Весь день Вероника пролежала, оставаясь в своём страшном оцепенении. И Лена сидела с ней рядом, ожидая… чего? Она и сама не знала. Медведева буквально за руку уводила её обедать, потом ужинать, что-то накладывала в тарелки. Лишь поздно вечером зловещее свечение погасло, кожа Ники вернула свой обычный вид. Пристинская открыла глаза, обвела взглядом комнату, будто не узнавая, заметила подругу, слабо улыбнулась.

– Лена…

Елена тут же метнулась к ней, присела на краешек кровати, схватила за холодные, безвольно лежащие поверх одеяла руки. Сердце в груди отчаянно заколотило от радости… и страха.

– Ника, миленькая, ты как?

– Никак. Я надеялась, это всё, конец… Оказывается, нет.

– Ну ты что! Ещё всё будет замечательно. Ты же нашла талисман.

– Нет, Лена, я чувствую, – Вероника закрыла глаза, попробовала вздохнуть. И не смогла: – Дышать не получается… Страшно, когда я лежу так, разговариваю с тобой и не дышу?

– Нет, не страшно. Если тебе так легче, не дыши.

Вероника полежала молча. Затем попросила:

– Лена, помоги сесть.

Коцюба, подхватив её за плечи, усадила в кровати, подложила подушку.

– Так удобно?

– Наверное. Я почти не чувствую тела. Будто попала внутрь чего-то неживого.

Елена закусила губу, не зная, что нужно сказать. Схватила лежащий на тумбочке томик.

– А хочешь, я тебе стихи почитаю? Какие твои любимые?

– Выбери сама, какие тебе понравятся.

Елена читала стихи до позднего вечера. Рассказывала о детстве, юности, об учёбе в университете. Она о чём угодно готова была рассказывать, лишь бы не видеть бесконечную тоску в глазах подруги.

Когда время далеко перевалило за полночь, пришла Медведева.

– Что-то вы засиделись, девушки. Лена, тебе отдохнуть надо. – Обняла Коцюбу за плечи, мягко, но настойчиво потянула к двери: – Эту ночь я подежурю, твоя следующая. Ника, ты не возражаешь?

– Нет, конечно, не возражаю. Иди, Лена, отдохни.

Ночь пролетела, как одно мгновение. Кажется, только что опустила голову на подушку, закрыла глаза, – а уже светло в комнате. Елена поднялась с кровати, надела шорты и привезённую Ярославой майку. За окном начинался новый день, такой же летний и пригожий, как вчерашний. Но радости от этого не было, одна тоска на душе. Даже в зеркало смотреть не хотелось.

Первым делом она заглянула в соседнюю комнату, к Нике. Казалось, та не меняла позы со вчерашнего дня, всё так же продолжала сидеть, опершись о спинку кровати. Скосила глаза на открывшуюся дверь, попыталась улыбнуться. Сидевшая в кресле Медведева заметила её движение, обернулась:

– Доброе утро. Что-то ты рано встала. Выспалась?

– Выспалась. Как у вас дела?

– Нормально. Если выспалась, иди причешись, умойся, позавтракай и тогда приходи.

Елена послушно развернулась, вышла из комнаты. Возвратилась через двадцать минут, выполнив все распоряжения.

Медведева осмотрела её, кивнула одобрительно, встала:

– Теперь другое дело. Общайтесь, а я пошла.

Коцюба опустилась в освободившееся кресло. Да, всё в комнате оставалось, как вчера. Лишь битое стекло Медведева убрала, и аммиачная вонь выветрилась. Но какой-то посторонний запах в комнате присутствовал. Она принюхалась. Еле уловимо пахло миндалём.

– Синильная кислота, – Пристинская заметила, как шевелятся её ноздри, грустно улыбнулась. – Ярослава предупреждала, что не подействует, но я надеялась…

– Почему, Ника?! – ужаснулась Елена.

– Устала. Не хочу так: умирать, воскресать, опять умирать. Неправильно это, плохо. Я не боюсь смерти, Лена, но только чтобы насовсем. Чтобы больше не было этого… А не выходит. Даже умереть не получается по-человечески. Инъекции в сердце, в аорту… Бесполезно. Знаешь, у меня и кровь не течёт.

Предательская слезинка выкатилась из глаза, побежала по щеке Елены. Вероника заметила:

– Не плачь, Леночка. Мне не больно. Совсем.