мигали многочисленными светодиодами сервера, которые техник разместил так, чтоб была хоть какая-то циркуляция. Было жарковато, хотя работали два мощных кондиционера, охлаждая тяжелый горячий воздух. Где-то тут в смежной каморке была и койка Ивана, и его рабочее место. Видимо, электромагнитных полей он не боялся.
Все тут носило печать временности. Отовсюду торчали кое-как скрепленные и заизолированные провода, а из-за работы множества вентиляторов на всех верхних полках оседали залежи пыли, которую не успевали убирать. Можно было вляпаться в машинное масло или какую-нибудь термопасту. Пахло различной химией. Конечно, какой смысл обживаться капитально, если завтра надо будет грузить все это в трейлер и менять расположение, переезжать на другой театр военных действий? Но все равно, за такой бардак хорошо бы разок поставить техника на чистку картошки. И как же тут все выглядело до его „уборки“?
Маленькие роботы Ивана иногда начинали ездить в самый неподходящий момент, когда хакеру хотелось подурачиться, но сейчас они стояли у стенки по стойке смирно, как оловянные солдатики.
„Трубочное зелье хоббитов“ цвело в горшочке в узкой нише, где раньше стоял старый плазменный монитор, который унесли на помойку. Окно было заклеено, но растению хватало небольшого источника ультрафиолета, причем лампа была закреплена так, что меняла свое положение и регулировала светимость. Иван говорил, что сам вывел этот сорт, скрестив табак с каннабисом, но Макс знал, что это не так, – растения из разных семейств обычным путем не скрещиваются. Хотя их трансгенные гибриды уже много лет были на рынке, а Комаров этот дизайн просто украл и вырастил себе в нескольких экземплярах, не для продажи.
На другую стену проецировался пиратский флаг и портрет Эрнесто Гевары. А вокруг на полках, стеллажах и даже на полу царил обычный бардак, который создают вокруг себя люди из мира хайтека, когда за ними никто не следит. Тут были гаджеты и стационарные устройства, их детали и элементы, из которых Макс мог опознать от силы десять процентов самых простых и новых. Диего, видимо, еще меньше – потому что смотрел на всю эту технологическую порнографию круглыми глазами. Тут были вещи, появившиеся еще до его рождения, но до сих пор находившие применение в среде ретрофагов. Были даже чипы, платы и провода, которые давно сняли с производства.
– Тяжелая дрянь, – ворчал молодой мексиканец, и чуть не стукнул об косяк последнюю коробку с маркировкой на китайском. – Тут не помешал бы „ползун“.
– Да я вижу, вы и сами справляетесь.
Иван им не помогал, а стоял и смотрел. В этом узком проходе третий бы только мешался. Его экзопротезы поддерживали слабые ноги, заменяя почти атрофированные мышцы. Должно быть, к вечеру они ему здорово натирали. Тощий, веснушчатый, с белесыми волосами, действительно чем-то похожий на комара, он выглядел почти подростком, но на самом деле ему было далеко за тридцать.
– Что-то мне уныло, парни. Все серое, тусклое, блеклое. Совсем задрали хейтеры, задрало командование… Похоже, у меня СЭС.
– Что это? – переспросил Макс. – Какой-то синдром?
– Синий экран смерти.
Выглядел Иван плохо – мятая одежда, набрякшие мешки под красными, как у лабораторной мыши, глазами, светлая щетина на подбородке уже начала завиваться.
– Тебя бы на фронт, – проворчал Диего. – Сразу депрессию как рукой снимет.
– Остынь, – положил товарищу руку на плечо Рихтер. – У него свой фронт. И ему не легче, чем нам.
Комаров редко ходил вместе с ними „в поле“, но в любом бою был незримым десятым или одиннадцатым бойцом и координировал действия отделения, даже если находился за много километров. Его „глаза“ всегда были рядом, и отчасти компенсировали им отсутствие спутников на орбите.
Когда Максим увидел его в первый раз у трапа самолета, еще на подпольном этапе их борьбы, тот был в инвалидной коляске. Довольно старой, раздолбанной, хоть и с мотором, на долгоживущих батареях. Кресло управлялось „силой мысли“, как сам приднестровец тут же гордо заявил, – то есть нейроинтерфейсом. Официально он приехал на какую-то конференцию. Видимо, был убежден, что СПБ не станет подозревать человека с настолько тяжелыми моторными патологиями и отсутствием увлечения политикой в прошлом. Это было опрометчиво, но ему удалось проскользнуть.
Почему он выбрал себе конспиративное имя Иван, а не, допустим, Хуан? Сказал, что на его языке это звучит неблагозвучно. И когда его так в шутку назвали, парень сделал вид, что колотит их складным костылем, который привез с собой в чемодане.
Это уже потом он выпросил один частичный экзоскелет, усиливающий ноги, и другой легкий цельный, чуть подшаманил их и стал пользоваться для перемещения. А вскоре наловчился бегать, прыгать и даже лазить по верхотурам так, что мог обогнать и здоровых. „У меня раньше такие были, но сломались“, – объяснил он. Без них он тоже мог ходить, но со скоростью улитки, шатаясь и держась за стены и поручни.
Однако у всего есть цена. Заметив перемену, командование тут же стало поручать ему физические работы, связанные с монтажом и наладкой различных приборов. И в жару, и в проливной дождь с ветром. Иван выносил всё, и никогда от него не было слышно жалоб и нытья.
Про его жизнь до прихода в Интербригаду было известно мало, кроме того, что он рос в детском доме в Молдавии и перенес ДЦП. Без протезов парень ходил с большим трудом. Но говорили, что он, еще будучи малолетним, попал в поле зрения Интерпола за распространение запрещенного софта, позволявшего редактировать местоположение айдентов на местности. Иван был не только взломщиком, но и убежденным „пиратом“, хотя в Международной пиратской партии не состоял. Говорил, что они извратили истинный пиратский дух.
„Информация должна быть свободной. Она не должна принадлежать даже тому, кто ее создал. Это же не батон в булочной. Если ей делятся, она не исчезает у создателя. Если фирма потратила миллиард глобо на создание вирки… ну что ж, я очень ей благодарен. Но платить не буду, даже если поиграю. Потому что, платя, я помогаю существовать миру неравенства, где от людей закрыта и более важная информация, чем японская эротика. Книги, фильмы, вирки, программы, любые знания – пока защищены копирайтом, они как звери в клетке. Они страдают сами и никому не приносят пользы. Их надо выпустить на свободу, в поля, в леса. Где любой, кто захочет, сможет прийти и пообщаться с ними“.
Странные у него были представления о лесе. Но он был молдавский русский. А для русских, как можно было судить по Гавриле, тайга – это дом родной, а медведь – это что-то типа хомячка, которого можно погладить. Правда в отличие от Гаврилы, приехавшего из Сибири, Иван был родом из той части Молдавии, которая звалась раньше Приднестровье. Сейчас этот регион на всех картах назывался Транснистрия.
Впрочем, особой разницы для Максима в этом не было. Он видел русских из Австралии, русских из Бразилии, почему не быть русскому из диковинной Транснистрии? Которая, судя по всему, была очень глухими задворками Восточной Европы.
С Иваном Макс легко поладил, потому что, как и бабушка Макса, Иван любил СССР и ненавидел капитализм. Поэтому им было о чем поговорить. Да и культурная близость у приднестровского русского и потомка казахстанских немцев оказалась выше, чем у Максима с его бывшими единоплеменниками.
У техника действительно были золотые руки. С помощью биопринтера Комаров наладил им производство пломбира, вареной сгущенки и других похожих деликатесов. Конечно, это была имитация, которая молочного белка не содержала, а только синтезированный псевдоживотный белок. Еще для их производства использовались стандартные углеводные блоки и искусственные жиры, которые они частью нашли тут же на складе, а частью выбили из интенданта городской комендатуры.
В итоге получилось почти то же самое, что продавалось в магазинах, а может, и повкуснее. Максим такое не любил, предпочитал среднеевропейское меню с пониженным содержанием углеводов. Но не мог отрицать, что, когда времени мало, а нагрузки большие, – подобные сладости очень помогают.
Приватный анонимный чат для знакомств Иван вместе с несколькими коллегами переделал в зашифрованный сетевой канал, которым могли пользоваться участники революционных отрядов. Они же, только с чьей-то, по их словам, помощью, создали пиратскую копию тактической командной среды, которой пользовались спецназовцы Корпуса мира. Теперь подразделения повстанцев могли координировать свои действия в пределах звена и выше не хуже, чем их противники.
Еще этот умелец делал „booby traps“ – мины-ловушки – из любых приборов и роботов, даже популярных здесь карнавальных, которых выпускал против врагов. Один, похожий на скелетика, однажды, еще в сентябре, пришел в тренировочный лагерь „матадоров“. Он приплясывал, пел похабные песни и „кукарачу“. С полицейскими или Корпусом этот номерне прошел бы, они изрешетили бы машинку с безопасного расстояния. Но идиоты в черном с хохотом окружили ходуна и начали селфиться с ним. А потом двое под одобрительный хохот остальных стали молотить его бейсбольными битами. Вначале он уворачивался. А потом взорвался, и тем немногим, кто выжил в задних рядах, еще долго будет не до смеха – ведь половина массы робота приходилась на пластиковую взрывчатку.
Минировал он и секс-роботов. Либо снабжал недокументированными источниками тока или лезвиями. Со смехом рассказывал, как командир одного из отрядов „матадоров“ истек кровью, не доехав до больницы, после знакомства с такой штукой. Роботы, на которых можно было поставить огнестрельное оружие, прекрасно заменяли собой живых повстанцев. Дроны класса „оса“ годились для разведки. Не минировал Иван только игрушки, чтобы случайно не пострадали дети. Впрочем, управляемые мини-дроны из детских вертолетиков он использовал – направлял в окна, где были подтвержденные агентурой опорные пункты paramilitares. Копеечная одноразовая мелочь вполне заменяла более дорогих „Ос“.
У него были белые коротко стриженые волосы, про которые Макс недавно узнал, что это и не волосы, а биополимер, живая солнечная батарея на голове.
„Они заряжают энергией лучше чашки кофе“, – говорил Иван, но на самом деле эта батарея, конечно, питала не его организм, а периферийные устройства, те же экзопротезы. Сам он со своей шевелюрой был похож на солиста группы „Linking Park“, который, как услужливо подсказала Ультрапедия, повесился после затяжной депрессии.
– Придется удалить, – Иван указал на волосы.
– Комиссар мне по видеосвязи объяснила, что такой внешний вид противоречит Правилам. Ну и дура. Да она хоть знает, что в стилистике аниме это означает персонажа-злодея?
Вот такой он был. Про его моральные ориентиры Максим не знал. Вроде бы раньше он жил тихо и не выражал негативных чувств к всемирной власти.
По-английски транснистриец говорил бегло, гораздо лучше, чем Макс – по-русски, а его словарный запас был просто запредельный. Но у него был такой же смешной акцент, как у Гаврилы, похожий на голоса русских из старых игр: „R-r-reporting, comr-r-rade!“
– Кто запретил? Главный комиссар по этике? Магда Пенджаби? – переспросил Макс.
– Да нет же. Новая чика, которую назначили помощником военного комиссара. София. Фамилию забыл. А! София Морелос. Или нет… Торрес. Молоденькая совсем. И вроде ничего… Но ведет себя как последняя сучка. Агрится непонятно на что.
Максим промолчал. Хотя он во многом с Иваном был солидарен. Та еще стерва, да.
„Софи. Так вот она уже где. Быстро растет по карьерной лестнице. Или я просто ничего о ней не знал?“
Почему-то он сам не заметил, как на его лице появилось подобие улыбки. Увидел Рихтер это только в виртуальном мониторе на стене, поделенном на двадцать клеток, куда выводилось изображение камер. Одна из них висела под потолком здесь же в серверной.
Иван даже не поблагодарил их с Диего за помощь. Может, дулся и завидовал, что они отдыхали на пляже, а он в это время „трахался“ со сложными железяками.
Когда Макс и Диего закончили с коробками, Иван повернулся к ним спиной. На затылке у него была татуировка со штрих-кодом. Он говорил, что штрих-код этот действующий и сканеры в магазинах считывают его как настоящий, и воспринимают как товар ценой в триллион долларов. Проверить было невозможно, потому что по магазинам Иван не ходил.
Как только люди не извращаются! Макс знал чувака, у которого были татуировки, похожие на снятые куски кожи, под которыми виднелись искусно нарисованные кибернетические протезы.
Хакер открыл бутылку пива. Бутылка была стеклянная, не биоразлагаемая. Где-то еще такое выпускали, скорее всего, поблизости, хоть этикетка и копировала известную финскую марку. Контрафакт.
Максим еще раз пригляделся к комнате. Он совсем не удивился бы, увидев в паутине проводов и нагромождениях старых приборов шедевры древней технологии – пишущие машинки, радиолы, патефоны, ну или хотя бы кинескопный телевизор. Почему-то ему вспомнился эпитет „ламповый“. Нет, самих древних радиоламп тут не было. Но дух был выдержан, и даже обычный паяльник начала века казался древним артефактом. Хотя был вполне рабочим. Поэтому Макс принял как должное и старинных роботов первой волны кибернетизации рядом с разобранными новейшими дронами последних моделей. Хотя их части были полностью несовместимы. Было тут и оружие – может, трофейное, а может, контрабандное. В основном ускорительное, но было и несколько легких гранатометов. И тоже все разобранное или полусобранное. Видимо, транснистриец занимался его разблокировкой.
Большинство этих вещей (кроме оружия) были Рихтеру незнакомы. Но попадались и обычные гражданские гаджеты. Не было ничего, что вживляется под кожу. Все столы были покрыты бумажками-стикерами с записями, тут же лежала недоеденная шоколадка по соседству с полупустой бутылкой, жидкость в которой была явно не технической. Похоже, содовая.
Естественно, любой офицер-тыловик или комиссар впал бы в транс, увидев такой бардак. Но до тех пор, пока Иван был незаменим, ему все прощалось.
– „Don’t think about Maria“. „Не думать о Марии“, – вслух прочитал Иван татуировку у Диего на руке, единственную надпись на английском среди змей, ножей, черепов и других узоров. – И ты думаешь, это поможет? А кто она такая? Вряд ли Богородица. Скинешь мне фото своей Маши? Не обязательно ню. Я все нужное сам скомпилирую.
– Idiot, – произнес Диего по-английски, выпятив подбородок и давая понять, что этот разговор ему неприятен. – Еще один прикол про мою девчонку, и я укорочу тебе язык, Айвен. И не посмотрю, что ты инвалид.
Шея у него тоже была татуированная, и на ней вздулись жилы. Мало кто решился бы провоцировать Диего, учитывая его умение обращаться с холодным оружием.
– Попробуй, пацанчик, – усмехнулся Иван, поднимая отвертку со стола. – Я таких как ты еще в детдоме пачками укладывал.
– Парни, остыньте, – произнес Максим, гася в зародыше назревающий конфликт. – Ванек, Диего, не лезьте в бутылку. Мы же в одной команде.
Сказал, и тут же понял, как ненатурально это звучит. Будто коуч на тим-билдинге.
Мексиканец послушно убрал руку от пояса, где носил выкидной нож. Обычный, без наворотов и украшений, он был с ним еще до прихода в отряд, и один Бог знает, сколько раз пускался в ход. Но сейчас не тот случай. Диего как всегда легко перешел от ярости к спокойствию.
– Оставь этот лексикон для пленумов, командарм Чапаев, – приднестровец тоже положил инструмент на полку. – Тошно… От всего тошно.
Был он какой-то дерганный и явно не в духе. Если Диего просто был холериком с посттравматическим синдромом, выросшим на самом дне преисподней, и быстро остывал, когда его не трогали, то у этого явно была какая-то проблема. Он искал неприятностей. И бывшего малолетнего хулигана из уличной банды не испугался.
Все знали, что Иван мог за себя постоять. Но мало кто знал (а Рихтеру довелось это увидеть!), что его роботы – далеко не бесполезные игрушки, и по приказу своего создателя некоторые из них могут кинуться на его защиту со скоростью бультерьера. Один раз они спасли системщика от неадекватного старьевщика-мародера, который пришел сбыть украденное из мэрии во время анархии оборудование. И в ответ на предложение отдать всё за двести глобо плюс амнистию – схватился за пистолет. Да и простой отверткой парень мог покалечить, а эта и вовсе была непростая… Поэтому сейчас ему ничего не угрожало. Это Диего был в шаге если не от смерти, то от лазарета.
Максим уже сталкивался с приступами у Комарова такого настроения, когда он провоцировал конфликты не хуже, чем Зоран, который любил порассуждать, у кого вера более правильная. У Ивана поводы были другие, сам он первый в драку не лез, но обожал подкалывать тех, кто мог взорваться. Тоже на темы науки, религии, стилей жизни. Это надо было просто пережить. Даже выговоры и угрозы не помогали, как и похвалы с увещеваниями.
– Ладно, черт с вами, – хакер взъерошил волосы, которые ему скоро предстояло удалить. – Давайте пыхнем. Может, отпустит.
Похоже, на душе у него скребли кошки, как образно говорят русские.
Комаров достал с самой нижней полки стеллажа, отодвинув коробку старых маршрутизаторов, лакированный деревянный ящик с медными петлями, расписанный восточными узорами.
– Знаю, что ты, старшина, за здоровый образ жизни. Но тут никотина нет вообще, а токсинов меньше, чем в окружающем воздухе.
Через десять минут они уже курили кальян. Не какую-то наркотическую дурь, а обычный табак, очищенный и слегка обработанный для аромата.
После второй затяжки Макс почувствовал легкость в голове. После пятой комната начала слегка кружиться вокруг него. А после десятой вроде все пошло на лад, вот только Диего вдруг стал зеленым, как знамя фракции „Меч Пророка“, и замотал головой. Сказав что-то неразборчивое по-испански, он поднялся и, не прощаясь, побежал прочь. Скоро его шаги загрохотали на лестнице.
Вслед ему раздался скрипучий смех айтишника.
– Непривычный. Салага еще, а хорохорится, – усмехнулся хакер, который не стал бы подмешивать что-то в табак, но вполне мог повлиять на заклятого приятеля по-другому, вплоть до наведенных сенсорных иллюзий. – Ну, как тебе зашло?
– Нормально. – Максим лихорадочно рылся в памяти, вспоминая, с каким вопросом пришел сюда и почему согласился на это времяпрепровождение. И вот вспомнил. – Слушай, Айвен… расскажи про Обвал. Это было круто. Вы молодцы. Та атака на Женеву… кто бы ее нипровел… бессмысленная и вредная. Правильно их осудили на пленуме. „Терроризм против мирных граждан – это не наш метод“. Правильно. Ведь все знают, что и пункты управления, и дата-центры упрятаны под землю. И они не находятся в столице Содружества физически, а раскиданы по планете. Как и сами функционеры, которые собираются пару раз в год, и то не все. Эта атака ничего бы не дала. А вот вы… вы ударили спрута в его черное сердце… по кошельку… да еще так технично, что не пострадали ни больницы, ни школы, ни обычные граждане.
– Все это верно, чувак, – немного кисло улыбнулся Иван. – Вот только это были не мы. У нас и близко нет таких возможностей. Я разговаривал с ребятами из КИ… Квантового Интернационала. Помнишь, я тебе про них рассказывал? Это их подразделение – бригада „Username“ придумала „мясной троян“. Который атаковал не software, не hardware, а wetware. То есть мозги пользователей в вирках. Но получилось плохо. Почти никак. Слишком сильная защита. Они сумели напакостить двум сотням чиновников, а потом уязвимость прикрыли. А вот та атака на финансы… божатся, что это были не они! Там пролома не было. Это могли сделать только те, у кого есть ключи. Атака была произведена не нашими методами. Это было давление денежной массой. Астрономической, но реально существующей. И ей воспользовались ювелирно, как хирург – лазером.
– Инсайдеры?
– Да просто подстава. Масоны… иллюминаты… общество „Черепа“… Я думаю, наш Гаврила не так уж неправ. Они обрушили экономику, вызвав крах на биржах, галопирующую инфляцию, кризис неплатежей и так далее. Но все это сделали так, чтоб самим не потерять ничего. Потому что это часть их хитрого плана.
Он говорил здравые вещи, но все равно Максу казалось, что товарищ айтишник нетрезв. И табак тут ни при чем. От него не пахло алкоголем, он не шатался, но взгляд его был взглядом не совсем вменяемого человека. И казалось, что в красных, как у крысы-альбиноса, глазах блестели слезы.
– А тебе никогда не хотелось попробовать „лотос“? – вдруг предложил Иван. – Это не героин. Это безопасно. Снимает напряжение… после этого звездеца вокруг самое то.
Макс замотал головой.
– Зря. Он хорошо вштыривает. Вставляет. Впистонивает, – улыбнулся Иван, показывая зубы, один из которых слабо светился в темноте. – И не вредит. Я когда-то разные вещества пробовал. Глупый был… Все – от галлюциногенных грибов и мескалина до сложных продуктов химического синтеза. Но могу сказать, что никакие наркотики в подметки не годятся модуляторам настроения. Пока те только испытываются. Они очень дорогие. Но все богатые уже сидят на них. Их не глотают и не колют, а имплантируют генератор-диспенсер под кожу. Как кардиостимуляторы или инсулиновую станцию. Или как нано-инъекторы бактериофагов. Искусственное счастье… Я не смог на него накопить, даже со всеми своими махинациями. А иначе… разве я бы приехал сюда?
Его взгляд становился все отрешеннее и безумнее, все сильнее затуманивался.
– А здесь я нашел такие приборы от „Lotos inc“, запрещенные. Они были среди конфиската. Но уже не знаю, хочу ли я себе такое ставить. Счастье – это отсутствие привязанностей. Неподвижность. Буддисты были в чем-то правы. Идти вперед и сносить преграды нас заставляет горе и боль, а не счастье. Счастье – это равновесие. И мы должны его достичь… но только пройдя весь путь восхождения. А не путем обмана себя. Ключ к всемогуществу для человека – не голая аугментация тела, а одновременное усиление интеллекта. В своем нынешнем состоянии психосфера человека не годится для того, чтобы в нее был инсталлирован сверхчеловеческий интеллект. Она не подходит для вечной жизни и божественной силы. Ее надо тоже переделать. Но для этого нужны не „древние восточные практики“ и прочая херота, а операции на нейронах! Наука должна войти в мастерскую Бога и выгнать оттуда этого деда к такой-то матери, раз он даже не смог спроектировать тупую мишку-панду так, чтоб она могла жрать бамбук и не страдать от запора со своим метаболизмом хищника.
Как завороженный Рихтер слушал этот бред, опять забыв про свои вопросы. Чертов кальян… что-то с ним не так.
И вдруг лицо Комарова изменилось в очередной раз.
– Но… знаешь что? Это все дерьмо. Мы не станем демиургами. Мы не сможем сделать этого! Потому что… это не разрешено для нашего уровня. Это все… не настоящее. Ты думаешь, ничего не изменилось в мире, и мы так же сидим перед экранами? Нет, изменилось. Теперь мы по другую сторону экрана. Мы сами…
Он прислонился к стене, а потом и вовсе сел на корточки, уткнулся лицом в холодный металл стеллажа.
Макс схватил его за шкирку, приподнял над полом. Поставил на ноги. Иван оказался легким, почти ничего не весил.
– Ты чем-то тяжелым нахреначился? А если комиссары узнают?
– Эмиссары в пыльных шлемах? Да имел я их всех… Не… Ты же знаешь, что я завязал, – отмахнулся он. – Макс… ты знаешь, братуха, мы слепые. Такие же, как бараны, которые ходят на работу и платят за свою тачку… теперь иногда летающую… и за дом, купленный в долбанную ипотеку… годами. Такие же… Почему мы бежим? Отчего и от чего? На хрена мы собрались здесь со всего мира? Мы, недовольные. Паршивые овцы. Те, с которыми не сработала программа кормления в загоне и стрижки. Может, для того, чтоб нас проще всего было тут прихлопнуть, как тараканов? Одним тапком? Знаешь анекдот? Разверзаются небеса и Господь говорит: „Да я вас, ШЛЮХ, на этот корабль три года собирал!“. Поэтому мы не победили, – продолжал Иван. – Мы просрали все! Ты слышал список наших вождей? Там дурак на дураке. И предатель на предателе.
– Но Ванцетти – один из лучших умов левого движения.
– А ты его видел? Я сомневаюсь, что он существует. Это как Джон Голт. Человек-миф. Да и никто один не вытянет эту ношу. Ну, есть еще пара человек, которые чего-то стоят. Ортега. И еще пара чуваков. А остальные… крысы! Так что нет никакой революции.
– Что ты несешь? Почаще выходи на улицы. Люди готовы за победу драться зубами. Они тебе за такие слова рожу набьют. Твое счастье, что я тебя не сдам.
Макс хотел рассказать, как они видели новобранцев, которые шли колонной, распевая песни. В том числе „El Pueblo Unido“ и другие, родом из прошлого – самой Мексики и Кубы Фиделя и Че. Война им еще казалась веселой прогулкой, они ловили кайф в предвкушении битв. Он хотел рассказать про эйфорию на улицах. Про салюты, которые запрещали, а они все равно происходили, про карнавал, который будет скоро. Про раздачу конфискованных вещей, которые люди разбирали просто из грузовиков. Хотел сказать, что это прямо как Парижская Коммуна, пока не вспомнил, чем та коммуна закончилась.
– Люди в массе глупы, – вдруг произнес Иван. – Они празднуют даже день смерти. Те, кто внизу, отрезаны от данных… для их же блага. А вы просто не интересуетесь. Хотите верить и верите. Но у меня есть доступ. Так вот… Знай. На других континентах революция теряет город за городом. А мы тут… в глазах остального мира… вернее, большинства тех, чье мнение имеет значение… мы для них – наемники наркокартелей. Прямо сейчас медиамашина корпораций уже сравнивает нашу революцию с холокостом, а наших вождей – даже не с Лениным и Сталиным. Нет. С Пол Потом и Гитлером. Плевать, что мы уничтожаем посевы коки и плантации опиумного мака и марихуаны вместе с лабораториями по переработке, расстреливаем наркоторговцев пачками, вышибаем их тупые мозги тоннами. Плевать, что Пол Пота и Гитлера они сами поддерживали. А может, и вырастили. Но мы – сатрапы и палачи. И даже здесь, в Канкуне, не все довольны. Некоторые уже бузят. Ворчат на наш милый и добрый комендантский час, например. Говорят, что свободы стало еще меньше, чем при прежнем режиме.
– А комендантский час бывал раньше? При старой власти?
– Ну… – Иван потер лоб. – Диего говорил, вводили какие-то правила периодически, устраивали шмоны, облавы, блокпосты, когда полиция боролась с наркокартелями. Или делала вид, что борется. Ну и корпорации для своих „пеонов“… сотрудников… тоже устанавливали всякие правила. Но постоянных запретов для свободной публики не было. Поэтому многие ворчат. А хочешь, открою тебе секрет? Про Фаервол. Он ведь введен изнутри, а не снаружи. Ну, снаружи тоже есть блокировки трафика. Но их меньше. Снаружи нас просто объявили нарушителями закона и отрезали от всех услуг, приложений. Но тотальную стену построили мы изнутри. И дело не в цензуре. И даже не в секретности. Просто есть подозрения… что эти типы… столпы мирового порядка… могут систему Д-реальности использовать для атаки на нас. Не просто для манипуляции, а для прямой атаки на сознание людей в восставших секторах. Это не шутки. Возможно всё! От наведения пугающих галлюцинаций до комбинации визуальных раздражителей, способных вызвать паралич или смерть. Или массовый суицид. Поэтому мы от нее отключились. А так как мы не можем поддерживать полноценную собственную Сеть – то и выключили ее на хрен, оставив только упрощенную замену для своих бойцов и служащих. Остальные имеют сейчас связь на уровне восьмидесятых годов двадцатого века. И не жужжат. Пока. Вот, посмотри. – Иван спроецировал на стену пустую набережную, просто приложив ладонь к поверхности.
Камера, судя по всему, висела в воздухе и медленно двигалась в сторону моря. Раньше в это время набережные были полны народу, горели огни. Пляжи тоже не были пустынны. Теперь же… Насладиться ночной прохладой, может, кому-то и хотелось, но никто не хотел проблем со стражами революционного порядка.
– И в то, что на нашу сторону массово переходят солдаты противника, ты тоже особо не верь, фильтруй. Вернее, они действительно переходят. Но знаешь, почему? Ты поверил их сказке про охеренную совесть, которая спала, храпела, и вдруг проснулась?
– Ну да, – честно сказал Макс. – Звучит правдоподобно. Они же выросли здесь…
– Эх ты, старшина, – усмехнулся начальник техслужбы, хлопнув Макса по плечу. – Ты идеалист. Судишь по себе. А не все такие. Мы немного пошалили с их командной сетью. Нам не впервой. Раньше мы уже не раз натравливали толпу на врагов революции. Это хорошо работает в альтернативно-цивилизованных странах. Представь, всем прохожим вокруг твоего объекта-цели… который является доносчиком или мелким полицейским служащим, – всем вдруг приходит рассылка, что он не кто иной, как педофил, богохульник, скотоложец. И происходит линчевание. Вишенкой на торте является ситуация, когда одного упыря пускают в расход такие же, как он. А он орет: „Я свой, я свой, что вы делаете!“, пока его тащат, чтоб вздернуть на фонаре или сжечь у столба. Так вот… многим чувакам в погонах, эполетах и портупеях пришел приказ от их командования о том, что они переходят из подчинения Мексиканского правительства и Мирового совета в подчинение НарВласти! А когда они поняли, что их жестоко поимели, оказалось, что они уже два дня воюют на чужой стороне… и успели так замазаться, что назад дороги нет! Вот они и перебежали навсегда. К тому времени мы уже почти взяли страну под контроль – отчего не перейти к победителю? Читал историю восстаний Хмельницкого и Пугачева? Как против них посылали казаков, а те переходили на их сторону.
– Да брось, Ваня. Без таких, как эти перебежчики, мы бы уже были удобрением для кукурузы.
– Мы все им будем, – видно было, что настроение у компьютерщика летело в бездонную пропасть, и даже кальян не помогал. – Я мониторил сеть. Сначала просто так, по своей инициативе. Потом по заданию партии. И вот что могу сказать… В первые недели нас поддерживали все. Потом две трети, потом примерно половина. А сейчас всё слышнее голоса, что мы дикари и людоеды… и надо вбомбить нас в каменный век! Чаша весов склоняется в другую сторону.
– Это временно. Пропаганда не может работать вечно. Люди разберутся.
– Пропаганда работает вечно. Работает как часы. И законы психологии тоже работают. И будет только хуже.
– Ты ошибаешься, – Макс рубанул рукой в воздухе. – Люди массово записываются в милицию. Готовы сражаться до последней капли крови!
– Когда ты так говоришь, знаешь, на кого похож? На Шварца в роли советского милиционера. У тебя такой же подбородок. А еще Шварц снимался в фильме, где он бывший военный, и участвовал в шоу…
– Тому, кто еще раз скажет мне про „Бегущего человека“, дам по роже, – предупредил Рихтер. – Я не смотрел это старье.
– Это классика. И чувак там – в точности как ты. Нет, не бей меня, не бей, – Иван притворно отшатнулся, закрываясь. – Так вот что, Бегущий. Они вступают в ополчение потому, что им дают паек. И автомат. И уважение. Еще потому, что они думают – будет легкая прогулка. А когда по нам ударят всерьез, многие сдуются.
Иван махнул рукой и затянулся настолько глубоко, что у него закатились глаза.
А ведь в чем-то он прав. Макс вспомнил, как люди толпились вокруг витрины, где была раздача конфиската. Перед витриной с брендовыми часами крутилась очень интересная голограмма: „000,00 глобо! 000,00 песо! Все даром, берите!“. Хотя какая с этих безделушек польза? Накануне войны.
– Я ведь родом с самого дна, – продолжал Иван. – Я не всегда совершал преступления ради блага народа. Раньше делал это для себя или чисто для фана. Один раз в шестнадцать чуть не получил штраф в пол-лимона за скачивание пиратской книги. Глупый был, еще не знал, как не палиться. В восемнадцать меня чуть не посадили за читерство в „Танкодроме“. Я получил там такой куш за первое место на континенте, что это могло считаться мошенничеством в особо крупных размерах. И закончиться сроком в тюрьме строгого режима. Я себе бронебойность подкрутил на двадцать процентов. Но вывернулся. Потом спекулировал с игровыми деньгами, держал биржу и обменный пункт. Были дела за нарушение копирайта и оскорбление государственных служащих. Но тоже нашел, как оказаться вне их юрисдикции. Ты знаешь, что наш мозг функционирует как блокчейн? Брейн-чейн, ха. Система распределенных вычислений, а вовсе не жесткое разделение функций и не узкая специализация разных отделов. Потом, анализируя личную жизнь своих сетевых знакомых, я задумался про „эгоистичные гены“. Про то, какая наследственная информация передается, а какая обречена вымереть. Все самые прикольные чуваки, кого я знал, померли, потомства не оставив.
Макс кивнул. Сам он не любил так много говорить, но слушать этот поток сознания было интересно. Хоть и страшновато. Все-таки он был замполит, а значит, немного психолог. И в какой-то мере это был его долг – попытаться вытащить ценного кадра из пучины. Он не встревал, хотя многое из услышанного было спорно. А то, о чем он хотел Ивана спросить… не получалось вспомнить.
– Так вот, я не мог купить чиксу, которая мне нравилась в детстве, – продолжал Комаров. – Но смог купить десять таких, как она, когда поднял бабла. Работал тренером по виркам. Учил криворуких казуаров набивать фраги. Еще качал „персов“ и продавал. Мутил разные мутки. Потом держал ферму мармеладных мишек. „Их едят, а они глядят“. Искусственные животные из мармелада, прикинь? У которых даже суррогатное половое размножение и обмен квази-генами есть. Потом рассылал ворованные плагины для чипов в „линзах“. Богатым за деньги, бедным – даром. Еще расставлял камеры… из „умного геля“, которые хрен обнаружишь, если ты не коп… в интересных местах и этим зарабатывал. Взглядом тоже снимал…
сам понимаешь, при каких обстоятельствах. Всех своих „бывших“ слил в сеть. Кого за пару глобо, а других бесплатно. Сами дуры напросились. В общем, денег хватало, в том числе на телок. Нет, я не вру, братан. Ты думаешь, я гоню лажу?
Он использовал сленг столетней давности. Молодые так давно не говорили. Это была тоже часть стиля.
Рихтер покивал головой, мол, верит ему, и его собеседник вроде бы успокоился и продолжил. Максиму стоило усилий, чтобы на лице не отразилось желание настучать ему по черепу. Все-таки этот человек был хакер. В сети живут все, но едва ли один из миллиона ее ломает. А для взломщика перечисленное – не самое извращенное хобби и не самые мерзкие способы заработать.
– Это было прикольно, но менее прикольно, чем наука. Потом я увлекся концепцией техно-мемов. Эволюцией технологий как самостоятельных сущностей. А вдруг, подумал я, мы были созданы, чтоб породить смартфоны? И они стали новым звеном в цепи эволюции. А потом прошли полный цикл, как боковая ветвь развития первых ЭВМ размером с комнату. От здоровых трубок, которые весили килограмм, через „раскладушки“ и слайдеры, мимо уродцев с клавиатурой QWERTY, через творения Джобса, у которых сенсор ломается от любого удара об пол, до тех крохотных устройств, которые мы носим в себе, в своих глазах? А некоторые и в теле. То есть достигли своего Вознесения, своей сингулярности. А мы, „кожаные мешки“, мы тупиковая ветвь, и обречены на забвение. Беспилотные люди. То есть безмозглые.
Хакер откинулся на спинку, и кресло само понесло его по комнате, повинуясь каким-то импульсам его плывущего в неизвестность разума.
– Я вообще не могу представить, как у нас это выгорело? – пробормотал хакер с закрытыми глазами. – „Мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе“. Где-нибудь в Китае нас переловили бы еще на стадии подготовки. Сразу после того, как идея даже не бунта, а протеста оформилась бы в наших мозгах. Да и в Европе тоже.
– Раздолбайство здешней власти, – ответил Макс. – Местный менталитет и климат. Сиеста и фиеста. У нас был один шанс из миллиона. Как у Ленина в октябре 1917. И мы его использовали. В нужном месте и в нужное время.
Максим догадывался, почему революция произошла именно здесь. Потому что здесь была слабая власть и имелся пролетариат, которого в остальном мире или еще не было, или уже. После переноса из Китая, в Мексике и Южной Америке было сконцентрировано много производств полного или почти полного цикла. Те, которые были слишком грязны или все же требовали дешевой рабочей силы. Близость к рынкам на севере, удобная логистика по морю, мягкий климат. Хотя существуетстереотип, что местные – бездельники, но данные статистики говорили, что в среднем они работают 2000 часов в год. В полтора-два раза больше, чем в Европе. И хоть появились костюмы для повышения силы и ловкости, для подъема тяжестей, – люди не стали меньше пахать из-за внедрения роботов. Наоборот, их сильнее эксплуатировали и сваливали на них самую тяжелую и грязную работу. Где-то были умные дома, мобильные дома, подземные и подводные дома… а здесь тридцать миллионов жителей трущоб, нелегалов и мигрантов не имели даже обычных домов и в сезон муссонов спали, защищенные от дождя только ржавым навесом из железа. Плюс здесь были сильны левые идеи. И никогда не было традиций обожествления власти и подчинения порядку, которые были в Азии. Да и в Африке тоже. И в бывшем СНГ. Но не было и такого благосостояния, как в Европе и Северной Америке. В каком-то смысле тут существовал еще реликтовый марксов рабочий из девятнадцатого века. Пусть и отличающийся от того, что застал на своем веку старик Карл.
Макс читал про торговые войны США с КНР в последние десятилетия старого, разделенного мира. Из-за них последнему подлинно независимому правительству США пришлось даже свернуть антимексиканскую риторику и начать еще более активно инвестировать в экономику южного соседа. Maquiladoras – так звались расположенные вдоль границы сборочные цеха, работавшие на высокотехнологичную промышленность Северной Америки из-за относительной дешевизны местной рабочей силы. Такое вот разделение труда.
– Под пролетариями ты имеешь в виду тех бедолаг, кто работает на „макиладорах“?
– Да, а кого же еще?
– Данные у тебя устаревшие. За пять лет с крупных производств сократили половину. Их уже можно записывать в маргиналы и люмпены. Как там в песне: „Вкалывают роботы, а не человек…“.
Макс кивнул. „Транслятор“ в его ушах мог переводить с русского на английский даже стихи в рифму.
– И это именно люди на улице – двигатель революции, а вовсе не те, у кого работа еще есть, – Иван добрался до кальяна и снова сделал хорошую затяжку. – Им же нечего терять.
– Может, хватит уже этой дряни? – Рихтер указал на кальян. Сладковатый запах ароматического табака теперь вызывал у него тошноту.
– Нет, не хватит. Может, я помру завтра. Какого хрена я должен себе отказывать?
– Да ты просто пьяный, как свинья.
И верно. Поэтому и несет всякую чушь про подставу и заговор. И прочий бред.
Вообще-то приднестровский русский был почти трезвенником, потому что имел вдобавок к своему букету наследственных заболеваний еще и больную печень, и хронический гастрит.
– Нет, я не пьяный, – тот вдруг икнул. – Я просто думаю о том, что нас ждет за углом.
– О будущем? – переспросил Максим.
– Нет. О гребаном настоящем. Знаешь, мы в клубе „Детей Вендиго“ часто обсуждали такие темы.
– Что еще за клуб?
– Обычное сетевое сообщество… с претензией на интеллектуальность. Потом расскажу. Так вот, мы ведь не воспринимаем реальный мир нашим сознанием. Органы чувств дают нам скупую разрозненную информацию, а мозг потом „дорисовывает“ эту картинку. Думай о человеке – и начнешь видеть его лицо в каждом втором встречном. Мяуканье кошки, покашливание родственника будешь слышать, даже если их нет уже месяц. Если до этого они были с тобой годы. Даже если они уже мертвы. Или музыку у соседей за стеной, которую те крутили постоянно, чертовы ублюдки. Мозг сам „соберет“ знакомые нам звуки из фоновых шумов. И это не симптомы болезни. Это норма. Адаптационные механизмы. Мозг заполняет пробелы и бережет стройность системы, а не правдивость. Нам видятся лица и фигуры людей в узорах, в листве, в облаках, в любых неодушевленных предметах. Почему у Гомера – море цвета вина, а на лужайках пасутся фиолетовые овцы? И почему в древних эпосах нет синего цвета? Люди его начали „видеть“ только ко временам Рима. Ты уверен, что красный цвет, который вижу я, равнозначен твоему красному цвету? А в Африке жило целое племя, не различающее цвета, точнее их понятия. У них есть только слова для теплых и холодных оттенков… А еще… многих пугают органические предметы с кластерными отверстиями. Где есть дырочки, как в насадке для душа, в губке, в сотах. Это трипофобия. А все дело в том, что эти предметы похожи на материал, пораженный насекомыми. И миллионы людей – каждый восьмой – испытывают при их виде необъяснимый страх. Генная память о тех временах, когда дикие осы или шершни могли зажалить до смерти. Вот я и подумал… а вдруг нас на сам деле нет? Вдруг за углом ни хрена? И все исчезает там, оттуда мы уходим. Знаешь, как я до этого дошел?
– Как? – с максимальным участием переспросил Рихтер, хотя работа „армейского психоаналитика“ уже начала его тяготить. Он хотел уйти, и, наверное, это было лучшим вариантом. Но он уже боялся за жизнь товарища. А запихнуть того в карцер… вряд ли Иван это простит.
– Я вот, братуха, давно понял, что все девушки – ненастоящие. Иначе они бы не были такими, блин, ускользающими. Еще сегодня говорит, что свободна. А завтра уже: „Нет, у меня есть парень, извини, Ваня-сан“. И вечно нет времени, вечно не напишут первыми, и не ответят, даже когда всю душу перед ней наизнанку. Просто они все… виртуальные! Абсолютно все. А не только те, которых можно скачать. „Ах, отстань, я занята“. Ага. Только потому, что я подошел и спросил. „Ваня, ну ты что? Останемся лучше друзьями“. Хе-хе. Да я лучше в друзья программу на „Бейсике“ возьму. У нее более сложный алгоритм. И разные варианты реакции есть. А не только – „Строка 10. Относись ко мне как к богине, или я на тебя даже не посмотрю“. „Строка 20. Ты сказал слово, не выходящее в дискурс „Богиня и ее верный раб“ – go to 40“. „Строка 40. Я обиделась. Функция цикла, возвращение к строке 10“. А строкой 30 было бы „Я пока еще с тобой, но это временно“. Гребаная симуляция! В этом они эксперты. Или экспертки. Телок у меня хватало, но я искал спутницу жизни. Во всех играх искал. А где еще мне их искать? На дискотеке я не очень-то смотрюсь. И вот в вирках мне постоянно попадались или истерички, или любительницы разводить на деньги, или вообще мужики – тролли и извращенцы, мать их за ногу десять раз. И поэтому я после расставания с последней пассией решил ждать. Как тот тип без рук и ног ждал появления автопилота на тачках, чтобы купить себе первый автомобиль. Я решил больше не подкатывать. Подожду, блин, пока появятся нормальные гиноиды. Которые не куклы, а полноценные личности. Живые. Но чтобы эту личность можно было программировать. И тогда уже женюсь, вылепив ее под себя, как этот свинский грек… Пигмалион. А у живых babes… то есть баб… мысли работают как старинная ЭВМ Чарльза Бэббиджа, если ее вдруг сделать квантовой. Процессов в ней мало, но причина выводится из следствия так же легко, как следствие из причины…
Хакер закрыл глаза и явно витал где-то далеко. Но продолжал говорить и выдувать кольца дыма.
– О… я много работал с базами данных. Система „Big Data“. Искал красивых цыпочек, конечно. Так вот. Эти базы в основном обрабатываются машинно, но иногда там привлекают операторов. Я тебе многое могу рассказать про совпадения и закономерности. Я видел… девушек… двойников, которые похожи, как две капли воды. И это не близнецы и даже не родственницы. Они даже из разных стран. Но их внешность совпадает. Как ты это объяснишь?
– Закон больших чисел, – предположил Макс. – Плюс стереотипы, мода. А если ты о японках, допустим… то у них куда меньшая вариативность типов лица из-за островной изоляции.
– И это касается даже шрамов, да? И какова вероятность таких полных совпадений? Один к десяти миллиардам? А людей на Земле сколько? Мне кажется, у кого-то не хватает текстур для нас. И воображения. А если я скажу, что у некоторых совпадает рисунок радужки? Отпечатки пальцев я не смотрел… Но не удивился бы…
– Ты опять в солипсизм играешь? – нахмурился Рихтер. – Херня это. Пуля, которая нас убивает, – реальна. Даже если мы ее уже не видим. А рисунок разные ушлые типы подделывают.
Но собеседник, казалось, его не слышал.
– А ты не думал… вдруг лифты, которые на этаж приходят, возникают в подвале здания? – продолжал гнуть свое хакер. – А потом стираются наверху. Этот парадокс еще Стерн и Гамов, американские физики, заметили. Число лифтов в их здании, приходящих к ним на разные этажи, не совпадало. Прикинь?
– Брехня, – отмахнулся Макс. – Знаешь, я назову тебе десять аргументов в пользу того, что наш мир – не симуляция. И самый главный из них – зачем тратить ресурсы этой адской машины на моделирования микромира или гравитационных возмущений в хрен знает какой далекой галактике? Или ты думаешь, что это фальсификация в ее исходном значении, далеком от критерия Поппера? Ну, тогда я тебе скажу, что для симуляции нашей Вселенной нужна машина сложнее этой Вселенной!
Максим тоже был не лыком шит и иногда мог ввернуть в разговор умные слова, поскольку нахватался по верхам во всех науках. Хотя по таким вещам он больше „пробивался“, будучи подростком. Зрелым его это меньше интересовало.
Комаров чуть не поперхнулся дымом и закашлялся.
– Ну, ты блин и упрямый чувачелло. А кто тебе сказал, что наш мир симулируется подробно? А вдруг всех ученых мира водят за нос, подсовывая им фальшивые результаты регистрации движения атомов и частиц? Вдруг каждому рисуют перед глазами грубую „потемкинскую деревню“ некие демоны Лапласа?
– Ну и чем тогда вы, верующие в симуляцию, отличаетесь от верующих в Плоскую Землю?
– Чувак, мой внутричерепной мозг сейчас взорвется, – пробормотал приднестровец, не оставляя кальяна и выпуская еще несколько сиреневых колец. – Но я все равно могу привести хоть сто аргументов, почему наш мир ненастоящий. Например, эффект Манделы. Или настоящие НЛО, которые не спишешь на шаровые молнии, лентикулярные облака или преломление света. Я знаю, люди видели порталы в реальном мире. Такие же, как в играх. Возможно, „НЛО“ – это и есть порталы, только в небе. Но я больше верю Нику Бострому. Раньше я считал, что бритва Оккама отрезает Бога-Творца вместе с его бородой. Но теперь я вижу, что она куда лучше отрезает идею случайности, недетерминированного хаоса. Да, трудно поверить, что создатель туманностей и галактик написал свитки для древних кочевников из пустыни, где указал, как им правильно питаться и гигиену соблюдать! Церковники вообще не при делах. Творец должен прежде всего над ними угорать. А вдруг Он сам по меркам своего вида – школьник? И возраст его – миллиарды лет, а не триллионы, и занимает он в физическом мире не миллионы парсеков, а всего-навсего тысячи? Или нас вообще придумал мозг старого Больцмана, зародившийся из флюктуаций вакуума. И не факт, что мы записаны у него на компе, пусть даже размером с галактику. А что, если для него или для них не проблема надуть новый пузырь мультивселенной, произвести инфляцию материи и новый большой взрыв – щелчком пальцев? Или мы сами – такие мозги… Однажды я украл базы данных с камер городского наблюдения целой страны. Небольшой, в Европе. Искал красивых телочек в окнах и апскёрты. Ну, эротические засветы. Но нашел много другого. Видел странные светящиеся сущности… И вещи, которые не спишешь на монтаж. У меня после этого волосы седые появились на башке. Удалил все на хрен. Это пострашнее секретов мафии. Думаю, лучше не знать, как мир устроен…
– Что ты туда подмешал?! – Максим отодвинул кальян и строго посмотрел на „программиста-вирусолога“, как Иван сам себя иногда называл. Хотя слово „программист“ было еще более устаревшим, чем слово „хакер“.
– Херня. Это обычный ароматизированный табак. – Иван снова прокашлялся и закатил глаза. – Он влияет на сознание только потому, что ты веришь… что это не табак. Как Нео, который силой мысли мог согнуть ложку.
– Все эти летающие порталы и прочая херь собачья суть даже не галлюцинации, – оборвал его Максим. – А апофения. Привычка к виртуалу сильно меняет сознание и в реальности. Это заметили еще в начале века. Говорят, перед переходом оживленной дороги некоторых тянуло сохраниться кнопкой „F2“. А вспомни GTA-манию? Когда кто-то ни с того ни с сего, забычив глаза, выкидывал на дороге человека из машины, садился в нее, переезжал через владельца два раза, а потом ехал таранить и давить всех, удирать от полиции… пока не поймают или не пристрелят. Не знаю, начинали они при этом видеть проценты своего здоровья и получать новые задания, или нет. Но это такая же болезнь, как танцевальная чума, пляска святого Витта в Средневековье. И дело не в вирках, а в обычных глюках нашего мозга. Вроде шизофрении. Или в употреблении опасных веществ.
– А если я тебе скажу, что помню события из своей прошлой жизни? Что скажешь на это?
– Что у кого-то растет слишком забористая трава у дома. Нет ни одного подтвержденного случая „чуда“, „НЛО“ или „божественного вмешательства“. Зато есть ложная память и богатая фантазия.
– А дежа вю? – не унимался Иван. – У тебя бывало ощущение, что вот этот же эпизод уже бывал с тобой раньше, слово в слово, бит в бит? А голоса? Ты когда-нибудь слышал голоса? Чтобы тебя звали по имени? Нет, это не шизофрения. А может, все шизофреники – это те, кому довелось увидеть сбои? Идем дальше. Эффект бессмертного наблюдателя. Мы могли физически погибнуть десятки и сотни раз с очень высокой вероятностью в течение жизни. В три года я перенес тяжелый грипп. Температура была сорок один. В пять меня ударили качели по голове. Черепно-мозговая травма. В семь лет меня чуть не задавил пьяный водитель… мои родители тогда были еще живы. В восемь лет я перенес менингит. В девять чуть не разбился, упал с крыши гаража. В десять я чуть не взорвал себя насмерть… я уже жил в детдоме, но часто ходил в самоволку. В двенадцать меня чуть не убили наркоманы. В четырнадцать я сам чуть не отъехал от некачественных „веществ“, которые попробовал первый и последний раз… я говорю о тяжелых, а не о безобидных. В пятнадцать я разбился на моноколесе, которое разогнал почти до скорости мотоцикла. В восемнадцать меня до полусмерти избил битой чувак, которого в итоге выбрала моя первая любовь. Я очнулся уже в палате интенсивной терапии.
– И что с того?
– Ты совсем дурак? И Карл Гаусс твой дурак со своими теоремами. Все теории вероятностей почему-то не работают для человеческой жизни. Я каждый раз мог погибнуть с минимум пятидесятипроцентной вероятностью. Мне даже врачи такое говорили. А таких случаев было около двадцати. Почему я жив? И почему жив ты? Ты же воевал до попадания сюда, да и тут занимался опасными вещами. Парадокс выжившего? Я не думаю. Мы не можем верить даже Декарту. Не можем даже знать, что мыслим, а следовательно, существуем. Я вот думаю, никакого „Я“ нет. Есть набор реакций на стимулы среды. То, что мы называем личностью, – меняется ничуть не меньше, чем обновляется с гибелью и рождением новых клеток наше физическое тело. Сестры Вачовски заложили в свой абсолютно попсовый по форме фильм идею, которая объясняет многое. Сеть… что если она нас выращивает, как овощи? Не для вырабатывания энергии, как в кино. Это бред. С какими-то другими целями. Или вообще без целей. Но с полным контролем. То, что нам неинтересно, отсекает. Людей, которые не нужны, убирает. А с другими, наоборот, сводит вас, знакомит, сталкивает. А у тех, кого она оставляет одного, кого запирает в четырех стенах, – у них другая задача. Они должны что-то сделать ради всего человечества, черт возьми. Или открывать. Или сочинять. Или воевать.
Фраза Максиму не понравилась, показалась особенно глупой. Но он не стал прерывать этот поток сознания, и Комаров продолжал, как заведенный, как гаитянский зомби:
– А есть то, что я называю „исчерпанием реальности“. Где новые стили в музыке? Я увлекался музоном с восьми лет, перелопатил все старье. До 2010 года они появлялись пачками, а в десятых как отрезало. Хотя аппаратура раньше была такая, что сейчас бы ей даже в самых глухих горах Бутана пользоваться не стали! Но раньше был креатив, он рулил и отжигал. А сейчас – нет. И фильмы… с тех же 2010-х годов до самого заката Голливуда – только повторы того, что было раньше. Римейки, херейки, сиквелы, приквелы-хериквелы. Пустые и никчемные. Комиксы-гомиксы, супермены и чудо-женщины. Кончилось воображение у людей? Или на этом рубеже с нами случилось что-то, чего мы до сих пор не осознали? И не хотим осознавать? Про книги я даже не говорю, это больно. Их просто больше нет. То, что есть… это не книги. А музыка? Русская музыка… Я балдел от нее когда-то. Сравни восьмидесятые-девяностые… я читал, тогда была нищета, разруха, в общем капец… и десятыедвадцатые… когда тоже была жизнь не сахар, но все же чуть получше. Щас тебе поставлю пару треков, и ты сравнишь. Первый мужик по имени Цой, второй чувак по имени…
– Нет! Пожалей мои уши. Я русскую попсу знаю. Еще хуже немецкой, хотя и та говно. Scheiße. Но если это всё иллюзия, то какого хрена ты ноешь? Разве может страдать набор байтов?
– Э… боль и радость все равно настоящие. Даже у NPC. Неигровых персонажей.
Вот так чудак. Теперь уже Максу показалось, что в уголках глаз у Ивана не просто слезы, а красные сгустки. И красные пятна на поверхности, на белках глаз, будто полопались сосуды.
„Да у него, похоже, начинается микрокровоизлияние“, – подумал Рихтер.
Раньше бы сказали: „Слишком много сидит перед экраном“. Но ни перед какими экранами Иван не сидел. Он их открывал очень редко. И не пользовался даже очками. И линзами. Вместо этого у него были глазные импланты – про которые он сам говорил, что глазам они не вредят, потому что от глаз осталась только оболочка.
Это было преувеличение. Глаза были живые, снабжались кровью и всеми питательными веществами. Но не просто хрусталик, а вся сенсорная основа была искусственной.
И все же они кровоточили. Такое кровотечение из глаз бывало у тех, кто слишком увлекался нейростимуляторами. Все-таки „Лотос“? А ведь сказал, что не употребляет.
Якобы эта штука не имеет побочных эффектов… Контрафакт? Подделка?
С этой дрянью надо бороться так же, как с героином, подумал Максим. Хотя формально она и „не наносит вреда“. Хищные, мать его, вещи века. Не фармакологический химический наркотик и не нейроэлектрический, а чисто визуальный стимулятор, который с помощью красочных узоров доводит человека до состояния счастливого овоща. На время. Хотя чем это отличается от эффекта древнего телевидения?
– Так вот, – продолжал Иван. – Solus ipse sum. Сечешь? Допустим, в этой симуляции мировая революция так же не предусмотрена, как полноценное освоение космоса. Кстати… что ты знаешь про „Тихий дом“?
– Да хватит уже мозги мне греть ретрофантастикой! – Максу надоел этот разговор, и он думал, как бы свалить, но боялся оставлять товарища одного в таком состоянии, потому что знал о спонтанных суицидах. – Это бородатый мем. О самом нижнем уровне сети, где хранится сокровенное… и опасное знание. Я бы и не знал его, если бы не увлекался еще в школе мемологией.
– Да. Мы родились слишком поздно, чтобы открывать континенты. И слишком рано, чтобы открывать Вселенную. Или не рано, а просто не там… Мы родились в самый раз, чтобы открывать в тысячный раз прикольные мемчики… которые есть повтор мемчиков, от которых тащились наши родители! – В голосе Комарова слышался нехороший надрыв. Словечко, которое есть только в русском и больше нигде. – Так слушай же меня. Сорок лет назад этот „Тихий дом“ точно был мифом и тупой пугалкой. Сеть тогда не достигла такого уровня, чтобы подобное могло существовать. Но она меняется, ты же знаешь. Пусть не внешне, но внутри. И даже за год… даже за день в ней может появиться то, чего не было. Ты сам не удивляешься, когда называешь только первый слог… а тебе уже подсказывают готовый запрос, который секунду назад оформился в твоей голове? А может, даже еще не оформился…
Рихтер вспомнил, как представляли себе Сеть фантасты прошлого. Считали, что она вся будет представлять собой огромные города, по которым можно будет ходить в виде своей аватары. Где транспорт – это сетевые каналы, а здания – сайты или локальные компьютеры. Но этого не случилось. Кроме некоторых местных оболочек, интерфейсов на любителя. Потому что это непрактично и не нужно. Виртуальные миры появились тоже, и, конечно, они с Сетью сообщались. Но были узкими нишами. И сам по себе поиск информации не сильно отличался от того, что было в начале двадцать первого века. И девяносто девять (и много девяток после запятой) процентов Сети представляло собой невизуализируемый массив цифровых данных, похожий на темную материю Вселенной. А где-то по-прежнему жили все виды сетей, начиная от самых древних, вроде Fido. Все они сохранялись энтузиастами-ретроманами с таким же тщанием, как древние языки и фольклор. Даже если таких любителей оставалось по сто-двести человек на весь мир.
– Я много лазил по сети со специальным софтом, – вновь заговорил приднестровец, откинувшись со своим кальяном в кресле, как Шелкопряд из иллюстрации к „Алисе…“. – По самым ее темным и старым закоулкам. По тому самому ретро-даркнету, который не индексируется уже ничем. Я искал… нет, не „Тихий дом“, конечно, а просто тайны. Не один, а с друзьями из Квантового Интернационала… Искали крипи-истории, тайны всяких celebrities. Но, конечно, нас больше всего интересовали секреты корпов, военных, СПБ, террористов. Эксперименты над геномом человека. Выведение наноробота-убийцы. Или рецепт кобальтовой бомбы на дому. Нет, ничего из перечисленного мы не нашли! Для таких вещей давно уже имеются более современные тайные площадки. И все же мы нашли много разного и интересного. В основном мелочь. Но недавно в одной сточной канаве мой кореш, с которым я не общался с тех пор, как уехал из Восточной Европы, нашел кое-что. Это похоже на детоферму. Самую большую, какую я видел.
– Я слышал про такие в Китае… и не только, – ответил Рихтер. – Там дети, которых выращивают и разбирают на органы?
– Но самое страшное не в этом. Посмотри, и скажешь потом.
– А в чем? Пробудился Ктулху, и детей выращивают, чтобы его кормить? – попытался пошутить Макс. Он не мог представить, что может быть страшнее запланированных убийств ради разбора на „запчасти“. Донорские органы выращивались и в „автоклавах“. Из человеческих и животных соматических клеток. Но получить их от тех, чья жизнь не стоит ни цента, от лишенных гражданских прав, – было еще дешевле. Безотходное производство.
– Да… ты близок к истине. Ктулху… Держи, – с этими словами Иван перекинул ему 3D-видео.
– Если что, это не монтаж. Видео товарищ нашел у снафферов. Ну, не тех, кто смотрит жестокие CG – картинки, а которым подавай реальные пытки и смерти. Причем не кошек, а людей. Можешь считать меня моралофагом, но я ненавижу этих тварей. Но те, у кого они берут материал для своего „хобби“, – много хуже. Он смогсохранить только один ролик. Причем, по его словам, парни сами не знают, как он попал к ним. Там, в трехмерном видеоролике, не было пыток. Там никого не насиловали, не убивали и не резали. Там была показана работа этой фермы, снятая из глаз человека. Ребенка. Очень плохо видно. И нет ни капли крови, только слышно шум и плач других детей. Видимо, снафферам это видео не понравилось, показалось скучным, и они его удалили. Но друг успел сохранить. Я посмотрел и захотел как-то наказать этих нелюдей. Я бы не побрезговал даже в СПБ настучать. Ведь это вряд ли в Мексике, и нашим „чекистам“ до них не добраться. Физическое местонахождение установить не получилось. А потом увидел, что что-то не так. Сильно не так. В общем, решай сам.
– Ты кому-то это показывал?
– Нет. У меня развитая ректальная интуиция. Я жопой чувствую. Это дрянь какая-то. Хотел вообще удалить.
– Ладно, давай посмотрю сейчас.
– Нет, – лицо Ивана стало еще бледнее, хотя, может, последние затяжки были лишними. – Не здесь. Посмотри у себя. А еще лучше – на улице, но не на открытом месте. В погребе. В сарае. В железной бочке. На дне океана.
„И никому не говори“.
Он не сказал этого вслух, не написал в чате. Но Максим прочел эту фразу у него по глазам, на русском языке, за долю секунды. Потом поверхность глаз стала обычной.
Но взгляд Комарова вдруг на секунду превратился из взгляда взрослого человека, партизана, который не боялся чинить антенну на крыше трехсотметрового небоскреба, во взгляд затравленного школьника, у которого старшие отбирают карманные деньги.
Максим видел всякое. Да, детофермы – это страшно. И он знал, что они есть не только в Китае, но и во многих странах Периферии. Пока есть гигантский спрос, будет и предложение. Но как взломщика могло напугать то, о чем все в мире уже давно знали? Даже последний бездомный нарк в трущобах слышал про эти фермы, хотя его собственное отравленное тело было интересно только крысам. Там разбирали на органы не только новорожденных, но и детей, которых сдавали родные в первые годы жизни. Чаще всего такое случалось с девочками в Азии и Африке. Конечно, на словах даже Мировой совет и правительства стран вроде Китая не могли такую практику одобрять. Но борьба с подпольными фермами была вялой, мало дел доходило до суда. А еще говорили, что есть такие же центры, но легальные.
Так чего мог испугаться воин-киберпартизан? Мести относительно мелкой мафии, промышлявшей на другом конце мира? Смешно.
– Ты был в подводном музее у побережья Канкуна? – вдруг спросил хакер. – Был, спрашиваю? Museo Subacuatico de Arte?
– Нет, не был. Времени не было. Я и так наплавался вдоволь.
– Жаль. Туда, кстати, иногда бросали живых людей с ногами в цементных блоках. Мафия. Я вот не могу плавать. Иначе побывал бы. Там наше будущее. Люди стоят в кружок. И тела их переплетаются не в любовных объятьях, а в бесформенном хаосе слияния. Это даже не смерть. Это нечто хуже. Это небытие.
– Ты болен. Я сейчас позову Розиту, – сказал Макс с тревогой. – Она сделает укол, и тебе станет легче.
Давно уже надо было это сделать. Рихтер читал массу историй о психических расстройствах. Люди сходили с ума и без войны. Он снова подумал про самоубийц и про то, что хакер не носит огнестрельное оружие и это очень хорошо. Но и его особую отвертку нужно забрать.
– Нет! Не зови! – Комаров закрыл лицо руками и уткнулся в стол, будто собирался зарыдать. – Я справлюсь. Никому не говори. Камеры… я сотру. Главное, чтобы командир и товарищи не видели. Иначе скажут, что я не настоящий мужик, а тряпка. И не достоин звания бойца отряда „Панчо Вилья“! Но… ты знаешь, что меня добило? Они там… за кордоном… делают ставки! Наша война и кровь – для них продолжение веселья. И для сторонников тоже. Они рады, что „началось“, рады переменам… как новой игре. А мы за этих VR-зомби собираемся умирать. За биороботов, подключенных к симуляции, над которой неизвестно сколько уровней вверху. Может один, а может и сто. Миллионов.
Максим незаметно быстрым движением стащил отвертку и сунул в карман. Тяжеленная. Конечно, никакой это не ручной инструмент, а „разрядник“, а то и плазменный резак.
„Верну, когда успокоится“.
– А еще… – продолжал Комаров, вздрагивая, – против нас работают настоящие асы. Ты видел видео о привязанных к столбам? Про детей, пробитых бандерильями, как быки на корриде? Про зверства в Кордильерах?
– Да. Конечно, видел.
– Все это ложь и монтаж. При этом сами зверства – реально происходят. Но не такие. А конкретно эти видео и 3D-фейки. Но они растиражированы повсюду. Тот, кто это сделал, явно не идиот, а диверсант. И их сразу разоблачают. Против нас играют лучшие спецы, а мы до сих пор деремся вполсилы и верим, что сомбрерами их закидаем… Все, мне лучше, бро. Щас только рожу умою.
Они посидели еще минут десять. О чем-то говорили, но о ерунде, которую Рихтер даже не запомнил. К счастью, табак в кальяне прогорел, и комнату больше не наполнял его сладковатый запах.
А потом, когда Макс уже начал клевать носом, Комаров вдруг вскинулся и уставился в стену странным стеклянным взглядом.
Потом он повернулся к Рихтеру. В глазах его – уже нормальных – была тревога.
– Меня вызывают на командный пункт. В Отель. Надо наладить какую-то систему. А может, можно аватарой? Пожалуйста! – вслух непонятно кому сказал Иван. И тут же явно получил ответ. Отрицательный.
Расстроенно покачал головой.
– Увы, требуется физическое присутствие, – он крепко пожал Максу руку. – Прощай, друг! До новых встреч. Я буду собираться.
Через пять минут, когда Макс зашел к нему, хакер выглядел уже совсем трезвым – собрал свой рабочий чемоданчик и рассовывал по карманам энергетические батончики. Казалось, он принял что-то химическое для бодрости. Только глаза так и остались красными. Но Макс знал, что тот не пил никаких таблеток и не делал никаких уколов, потому что специально оставил в комнате „умную камеру“. Для его же блага.
Иван мог задействовать какой-то девайс, который был установлен у него внутри. Какой-то усилитель выносливости вроде того, что ставили себе дальнобойщики. Вот только не выйдет ли это подстегивание нервной системы боком? Судя по логам камер, он почти не спал последние дни.
Одетый в легкий экзокостюм – почти не стеснявший движений, но стимулирующий мышцы и похожий на пилотский комбинезон с массой карманов и отделений, – Комаров вышел из корпуса, насвистывая песенкуиз советского мультфильма. Макс хорошо ее помнил, потому что бабушка постоянно включала ему старые советские мультики, приговаривая: „Это вам не Дисней…“.
Комбинезон с миостимуляторами когда-то уравнял возможности людей, как в свое время полковник Кольт, – мужчин и женщин, атлетов и „ботаников“. А его тренировочная версия избавила от необходимости проводить долгие часы в спортзалах-„джимах“, фитнес-центрах и на стадионах тем, кто не любил такой досуг. Помогала упражнять мышцы дома, лежа на диване.
Но никакой костюм не мог сделать здоровым человека, чьи нервные окончания были от рождения дефектны, а время для полной ремиссии было упущено. Макс знал, что после определенного момента каждый шаг начинал даваться Ивану с болью. И все равно тот шел и никогда не жаловался.
Шаг у хакера, обувшегося в тяжелые ботинки, по виду армейские, а на самом деле ортопедические, был бодрым, будто и не было у него никаких двигательных нарушений. Он помахал бойцам на КПП и исчез в ночи. Он видел в темноте как кошка, поэтому фонарика не взял.
Максим убрал от греха подальше в шкаф кальян, сгреб все, что было похоже на объедки, в полиэтиленовый мешок от оборудования и хотел отнести в мусорный контейнер на улице. Потом, вспомнив, что мусор не вывозят, кинул в бак возле мусоросжигательной печи завода. Завтра ее надо запустить. Еще подумав, кальян упаковал в отдельный мешок и тоже вынес за дверь. Спрячет в безопасном месте. Проверка комиссаров могла случитьсячерез неделю, а могла нагрянуть и нынешней ночью.
И только после этого Рихтер пошел к себе в комнату. Там, в спартанской обстановке, он проделал несколько физических упражнений и почитал сочинения корифеев и основоположников. Десять минут. Заскучал. Понял, что с большим удовольствием почитал бы старую фантастику. Азимова, Кларка, Сильверберга, Андерсона. Но настроения для вдумчивого чтения не было, да и сил тоже. Даже он, несмотря на отмеченную всеми тестами выносливость, был не киборгом… крохотные модификации суставов не в счет. А травить себя химией ему не хотелось.
Поэтому он лег на жесткую койку, положив под голову квадратную твердую подушку. Одеяла не было. Впрочем, ночь была теплой.
И тут вдруг прилетело письмо от незнакомого адресата. Он открывал его с некоторым трепетом, ожидая увидеть там – что? Но увидел лишь сообщение о чьем-то сыне, арестованном во время комендантского часа. От незнакомой дамы лет шестидесяти, судя по фото. Какая-то „тетя Анна“. Какая еще к черту донья Анна и кто ей дал его мэйл?
Максим недавно сменил адрес, и новый знали только товарищи по отряду. Видимо, у кого-то слишком длинный язык, хотя жизнь в революции уже могла бы научить их беречь личную информацию.
„Помогите ему, умоляю вас! – кричали строки письма. – Мой сын ни в чем не виноват! Его оклеветали, выбили показания…“.
Надо переслать в „Чрезвычайку“, решил Максим, дочитав сбивчивое, неграмотное, лишенное знаков препинания письмо. Объяснить, что произошла ужасная ошибка. Они поймут, они разберутся.
„Надеюсь, еще не поздно“, – подумал Рихтер. Вспомнилась песня старой российской рок-группы, которая ему, впрочем, совсем не нравилась:
Революция, ты научила нас
Верить в несправедливость добра.
Сколько миров мы сжигаем в час
Во имя твоего святого костра?
Он всегда презирал либеральную мягкотелость и считал, что всё, что происходит по воле народа – к лучшему. Что напрасных жертв не бывает, и что нельзя вырубить старый, зараженный лес без того, чтобы несколько щепок отправились в полет.
Макс не сомневался, что к нему los chequistas прислушаются, если действовать через Софию. Они ему кое-чем обязаны. Но только если действительно произошла ошибка.
Да, бывают перегибы и головокружения от успехов… но все равно, подумал Максим, в любую эпоху восставший народ совершает меньше жестокостей, чем угнетатели в попытках загнать его обратно в стойло.
Повинуясь наитию, он не стал пересылать письмо с указанием адресата (полное имя женщины там тоже было), а пересказал историю своими словами. И отправил сообщение Софии. А к нему сделал приписку:
„Искренне Ваш старшина военспец „el Cazador“ Браун“.
P. S. Почему меня держат здесь? Разве от меня не будет больше пользы на фронте? Не доверяете?».
Он ожидал увидеть ответ утром. Либо через несколько часов. Но неожиданно понял, что адресат находится в сети. И уже пишет ему ответное сообщение.
– Доверяем, но не до конца. Знаешь, Макс, я могу перевести тебя в отдел пропаганды. Будешь делать агитационные материалы.
– Да в гробу я это видал! – тут же ответил он ей в реальном времени. – Это может любой сопляк. Или вообще программа. Мое место, как солдата, под огнем!
– Значит, хочешь в огонь? Ну что ж, лети, мотылек. Сгори.
– Не дождетесь.
– Ну, ладно. Отдыхай пока. Мы с тобой свяжемся, tovarishch.
И отключилась.
Рихтер тоже отключил оповещения о новых событиях, кроме писем от командования (если придут такие, напоминалка разбудит даже ночью). Вытянулся и закрыл глаза, но уже на пороге сна, когда мысли начали уплывать, а перед глазами побежали образы внутренней, встроенной в человека виртуальности, – он вспомнил про видео, которое дал ему Иван.
Чертыхаясь, Макс указательным пальцем развернул небольшой экран на стене и выбрал просмотр записи. Запись была двухмерная, без всяких 3D и сенсорных ощущений.
– Посмотрим, что там за ужасы.
По ту сторону экрана была комната, слегка освещенная ровным люминисцентом. В ней он увидел двух взрослых, мужчину и женщину средних лет, одетых в синие хирургические костюмы. Комната была размером с тюремную камеру, но больше напоминала больничную палату. В ней не было никакой мебели. Только очень зловещего вида кресло.
Изображение было действительно снято из глаз того, кто был очень невысок. Качество съемки было на низком уровне. На уровне древних видеокамер в телефонах.
«Ты будешь помогать нам, если хочешь прожить дольше. Как тебя зовут, номер 35-06-22?» – спросил мужчина в комбинезоне, похожем на униформу хирурга.
Когда она (как же Макс догадался, что это девочка?) опустила глаза, видно стало, что на ней серая роба, похожая на одежду заключенных концлагерей. И она держит руки по швам.
Ее лица он видеть не мог. Но помогло отражение в стекле маски «хирурга». Рихтер заметил нечеткий силуэт, а чуть увеличив его, разглядел маленькую девочку, стоящую у стены. На вид лет десять-двенадцать. Черные волосы коротко острижены. Тип лица монголоидный, ярко выраженный эпикантус. А больше уже сказал бы только криминалист и антрополог.
«Сяомин, – ответила девочка, не поднимая глаз. – Меня зовут Сяомин».
«Смотри мне в глаза, Сяомин, когда я с тобой разговариваю», – сказал мужчина.
Доктор. Хирург. А может, тюремщик.
«Хорошо», – она подняла глаза от пола. В них был испуг. Но не только.
Что именно еще – Макс не успел понять, потому что экран моргнул. Где-то далеко, в реальном мире, раздался взрыв. Такой сильный, что поблизости, в соседнем здании, дрогнули стекла. Мгновение спустя экран погас. Погасло и освещение его комнаты. Но снова зажглось через пару секунд. А вот проигрывание файла прервалось, и Макс не стал его возобновлять. Потому что услышал крики в коридоре. На улице зазвучала сирена. Сначала тихо и далеко – обычная пожарная. Потом громко и близко – похожая на сирену гражданской обороны.
– Камеры! – произнес он. – Внешний обзор.
Перед его глазами – прямо через «линзы» – возникло три десятка экранчиков. Он обрел на время фасеточное зрение насекомого. Движениями глаз Макс быстро закрыл ненужные, дававшие плохой обзор, и «мертвые» экраны, где должны были быть изображения со спутников, но мельтешили кирпичики помех. Из-за запрета доступа и Фаервола.
Перед глазами возникло место, где раньше стоял отель «Маджестик», – с нескольких ракурсов, в том числе с подвижных камер.
Самый хороший обзор давала мощная стационарная камера, закрепленная на одной из антенных мачт соседнего с заводом здания. Можно было рассмотреть даже пролив. Одновременно Максим заметил, что может управлять «летающими глазами», контроль над которыми ранее имел только Иван.
На месте отеля теперь было лишь нагромождение бетонного крошева, кое-где еще горящее красным огнем. В инфракрасном спектре картинка была чуть лучше. Из-под руин то и дело вылетали искры, по обломкам перебегали языки пламени, слышными были частые хлопки и треск. Первая вспышка была очень яркая, а взрывная волна – мощная. Уличные камеры из того квартала, принадлежавшие дорожной полиции, почти все «умерли» или временно ослепли, получив повреждения сенсора.
Хотя отель был окружен широким свободным пространством, соседние дома тоже пострадали. На проспекте было уже не меньше десяти пожарных машин. Почти все допотопные, которые Рихтер видел только в кино. И где откопали эту рухлядь? Но они уже заливали огонь специальными реагентами. Простой водой не тушили. Пожарный дрон барражировал над местом трагедии, но тушить еще не начинал.
Улица была запружена людьми. Посмотреть на геенну огненную, поглотившую штаб повстанцев, пришли тысячи людей. Макс вспомнил, что в реквизированных комнатах отеля размещали и беженцев. Закричала женщина, по-испански, настолько громко, что возглас долетел и до дрона-наблюдателя.
– Мои дети! Дети!!!
Другой голос перекрыл ее слова густым басом, и среди ругани прозвучали слова:
– …смертники…мы! Послали… на бойню, как овец!
– Агнцы невинные! Агнцы среди козлищ!
– …подонки!
Что было дальше, он не слышал. Может, кричавшим не дали договорить, а может, их голоса потонули в людском гомоне, становившемся все громче, в котором было все труднее различить отдельные слова без специальных программ.
Больше смотреть и слушать он не стал, а вместо этого оделся.
А через пять минут их всех подняли по тревоге, и спать в эту ночь уже не пришлось. К счастью, он умел обходиться малым количеством сна.
Странно, но к месту событий их не направили. Наоборот, приказали оставаться в расположении части и никак не привлекать к себе внимания.
Только через несколько часов пожарные общими усилиями сумели потушить огонь. Выживших почти не было, спаслись лишь несколько человек, находившихся в момент взрыва не в самом здании, а снаружи.
Пока очевидцы спорили, что же случилось, милиция начала разгонять зевак. Нескольких бузотёров ударили током, кого-то сбили с ног и поволокли за руки к фургону.
Конечно, виной тому была не жестокость. Просто кто-то из начальников Народной милиции понял, что еще один взрыв в толпе – и жертв будут тысячи, как при Ходынке. На улицах было полно народу. Жители Кинтана-Роо еще не понимали, что, сбившиеся в кучу, они – идеальная мишень. Они еще не прятались по подвалам при любом гуле и грохоте, как делают живущие в районах, где боевые действия тянутся десятилетиями. И звуки сирены их пока не очень пугали. Они еще не ложились лицом вниз, закрывая голову руками, услышав любой подозрительный свист в небе или заметив силуэт самолета.
Поскольку других приказов, кроме как удерживать оборону и ни в коем случае не покидать здания, у них не было, Максим открыл городские форумы, новостные порталы, в которые обходными путями еще доходили какие-то известия Там едва теплилась жизнь. Говорили про удар баллистической или крылатой ракеты, про артиллерийский залп и про удар со спутника. И даже про болванку рельсотрона… чушь, она дает совсем другой эффект, хотя и не менее разрушительный. Но сам Макс, еще даже не слыша, что скажут в комиссии, подозревал, что взрыв произошел в здании. Диверсия. Похоже, взрывное устройство не слишком технологичное, но мощное. И зажигательный компонент тоже имелся.
Включив одноразовый прокси-канал, он проник и во внешний мир, почитал «вражеские» (хотя нужны ли кавычки?) голоса. В официальных СМИ Мирового совета и даже других политических сил, «независимых»… в трагедии обвиняли самих повстанцев.
Но это было ожидаемо.
Макс прогулялся немного по виртуальным уголкам остальной планеты, сделав самый простой интерфейс, чтобы не перегружать канал. Вымершая сеть поражала пустыми «гостиными». Похоже, мировой кризис, внезапно вошедший в острую фазу, распугал людей даже из бизнес-чатов и любовных каналов. Но политические форумы (конечно, сохранившие с форумами эпохи Веб 1.0. и Веб 2.0 только общее название) пылали адским огнем.
На серверах многих казуальных игр было тихо как на кладбище. Но в мирах самых популярных вирок люди еще играли. Хотя даже в эльфийских королевствах и в танковых сражениях Второй Мировой были видны признаки нового времени. Старые кланы, гильдии и федерации разваливались, зато собирались новые. И уже шли виртуальные баталии не между «грифонами» и «единорогами», а между лоялистами и ребелами. Но чаще всего виртуальные потасовки заканчивались реальной бранью. Редкие нейтралы пытались образумить и тех, и других, но их проклинали, угрожали убить и быстро банили.
Наконец вернулся Сильвио.
Нефтяник стоял в дверях в рабочей спецовке, курил сигару. Явно настоящую и явно конфискованную. Гаванский табак. Венесуэлец был слегка обожжен, а кожа на голове шелушилась, как от сильного загара.
– Меня огонь не берет, – пробормотал командир. И пошатнулся, но тут же обрел контроль над своим телом. – Крепко нам вмазали. Но всех не накрыли. Повезло, что не все были в здании… Ох, повезло. Иначе бы совсем обезглавили. На всем полуострове…
После этого он минут пять бессвязно ругался, пока не выпустил всю злость. После этого рассудок вернулся к нему окончательно.
Как оказалось, во время взрыва Нефтяник находился на улице. Вышел покурить. Он сказал, что теперь дал зарок не бросать эту привычку до Страшного Суда. Переведя дух, Хименес рассказал про взрыв. Но знал он не намного больше, чем смог выяснить Макс с помощью дронов, запущенных Иваном.
На руинах, еще не успевших остыть, уже работали те криминалисты, которых удалось найти и которые согласились служить новой власти.
А вот Ивана Комарова так и не нашли. Как и от многих других, от хакера-инвалида почти ничего не осталось. Понадобятся недели экспертиз, чтобы идентифицировать всех погибших – если это вообще получится с учетом блокировки почти всех баз данных.
Показывать командиру или другим товарищам таинственное видео Ивана Максим не стал. А потом и вовсе забыл про него, потому что события закрутились с бешеной скоростью.
– София прислала сообщение, – сказал Сильвио Хименес, включая запись. – Из Мехико. Оно короткое.
«Мы потеряли многих братьев и сестер сегодня. Но мы не должны предаваться унынию. И не должны уходить в глухую оборону. Партии нужна ваша кровь, товарищи. Там, где вы можете принести больше всего пользы, – услышали они голос товарища комиссара. Голос у нее приятный даже в записи, даже когда не видно лица. – Вы нужны на фронте!».
– Мы что, похожи на почетных доноров, jefe? – прищурившись, спросил толстяк Мануэль, командир одного из отделений. – Зачем ей наша кровь?
– Ну… не прикидывайся жирным ослом, мучачо! – горячо произнес Сильвио. – Девчонка хочет, чтоб мы поддержали атаку наших пацанов в Мехико. Чтоб сковырнули эту заразу, срубили под корень. И отомстили за наших! Вот что она имела в виду. Видимо, здесь, на Юкатане, они найдут, кем нас заменить. Нас… и тех, кого не стало.
Приказ, пришедший по зашифрованному каналу, требовал выдвигаться завтра же в столицу. Поскольку бесполетную зону никто не отменял, из Центра должны были прислать грузовики.
– Ну что, повоюем? – Сильвио хрустнул суставами. Видно было, что бывший нефтяник рад завершению вынужденного безделья. – Порвем задницу корпоративным крысам?
И все «офицеры революции» как один откликнулись дружными криками одобрения. В них был гнев, решимость, но была и радость. Рихтер тоже не молчал. Он почувствовал себя так, будто близится что-то долгожданное, словно день рождения или Рождество в детстве. Да и все остальные, подумал Максим, чувствовали то же самое. Долго они ждали настоящей драки. Чтобы можно было отплатить за все и за всех.
Ни у кого на лице он не заметил тревоги.
Этот нарыв давно надо было убрать. Пока есть этот анклав в столице – есть и двоевластие. Даже если «старый режим» контролирует крохотный пятачок в Мехико. А выбить их оттуда, оставить им только несколько клочков в никому не важных районах у границы – это все равно, что выбить табуретку из-под ног, накинув на шею петлю. Сразу притихнут и их сторонники. И весь мир поймет, что Великая Революция победила! Пусть даже она и не стала пока всемирной.
Но если не выбить в этом месяце, не выбить до Нового года… тогда многим в мире революция покажется очередным «восстанием» или «мятежом». А ее долговременная победа даже в Мексике будет под вопросом.
Почему-то он вспомнил Софию и ее убежденность. Жгучий фанатизм речей. Ему было приятно ее слушать, даже когда она говорила страшные вещи.
Но мысли не задержались на ней, а вдруг скакнули к совсем другой женщине, с которой они не только делили ложе, но и, как казалось, были душевно близки. Женщине совсем другого типа.
Эшли. Или «мисс Стивенсон», как он ее издевательски иногда называл из-за того, что она так и не взяла его фамилию. И у них не было даже временного брачного соглашения, хотя он говорил ей сто раз, что не против.
Как там она? Уже лежа на своей жесткой койке, когда совещание наконец завершилось, Макс просматривал их совместные воспоминания. Ее день рождения, первый совместный отдых на море, их дом в Лондоне. Точнее, теперь уже ее дом, в котором он был, как оказалось, только гостем.
«Воспоминания, которые всегда с тобой» – таков был рекламный слоган облачного хранилища памяти «Eternity». «Вечность». Но оно хранилось в Сети, а из-за Фаервола в Мексике больше не было доступа к сетевым «облакам». Объем памяти самих его «глаз», их крохотных квантовых чипов, был относительно небольшим. Конечно, даже это количество выражалось в терабайтах. А двухмерные видео-файлы, снятые из одной точки – из глаз – были совсем крохотные по объему. Поэтому они и были сейчас доступны.
Можно, конечно, настроить прокси. И тогда будет возможность просмотреть в «облаках», среди бескрайних массивов памяти миллиардов людей, те же самые сценки их лучших дней. Трехмерно, с эффектом присутствия, с тактильными и сенсорными деталями. Но лень. Да и память… собственная… хранит это не хуже, чем какое-то «облако».
Бассейн в отеле, прогулку по пляжу, заплыв в море, закаты над заливом. Но все воспоминания – хотя и были абсолютно настоящими – выглядели почему-то как рекламная фальшивка. И хотя машин, способных создать долгосрочные сложные воспоминания в духе фильма «Total Recall», пока еще не создали, их слабое подобие в виде «пилюль памяти», дающих разовые и краткие фальшивые мыслеобразы, например, про любовное свидание со «звездой» (которой можно было «пришить» лицо вашей неудавшейся любви!), – имелось на рынке уже года три. Хотя их безопасность никто не мог гарантировать. «Use at your own risk». А в большинстве стран они и вовсе были запрещены.
Но в его-то случае все было подлинное. Почему же хотелось, как Станиславский, возгласить: «Не верю!». Не было этого. Все обман.
Черт с ней. Она выбрала свой путь. Но нет, не надо себе врать. Пусть и не с ним, но для него – неожиданно! – все еще было важно, чтобы она была жива и здорова. Главное, чтобы не влезла ни в какую грязь, не пострадала в этих играх самозваных королей мира. Которые набирали все больше оборотов. И не увидела того, что видел он и что еще предстоит ему увидеть. Даже хорошо, что она так далеко.
Хотелось бы узнать только одно. Кто написал донос? Кто известил СПБ? Кто дал подробные показания? Все-таки она? Или кто-то из сослуживцев, «друзей» или «близких»? Нет, он никому уже не собирался мстить. Просто хотел знать.
Странно, как он вообще почувствовал, что над ним сгущаются тучи. Ведь никогда не занимался агентурной деятельностью. Наверное, помогла интуиция. Но он успел.
Первые месяцы после их разрыва Рихтер ощущал себя как страна, которая вдруг обрела долгожданную, выстраданную независимость и не знает, что с ней делать. Митинги и парады на площадях, выборы и перевыборы, клятвы и громкие слова с трибун… Вроде и свобода опьяняет, и мучения прекратились… а все равно чего-то важного нет.
Так же его бабушка говорила, что скучает по Казахстану и вообще месту, которое злые языки звали «постсовок». И маялась, что всё в Германии не так. Страдала без кефира и гречки, говорила, что вкус у воды другой, а помидоры резиновые, что немцы дураки и не сдерживаются, когда пускают газы, что их мужики рохли, а бабы страшные, так как всех смелых выбили войны, а красивых сожгла инквизиция. И радовалась, когда можно стало синтезировать продукты, чтоб вдоволь наесться именно той сметаны, какая была в детстве, и докторской колбасы, и торта «птичье молоко». Хоть это и была имитация. Потому что, мол, в польском магазине по соседству – в сто раз хуже.
Бабушка любила Россию, хотя никогда там не была. Смотрела русские передачи, радовалась выходу русских команд в финал, запускала фейерверки, отмечая русские праздники. Почему не казахстанские? Этого Максим понять тогда не мог, да и сейчас не очень понимал.
А тем временем тревожные новости приходили из Европы. Рихтер смотрел записи из Парижа и Берлина, где восстание было уже почти подавлено, и понимал, что эти люди были изначально не готовы умирать. Они думали, что будет достаточно постоять с шариками и плакатами, как обычно. Не понимали, что в мире что-то изменилось, и их права теперь мало кого волнуют. В Северной Америке творилось примерно то же самое. «Мирный марш» на Вашингтон закончился ничем.
Но и в Москве революция проигрывала. Хотя началось все бодро, и он понял тогда, что ошибся со своей оценкой тамошних людей. Решительности у них хватало, даже через край. Но после объявления столицы РГ «свободным городом» новых поводов для радости не возникло. Восставшие были разобщены и явно не имели четкого плана. И началась жесткая «ответка», в которой Мировой совет и местные власти работали рука об руку. Да и действовало правительство РГ куда более решительно, чем их западные собратья. Они эвакуировались в Санкт-Петербург и сохранили контроль над всеми остальными крупными городами, а заодно ввели военное положение. Кое-где уже шли бои, более кровавые, чем в Западной Европе.
Оттуда приходило больше всего материалов. Максим просмотрел десятки видео и 3D-съемок, где копы стреляли в людей, и те уже больше не поднимались. Стреляли боевыми, не импульсом и не резиновыми пулями.
Причем, следуя заветам римлян, Мировой совет применял силы безопасности из Азии и Африки, что провоцировало у восставших дикий взрыв ксенофобии. Местные члены «Авангарда», с которыми удалось выйти на связь, говорили уже, что Мировой совет вообще ни при чем, а во всем виноваты жиды. Или китайцы. Или негры. Или вообще неизвестные тайные силы.
Были и видео растерзанных полицейских, сожженных вместе с водителями машин, повешенных лоялистов (в постсоветских странах их звали по-немецки «полицаями») и прочего, от чего становилось дурно. Как и везде, к восстанию присоединялась накипь, отбросы. И люди в масках, с лицами, закрытыми платками или с чернотой на месте лица (так выглядят в записи те, кто пользуется нелегальным антиопределителем внешности), отвечали зверствами на зверства.
«Но эта накипь сформировалась именно в вашем обществе, – подумал Рихтер. – Кроме того, даже они – люди, а не унтерменши».
И все равно каратели, большинство из которых не говорили по-русски, были, как показалось Максу, на порядок активнее в эскалации насилия. Нет, авиация и тяжелое вооружение ими пока не использовались (наверное, был приказ беречь здания). Зато широко использовались дроны: от довольно крупных роботанков до совсем крохотных летающих аппаратиков, куда более страшных, потому что от них у восставших почти не было защиты. Они к этому не готовились. Они готовились к старым добрым баррикадным боям, а не к тому, что их будут убивать твари размером с осу. Зная, что их будут травить газами, повстанцы массово надевали противогазы, защитные комбинезоны всех мастей, заматывали лица чем придется, что совсем не способствовало их мобильности и меткости огня, – и все равно проигрывали. Их трупы усеивали улицы. Многих брали в плен. Были и видео с целыми стадионами интернированных, с целыми переулками задержанных, стоящих на коленях, которых набивали в полицейские грузовики.
Но были и видео абсолютно чистых и мирных улиц, где жизнь текла как обычно. И тем, кто там находился, не было дела до того, что на другом конце города идет война. Говорили, что полицейские силы Евразии нигде восстание не поддержали. Ни в одном городе.
Потери были страшными. А к полудню по местному времени и связь с Московским координационным центром Союза Освобождения Земли прервалась. Сетевые аккаунты активных членов сопротивления и просто сочувствующих вдруг становились недоступны, замораживались, а многие и совсем исчезали. Либо, наоборот, начинали гнать какую-то лоялистскую чушь, что они раскаиваются, что были неправы… Только некоторые успевали оставить пару строк, из которых можно было понять их судьбу: «Задержали. Везут куда-то. Если не повезет, то прощайте…».
Очень мало было пафосных слов. Да и нельзя было проверить, правда это или ложь. Мерзость ситуации проявлялась еще и в том, что нельзя было отличить праведника и мученика от бота или провокатора. И девушка лет восемнадцати с внешностью славянского архетипа невинности, которая постила надпись «Земля будет свободна!» на фоне синего неба, вполне могла быть не героиней, а агентом СПБ… или, что еще более вероятно, – компьютерной программой.
А в самом лозунге угадывалась аллюзия на роман Хайнлайна про восстание на Луне. И оставалось только верить, что все произойдет, как в том романе.
