Глава 1. Крис
Заросли лапника обрывались неглубоким оврагом. Крис остановился, прислушался, перебирая звуки окружающего леса. Он слышал, как журчит вода в ручье, как позади крадётся Марик, как поскрипывают, трутся друг о друга ветви чернолистов. Но ворчуна поблизости не было. Как же так? Не могли они упустить добычу, другого пути для зверя нет. Сквозь злобник и крапчатку на дне оврага ворчун не пойдёт – матёрый, умный. Понимает, что не пробиться сквозь живую преграду, утыканную шипами в палец длиной и ядовитыми жалами. Выше по ручью, наоборот, места открытые, там Орест и Тэд его перехватили бы. Один путь ворчуну остался – сюда, в лапник, который кажется надёжным укрытием, но на самом деле предательским хрустом выдаст любое движение. Зверь должен быть где-то здесь. А на то он и ворчун, чтобы не сидеть молча.
Крис понял, что придётся заново прочесать заросли. Развернулся, пошёл вдоль кромки оврага, настороженно вглядываясь в просветы. Ворчун – животное трусливое, но если загнать его в угол… А веса ему достанет, чтобы с ног сбить. И когти на передних лапах немаленькие – раздерёт брюхо, пикнуть не успеешь.
Он занёс ногу для следующего шага, да так и застыл. Под грудой искрошенных стеблей лежала туша ворчуна. Длинный розовый язык вывалился наружу, глаза вылезли из орбит, из широких чёрных ноздрей скатывались капли крови. Спина Криса мгновенно покрылась испариной. Не нужно охотником быть, чтобы понять – ленточник рядом! Большой ленточник. Нет, огромный, раз сумел придушить матёрого зверя. Такому с человеком справиться – раз плюнуть.
Парень осторожно вынул нож из чехла на поясе. Лук подойдёт на открытом месте, а здесь и прицелиться не успеешь. Ленточник ползёт бесшумно и прятаться умеет так, что до самого броска не заметишь. Вся надежда на нож и собственную проворность – успеть ударить, перерубить гибкое тело раньше, чем ядовитая слизь заставит мускулы онеметь.
На проворность Крис не жаловался, и нож у него был отличный: длинное голубоватое лезвие с едва различимым узором. Настоящая сталь, почти не требующая заточки, вещь Древних, не какая-нибудь поделка Тома Кузнеца из Глиняной Долины. Этот нож ему достался от отца, тому – от его отца. И служил всем в их роду исправно.
Крис удобнее перехватил нож, вновь осмотрелся. Тихо, спокойно, будто и нет никого поблизости. Стоять и ждать бесполезно – у ленточника терпения наверняка больше. Он собирался шагнуть в заросли, к мёртвой ворчуньей туше, когда сзади донёсся приглушённый голос Марика: «Крис, ты где? Нашёл его?» Парень невольно повёл головой в ту сторону, и тотчас длинная зелёная лента метнулась сверху. Он прыгнул в сторону, не разбирая куда, рубанул ножом. Бил наугад, но ещё до падения понял – попал! Стебель лапника больно хлестнул по плечу, рванул ухо, огнём полыхнула щека. Вдобавок чуть глаз не вышибло. Но сейчас это было мелочью. Крис вскочил, оглянулся…
Да, попал он хорошо, даже самому не верилось в такую удачу. Перерубил ленточника пополам у самого основания плоской мерзкой головки. Фасеточные глаза твари уже затягивались плёнкой, но вторая часть – хвост в полтора человеческих роста – ещё дёргалась в агонии, выплёскивала капельки бесцветной крови.
Из кустов высунулось раскрасневшееся, курносое и щекастое лицо Марика.
– Готов? – спросил. Тут же скривился от испуга и отвращения. – Ёш ты в пень, эта дрянь тут откуда?! Это ты его?
– А ты думал ворчун?
Крис, всё ещё нервно сопящий, аккуратно вытер нож о листву. Кровь у твари тоже ядовитая. Марик только теперь заметил тушу, засыпанную крошевом стеблей.
– Вот это да! Как ты их обоих положить сумел?
– Не, ворчуна ленточник задавил. А потом на меня кинулся.
Напарник наконец-то решился убрать лук.
– Сильно досталось? Ты в крови весь.
– Ерунда, поцарапался, когда падал. Чего стоишь? Забираем ворчуна, и пошли отсюда.
Орест с Тэдом их ждали. Должно быть, тоже слышали шум и возню в зарослях – луки опустили, лишь когда разглядели тянущих тушу парней. Марик затараторил издали, не давая времени на расспросы. Крис улыбнулся невольно – в пересказе сводного брата его поединок с ленточником выглядел куда живописней, чем на самом деле. В глазах Тэда появились восхищение и немного зависти. А Орест недоверчиво переспросил:
– Так уж и полтора роста? Может, полтора локтя?
– Не веришь? – Марик выпучил глаза. – Сходи сам посмотри. Если не трусишь.
Орест презрительно смерил его взглядом. Каждый житель леса знает, что взрослый ленточник охотится в одиночку, и любая другая тварь держится от его логова подальше. Так что пока заросли лапника были вполне безопасны. Проверять он пошёл. Кто бы сомневался! Крис досадливо сплюнул вслед – их неприязнь была обоюдной. Но Орест старше на пять лет, взрослый мужчина, охотник. Приходилось терпеть.
Тем временем Марик надёргал листиков любника и кровостопа, сунул в рот, принялся усердно разжёвывать, кривясь от отвращения. Вкус у широких, с ладонь, листьев кровостопа был горький до невозможности. Но название своё растение оправдывало.
– Садись, лечить тебя буду, – приказал. Выплюнул в ладонь густую зелёную массу.
– Да само заживёт… – Крис боязливо потрогал щеку.
– Само… посмотрел бы на себя со стороны! Весь в кровищи. Мама говорит: чем быстрее рану замажешь, тем лучше. Не ровен час, лихорадка привяжется.
Мнение мамы Энн, поселковой Докторши, было непререкаемо, так что Крис покорно присел, подставляя ухо и щеку для экзекуции.
Вернулся Орест, хмуро прикрикнул на Тэда: «Приглашения ждёшь? Кто ворчуна свежевать будет? Охотники, сучок вам в задницу!» Видно было, что он раздосадован. Надо же такому случиться – мальчишка-ученик ленточника положил. Никто и не знал, что тварь так близко к посёлку подобралась. В эти места женщины забредают за орехами, грибами, кислицами. Запросто кого-нибудь подловить мог.
Крис торжествовал молча – Оресту в очередной раз нос утёрли. Но Марик молчать не собирался.
– Что, убедился? Небось сам таких и не видел?
– Подумаешь, ленточника средь бела дня зарубил. Заслуга! – процедил сквозь зубы Орест. Такая оценка была обидной и несправедливой. Это понимали все – Крис, Марик, Тэд. И Орест понимал, конечно. Потому уточнил, чтобы окончательно поставить мальчишку на место: – Летом, при солнце охотиться – доблести особой не нужно. Главное, гляди в оба, да не зевай. Вот когда туман приходит с озёр – другой разговор!
– Когда туман, все дома сидят, – попробовал возразить Марик.
– А если он тебя в лесу застанет, на ночёвке? А зимой? Декадами солнца нет. Так и будешь в доме сидеть, лапу сосать? Закончились для вас медовки, мелюзга. Взрослая жизнь – это не только бабам ноги раздвигать.
Орест обернулся, обвёл взглядом опустивших головы парней. Довольный, что последнее слово осталось за ним, шагнул к Крису, присел, отодвигая Марика, оглядел раны.
– Неплохо. Докторша хоть чему-то полезному тебя выучила, Толстяк. И что ленточника зарубили, молодцы. Может, и получатся из вас толковые охотники. Главное, нос не задирайте. Настоящая проверка начнётся, когда туманы придут. Когда самые опасные твари на охоту выйдут – пузыри да шлейфокрылы. По посёлку и то жутковато бегать, когда в двух шагах ничего не видать, а, сопляки? Отлить, небось, на горшок ходите? А в лесу каково, знаете?
Парни не спорили, охотник говорил вещи известные. Не было зимы на их памяти, чтобы пузыри не пытались пробраться в посёлок. Невзрачная, похожая на пустой мешок буро-зелёная тварь размером с годовалого ребёнка плевала ядом шагов на восемь-десять. Затем выворачивалась наизнанку, заглатывала обездвиженную жертву и волокла к себе в болото, чтобы там неспешно переваривать. На взрослого охотника силёнок у пузыря не хватало, но ребёнка, да и девушку, какая росточком поменьше, слопать он мог запросто. Так в одну из зим охотники принесли с болот восьмилетнюю сестрёнку Криса, живую, но оставшуюся, считай, без кожи.
Ещё опасней были шлейфокрылы. Эти летучие твари охотились стаями. Выныривали из тумана, падали сверху бесшумными тенями, рвали жертву на части острыми, как лезвие ножа, когтями, уносили добычу в своё логово. Оресту удалось выжить в прошлую зиму – другие охотники были рядом, успели разогнать тварей, а его жене нет. Так что теперь не только вытекший глаз да шрамы напоминали ему о встрече с хищниками, но и холодный пустой дом. Взрослому мужчине остаться без жены совсем плохо.
Солнце последний раз дотянулось лучом до опушки леса и спряталось за густыми кронами чернолистов. Сразу сделалось неуютно, тревожно. Крис поёжился. Представил вдруг, что из оврага, скрытого за стеной лапника, потянулись вязкие белые пряди. Знал, что до зимы далеко, почти два месяца. Что туман сначала будет появляться под утро, и то вблизи ручья и на болотах. Но всё равно, жутко было думать о нём. Не из-за ленточников, пузырей и крылов. Эти твари – из плоти и крови. Лесные охотники, как и люди.
– Да ладно, не пугай. – Кажется, не у одного Криса разыгралось воображение. Хоть Марик и старался придать голосу беспечность, получалось у него не очень убедительно. – Не трусливее тебя будем. Понадобится, и на хоку пойдём.
Крис вздрогнул невольно. И Орест передёрнул плечами. Удивлённо посмотрел на Толстяка.
– На хоку? Ты хоть сам понял, что сказал? Охотник нашёлся, бородавку тебе во всю задницу! На хоку он пойдёт!
– А что? – не сдавался Марик. – Хоки ведь боятся стрел? И попасть в них нетрудно, не то, что в крыла. Если первым увидел, конечно.
– «Если первым увидел…» – передразнил Орест. – Это тебе Берт наплёл? После того, как мы позапрошлой зимой на ту парочку у заводи наткнулись? Так они там играли, дурень! И нас целая гурьба шла. Вот если она сама за тобой придёт…
Он сплюнул раздражённо. Порылся в кисете, достал сушёный корешок любника, сунул в рот. Буркнул:
– Одна и радость, что они стрел боятся.
– А если лука с собой нет? – подал голос Молчун Тэд.
– Какой дурень в лес без лука сунется?
– Так они и по посёлку шастают. Прошлой зимой тётку Фриду в трёх шагах от дома хока высосала.
– Ага, и папашу моего в посёлке слопали. И Крисову мамку, – поддержал друга Марик.
– Тогда… – Орест задумался, сосредоточенно двигая челюстями. – Тогда драпать надо. Может и повезёт, если жильё близко и тебя туда впустить успеют.
Он недовольно взглянул на почти ободранную тушу ворчуна, прикрикнул на Тэда:
– Ты чего возишься? Толстяк, помоги, а то до ночи здесь сидеть будем.
Видно было, что разговор ему неприятен, что боится он хок так же как все, просто не хочет признаться. От этого Крис неожиданно успокоился. Что тебе написано на роду, то и станется. Он покосился на старшего, спросил:
– Орест, ты ведь хок вблизи видел, как нас сейчас?
– Ну… шагов десять там было, и туман.
– А правда, что они на людей похожи?
– Чиво?
– Берт говорил, хоки – точно, как люди. Руки, ноги, глаза. Только не разобрать, где мужик, а где баба…
– У Берта задница вместо башки! «Мужик, баба…» И мысли такие из головы выкинь, если долго жить хочешь. Хока, она хока и есть! От этих тварей одно спасенье: заметил – стреляй!
Посёлок получил название от большого холма, поднимавшегося над лесом. Когда-то, до того, как люди обосновались на его склонах, холм в самом деле был зелёным – от подножья, до плоской вершины, где среди каменных россыпей торчала покорёженная ветрами одинокая кислица. Дерево было старое-престарое, помнившее времена, когда людей здесь и близко не было. И многие поколения мальчишек считали своим долгом забраться на его макушку, да и девчонки, какие посмелее, от них не отставали. С верхней развилки дерева картина открывалась захватывающая. Под ногами – небольшая площадка, постепенно переходящая на западе и севере в пологий склон. Там начинался посёлок – три десятка деревянных домиков. Побольше и поменьше, какие-то новые, сложенные на памяти Криса, другие – старше, потемневшие от времени. Были и совсем ветхие, ждущие, когда их разберут на дрова.
В Зелёном Холме обитало без малого две сотни человек. Тридцать восемь женщин, двадцать пять мужчин, десять девушек, двенадцать парней, да ещё детвора, живущая с настоящими или приёмными родителями. Девушками и парнями считались те, кто переселился в общие дома – учиться самостоятельной жизни. Дом Сестёр стоял в середине посёлка, рядом с Ратушей, Дом Братьев – на окраине, в самом низу. Сразу за ним виднелись квадратики огородов. В это время года огороды пустовали – разве что нерасторопные хозяйки не закончили копать второй урожай репчатки. У подножья холма в невысоких кустах камышника пробивался из-под земли родничок, заполнял водой аккуратную круглую криницу, а затем убегал звонким проворным ручейком. Огороды тянулись и дальше, до опушки леса, туда, где за неширокой полосой кислиц и орешника поднимались тёмные кроны чернолистов.
С юга и востока площадка обрывалась тремя каменными уступами к излучине Каменца, речки-не речки, скорее полноводного ручья, выныривающего из чащи и вновь убегающего в неё. Над самой нижней террасой в скале скрывалась невидимая с верхней площадки пещерка. Они любили забираться туда вчетвером: Крис, Марик, Тэд и Джула – родная сестра Марика и сводная Криса. Джула хоть и была девушкой, но по деревьям лазила не хуже рыжка. И внешне смахивала на этого лесного зверя, такая же проворная и огненно-рыжая. Не только по деревьям лазить – она ни в чём не хотела уступать приятелям, даже из лука стрелять научилась. Конечно, послать стрелу по-мужски далеко силёнок у неё не хватало, но вблизи била почти так же метко, как Крис. И уж куда лучше Марика.
Чернолистовый лес обступал посёлок со всех сторон, уходя на юге, западе, севере до самого горизонта. Лишь на востоке, где-то далеко-далеко, во многих днях пути, голубели вершины гор. А если смотреть прямо в ту сторону, но на вершины голову не задирать, то сквозь кроны деревьев можно различить жмущуюся к берегу Каменца хижину. Хижина считалась частью посёлка, хоть и стояла на отшибе. Там жил человек, ни имени, ни родичей которого не знал никто. Когда-то давно – Крис те времена помнил смутно – незнакомец пришёл с западных непролазных болот, выбрал место, заплатил мужчинам за постройку дома, да так здесь и поселился. В Зелёном Холме пришельца недолюбливали и побаивались. Но уважали. Потому как равного ему в охоте не было ни здесь, ни в Сквозняках, ни в Орешниках, ни в Каменобродье. Наверное, и до самой Реки никто не умел обходиться с луком и ножом так, как он. За это умение его и прозвали – Охотник.
С мужчинами из посёлка Охотник не водился, Правил, по которым жил лесной народ, признавать не хотел. Ни огорода у него не было, ни семьёй настоящей, с детьми, озаботиться не удосужился. Каждую весну, возвращаясь из путешествия по Лесному краю, приводил он в свою хижину новую девушку, а спустя год выпроваживал наскучившую жену, часто на сносях, нимало не заботясь о судьбе потомства. Иногда женщины отправлялись в родные посёлки, чаще оседали в Зелёном Холме. А дважды – исчезали. Куда они сгинули, никто не расспрашивал – мало ли какая беда с человеком может приключиться. Охотник и за жён, и за особенность свою платил щедро: шкурами ворчунов, прозрачной плёнкой из вычищенных пузырей, крепкими, не рвущимися верёвками, нарезанными из перепонок шлейфокрыла. И скинами. Никто кроме него не умел охотиться на хок. По-настоящему охотиться, а не отпугивать, заставляя превращаться снова в туман, из какого те появлялись.
Зелёный Холм лежал на границе заселённого людьми края. Дальше на север человеческого жилья не было. А с востока на юго-запад бежала через посёлок тропа. По ней приходили ближние и дальние соседи, торговцы-меняльщики, другие путники. Приносили свежие байки, рыбу с Реки и озёр, стальные ножи, чёрный камень, из которого выплавляли крепкие, не тупящиеся и не крошащиеся наконечники стрел, диковинные вещички, добытые таинственным Странником в Городе Древних. И ещё – аромат большого, бескрайнего мира.
Впрочем, последнее замечал только Крис. И Тэд, и Марик, и даже Джула смотрели удивлённо, когда он упоминал об этом. Но отправиться по тропе, уходящей на юго-запад, друзья мечтали не меньше. Каждую осень где-то далеко у Длинного Озера собирались парни и девушки лесного и речного народов. Знакомились, веселились, жгли костры, плясали, пили терпкий хмельной жус, сброженный из ягод стеклянки. Выбирали себе пару. Там начиналась Взрослая Жизнь. Девушки обычно уходили из дому навсегда, вместо них ребята приводили своих избранниц.
Летом Крису, Марику и Тэду исполнилось пятнадцать, Джуле – тринадцать. Заканчивался месяц лютайр, и вместе с ним – последняя осень их детства. Они по пальцам считали дни, что остались до Праздника и первого в жизни большого путешествия.
– Крис, иди скорее сюда, пока Толстяк всё не слопал!
– Эй, кто обещал не обзываться? Вот стряхну тебя вместе с кислицами, будешь знать!
Марик впрямь слегка тряхнул ствол деревца и, задрав голову, смотрел, как подействовала угроза на сестру. Увидел Криса, подмигнул, поманил рукой.
– Ты глянь, чего видно! Прям жалею, что это моя сестрёнка.
Джула забралась на самую верхушку. Достать висящие на кончиках тонких ветвей жёлтые, налитые соком плоды казалось невозможным. Но она придумала способ – обхватила руками ствол, упёрлась ногами в ветви и принялась что было силы их раскачивать. Это подействовало – кислицы сыпались вниз. Но и коротенькая юбочка из шкуры ворчуна сбилась к талии, открывая стоящим внизу парням мускулистые ножки до самого основания.
Сообразив, что братец притих неспроста, Джула посмотрела вниз, спросила настороженно:
– Чего вы там разглядываете?
– Проверяем, ты и снизу на рыжка похожа?
– Проверяете?! Ну ладно…
«Бамм!» Твёрдый увесистый плод отскочил от макушки Марика, задел отпрыгнувшего в сторону Криса.
– Ты чего!? – Толстяк попятился, схватился за голову. – Шишка же будет!
– А ты не глазей, куда не просят! Собирай, что я натрусила. Будешь потом ныть в дороге, что еды мало.
– Сама первая начала! Договаривались не обзываться.
Марик не любил своё прозвище, но раз уж прилипло – ничего не поделаешь. Прозвища в посёлке были у всех, кроме малышни. У одних обидные, у других обыкновенные, кому как повезёт прославиться. Тэда звали Молчуном, Берта – Безголовым, Ореста – Кривым, тётушку Энн – Докторшей, Джулу – Рыжком, а как иначе? Криса называли Красавчиком. Раньше он злился, но сейчас привык. Всё из-за копны золотистых вьющихся волос, голубых будто летнее небо глаз и ямочек на щеках, совсем как у девчонки. Но он же не виноват, что таким уродился? Красавчик, стало быть, Красавчик. Мужчины произносили это слово с нарочитой издёвкой и скрытой завистью, девушки, кроме Джулы, – ехидно, а женщины… Этим летом женщины начали посматривать на него так, что Крис спешил отвернуться, уйти подальше. Чтобы не слышать. Нет, вслух они ничего не говорили, но он почему-то слышал не слетевшие с губ слова, такие… такие взрослые. Он не решался повторить их.
Зато Марик любил поболтать о взрослой жизни, о женщинах, и когда друзья сбегали в пещерку, принимался со смаком описывать свои фантазии. Сочинять он был горазд. От этих рассказов Тэд обычно краснел и подтягивал коленки к подбородку. Джула хихикала, то и дело облизывая губы, и было заметно, как под лифом у неё выпирают две маленькие твёрдые грудки. И у Криса начинало перехватывать дыхание, а глаза сами собой возвращались к этим бугоркам.
Грудки у Джулы были упругие, похожие на две торчащие в стороны репчатки с розовыми носиками. Однажды, в самом начале лета, наслушавшись рассказов Толстяка, она шепнула Крису на ухо: «А хочешь потрогать?» Они тогда сбежали от приятелей, забрались подальше за реку, где на полянах росла высокая мягкая трава-малька. Понятно, любились они «по-детскому». Женщинами девушки становились во время Праздника, это было Правилом. Но даже так оказалось до того здорово, что Крис и представить боялся, какое же это удовольствие будет «по-взрослому»!
После, когда насытившиеся и усталые они лежали в спутанной, измятой мальке, Джула предложила:
– Крис, а давай я буду твоей женой.
Он не понял сперва, переспросил удивлённо:
– А как же Праздник? Ты не хочешь идти на Длинное Озеро?
– Конечно хочу. Но кто нам мешает выбрать друг друга? Правила не запрещают приводить девушку из собственного посёлка. Мы же с тобой не кровные родичи.
Восторг пьянящим ливнем захлестнул Криса. Правила не запрещают, они с Рыжком будут вместе! Всегда!
Джула спрыгнула на траву, с сомнением заглянула в мешок.
– Не маловато?
– Маловато?! – возмутился Марик. – А тащить его кто будет? Или ты одни кислицы весь Праздник жевать собралась?
– Ладно, ладно! Хватит, значит хватит. Всё равно солнце уже садится, а нужно ещё к маме зайти. Лекарства возьмём, жус, и вообще…
Матушке Энн исполнилось тридцать два года. Она была самой старшей женщиной в посёлке и самой многодетной: шестеро собственных детей и трое приёмных. Крису было пять, Лиз – шесть, а Тине – два годика, когда не стало их родной мамы. То был самый тяжёлый год в их жизни. Но к осени отец перебрался к овдовевшей Докторше, и у Криса сразу добавилось три рыжих, как огонь, сестрички и два братика. А через год родился ещё один. Мама Энн сумела вырастить всех девятерых. Даже Тину, проглоченную пузырём, выходила, хоть весь посёлок считал ту обречённой. А девочка и выжила, и выросла вполне здоровенькой, только уродливой из-за шершавых багровых пятен по всей коже, замкнутой и язвительной не в меру. Когда три года назад не вернулся с охоты отец, мама Энн нового мужа приводить в дом не захотела, рассудив, что уже старовата. И теперь, когда старшие дочери, повзрослев, ушли из посёлка, а средние дети начали жить отдельно, с ней остался один младшенький, Рикки.
Дом Докторши стоял в верхней части посёлка. В детстве он казался Крису просторным, высоким, с необыкновенно чистыми и светлыми комнатами. Пахло внутри удивительно вкусно: любником, семицветом, сушёными грибами, размолотыми семенами трещотки и поджаренными орешками. И ещё чем-то, названия для чего не существовало, но отчего этот дом сделался родным. Сейчас-то он видел, что дом ничем не отличается от прочих в посёлке. Но аромат – да, аромат был неповторимым. Крис не удержался и втянул полную грудь воздуха, едва переступил порог. Кольнуло в сердце раскаяние – скоро месяц, как они с Мариком последний раз сюда заглядывали.
– Доброго вечера, ма! – Джула с разбегу повисла на шее Докторши, чмокнула в щеку.
– Здравствуй, доченька. А, и бродяг с собой привела. – Энн насмешливо улыбнулась, разглядывая сыновей. – Проходите, проходите!
– Да мы так, по делу… – Марик застрял у дверей, елозя пальцем ноги по полу.
– Спасибо, хоть по делу зашли. Нечего мне там полы ковырять, к печке ступайте. Я как раз сегодня затопила, мы с Рикки орешки жарим. И ещё кое-что вкусное для вас найдётся.
Она оглянулась на младшего, с усердным видом нанизывающего грибы на длинную бечёвку, распорядилась:
– Сына, неси, что мы с тобой вчера приготовили.
Крис опустился на плетённую из мальки подстилку у очага. Кажется, за последние три года здесь ничего не изменилось, просто отвык от родного дома. Язычки пламени, потрескивая, прыгали по сухим щепкам мелко нарубленного чернолиста. Когда-то они, ещё малышня, сидели долгими зимними вечерами, сбившись в тесную кучу, слушали бесконечные мамины истории о Сотворении Мира, о Войне Стихий и великом воине Вике-Освободителе. А за мутным окошком таинственно и зловеще клубился туман.
– Двигайся. – Марик опустился рядом.
Джула по-хозяйски рылась на полочках, уточняла то и дело:
– Ма, я любника возьму побольше. А то мало ли, для чего понадобится. И где у тебя кровостоп? А, нашла…
– Я там листьев гульчика приготовила…
– Да у меня есть! Что, маленькая, не понимаю?
– Хорошо, хорошо! Ты, главное, не забывай, как я учила.
– Ма, а ты напомни ей. И мы с Крисом послушаем, – хихикнув, предложил Марик. Гульчик помогал девушкам не затяжелеть преждевременно.
– Толстяк, щас в нос получишь! – Джула оглянулась, пригрозила кулачком.
– Ма, скажи, чтобы не обзывалась!
– Ага, и меня дразнит! – поддакнул Рикки, вытащивший из кладовки пузатый глиняный горшок.
Марик мигом забыл об обидном прозвище, подался к младшему брату.
– Что у тебя там, малой? Ма, ты медовок наготовила?!
Вываривать терпкие плоды кислицы в соке камышника умели все женщины посёлка, но мама Энн и в этом знала особый секрет. У неё лакомство получалось не приторно-сладким и вязким, а словно таяло во рту.
– Надо же вас побаловать напоследок. Вот и вы взрослыми стали. Жён приведёте, мама не нужна будет. А Джулу, наверное, и не увижу больше никогда.
Неожиданно по щеке Докторши пробежала слезинка. Крис, Рик, Джула, даже Марик растеряно замерли.
– Ма, ты что? Ну не плачь! – Джула подошла, обняла её. – Конечно мы с тобой увидимся, обещаю!
– Ладно, ладно, садись, а то мальчишки уже пальцы в горшок суют.
Энн вытерла тыльной стороной руки слёзы, вынула из корзинки свежие гороховые лепёшки, опустилась у очага рядом с детьми.
– Ма, ты жус обещала… – как бы мимоходом напомнил Марик, облизывая перемазанные густым сиропом пальцы. Кто-кто, а он и впрямь успел зачерпнуть пару медовок.
– Раз обещала, значит дам.
– А попробовать можно?
– Я тебе попробую! До Длинного Озера доберётесь, там и пробовать будете. – Мама Энн строго поджала губы, приказала: – Крис, флягу тебе отдам. В дороге брата к ней и близко не подпускай!
Лепёшки, как любая вкуснятина, имели обыкновение заканчиваться быстрее, чем их по-настоящему распробуешь. Марик с сожалением проводил взглядом последнюю, исчезнувшую во рту Рикки, на всякий случай облизнул палец, покосился на сидящих рядом Криса и Джулу. Потом перевёл взгляд на окно. Снаружи начинало темнеть.
– Медовки, ма, у тебя – объедение! Так мы пойдём? – предложил. – Сумки нужно проверить. И спать ложиться пораньше, а то Староста обещал разбудить до рассвета.
– Выспишься! – перебила сестра. – Ма, расскажи какую-нибудь историю.
– Да вы все мои истории знаете. – Энн улыбнулась, обвела взглядом детей.
– Всё равно интересно! О Древних!
Джула посмотрела на Криса. До чего же она сейчас была хороша! Щёки раскраснелись от близкого жара, в глазах – отражение огненных искр, розовый язычок быстро облизнул сладкие от сиропа губы. Крис мысленно примерил к девушке непривычное ещё слово – «жена». Пройдёт несколько дней, и Джула станет его женой! Улыбнулся в ответ.
Когда-то в незапамятные времена жили две сестры-Стихии, старшая – Земля и младшая – Вода. В наследство от родителей достался им дом-Мир, и хозяйничали они в нём по своему разумению. Старшая была умелица-рукодельница, младшая ей во всём помогала. Земля сотворила горы и долины, травы и деревья, зверей и рыб. Вода – реки и озёра, чтобы рыбам было, где плавать; ручьи и родники, чтобы поить зверей; тучи и дождь, чтобы поливать деревья и травы. Стал Мир пригожим, а сёстры любовались делом рук своих и радовались.
Шло время, Вода взрослела, и начало ей казаться, что несправедливо устроен их дом, что всё в нём придумала Земля. Решила тогда младшая сестра сама сотворить что-нибудь. Но придумать ничего не смогла – ни фантазии, ни дара рукодельницы у неё не было. Один туман без формы, без цвета, без вкуса и запаха получился у Стихии-Воды. Увидела Земля это безобразие, засмеялась. Попросила убрать его, чтобы не портил он красу Мира. И родилась от этого в сердце младшей сестры Обида. Отказалась она выполнить просьбу старшей.
Зато туман понравился самым злобным и отвратительным тварям: ленточникам, пузырям, шлейфокрылам. Начали они прятаться в нём и охотиться на других зверей. Возмутилась Земля такой подлостью, хотела изничтожить их, но отыскать не смогла. И во второй раз попросила тогда Воду убрать туман. А та радовалась, что сестра не может без неё справиться. И родилось от этого в её сердце Злость-Злорадство. Опять отказалась она выполнить просьбу старшей.
Опечалилась Земля, но ничего не поделаешь – на двоих был завещан дом-Мир. С того дня стали сёстры жить порознь. Чтобы не мешать друг другу, создали времена года, Земля – Лето, а Вода – Зиму. И каждая правила Миром в своё время.
Скучно было Земле одной любоваться творением рук своих. Придумала она людей. Хотелось Земле, чтобы они во всём на неё походили, были такими же выдумщиками и рукодельниками. Научила их строить дома из камня, шить одежды, зажигать огонь, ковать железо. Потому что были они самыми любимыми из детей её. Построили люди Город, стали жить в нём счастливо, любуясь Миром и прославляя Землю. Одно не по душе им было – туман. Боялись они его и ненавидели. Начали просить мать-Стихию избавить их от этой напасти.
Очень любила Земля детей своих, угодить им хотела. Отправилась она к сестре, поклонилась и в третий раз попыталась уговорить, чтобы очистила та Мир от белой пакости. Удивилась Вода, что так дороги Земле её дети, и Зависть родилась в её сердце. Снова отказалась она выполнить просьбу старшей сестры.
Ушла Земля ни с чем, а Вода тоже захотела иметь детей, подобных людям. Взяла она туман, добавила в него Обиду, Злость, Зависть и вылепила из всего этого хок. Одному научила мать-Стихия свои создания: высасывать из людей всю влагу, до капельки.
Дождалась Вода, когда придёт её время править Миром, напустила туман на Город. Вышли из него хоки, разрушили дома, убили всех взрослых, а детей увели с собой на далёкие Запретные Озёра, где стоит Стеклянный Дворец, и туман не тает даже летом. Стали хоки выращивать детей человеческих, как люди выращивали репчатку и горох – себе на корм.
Увидела Земля, что натворила сестра её, заплакала горько. А Вода только злорадствовала и кричала: «Убирайся вон, старуха! Я молодая и сильная, я теперь сама буду править Миром!» И верно, источились силы Земли, слабее сестры стала она. Но умения не растеряла.
В сухих Восточных Лесах, в пещере, подальше от злых завистливых глаз Воды, вылепила она Великого воина – Вика. Остаток сил вложила в него Земля. Ростом Вик был на три головы выше самого высокого из мужчин, в плечах шире, чем ствол самого старого чернолиста. Сила в его руках была такая, что играючи мог он разорвать шлейфокрыла. А в жилах вместо крови тёк огонь. Потому бессильны против него были хоки и сама Стихия-Вода.
Пришёл Вик к детям, увёл их с Запретных Озёр. Научил охотиться, ловить рыбу, собирать ягоды и грибы, строить хижины, выделывать шкуры и шить одежду. Возмутилась Стихия-Вода, наслала на Вика-Освободителя хок. Но не испугался Вик. Сел на своего железного крыла, взял огненный лук и повёл за собой людей.
Не знала Вода, что из капельки своей огненной крови сделал Вик волшебное зелье – багрец, и роздал его охотникам. Достаточно багрецом облить хоку, как теряет она дарованную Водой власть. Не может улизнуть от стрел, стать туманом – затвердевает, превращается в скину. Всю свою силу и могущество скина вынуждена отдавать человеку. Она лечит болезни и заживляет раны, надевший её может не спать, не есть, не пить, не знает усталости, лесные твари для него не опасны, и даже хока не сможет выпить его влагу. Лишь об одном должен он помнить всегда: если носить скину долго, она прирастёт к тебе, и сам превратишься в хоку.
Вик с охотниками убили много хок, а уцелевшие в страхе бежали на Запретные Озёра. Вновь установилось равновесие Зимы и Лета, Воды и Земли. Но мать-Земля постарела, не было у неё сил учить заново своих детей. Тогда Вик отправился в странствие, чтобы по крупицам собрать растерянные Знания Древних. И когда соберёт их – принесёт людям. Вернут люди своё могущество и заживут спокойно и счастливо, лучше прежнего.
Крис проснулся, открыл глаза. По ту сторону затянутого плёнкой окошка было ещё темно. Но мочевой пузырь давил немилосердно – слишком много воды было выпито вечером после маминых медовок. Осторожно поднялся, переступил через сладко посапывающего Марика, завязал на бёдрах килт, тихо, стараясь не скрипнуть, отворил дверь.
Утро едва намечалось светлой полосой на востоке. Большая Луна ушла, но Малая светила по-осеннему ярко. Вторая половина лютайра давала о себе знать – утром без пончо было зябко. Поёживаясь, Крис забежал за угол, брызнул звонкой струёй. Уф, сразу полегчало! Следовало и Марика разбудить, а то обпудится, выпил же не меньше…
– Доброго утра!
Крис вздрогнул от неожиданности, оглянулся. На порожке соседнего дома сидела женщина, и волосы её поблёскивали в лунном свете. Наверное, из-за этих песочно-жёлтых волос Мила получила прозвище Солнышко.
– Здравствуй, – ответил. – До утра ещё о-го-го как долго! Ты чего в такую рань поднялась?
– Не спится почему-то.
Миле было двадцать, год назад она овдовела. Молодая здоровая женщина долго оставаться без мужа не могла. Весной Мила взялась выхаживать потрёпанного шлейфокрылом Ореста, но что-то у них не заладилось – в конце лета тот убрался восвояси. Приятелям объяснял – мол, Солнышко с виду смазлива, но в постели не слишком горяча. Верили ему мало, скорее «не слишком горяч» оказался сам Орест. Как бы там ни было, сейчас Мила жила без мужа, с двумя малолетними сыновьями.
– Не спится? – удивился Крис. – У мамы сонная настойка должна быть, попроси.
– Да не стоит забот! Душно в доме, вот и всё. Хочу к ручью сходить, умыться. Только темно, боязно одной.
– Чего там бояться? Ещё не зима, пузыри из болот не выползли, крылы спят. А ленточников мы за лето извели вокруг посёлка.
– Конечно тебе не страшно, ты же охотник. Взрослый совсем, сегодня на Длинное Озеро идёшь, подружку выбирать.
Обычные слова женщина произнесла так, что Крис смутился. В самом деле, вернётся-то он в посёлок настоящим мужчиной!
– Так что, проводишь вниз? – спросила Мила.
Крис пожал плечами.
– Пошли. Только нож захвачу на всякий случай.
К тропинке они вышли по гребню склона за домами, чтобы не делать круг через посёлок. Мила обошла родничок, перешагнула журчащую в темноте струйку воды и направилась вдоль огородов к лесу.
– Ты куда? – окликнул её Крис.
– Раз уж есть у меня провожатый, пойду к заводи, искупаюсь.
– В темноте? Не боишься?
– Купаться? Так не весна, волосянок нет. И ты же сам сказал, что опасные твари вокруг посёлка не водятся.
– Э-э-э… ладно, пошли.
Каменец огибал Зелёный Холм с юга, затем убегал в лес и делал здесь петлю, образуя неглубокую тихую заводь. С середины лета и до поздней осени в ней купались все поселковые. Крис любил порезвиться в тёплой воде с ребятами из общего дома. А иногда они с Мариком, засев в кустах орешника на противоположном берегу, подсматривали за девчонками, обсуждали их прелести. Заметив это, те начинали визжать, не спеша, впрочем, натягивать юбки и лифы. Взрослые отвешивали излишне любопытным подзатыльники, но сильно не ругали. Смотреть на голых девушек Правила не запрещали. Купаться ночью, в одиночку, Крису никогда в голову не приходило. Понимал, что опасности нет, но всё же…
Мила попробовала ногой воду.
– Тёплая.
Сбросила на траву пончо, развязала лиф. Крис быстро отвернулся. Услышал, как женщина засмеялась.
– Как же ты меня охранять собираешься? – спросила. – Выползет что-нибудь из орешника, а ты и не увидишь!
Он повернулся. Юбка уже лежала рядом с остальной одеждой, и Солнышко не спеша заходила в воду. Тело её, подсвеченное луной, белело на тёмной поверхности заводи.
В самом глубоком месте у противоположного обрывистого берега взрослому было почти по грудь. Но Мила туда не пошла. На середине, где вода едва доходила до пояса, присела, с наслаждением раскинула руки.
– Хорошо! Сразу полегчало.
Какое-то время они молчали. Похоже, женщина рассматривала стоящего на берегу Криса. Потом встала во весь рост, пошла обратно.
– Спасибо, что проводил. Люблю, когда никто не мешает.
Чем ближе она подходила, тем яснее Крис мог разглядеть её тело. Груди у Милы были большие, округлые, с тёмными кружочками сосков. Бёдра широкие, круто переходящие в полные длинные ноги. Живот кругленький с ямкой пупка посередине. А ниже… Он потупил глаза.
– А ты искупаться не хочешь?
Солнышко уже была на берегу. Близко, только руку протяни. Тряхнула волосами, обдав Криса фонтаном брызг. Спросила со смехом:
– Ты что, стыдишься меня? Почему? У меня всё то же самое, что у Джулы, разве что размером побольше. На неё ты ведь не боишься смотреть. И даже трогать, «по-детскому».
У Криса перехватило дыхание от изумления.
– Откуда ты знаешь?!
– От Джулы. Да не пугайся – она мне по секрету сказала. Мы же с ней подруги, ты разве не знаешь?
Нет, Крис не знал. Он замечал, что летом Джула часто помогла Миле возиться на огороде. Но сводная сестра об этом никогда не заговаривала, а он не расспрашивал.
Солнышко подошла ещё ближе, положила руки ему на плечи. Её круглые, большие груди были тёплыми и мягкими.
– Крис, послушай, Правила разрешают мужчине брать двух жён. А ты будешь самым смелым, самым ловким, лучшим мужчиной в посёлке. У тебя должно быть две жены. Мы с Джулой обо всём договорились. Во время Праздника ты выберешь её, а когда вернётесь, возьмёшь меня второй женой. Будем жить в моём доме, он совсем новый, прочный, большой. Запасов на зиму мы с Джулой сделали достаточно, мальчики у меня послушные. А после я тебе ещё нарожаю, сколько захочешь. Представляешь, как счастливо жить будем? Я и хозяйка хорошая, всё умею делать. В доме, на огороде. И в постели. Хочешь попробовать? Сейчас?
У Криса голова закружилась от неожиданного предложения. Или от тёплого дыханья Милы, касающегося его щеки, от прикосновений больших влажных грудей, вздрагивающих при каждом движении? Если бы он и сказал «не хочу!», это ничего не меняло. Потому как килт его бесстыдно оттопырился и упёрся в бедро женщины.
Мила расправила ногой лежащее на траве пончо, потянула Криса к себе: «Иди же!»
Их с Джулой детские ласки не шли ни в какое сравнение со «взрослым». Крис потерял счёт времени, забыл, где он и что с ним. Лишь когда Мила замерла, вытянувшись на плотной кудлатой шкуре ворчуна, он поднял голову и огляделся. Должно быть, они долго любились. Малая Луна казалась тусклым пятнышком на синеющем небе, кроны обступавших поляну деревьев выглядели не чёрными – тёмно-зелёными, кусты орешника за ручьём проступали сквозь белёсую дымку.
Крис рывком сел. Затем вскочил, схватил нож.
– Что случилось? – Мила испуганно приподнялась.
– Туман! Туман идёт по реке!
– Откуда?! Ведь рано ещё?
На ходу одеваясь, они побежали к посёлку. Под холмом висело белое облако. Клубясь, окутало кусты камышника вокруг родника, проглотило огороды на склонах, потянулось к нижним домам.
Крис бежал впереди, то и дело оглядываясь, проверяя, не отстала ли Мила. Теперь они сделали круг, стараясь не забираться далеко в туман. И едва самая густота его осталась позади, Солнышко, не разбирая дороги, прямиком по огородам метнулась к дому. Крису не оставалось ничего другого, как рвануть следом.
В посёлке пелена не успела сгуститься. Вслед за женщиной Крис заскочил внутрь дома, захлопнул дверь, набросил щеколду. Только тогда оба перевели дыхание.
– Ма! – позвал детский голос.
Сквозь проём двери в заднюю комнату Крис разглядел малыша, сидящего на лежанке и тянущего к ним руки. Мила шагнула к сыну, бросила в угол зажатое под мышкой пончо.
– Не бойся, мама дома, – Она обеспокоено обвела глазами комнаты. – А где Каспер?
– Каспер пи-пи.
Женщина пошатнулась, как будто её ударили, дёрнулась назад, к двери.
– Ты куда?! – перехватил её Крис.
– Каспер снаружи!
Противный холод пробежал по спине, заставил шевельнуться волосы на затылке. Раньше, чем Мила успела протянуть руку, он сбросил щеколду, чуть приоткрыл дверь. Женщина притиснулась к нему, вглядываясь через плечо в туман. Позвала:
– Каспер! Каспер! Ты где?!
И тут же из-за угла вынырнул мальчик.
– Ма, я здесь!
Подбежал, шмыгнул мимо посторонившегося Криса в дом. Мила сразу схватила его за ухо.
– Ты где шлялся, паршивец? Сколько раз говорила, чтобы ночью в горшок писал! Мал ещё за угол ходить!
– Я возле порога хотел. – Мальчишка захлюпал носом. – Вышел, гляжу – вы с Крисом куда-то пошли. Я думал, вы к родничку, побежал за вами, а вы – в лес. Я у родничка ждал-ждал, долго. А потом туман начался.
– Эх ты, странник! – Мила отпустила ухо, потрепала сына по белобрысой головке. – Как же ты в тумане дом нашёл?
– А меня тётя привела до самого угла.
– Какая тётя?
– Чужая, я её не знаю. У неё руки белые-белые. Сама большая, сильная, а как маленькая. Ходит голая, и сисей нету. Даже разговаривать не умеет!
Каспер хихикнул. А Солнышко вздрогнула. Развернула сына за плечи, подтолкнула к двери в заднюю комнату, скомандовала сдавленным голосом: «Бегом спать!» И не в силах дольше сдерживаться, уткнулась лицом в плечо Криса, судорожно зарыдала.
– Мила, ты чего? – растерянно спросил он. – Что случилось?
– Ты не понял? Это же хока была!
Крис остолбенел. Хока?! Кто же ещё – «…руки белые-белые, ходит голая…» Как сам не догадался! Он попытался освободиться, дотянуться к двери, но женщина уцепилась в его плечи.
– Куда?
– Я лук возьму! Хока в посёлке, надо же…
– Не смей! Не пущу! Не оставляй меня одну, прошу… – и зарыдала в голос.
Крис остановился, осторожно провёл рукой по жёлтым, как песок на берегу заводи, волосам.
– Хорошо, не плачь только. Ничего страшного ведь не случилось. Детей хоки не трогают.
