19
В такой день путешествовать очень приятно, но я почти не обращаю внимания на аккуратные прибрежные домики на фоне искрящейся воды; в уме я прокручиваю все те странности, которые проявились за несколько недель моего проживания в Такер-Коуве. Я вспоминаю о поваренной книге и бутылках виски на кухонной полке, об одиноком шлепанце под кроватью и о шелковом шарфе, скомканном и позабытом в нижнем углу шкафа в спальне. Шарлотта Нильсон внезапно собрала вещи и уехала, однако у нее оставалось еще два оплаченных месяца аренды – теперь эта деталь особенно волнует меня. Почему моя предшественница в спешке покинула Вахту Броуди?
Думаю, ответ однозначный: она уехала из-за него.
«Что же сделал с тобой капитан Броуди, Шарлотта? Что в итоге заставило тебя сбежать из этого дома? Чего мне следует опасаться?»
Всего лишь месяц назад по той же самой дороге я направлялась на север, бежала из Бостона. И вот теперь я на пути назад, к отправной точке, к тому месту, где все было не так. Я еду обратно не для того, чтобы все исправить, – исправить это невозможно, и мои грехи никогда не простятся. Нет, у меня совершенно иная миссия. Я хочу встретиться с той единственной женщиной, которая жила в этом доме прежде. И если она тоже видела призрака, значит я буду знать, что он существует. Пойму, что не схожу с ума.
Но если она его не видела…
«Не все сразу, Эйва. Для начала найди Шарлотту».
Когда я пересекаю границу Нью-Гемпшира, движение становится плотнее, и я вливаюсь в привычный поток туристов, направляющихся домой после отпуска, – прощайте, морские прогулки, пешие походы, вкусные омары! За окнами машин мелькают загорелые лица, задние сиденья завалены чемоданами и переносными холодильниками. В моем же автомобиле – только я, никакого тебе багажа, кроме морального, – зато он будет тянуть меня вниз всю оставшуюся жизнь.
Я опускаю стекло и прихожу в ужас от жары, проникающей в машину. Месяц в Такер-Коуве – и я совершенно забыла, каким удушливым может быть начало сентября в городе, в этой асфальтированной печке, где так легко закипают страсти. Когда я останавливаюсь на светофоре и после включения зеленого света задерживаюсь на долю секунды, водитель позади меня подает нетерпеливый сигнал. В Мэне почти никто не пользуется клаксоном, так что я вздрагиваю от пронзительного звука. «Спасибо тебе за бостонское приветствие, идиот!»
По пути к Коммонуэлс-авеню чувствую, как у меня внутри будто затягивается узел – все сильнее и сильнее. Это дорога к дому Люси – к рождественским ужинам, индейке на День благодарения и воскресным полдникам. К тому человеку, которого я люблю больше всех на свете и которого никогда не хотела обидеть. Узел внутри грозит приступом рвоты, когда я проезжаю мимо дома Люси. Я помогала ей переехать сюда, выбирала вместе с ней эти занавески оливкового цвета… Сейчас суббота, час дня, и она наверняка уже вернулась из больницы и сидит одна в просторной квартире. А если я постучусь в дверь и выложу правду о том, что на самом деле случилось в канун Нового года? Что скажет Люси? Но мне не хватит смелости. На самом деле я с ужасом представляю, как она выглядывает в окно, видит мою машину и задается вопросом: отчего сестра не заехала к ней, как это бывало раньше? Она ведь наверняка удивляется: почему я сбежала на лето из Бостона, ни разу не позвонила, оставляла без ответа сообщения – словом, по какой причине решила вычеркнуть ее из своей жизни?
Такая вот я долбаная трусиха – не могу сказать ей правду, а просто еду мимо, на запад, в тот квартал, где живет Шарлотта Нильсон.
Когда я останавливаюсь возле ее дома, мои руки трясутся, а сердце бешено колотится. Выключив двигатель, я некоторое время просто сижу в салоне и глубоко дышу в попытке успокоиться. Замечаю, что возле дома слоняются два мальчика-подростка – они наблюдают за мной и, видимо, удивляются, почему я так долго не выхожу из машины. Я понимаю, что мальчишки наверняка совершенно безобидны, однако, глядя на этих здоровяков, на их накачанные плечи и громадные ботинки, невольно ежусь и не сразу решаюсь покинуть свое убежище. Все же вылезаю из салона, иду ко входу и нажимаю кнопку звонка с номером квартиры Шарлотты. Один раз, второй, третий. Ответа нет, и входная дверь заперта.
Парни по-прежнему наблюдают за мной.
– Кто-нибудь из вас живет здесь? – спрашиваю я.
Они одновременно пожимают плечами, словно говоря: «Чего?» Можно подумать, они не знают, где живут!
– Я иногда бываю тут, – отвечает тот, что покрупнее. Его волосы выгорели на солнце, и если бы он жил в Калифорнии, то наверняка таскал бы с собой доску для серфинга. – В основном летом, когда приезжаю к отцу.
Ага, значит, из неполной семьи.
– А ты знаешь кого-нибудь из жильцов? Знаешь Шарлотту Нильсон?
– Женщину из триста четырнадцатой? Ага. – Парни обмениваются многозначительными ухмылками. – Хотелось бы мне знать ее поближе, – добавляет он, и оба разражаются громким хохотом.
– Мне нужно с ней связаться. Ты можешь передать ей эту записку? Я бы очень хотела, чтобы она позвонила мне. – Вытащив из сумочки блокнот, я быстро записываю на листочке свой телефон.
– Здесь ее нет. Она в Мэне.
– Нет, она не там, – возражаю я.
– Да нет, там.
– Она была в Мэне, но уехала месяц назад. Разве она не вернулась домой?
Парнишка качает головой:
– Я не видел ее с июня. С того дня, как она уехала на лето.
Мгновение я обдумываю это, пытаясь увязать с тем, что говорила мне Донна Бранка – по ее словам, Шарлотта уехала из Вахты Броуди по срочному семейному делу. Раз она не вернулась в Бостон, куда она могла отправиться? Почему она не отвечает ни на электронные письма, ни на звонки?
– Так что приключилось с Шарлоттой? – спрашивает подросток.
– Не знаю. – Я разглядываю дом. – Твой папа дома?
– Он вышел на пробежку.
– Не мог бы ты передать ему номер моего телефона? И попросить, чтобы он позвонил мне? Мне просто необходимо связаться с Шарлоттой.
– Ага. Ладно. – Парнишка засовывает листочек бумаги с моим телефоном в задний карман джинсов, где, как я опасаюсь, он навсегда и останется, однако больше ничего я сделать не могу.
Поиски Шарлотты привели к мальчишке-подростку, который наверняка может сунуть джинсы в стиральную машину и даже не вспомнит, что́ лежит у него в кармане.
Я снова сажусь в машину, размышляя, стоит ли провести ночь в Бостоне, вместо того чтобы четыре с половиной часа ехать назад, в Такер-Коув. Моя квартира пустовала несколько недель, так что заглянуть туда в любом случае не помешает.
На этот раз я делаю изрядный крюк, чтобы не проезжать мимо квартиры Люси. Запретная зона для меня расширяется. Сразу после смерти Ника я заставляла себя переступать порог сестриной квартиры, потому что Люси отчаянно требовалась моя поддержка. А потом я была уже не в силах это делать. Мне было тяжело и стыдно выносить ее объятия, смотреть ей в глаза, так что я просто перестала приходить к ней. Перестала звонить ей и отвечать на оставленные ею голосовые сообщения.
А теперь я не могу даже проехать мимо ее дома.
Запретные зоны продолжают расти, как расплывающиеся кляксы на карте города. Район вокруг больницы, где работает Люси. Ее любимая кофейня и продуктовый магазин. Все те места, где я могу столкнуться с ней и буду вынуждена объяснять, почему скрываюсь. От одной только мысли о встрече с сестрой мое сердце начинает бешено колотиться, а ладони потеют. Я воображаю, как эти черные кляксы увеличиваются, расползаясь по карте города, – и вот уже весь Бостон превратился в запретную зону. Возможно, имеет смысл навсегда переехать в Такер-Коув и запереться в Вахте Броуди. Состариться там и умереть вдали от города, где все вокруг отражает мою вину, особенно сейчас, когда я еду в свою квартиру.
Именно тут все и случилось. Вот перекресток, где лимузин врезался в «приус» Ника и тот закрутился по обледенелой улице. А вот у этого фонарного столба помятый «приус» наконец-то остановился.
Еще одна клякса на карте. Еще одно место, которого нужно избегать. По пути к своей квартире я ощущаю себя так, словно преодолеваю полосу препятствий, где каждый уголок, каждая улочка полна дурных воспоминаний, словно там спрятана бомба, готовая взорваться.
А самые ужасные воспоминания ждут в моей квартире.
Сначала их вроде бы и нет, они приходят не вдруг. Оказавшись внутри, я замечаю лишь спертый воздух дома, в котором несколько недель не открывали окна. Все так, как я оставила, – запасные ключи в плошке у двери, несколько новых выпусков журнала «Приятного аппетита!» сложены в стопку на кофейном столике. «Наконец-то я дома!» – обычно думает тот, кто после долгого пути оказался в родных стенах, но я все еще взбудоражена дорогой и по-прежнему не решила, стоит ли ночевать здесь. Я опускаю на пол сумку и бросаю ключи в плошку. С самого утра я ничего не ела и не пила, а потому иду в кухню за стаканом воды.
И тут меня захлестывает с головой… Канун Нового года.
Воспоминания настолько яркие, что я даже слышу звук открываемых бутылок, чувствую запах розмарина и кипящего жира для поркетты. Помню такой радостный-радостный вкус шампанского на языке. В тот вечер я выпила слишком много шампанского, ведь это был мой праздник. Я весь день проторчала в кухне за чисткой устриц, разрезанием артишоков, раскладыванием грибной начинки в тарталетки, и, когда в мою квартиру пожаловали три дюжины гостей, мне хотелось праздника.
Поэтому я пила.
Пили и другие. Все, кроме Люси, которой не повезло: она в ту ночь была дежурным врачом. Они с Ником приехали на разных машинах, на тот случай, если ее вызовут в больницу, так что в эту ночь она могла позволить себе только газированную воду.
Разумеется, Люси все-таки вызвали, потому что в канун Нового года дороги заледенели и без происшествий обойтись не могло. Помню, я смотрела с другого конца комнаты, как она натягивает пальто и собирается уходить, и думала: «А вот и моя совершенно трезвая сестренка – она спешит, чтобы спасти чью-то жизнь, пока я тут допиваю шестой бокал шампанского».
Или это был уже седьмой?
К концу вечера я сбилась со счета, но в этом ли суть? Я же не собиралась никуда ехать. Никуда не собирался и Ник – он согласился переночевать в гостевой комнате, потому что слишком напился, чтобы садиться за руль.
Смотрю на кухонный пол и вспоминаю, как моя голая спина касалась этих холодных плиток. Ох, как меня мутило от выпитого шампанского! И тут тошнота возвращается – все, я больше ни минуты не могу находиться в этой квартире!
Бегу прочь, чтобы снова сесть в машину.
К вечеру я снова окажусь дома, в Вахте Броуди. Я впервые подумала о ней как о настоящем доме – сейчас это единственное место в мире, где я могу спрятаться от тяжелых воспоминаний. Тянусь к замку зажигания.
Звонит мой телефон. Код бостонский, однако номер я не узнаю́. Но все равно отвечаю.
– Мой сын попросил позвонить вам. – В трубке мужской голос. – Он говорит, что вы подъезжали к нашему дому некоторое время назад и спрашивали о Шарлотте.
– Да, спасибо, что позвонили. Я пыталась связаться с ней, но она не отвечает на электронные письма и звонки.
– А вы, собственно, кто?
– Меня зовут Эйва Коллетт. Я живу в Такер-Коуве, в доме, который до меня снимала Шарлотта. Здесь осталось несколько ее вещей, и мне бы хотелось отдать их ей.
– Подождите. А разве она не там?
– Нет. Она уехала больше месяца назад, и я решила, что она в Бостоне. Я отправляла ей посылку по этому адресу, но ее вернули.
– Насколько мне известно, Шарлотта не возвращалась в Бостон. Я не видел ее с июня. С того дня, как она уехала в Мэн.
Мгновение мы оба молчим, размышляя над тайным исчезновением Шарлотты.
– У вас есть хоть какие-то предположения о том, где она может быть? – спрашиваю я.
– Перед отъездом из Бостона она оставила мне адрес для пересылки. Это абонентский ящик.
– Где?
– В Такер-Коуве.
