Кого и за что не любил Сталин

Завершая разговор об Иосифе Виссарионовиче, как о величайшем правителе величайшей страны, непременно стоит коснуться темы сталинских антипатий. Господа антисталинисты, конечно же, утверждают, что Вождь вообще никого и ничего не любил, кроме себя и своей «абсолютной власти». Оттого и «лютовал» ужасно. Вот, бывало, встанет утром с постели, закурит натощак свою любимую трубку и страдает: «Кого бы это сегодня замучить?!» Аж кушать, бедняга не мог, пока ему очередной «расстрельный список» на подпись не подадут! Ну, все это, ясное дело, чушь несусветная. Однако Сталин, конечно, был живым человеком, достаточно темпераментным к тому же. И, естественно, как и у каждого из нас, у него были вещи и люди, которых он категорически терпеть не мог. Вот и побеседуем о них. Оговорюсь сразу – как раз в данной главе я намерен вовсю использовать изустные предания о Вожде, часть из которых, несомненно, является байками, а то и самыми настоящими историческими анекдотами. Впрочем, как уже было мною сказано по данному поводу, дыма без огня не бывает. Так что будем опираться на имеющие наиболее широкое хождение истории из народного фольклора, перемежая их со вполне достоверными воспоминаниями конкретных авторов.

Начнем, однако, с того, что относился к людям Верховный очень и очень дифференцированно. Зависело тут все от того, какую конкретную пользу тот или иной человек приносил стране и делу, которому Сталин посвятил всю свою жизнь. Действительно ценному работнику, тому, кто был предан Родине и трудился или воевал, не щадя себя, Иосиф Виссарионович мог простить многое. Он вообще был крайне снисходителен к обычным человеческим слабостям, которых, кстати говоря, сам себе не позволял. Касалось это, к примеру, выпивки. Сталин, в застольях, как правило, ограничивавшийся самыми легкими грузинскими сухими винами, не считал моральным уродом или конченым алкашом того, кто мог запросто «принять на грудь» стакан-другой сорокоградусной. Это при том, что тогдашний «гранчак», напомню, содержал в себе дозу в 250 граммов – полбутылки по нынешним временам.

Не знаю, сколько правды в истории о том, как Сталин в 1948 году назначал Александра Засядько министром угольной промышленности СССР. На тот момент этот действительно замечательный профессионал своего дела уже успел потрудиться на высоких должностях не только на производстве, но также в наркоматах и министерствах, имел громадный опыт, солидный авторитет. Однако назначение неожиданно натолкнулось на противодействие со стороны некоторых товарищей, принявшихся доказывать Иосифу Виссарионовичу, что этот кандидат, мягко говоря, «склонен к злоупотреблению спиртными напитками». Говоря конкретно – пьет как лошадь, и вообще чуть ли не алкоголик. Сталин решил проверить лично. Налитый ему в кабинете Вождя как раз тот самый граненый стакан водки Засядько осилил шутя. Выпил и второй. А вот от третьего наотрез отказался – несмотря на то, с кем за одним столом находился! При этом якобы и прозвучала ставшая впоследствии крылатой фраза: «Засядько меру знает!» Так ли в точности все было – неведомо. Однако назначение состоялось, и до самой смерти Вождя Александр Федорович блестяще руководил угольной промышленностью. О том, насколько это был ценный для СССР управленческий кадр, свидетельствует тот факт, что даже недоумок Хрущев, снявший было Засядько (как и всех сталинских назначенцев) с должности, вынужден был его в министерское кресло быстренько вернуть.

С именем другого руководителя сталинского времени – наркома, а впоследствии и министра земледелия СССР, первого министра сельского хозяйства страны, Ивана Александровича Бенедиктова, связана история из той же «оперы». Но несколько иного характера. Случилась она тоже уже после войны, где-то в конце 40-х годов. В тот день руководитель министерства позволил себе покинуть служебный кабинет часов эдак в восемь вечера, а не ближе к полуночи. По тем временам – крамола ужасная. Рабочий день крупных руководителей государственного ранга при Иосифе Виссарионовиче был чуть ли не круглосуточным – как и у него самого. Повод, впрочем, был более чем весомым – в гости к Бенедиктову приехала сестра, которую он, за вечным недосугом, не видел с незапамятных времен. Теплая встреча по русскому обычаю переросла в застолье – «со свиданьицем», «за родителей», «за тех, кто не с нами»… Расчувствовавшийся в домашней обстановке министр и не заметил, сколько рюмок успел опрокинуть к тому моменту, как зазвонила «вертушка» – телефонный аппарат прямой связи с Кремлем, имевшийся тогда в квартире каждого «большого начальника». Подняв с замиранием сердца трубку, министр услышал на другом конце провода голос помощника Сталина, Александра Поскребышева: «Иван Александрович, Иосиф Виссарионович ждет вас с докладом через пятнадцать минут!»

Какие пятнадцать минут?! Привести себя за четверть часа «в чувство» да еще и добраться до Кремля (с учетом того, что служебную машину Бенедиктов уже отпустил) было делом совершенно нереальным. На робкие попытки министра отговориться неготовностью к встрече с Вождем Поскребышев, несказанно удивленный подобной неслыханной дерзостью, только повторил приглашение. С тем же сроком прибытия… В министерской квартире воцарилась полнейшая паника. Что делать?! Голову под кран! Нет, что-то не помогло… Нашатырь! Сорочку сменить! Нет, весь костюм! Стой, вот, зерна кофейные, пожуй по дороге – может, запах отобьет?! Входя в кабинет Сталина, Бенедиктов чуть не шатался, но не от выпитого, а от бурлившего в крови адреналина. И недаром – первое, что он услышал от Иосифа Виссарионовича, был заданный не сулящим ничего хорошего тоном вопрос о том, с каких это пор советские министры начали позволять себе опаздывать к нему на доклад. Естественно, ни в какие пятнадцать минут Иван Александрович не уложился.

Понимая, что уже вызвал крайнее неудовольствие Вождя (вот как раз раздолбайства и недисциплинированности тот не терпел ни от кого и ни под каким видом), Бенедиктов, вытянувшись по струнке, выдал: «Виноват, Иосиф Виссарионович! Сестра приехала, пятнадцать лет не виделись… Отмечали…» А дальше – как в ледяную воду с моста: «И вообще я перед вами сейчас пьяный стою!» В кабинете повисло молчание – Сталин на какое-то время потерял дар речи. Потом встал из-за стола, подошел к посетителю, присмотрелся к нему и чуть ли не принюхался. Министр продолжал стоять, теряясь в догадках – вышвырнут ли его с должности попросту и без затей или отправят поднимать сельское хозяйство где-нибудь за Полярным кругом, и вовсе не в роли руководителя… Вместо этого Сталин, достав откуда-то графинчик с коньяком, плеснул напиток в две рюмки и жестом пригласил проштрафившегося выпить: «За вашу честность! И чтоб завтра были у меня в это же время…» Как видим, откровенность и прямоту Вождь ценил в людях превыше всего. А вот попытки выкрутиться, снять с себя ответственность, отбрехаться, с которыми сталкивался чуть ли не каждый день, не переваривал категорически. Кстати, попытки «подвинуть» Бенедиктова с высокого поста, предпринимавшиеся впоследствии его недоброжелателями неоднократно, Сталин пресекал самым решительным образом. С одной и той же формулировкой: «Он честный человек!»

Спасла искренность в аналогичной ситуации, если верить слухам, и руководившего Союзом писателей СССР Александра Фадеева – ну, очень большого любителя «принять на грудь», периодически терявшего в этом увлекательном деле всякое чувство меры. Замучившись разыскивать этого деятеля культуры, регулярно пропадавшего без следа на довольно-таки длительное время, Сталин задал ему прямой вопрос о причинах этих «исчезновений». И получил предельно откровенный ответ: писатель признался, что время от времени уходит в запой дней эдак на десять, а то и на пару недель. И что сделал Иосиф Виссарионович? Лишил наград и премий? Запретил печатать его книги? Ну, хотя бы с должности попер?! Не-а… Душевно попросил «проводить это мероприятие по-коммунистически» – укладываясь дня в три-четыре. Впрочем, дабы у читателя не сложилось впечатление, что Сталин чуть ли не поощрял пьянство, приведу другую историю. Актеру театра и кино Андрею Абрикосову, лихо хватившему на приеме в Кремле стакан водки под тост: «За здоровье товарища Сталина!», Вождь печальным и проникновенным тоном посоветовал: «О своем подумай…» Вообще говоря, многих советских деятелей культуры Вождь за пристрастие к выпивке одергивал весьма серьезно. Некоторые, говорят, после беседы с ним даже «завязывали».

Женщины… В этом вопросе Иосиф Виссарионович, которому в семейной жизни трагически не везло, тоже не был ни ханжой, ни аскетом. На романы, интрижки и похождения своих высокопоставленных подчиненных он смотрел сквозь пальцы. С одной, правда, оговоркой… История об ответе Верховного на попытку наябедничать ему на амурные подвиги кого-то из маршалов (в одних случаях молва в качестве «виновника» упоминает Черняховского, в других – Рокоссовского), заканчивавшуюся вопросом: «Что делать будем, товарищ Сталин?!», давно стала расхожим и бородатым анекдотом. «Что делать, что делать… Завидовать будем!» В этом ответе – все отношение Иосифа Виссарионовича к стараниям слепить из сплетен «персональное дело» за «аморалку». Гораздо меньшую известность имеет другой эпизод, связанный с Георгием Жуковым. Этот полководец тоже любил побаловать себя «военно-полевыми романами», однако излившийся на него гнев Вождя вызвал совсем другой момент.

На одном из «закрытых» банкетов для высших командиров РККА Жуков за столом принялся разглагольствовать насчет «судьбоносной битвы за Москву», таким образом, очевидно, «нарываясь» на комплименты и славословия в собственный адрес, до которых был падок неимоверно. Однако его вдохновенный спич Сталин прервал самым неожиданным образом – напоминанием о том, что многие участники этого сражения, получившие ранения и, более того, оставшиеся калеками, так и не получили за него ни единой награды. Жуков истолковал услышанное на свой лад – ведь медалью «За оборону Москвы» сам Сталин был награжден только впоследствии, летом 1944 года. Маршал принялся лепетать что-то о «большом упущении», в результате которого этой награды так и не удостоились ни Иосиф Виссарионович, ни он сам. Да еще принялся при этом пенять на получивших за ту же операцию высшие ордена страны «штабистах». А в заключение признал, что «допустил просчет», который непременно исправит. В этот момент над столом разнесся рык Верховного: «Зато бл…ей своих ты наградить не забыл!», сопровождавшийся таким ударом кулака по столу, от которого на белоснежную скатерть посыпались хрустальные бокалы и полилось вино… Сталин резко встал и покинул застолье.

Плевать Верховному было на то, у кого сколько пассий! Но таких вещей, как незаслуженная раздача боевых наград, он не принимал категорически – вспомните историю с его собственной Золотой звездой, которая так и осталась пылиться в коробке до самых его похорон. Тщеславия, стяжательства, жадности, а уж тем более – попыток удовлетворять все эти гнилые страстишки за счет государства Иосиф Виссарионович не спускал с рук никогда и никому. На сей счет также имеется хрестоматийная байка о некоем генерал-полковнике, в своем нахальстве дошедшем до того, что после доклада Верховному он принялся упрашивать его вернуть ему «некоторые вещи», намародеренные в Германии, которые у него, видите ли, «отняли на границе». И даже осмелившимся положить перед Сталиным письменный рапорт по данному вопросу! Наглец в итоге получил на своей бумажке вполне достойную случая резолюцию Вождя: «Вернуть ПОЛКОВНИКУ его барахло!» Это, конечно же, анекдот, но… Реальность он передает ровно на 99 процентов. Знаете, почему?

В 1946 году в СССР грянуло «трофейное дело», которое многие называли также и «генеральским». Оно и понятно – фигурантами расследования стали военные, имевшие звания не ниже генерал-майора. А главным «героем» был… Да-да, все тот же Георгий Константинович Жуков. С него-то, собственно говоря, все и началось. Вернее, с донесения, которое действительно оказалось у Сталина на столе. В рапорте речь шла о семи (!) вагонах с антикварной мебелью, которую «Маршал Победы» вывозил из поверженного Третьего рейха. Мебелью, как вы понимаете, там дело не ограничивалось – были и бриллианты с золотишком, и картины, и много еще чего интересного. Да и вагонов добра, присвоенного Жуковым в Германии, как оказалось, было далеко не семь. Вот тогда-то за товарищей генералов и взялись хваткие ребята из Госбезопасности. Думаете, все закончилось строгими выговорами и переводом мародеров командирами заштатных гарнизонов где-то в заднице мира с сильным понижением в должностях? Как бы не так… Троих – генерал-полковника, генерал-лейтенанта и генерал-майора, расстреляли к чертовой матери. Остальных загнали в лагеря, кого на десять лет, а кого и на все двадцать пять. Ну, Никитка их потом помиловал, конечно…

Вот почему я и утверждаю, что сталинские реалии упомянутая выше байка передает несколько неточно. Найдись подобный идиот среди командиров РККА, он из кабинета Верховного после такого рапорта не полковником бы вышел, а сразу подследственным – в наручниках и вообще без погон. К хапугам и рвачам Сталин был безжалостен. Рассказывают, кстати, что увидев в многостраничном перечне изъятого у маршала Жукова награбленного в Германии добра огромное количество меховых изделий и даже невыделанных шкур, Верховный брезгливо бросил: «Да-а-а… Как был Георгий скорняком, так и остался!» Будущий военачальник и вправду начинал трудовую деятельность подмастерьем в скорняжной мастерской.

А вот другая история по той же теме – насчет роскошной дачи, которую под Москвой воздвиг якобы не кто иной, как Константин Рокоссовский, впоследствии сдуру зазвавший Иосифа Виссарионовича и чуть ли не все Политбюро ЦК «обмыть новоселье», в результате чего дача на другой день стала детским домом. И вот это уже – полнейшее и абсолютное вранье! Может, Сталин и проучил кого-нибудь таким образом, допускаю. Поступок вполне в его духе. Но никак не Рокоссовского. Существуют доподлинные воспоминания правнучки полководца, Ариадны Рокоссовской, в которых изложена настоящая история, приключившаяся с его дачей. Таковая в природе действительно существовала!

После окончания Великой Отечественной Рокоссовскому, а также еще ряду военных, занимавших командные должности на 2-м Белорусском фронте, были выделены участки под дачи в Подмосковье. Землю дали – и всё! Как хотите, так и стройтесь. Генералы, не мудрствуя лукаво, решили использовать некоторые бревенчатые здания из штабного комплекса, уже «отвоевавшего» свое. В Германии разобрали – в Союз перевезли, делов-то! Поскольку дачи стояли рядышком, у кого-то из завистников и злопыхателей возникла мысль о том, что все это принадлежит одному человеку – маршалу Рокоссовскому. Быстренько «стуканули» в ЦК партии. Там отреагировали – была даже создана комиссия по проверке «сигнала» во главе с самим Булганиным, бывшим тогда министром Вооруженных сил СССР. По рассказам родственников маршала, приехавшие на место проверяющие попросту обалдели. Булганин только и смог сказать: «Костя, да что это за изба?! Давай уже тебе нормальный дом построим, из кирпича!» Рокоссовский на это отмахнулся – и так хорошо. Мол, на мой век хватит. Вот так оно обстояло на самом деле – с маршальской дачей, «отнятой» Сталиным.

По воспоминаниям современников, у Сталина категорически нельзя было что-либо просить напрямую. Тем более – клянчить. Будучи, как я уже говорил в этой книге выше, чрезвычайно чувствительным и внимательным к бытовым нуждам людей, которых он считал достойными, Сталин сам давал им все, что находил нужным, при этом не скупясь. У маршала Василевского он в 1942 году спросил, где тот отдыхает в свободное время, если таковое выдается. На что маршал без всякой задней мысли ответил, что служебная дача Наркомата обороны расположена черт-те где и туда не наездишься. Да и вообще не до отдыха сейчас. О разговоре забыл, естественно… Через несколько дней Василевский получил ключи от дачи, до которой от Генштаба машиной ехать было минут пятнадцать. У гениального конструктора артиллерийских орудий Василия Грабина Верховный, чрезвычайно высоко оценивавший созданное им оружие, поинтересовался: какой награды он считает себя достойным – Сталинской премии или звания Героя Социалистического труда? Грабин, совершенно не рисуясь, сказал, что ему, в общем, все равно, главное, чтобы его пушки били фашистов. В итоге получил и премию, и Золотую звезду. Байки? Возможно. Однако, если и так, то суть времени и сталинского подхода к поощрениям они отражают прекрасно.

Кого еще Сталин не переносил органически? Трепачей, балаболов, пустобрехов, прожектеров. К огромному разочарованию тех, кто пытался оглушить вождя громкими фразами, потрясающими воображение цифрами, заболтать его и, говоря грубо, «навесить лапшу на уши», сделать это было невозможно категорически. Причина – невероятная образованность, эрудированность Сталина, его широчайшая осведомленность в самом широком круге вопросов. Да, формально образование Иосифа Виссарионовича ограничилось незавершенным им курсом духовной семинарии. Однако впоследствии Сталин не только искал знаний в самых разнообразнейших областях – он впитывал их как губка, поглощал, оценивал и систематизировал. По собственному признанию Вождя, его дневная «норма» в чтении составляла полтысячи печатных страниц! Вдумайтесь в эту цифру… Много вы знаете людей, способных на такое? Впрочем, некоторые шибко умные исследователи жизни Сталина пытаются утверждать, что «проглатывать» подобное количество текста ежедневно он попросту не мог физически – при его-то сверхзагруженном графике.

Тем не менее их возражения разбиваются вдребезги одним неопровержимым фактом – после смерти Иосифа Виссарионовича в его личной библиотеке, собиравшейся с 1925 года и насчитывавшей тысячи томов, большая часть книг, чуть ли не 90 % из них, оказались испещрены пометками, сделанными Сталиным на полях во время прочтения. Эти ремарки были столь обширны, что за ними иногда не было видно самого текста. А ведь в собрании Вождя была вовсе не только художественная литература (которую он, кстати говоря, читал весьма охотно), но и сугубо специфические издания по широчайшему кругу предметов – от философии и естествознания до технических и точных наук. Читал, пусть и со словарем, Сталин на английском, немецком, французском. Русским и грузинским, вождь, естественно, владел безукоризненно. Вычитывая множество поданных ему на рецензию рукописей и киносценариев, Иосиф Виссарионович не только вникал в их смысл, но также вносил редакторские и даже корректорские правки. Сохранилась масса воспоминаний современников, поражавшихся его огромному кругозору и начитанности. Мне лично более всего по душе слова англичанина Чарльза Сноу (барона, между прочим), прямо говорившего, что в сравнении со Сталиным и Черчилль, и Рузвельт – не более чем малообразованные недоучки…

Понятно, что «втереть» что-либо человеку с таким уровнем знаний, да еще и помноженным на колоссальные аналитические способности, было крайне затруднительно. Но ведь пытались же! Можно не сомневаться – маршал Тухачевский перестал существовать для Сталина как военный руководитель еще до того, как Вождю доложили о его попытках стать «красным Бонапартом». Уважение и доверие Сталина он утратил после собственных безумных прожектов о стотысячных танковых армадах, разбавленных для массовости «бронированными тракторами». Живет в народе и история о Хрущеве, принявшемся однажды на заседании Политбюро разливаться соловьем о неких грандиозных «агрогородах», которые нужно возводить в СССР, расписывая самые невероятные картины в духе фаланстеров Сен-Симона. Досыта наслушавшись его бредней, Сталин подошел к Никитке и, похлопав то ли по плечу, то ли по лысине, сказал: «Ух ты, мой маленький Маркс!» С учетом того, что потом этот Кукурузник сотворил-таки с советским сельским хозяйством, не хлопать надо было, а башку ему оторвать…

Другой пример – в 1938 году в кабинет Сталина конструкторы, пыхтя и отдуваясь, притащили макет нового танка. На столе Вождя стоял многобашенный монстр, который, очевидно, одним своим видом должен был повергать в ужас и обращать в повальное бегство любого врага. Иосиф Виссарионович, явно злясь, пооткручивал этому «чуду техники» лишние башни и сказал: «Не хрен тут делать из танка “Мюр и Мерлиз”»! Поясню суть: «Мюр и Мерлиз» – название известнейшего в Москве до революции универмага, в котором можно было купить практически все что угодно. Говоря в современной терминологии – супермаркета. Этим самым «Мерлизом» Вождь, между прочим, по воспоминаниям современников, обзывался весьма нередко, пуская едкое сравнение в ход каждый раз, когда ему пытались в качестве «гениальной идеи» подсунуть нечто абсолютно универсальное, чересчур сложное и, естественно, совершенно нежизнеспособное и неприменимое на практике. Лезть к нему с подобными предложениями было себе дороже. Пустозвонов, стремящихся вбухать народные деньги в реализацию собственных безумных амбиций, Сталин раскусывал моментально и спуску им не давал. А уж если дело касалось вопросов обороны, неизменно бывших для него приоритетом № 1, то все могло закончиться и вовсе плачевно.

Сталин презирал трусов и паникеров, с отвращением относился к приспособленцам и ловкачам. Вождь был блестящим знатоком людской натуры, и пытаться предстать перед ним в более выгодном свете, скрыв собственные недостатки, означало только вредить себе. Сталин моментально составлял мнение о человеке, и горе тому, о ком оно складывалось у него негативно. Переломить отношение к себе Верховного, вернуть его утраченное доверие и уважение было невероятно сложно. Чаще всего – совершенно невозможно. Сталин мог простить ошибку, глупый поступок, совершенные в горячке или даже неоправданный риск – если совершивший это искренне стремился сделать как лучше, а не пытался выслужиться или был движим какими-то другими своекорыстными побуждениями. Но самоуверенность, самовлюбленность, попытки присвоить себе право на обладание истиной в последней инстанции и статус непогрешимого, не прощал. И не стоит винить пережившего на протяжении своего более чем непростого жизненного пути множество разочарований и предательств (в том числе и самых близких соратников и товарищей) Сталина в том, что в первую очередь он замечал в людях те их негативные черты, из-за которых впоследствии могут возникнуть проблемы. Да, Сталин был недоверчив и суров – вернее, стал таким под влиянием обстоятельств и в силу того, что каждая допущенная им при чьей-то оценке ошибка могла обойтись невероятно дорого, причем всей стране. Однако можно сказать с уверенностью – в своих взаимоотношениях с людьми он никогда не был ни подл, ни мелочен. Как, впрочем, и во всем остальном.