7

Донна сидит перед компьютером, ее проворные пальцы стучат по клавиатуре. Она не смотрит на меня до тех пор, пока я не оказываюсь прямо у ее стола. Едва скользнув по мне взглядом, управляющая машинально улыбается и продолжает что-то стремительно печатать.

– Сейчас, одну секундочку. Мне нужно срочно отправить письмо, – объясняет она. – В одном из домов беда с водопроводом, и необходимо найти какое-то жилье для крайне недовольных съемщиков…

Она печатает, а я подхожу к стене, на которой висят объявления о продаже. Если переехать в Мэн, можно позволить себе дом куда просторнее, чем жилье в Бостоне. По цене моей квартиры с двумя спальнями легко приобрести загородный дом с участком в шесть акров, домик с четырьмя спальнями в маленьком городке, правда нуждающийся в ремонте, или даже ферму в округе Арустук. Я пишу кулинарные книги и могу жить где угодно, мне нужны лишь ноутбук, подключение к Интернету и функциональная кухня – для того, чтобы пробовать рецепты. Как и многие другие отпускники, приезжающие летом в Мэн, я не могу удержаться и не помечтать о том, что здесь можно пустить корни и начать новую жизнь. Я воображаю, как буду сажать горошек весной, собирать негибридные помидоры летом, а осенью срывать с веток яблоки. Ну а долгой мрачной зимой, когда на улице кружит метель, я буду печь хлеб и томить жаркое на плите. Я стану совсем иной Эйвой, бодрой, счастливой и созидательной, и больше не буду каждый вечер напиваться до состояния ступора в отчаянном стремлении заснуть.

– Простите, Эйва, что заставила вас ждать, утро сегодня сумасшедшее.

Я поворачиваюсь к Донне:

– У меня есть еще один вопрос, касающийся дома.

– Снова про мышей? Если уж они настолько вам докучают, я могу подыскать вам квартиру в соседнем городке. Она в новом здании, из нее нет такого вида, но…

– Нет, с мышами я справляюсь. На прошлой неделе я уже поймала полтора десятка. У меня вопрос насчет башенки.

– Ох… – Донна вздыхает, понимая, видимо, на что я хочу пожаловаться. – Билли и Нед говорили, что ремонт займет больше времени, чем они ожидали. Им нужно вскрыть нишу между стенами. Если вам это неудобно, я могу попросить плотников перенести работы на конец октября, когда вы уже уедете.

– Да нет, они мне совсем не мешают. С ними приятно пообщаться.

– Я рада, что вы так считаете. Для Неда последние годы были тяжелыми. Он очень обрадовался, когда господин Шербрук предложил ему работу.

– А мне казалось, что для хорошего плотника здесь работы достаточно.

– Да, но… – Она опускает взгляд и смотрит в стол. – Я-то всегда считала его надежным человеком. И я уверена, что башенка будет очень красивой, когда он все там закончит.

– Кстати, о башенке…

– Да?

– А женщина, что жила в доме до меня, не говорила о нем ничего… э-э-э… странного?

– Что вы имеете в виду под словом «странное»?

– Необычные скрипы. Шумы. Запахи. – И добавляю про себя: «Например, аромат моря».

– Ничего подобного Шарлотта мне не говорила.

– А прежние жильцы?

– Я сдавала этот дом только Шарлотте. До нее Вахта Броуди несколько лет пустовала. Это первый сезон, когда дом сдается. – Донна внимательно всматривается в мое лицо, пытаясь понять, в чем суть вопроса. – Простите, Эйва, но мне не совсем ясно, какие у вас проблемы. В любом старом доме бывают скрипы и шумы. Может, вы расскажете точнее?

Размышляю, стоит ли сказать ей правду: мол, я верю, что Вахта Броуди – дом с привидениями. Но боюсь: что эта деловая дама подумает обо мне? Я-то знаю, о чем подумала бы на ее месте.

– В сущности, это не проблема, – наконец говорю я. – Вы правы, дом действительно старый, поэтому там все скрипит.

– Значит, вы не хотите, чтобы я подыскала вам квартиру? Где-нибудь в другом городке?

– Нет, останусь до конца октября, как и планировала. Я должна закончить довольно большую часть книги.

– Вы будете рады, что остались. К тому же октябрь и правда лучшее время в году.

Я уже стою у двери, и тут мне в голову приходит еще один вопрос:

– Имя владельца Артур Шербрук?

– Да. Он унаследовал дом от своей тетки.

– Как вы думаете, он не станет возражать, если я свяжусь с ним по поводу истории Вахты Броуди? Это станет интересным материалом для моей книги.

– Он часто приезжает в Такер-Коув, чтобы посмотреть на успехи Неда. Я узна́ю, когда Шербрук снова посетит Вахту Броуди, однако не уверена, что он захочет беседовать о доме.

– Почему?

– Ему никак не удается продать его. И совсем ни к чему, чтобы кто-то писал о том, что в доме есть мыши.

Я выхожу из офиса Донны в жар летнего дня. В городке полно народу – в ресторане «Ловушка для омара» заняты все столики, а в «Деревенский рожок с мороженым» стоит извилистая очередь из туристов. Но кажется, никто не интересуется белым домиком, обшитым досками, в котором находится Историческое общество Такер-Коува. Я вхожу внутрь, но не вижу там ни души и не слышу ни звука, кроме тиканья старинных часов. Туристы приезжают в Мэн, чтобы бороздить морские волны и гулять по лесам, им недосуг копаться в темных старых домах, заполненных пыльными экспонатами. Я разглядываю стеклянный ящик-витрину: здесь собраны старинные обеденные тарелки, кубки для вина и серебряные столовые приборы. Так накрывали стол для ужина примерно в 1880 году. Поблизости от этой витрины выставлена старая поваренная книга, она открыта на странице с рецептом соленой макрели, запеченной в парном молоке и сливочном масле. Именно такие блюда подавались в прибрежном городке вроде Такер-Коува. Простая пища, приготовленная из даров моря.

Над стеклянным ящиком висит написанная маслом картина: уже знакомый трехмачтовый корабль на всех парусах несется по неспокойным зеленым волнам. Точная копия той, что украшает сейчас Вахту Броуди. Я наклоняюсь поближе и увлеченно изучаю мазки на полотне, поэтому не сразу понимаю, что мое одиночество кто-то нарушил. Услышав, как скрипнула половица, вздрагиваю и оборачиваюсь. За мной наблюдает женщина; за толстыми стеклами очков глаза ее кажутся непомерно огромными. Она маленького роста – мне по плечо, от возраста спина ее согнулась, однако взгляд у нее внимательный и живой; стоит она без помощи палки, обутая в неизящные, но явно добротные и удобные ботинки. На бейдже экскурсовода значится: «Г-жа Диккенс», имя подходит ей так идеально, что даже не верится.

– Очень красивая картина, верно? – спрашивает она.

Я молча киваю, все еще огорошенная ее неожиданным появлением.

– Это «Благодатная Аннабель». Она плавала из Уискассета. – Женщина улыбается, морщинки в уголках ее глаз напоминают вмятины на изношенной обуви. – Добро пожаловать в наш маленький музей. Вы впервые в Такер-Коуве?

– Да.

– Планируете пожить здесь некоторое время?

– До конца сезона.

– А, хорошо. Очень многие туристы просто катаются по побережью, проезжая город за городом, и у них остаются скомканные впечатления. Чтобы почувствовать ритм жизни того или иного места, понять его характер, необходимо время. – Тяжелые очки немного съехали с носа экскурсовода, и, поправив их, она вглядывается в мое лицо. – Может, помочь вам отыскать что-то конкретное? Вы интересуетесь определенной исторической темой?

– Я живу в Вахте Броуди. Мне интересна история этого дома.

– А! Это вы пишете кулинарные книги!

– Откуда вы знаете?

– Случайно столкнулась на почте с Билли Конвеем. Он сказал, что впервые спешит по утрам на работу с такой радостью. Ваши черничные маффины уже обросли слухами в нашем городе. Нед и Билли надеются, что вы останетесь и откроете здесь пекарню.

Я смеюсь:

– Надо подумать об этом.

– Вам нравится жить на холме?

– Там очень красиво. Именно в таком месте моряк и должен был выстроить дом.

– Вам будет интересно вот это. – Она указывает на другую витрину. – Эти вещи принадлежали капитану Броуди. Он привез их из своих странствий.

Склонившись, я рассматриваю примерно два десятка ракушек, поблескивающих под стеклом, словно разноцветные драгоценные камни.

– Он собирал ракушки? Никогда бы не подумала!

– Мы попросили биолога из Бостона взглянуть на эти образцы. Она сказала, что ракушки собраны в разных концах света. На Карибах, в Индийском океане, Южно-Китайском море. Трогательное хобби для матерого морского волка, правда?

Я замечаю открытый журнал, лежащий на витрине, – желтые страницы исписаны убористым почерком.

– Это судовой журнал с «Ворона», корабля, которым Броуди командовал раньше. Судя по всему, он был немногословен. Большинство записей касается исключительно погоды и условий плавания, так что трудно сказать что-либо о его человеческих качествах. Явно море было для него первой любовью.

«И в конечном счете его роком», – думаю я, изучая почерк давно погибшего человека. «Легкие попутные ветра», – написал он в тот день. Однако погода постоянно меняется, а море – вероломная возлюбленная. Я размышляю о том, какими могли быть завершающие слова в судовом журнале «Минотавра», написанные перед тем, как корабль пошел ко дну. Уловил ли капитан запах смерти, который нес ветер, услышал ли ее грозный зов в парусах? Понимал ли он, что больше никогда не ступит на порог дома, в котором я сейчас ночую?

– А в вашей коллекции есть еще какие-нибудь вещи капитана Броуди? – спрашиваю я.

– Несколько предметов хранится наверху. – Звякнул дверной колокольчик, вошла семья с маленькими детьми, и, прежде чем направиться к ним, госпожа Диккенс кивает мне: – Почему бы вам не побродить по музею? Все залы открыты.

Экскурсовод приветствует новых посетителей, а я переступаю порог гостиной, где стулья с красной бархатной обивкой расставлены вокруг стола, словно возле него вот-вот соберутся дамы. На стене висит двойной портрет владельцев дома. Седовласый мужчина выглядит сурово – должно быть, ему жмет шею высокий воротник, – а его супруга следит за мной сонными глазами, словно вопрошая, что я вообще делаю в ее гостиной.

Я слышу, как в соседнем зале носится ребенок, а мама умоляет: «Нет-нет, дорогой! Поставь вазу на место!»

В попытке сбежать от шумного семейства я направляюсь в кухню, там торт из воска, искусственные фрукты и огромная пластиковая индейка изображают блюда для праздничного обеда. Я думаю о том, как тяжко было готовить на чугунной плите: приходилось таскать сюда воду, дрова, поддерживать огонь, ощипывать птицу. Нет уж, благодарю, я лучше поработаю в современной кухне.

«Мамочка-а-а-а! Пусти-и-и!» Крик ребенка становится громче.

Я спешу на черную лестницу и поднимаюсь по узким ступеням, где когда-то ходили слуги. В коридоре второго этажа развешены портреты выдающихся жителей Такер-Коува прошлого века, и я узнаю имена, которые порой попадаются на витринах городка: Лейт, Гордон, Такер.

Но имени Броуди тут нет.

В первой спальне стоит кровать с пологом на четырех столбиках, а во второй – старинная колыбель и детская лошадка-качалка. В последней комнате, что в самом конце коридора, основное место занимает кровать в виде саней и большой платяной шкаф – его дверца открыта, чтобы показать висящее внутри кружевное свадебное платье. Однако мебель меня не интересует, мое внимание сосредоточено на том, что находится над камином.

Это портрет импозантного мужчины с волнистыми черными волосами и высоким крутым лбом. Он стоит у окна, за его левым плечом в гавани виден корабль с поднятыми парусами. Черный китель ничем не украшен, зато сидит как влитой на широкоплечей фигуре; в правой руке мужчина держит блестящий латунный секстант. Мне не нужно смотреть на подпись, я уже знаю, кто этот человек, поскольку видела его в лунном свете. Я ощущала, как эта рука гладит мою щеку и слышала шепот во мраке: «Под моим кровом тебе никто не причинит вреда».

– А, я вижу, вы нашли его, – раздается голос экскурсовода.

Она тоже подходит к камину, но я не поворачиваюсь к ней, поскольку не в силах оторвать взгляд от портрета.

– Это Джеремия Броуди.

– Он весьма симпатичный мужчина, правда?

– Да, – шепчу я в ответ.

– Полагаю, местные дамы теряли голову, стоило ему только сойти с трапа. Как жаль, что он не оставил потомков.

Некоторое время мы стоим бок о бок, завороженные изображением человека, который умер почти полтора столетия назад. Человека, чьи глаза, кажется, смотрят прямо на меня. Только на меня.

– Это была страшная трагедия для нашего городка, когда его корабль затонул, – говорит госпожа Диккенс. – Он был молод, всего-навсего тридцати девяти лет от роду, а море знал как свои пять пальцев. Он вырос на воде. Провел больше времени в море, чем на суше.

– И все-таки он выстроил прекрасный дом. После того как я прожила пару дней в Вахте Броуди, мне стало ясно, что она совершенно особенная.

– Значит, вам там нравится?

Я колеблюсь.

– Да, – в конце концов отвечаю я, и это правда.

Мне действительно там нравится. Несмотря на мышей, призраки и прочее.

– Некоторые люди совершенно иначе относятся к этому дому.

– Что вы имеете в виду?

– У любого старого дома есть прошлое. И если оно темное, кто-то порой чувствует это.

Взгляд экскурсовода смущает меня, я отворачиваюсь от нее и снова принимаюсь разглядывать картину.

– Должна признаться, когда я впервые увидела этот дом, я не была уверена, что хочу в нем остаться.

– Вы что-то почувствовали?

– Мне показалось… показалось, что дом меня не принимает.

– Но вы все равно въехали.

– Потому что это ощущение изменилось, как только я ступила за порог. Внезапно я перестала чувствовать себя незваной гостьей. Мне показалось, что дом принял меня.

Я понимаю, что слишком разговорилась, и из-за взгляда этой женщины чувствую себя неуютно. К моей радости, по коридору затопали ножки непослушного ребенка, и экскурсовод обернулась – трехлетний мальчишка ворвался в комнату. Он, разумеется, понесся к каминным принадлежностям и тут же схватил кочергу.

– Трэвис! – окликнула его мать из соседнего зала. – Трэвис, где ты?

Экскурсовод забрала кочергу у мальчика и положила ее подальше на каминную полку.

– Молодой человек, – сквозь зубы процедила она, – не сомневаюсь, что ваша мама найдет куда более подходящее место для игры. – Она взяла малыша за руку и то ли повела, то ли потащила его прочь. – Пойдем поищем мамочку, хорошо?

Воспользовавшись удобным случаем, я тихонько выскользнула из зала и прошла по той же лестнице к выходу. Мне не хотелось говорить ни с экскурсоводом, ни с кем бы то ни было о странностях, происшедших со мной в Вахте Броуди. Пока не хотелось. Мне нужно было удостовериться в том, что́ я на самом деле видела.

Или не видела.

Я шагаю к своей машине по улице, заполоненной толпами туристов. Кругом царит оживление, и люди, среди которых я нахожусь, не пролетают сквозь стены и не исчезают вихрем теней во мраке. Существует ли параллельный мир, который не виден мне, – мир, населенный теми, кто жил здесь прежде? Может, они сейчас идут той же дорогой, что и я? Щурясь на ярком солнце, я представляю Такер-Коув таким, каким он был когда-то: стучат копыта по камням мостовой, дамы проплывают мимо в своих длинных шуршащих юбках… Но вот я моргаю, и мир прошлого пропадает. Я вернулась в свое время.

А Джеремия Броуди погиб сто пятьдесят лет назад.

И вдруг на меня нахлынуло горе, такое сильное чувство утраты, что я пошатнулась. Замираю посреди толчеи на тротуаре, и людской поток обходит меня с двух сторон. Почему я плачу? Отчего мысль о гибели капитана Броуди переполняет меня невыносимой тоской? Падаю на скамью и наклоняюсь вперед, сотрясаясь от рыданий. Я понимаю, что на самом деле оплакиваю не Джеремию Броуди. Я оплакиваю себя и ошибку, которую совершила и из-за которой столько потеряла. Как нельзя вернуть к жизни капитана Броуди, так нельзя оживить и Ника. Их больше нет, они стали призраками, и мое единственное избавление от боли – благословенная бутылка, что ждет в кухонном шкафу. Как же легко один бокал становится двумя, затем тремя и в конце концов четырьмя!

А ведь с этого все и началось. Слишком много шампанского было выпито в снежный канун Нового года. В моих ушах до сих пор раздается звон бокалов, а на языке тают шипучие пузырьки. Если бы можно было вернуться в тот вечер и предупредить новогоднюю Эйву: «Остановись. Остановись сейчас, пока не поздно».

Чья-то рука дотрагивается до моего плеча. Я резко выпрямляюсь на скамье и, обернувшись, вижу знакомое лицо: нахмурившись, человек смотрит на меня. Это доктор, которого я встретила в магазине хозтоваров. Я не помню, как его зовут. И разумеется, совершенно не хочу говорить с ним, но он садится рядом и тихо спрашивает:

– Вам плохо, Эйва?

Я утираю слезы.

– Все в порядке. У меня просто немного закружилась голова. Наверное, от жары.

– И это все?

– Я прекрасно себя чувствую, спасибо.

– Я вовсе не хочу совать нос не в свое дело. Просто вышел за кофе, и мне показалось, что вам нужна помощь.

– Вы что, местный психотерапевт?

Моя резкость ничуть не смущает его; он мягко спрашивает:

– А вы думаете, вам необходим такой специалист?

Я даже самой себе боюсь признаться, что ответ может быть утвердительным. Вдруг происшествие в Вахте Броуди – первый признак того, что здравый смысл покидает меня, что я слетаю с катушек?

– Можно узнать, вы что-нибудь ели сегодня? – произносит врач.

– Нет. Э-э-э… да.

– Вы не уверены?

– Я выпила чашку кофе.

– Ну, вероятно, все дело в этом. Я рекомендую поесть.

– Я не голодна.

– А может, хотя бы печенье? Кофейня очень близко, за углом. Я не стану кормить вас насильно, не волнуйтесь. Я просто не хочу, чтобы пришлось накладывать вам швы, если вы упадете в обморок и расшибете голову.

Он протягивает руку; мне неловко отвергать проявление доброты, которое застало меня врасплох.

Я беру его за руку.

Он ведет меня за угол и вниз по узкой улочке к кофейне «Без затей», которой, как ни печально, очень хорошо подходит это название. В свете флюоресцентных ламп я вижу линолеум на полу и стеклянную витрину с неаппетитной выпечкой. По своей воле я бы в такое заведение не зашла, однако, как оказалось, кофейня довольно популярна среди здешних жителей. Я замечаю мясника из продуктового магазина, уплетающего датский язычок с сыром, и почтальона, который ждет своей очереди, чтобы оплатить кофе навынос.

– Садитесь, – говорит доктор.

Я по-прежнему не могу вспомнить его имя, но признаться мне неудобно. Сажусь за ближайший столик, надеясь, что кто-нибудь окликнет моего спутника. Увы, девушка приветствует его из-за прилавка радостным возгласом:

– Здравствуйте, док! Что будете?

Дверь распахивается, и входит еще один знакомый персонаж. Донна Бранка скинула свой пиджак, ее светлые волосы, обычно уложенные идеально, от влажности слегка взлохмачены. От этого управляющая выглядит моложе, и я почти вижу в ней ту красивую и загорелую девочку, какой она была, прежде чем взрослая жизнь заставила ее надеть деловой костюм. Заметив доктора, Донна вся расцветает:

– Бен, я как раз надеялась с вами встретиться! Сын Джен Освальд собирается поступать в медицинскую школу, и только вы способны дать ему по-настоящему дельный совет.

Бен. Ну конечно, я вспомнила: его зовут Бен Гордон.

– Я с радостью позвоню ему, – обещает врач. – Спасибо, что сказали.

Он направляется к моему столу, и Донна пристально смотрит ему вслед. А потом замечает меня и широко раскрывает глаза, будто происходит нечто невероятное. Я что, не имею права сидеть за одним столиком с доктором Гордоном?

– Вот. Это поднимет уровень сахара у вас в крови, – поясняет он и кладет передо мной печенье.

Оно размером с блюдце и щедро утыкано кусочками шоколада.

У меня нет ни малейшего желания есть это печенье, но из вежливости я пробую кусочек. Катастрофически сладкий, скучный, однообразный вкус – почти как сахарная вата. Даже ребенком я знала, что в каждом хорошем рецепте сахар должен уравновешиваться кислинкой, горчинкой или солью. Я вспоминаю первую партию овсяного печенья с изюмом, которое испекла сама. Как охотно мы с Люси принялись лакомиться им, едва вытащив противень из духовки! Всегда щедрая на похвалу, Люси провозгласила это печенье самым вкусным на свете, но я не поверила. Как в самой жизни, в кулинарии важен баланс, и я сразу поняла, что в следующий раз нужно обязательно добавить в тесто больше соли.

Вот бы все ошибки можно было так легко исправить!

– Ну и как? – спрашивает врач.

– Хорошо. Просто я не голодна.

– Недотягивает до ваших высоких стандартов? Говорят, вы печете обалденные черничные маффины. – Он смеется, увидев, как мои брови ползут вверх. – Я слышал это от женщины на почте, а она – от Билли.

– В этом городке ничего не утаишь.

– А как дела с мышами? Эммет из хозтоваров предсказал, что через неделю вы придете покупать новые мышеловки.

Я вздыхаю:

– Да, собиралась купить их сегодня. А потом отвлеклась на историческое общество и… – Я умолкаю, заметив, что за нами наблюдает Донна, которая заняла место через несколько столиков от нашего.

Мы встречаемся взглядами, и выражение ее глаз пугает меня. Она смотрит так, словно я вторглась на чужую территорию и поймана с поличным.

Внезапно со стуком открывается дверь, и в кофейню врывается человек в рыбацком комбинезоне; все поворачиваются к нему.

– Док! – зовет он Бена. – Вы нужны на пристани.

– Немедленно?

– Немедленно. Пит Крауз только что пришвартовался к пирсу. Вам стоит взглянуть на то, что он вытащил из бухты.

– И что же это?

– Чей-то труп.

Почти все посетители кофейни высыпали на улицу вслед за Беном и рыбаком. Любопытство заразительно, оно превращает нас в зевак помимо нашей воли. Вместе с остальными я присоединилась к мрачному шествию, направлявшемуся по мощеной дороге к пристани. Судя по всему, новость уже облетела городок, и возле пирса, где пришвартовалось суденышко ловца омаров, собралась небольшая толпа. Заметивший Бена полицейский Такер-Коува машет рукой:

– Приветствую, док! Он на палубе под брезентом.

– Я нашел его возле Скалли-Рокс, он запутался в водорослях, – поясняет ловец омаров. – Сначала я глазам своим не поверил, но как только зацепил его багром, понял: так и есть, кто-то утонул. Боюсь, вытягивая труп на борт, я нанес какие-то… мм… повреждения. Но не мог же оставить его болтаться в воде, он наверняка пошел бы ко дну. Ищи его тогда!

Бен забирается в лодку омаролова и подходит к синему брезенту, укрывающему некий предмет, который очертаниями смутно напоминает человеческую фигуру. Мне не видно, на что смотрит доктор, однако я различаю выражение отвращения на его лице, когда он приподнимает край непромокаемого покрытия. Довольно долго Гордон просто сидит там на корточках, глядя на то, какие ужасы способно сотворить море с человеческим телом. Толпа на пристани затихает, осознавая всю серьезность момента. И вдруг Бен роняет брезент и переводит взгляд вверх, на полицейского.

– Вы звонили в бюро судмедэкспертизы?

– Да, сэр. Патологоанатом уже едет. – Полицейский смотрит на брезент и качает головой. – Думаю, тело пробыло в воде некоторое время.

– По крайней мере несколько недель. И, судя по размеру и остаткам одежды, это, скорее всего, женщина. – Бен, поморщившись, встает и выбирается из лодки. – У вас есть сводки о недавно пропавших?

– За последние месяцы никто не пропадал.

– В это время года в бухте много лодок. Женщина могла упасть за борт и утонуть.

– Однако, если она утонула несколько недель назад, за это время о ней наверняка сообщили бы.

Бен пожимает плечами:

– Возможно, она плавала в одиночку. И никто не успел понять, что она пропала.

Полицейский задумчиво смотрит на воду:

– Или кто-то не хотел, чтобы ее нашли.

На обратном пути в Вахту Броуди меня все еще терзает ужас от того, что произошло на пристани. Пусть самого тела я не видела, под синим брезентом явно скрывались человеческие очертания, и мое воображение принялось во всех жутких подробностях рисовать жалкие останки, на которые пришлось смотреть Бену. Я думаю о капитане Броуди, чье тело также поглотила и разрушила безжалостная стихия. Представляю, как страшно тонуть: руки и ноги молотят по воде, соленая жидкость захлестывает легкие… Воображаю подводное пиршество, когда рыбы и крабы набрасываются на мертвую плоть, а потом ошметки кожи и мышц, влекомые течением, натыкаются на острые как бритва кораллы. Что могло остаться от рослого и статного мужчины, который смотрел на меня с портрета, после полутора столетий под водой?

Свернув на подъездную аллею, я недовольно вздыхаю: перед домом припаркован фургон Неда. Я стала оставлять ключ плотникам, и они, разумеется, приехали сегодня поработать, но у меня совершенно нет настроения в очередной раз весь день слушать этот грохот. Я пробираюсь в дом лишь для того, чтобы собрать корзину для пикника – хлеб, сыр, оливки. Уже открытая бутылка красного вина взывает ко мне с кухонного стола, так что и ее я кладу в корзину.

Навьюченная ланчем и пледом, я спешу по испещренной лишайником скале, словно горная козочка, чтобы по тропе попасть на пляж. Обернувшись, я вижу Неда и Билли – они трудятся на вдовьей дорожке. Плотники так увлечены установкой новых перил, что не замечают меня. Я продолжаю путь мимо цветущих кустов шиповника, а затем спрыгиваю на галечный пляж, который обнаружила в первое же утро. На пляж, где меня никто не увидит. Расстилаю плед, выкладываю припасы. Пусть я потихоньку схожу с ума, но как нормально накрыть на стол, все еще помню. Да, это обычный пикник, однако я не лишаю застолье торжественности. Достаю полотняную салфетку, вилку, нож и стеклянный бокал. Первый глоток вина наполняет меня теплом. Вздохнув, я облокачиваюсь на валун и смотрю на море. Вода на удивление гладкая, ее поверхность ровная, словно зеркало. Вот именно этим мне и нужно было заняться сегодня – ничегонеделанием. Я буду нежиться на солнце, как черепаха, и пусть вино творит чудеса. Я забуду мертвую женщину, которую вытащили из воды. Забуду капитана Броуди, чьи кости разбросало по дну подводное течение. Сегодня мне необходимо исцеление.

И забвение. Больше всего на свете мне нужно все забыть.

Соленый воздух пробуждает аппетит, и я отламываю кусок хлеба, намазываю на него сыр бри, раз-два – и нет! Затем приходит черед оливок, с наслаждением поглощаю их и запиваю еще одним бокалом вина. И вот ланч съеден, бутылка риохи опустела, а я так хочу спать, что веки опускаются сами собой.

Я растягиваюсь на пледе, прикрываю лицо шляпой и проваливаюсь в глубокий сон без сновидений.

Меня будит холодная вода, намочившая ноги.

Спихнув в сторону шляпу, я смотрю вверх и вижу, что небо потемнело до фиолетового оттенка, а солнце окунается в море за валуном. Сколько же я проспала? Прилив уже накрыл половину моего пляжа, даже край пледа немного намок. С похмелья я нетвердо держусь на ногах, а потому весьма неуклюже собираю остатки пиршества и ковыляю прочь. Моя кожа нагрелась и раскраснелась, и мне страшно хочется выпить стакан газированной воды. И возможно, капельку розе.

По тропке я пробираюсь вверх, на утес. Там я останавливаюсь перевести дух и задираю голову, чтобы посмотреть на вдовью дорожку. То, что я вижу, заставляет меня застыть на месте. Пусть я не в силах разглядеть лицо, я знаю, кто там стоит.

Пускаюсь бегом в сторону дома – пустая бутылка, постукивая, перекатывается в корзине. По пути я теряю шляпу, но не возвращаюсь за ней и несусь дальше. Прыгаю по ступеням веранды и вваливаюсь в дверь. Плотники уехали, так что, кроме меня, в доме никого нет. В прихожей я бросаю на пол корзину для пикника, бутылка, должно быть, звякает при падении, однако я слышу только биение собственного сердца. Эта барабанная дробь усиливается, когда я начинаю подъем на второй этаж, а затем быстро шагаю по коридору к лестнице в башенку. У нижней ступени я останавливаюсь, прислушиваясь.

Наверху тишина.

Я вспоминаю человека с картины, глаза, что смотрели прямо на меня, на меня одну. Как хочется снова увидеть его лицо! Мне просто необходимо убедиться, что он настоящий! И вот я поднимаюсь по лестнице, слышу ее знакомый скрип, и лунный свет озаряет мне дорогу. Я делаю шаг в башенку, и меня обдает морским ароматом. Я узнаю аромат – это его запах. Он любил океан, и океан забрал его. Капитан нашел вечный покой в объятиях моря, но в этом доме по-прежнему хранятся его следы.

Я перехожу в другой конец заваленной инструментами комнаты – к выходу на вдовью дорожку. Все гнилые доски уже заменены, и впервые я оказываюсь на площадке. Там никого нет. Ни плотников, ни капитана Броуди. Я все еще ощущаю морской аромат, но в этот раз его несет ветер с океана.

– Капитан Броуди! – зову я. Не особенно ожидая ответа, я все равно надеюсь его услышать. – Я вас не боюсь. Я хочу с вами встретиться. Прошу, позвольте мне увидеть вас.

Ветер ерошит мои волосы. Он не холодный, веет нежным дыханием лета, несущим аромат роз и теплой земли. Запах суши. Я долго гляжу на море, как, наверное, смотрел когда-то и капитан, и жду, когда зазвучит его голос, но никто ко мне не обращается. Никто не появляется.

Он исчез.