Глава двадцатая

Я отыскала его в оливковой роще. Он лежал, запутавшись в одеялах, будто и во сне продолжал со мной бороться.

– Сын мой! – Слова громко прозвучали в тиши. Рассвет еще не наступил, но я чувствовала, как он приближается, как вращаются огромные колеса отцовской колесницы. – Телегон!

Глаза его открылись, руки взметнулись вверх, чтобы дать мне отпор. Боль пронзила меня кинжалом.

– Я пришла сказать, что отпускаю тебя и помогу тебе. Но с условиями.

Понял он, чего мне стоили эти слова? Нет, вряд ли он мог. Таков дар юности – не чувствовать себя в долгу. Его уже переполняла радость. Он бросился ко мне, уткнулся в шею лицом. Я закрыла глаза. Он пах как зеленая листва, как струящийся сок. Шестнадцать лет мы дышали лишь друг другом.

– Задержись на два дня, – сказала я. – И сделаем три дела.

Телегон охотно кивал:

– Все что угодно.

Я сдалась, и он стал сговорчивым. Во всяком случае, он был великодушным победителем. Я отвела его в дом, надавала трав и пузырьков. Со всем этим мы отправились, позвякивая, вниз, к лодке. Расположившись на палубе, я принялась резать, растирать, смешивать составы. К моему удивлению, Телегон смотрел внимательно. Обычно колдовство мое совсем его не привлекало.

– Зачем это нужно?

– Для защиты.

– От чего?

– От всего, что в голову приходит. От всего, что может вызвать Афина, – штормов, пробоин, морских чудовищ.

– Морских чудовищ?

Приятно было видеть, как он чуть побледнел.

– Это их отпугнет. Если Афина захочет нанести тебе удар из моря, ей придется напасть самой, лично, а я думаю, она не может – мойры не дают. Ни в коем случае не покидай лодку и, как только высадишься на Итаке, иди к отцу и попроси его вступиться за тебя перед Афиной. Она его покровительница и, может, послушает. Поклянись.

– Все сделаю.

Он торжественно глядел на меня из сумрака.

Произнося заклинания, я кропила зельями каждую неструганую доску, каждый клочок парусины.

– Можно мне? – спросил Телегон.

Я отдала ему остатки зелья. Он облил кусочек палубы, повторяя услышанные от меня слова.

Ткнул пальцем в деревянный настил:

– Сработало?

– Нет.

– Откуда ты знаешь, какие слова говорить?

– Я говорю то, что имеет для меня смысл.

Лицо его напряженно двигалось, будто он валун катил в гору. Пристально глядя на доски, он произносил разные слова, а потом другие. Но с палубой ничего не происходило. Он посмотрел на меня укоризненно:

– Это сложно.

Хоть и не до смеха было, я рассмеялась.

– А ты думал, легко? Послушай. Принявшись строить это судно, ты ведь не ждал, что все будет готово после первого взмаха топора. Ты работал, работал день за днем. То же и с колдовством. Я веками трудилась и все еще не достигла совершенства.

– Но дело не только в этом, – возразил Телегон. – А и в том, что я, в отличие от тебя, не колдун…

Тут я подумала о своем отце. О том далеком дне, когда он, обратив в пепел полено в нашем очаге, сказал: и это лишь меньшее, на что я способен.

– Похоже, ты и вправду не колдун. Но ты – нечто иное. И это иное ты еще не отыскал. Потому и уезжаешь.

Его улыбка, теплая, как летняя трава, напомнила мне улыбку Ариадны.

– Да.

* * *

Я отвела Телегона в прибрежную тень. Пока он доедал последние груши, камушками изобразила его путь, отмечая опасности и остановки. Мимо Сциллы идти не нужно было. На Итаку вели и другие пути. Одиссей не смог ими воспользоваться лишь потому, что мстительный Посейдон не позволил.

– Если Гермес тебе поможет – хорошо, но ни в коем случае на него не полагайся. Слова его по ветру писаны. И всегда берегись Афины. Она может явиться к тебе, приняв другой облик. Прекрасной девы, например. Или прекрасного юноши. Как бы она ни искушала тебя, не позволяй себя обмануть.

– Мама! – Он покраснел. – Я отправляюсь искать отца. И думаю только об этом.

Больше я ничего не сказала. В те дни мы были друг с другом ласковее, чем прежде, даже и до нашей стычки. По вечерам сидели вместе у очага. Он засовывал ногу львице под брюхо. Была еще только осень, но ночи уже стали прохладными. Я подавала его любимое блюдо – рыбу, начиненную жареным сыром и зеленью. Он ел и слушал мои наставления.

– Пенелопе, – говорила я, – выкажи всяческое почтение. Встань перед ней на колени, воздай хвалу, преподнеси дары – я дам тебе подходящие. Она разумна, но ни одна женщина не обрадуется, увидев у ног своих внебрачного ребенка мужа. И Телемах. Его больше всех остерегайся. Ведь именно он через тебя больше всех потерять может. Многие внебрачные сыновья становились однажды царями, и он, конечно, об этом знает. Не доверяй ему. Не поворачивайся к нему спиной. Он наверняка умен и скор, его ведь твой отец обучал.

– Я хорошо стреляю из лука.

– В фазанов да дубовые стволы. Ты не воин.

Телегон вздохнул:

– Что бы он там ни задумал, твоя сила защитит меня.

Я в ужасе уставилась на него:

– Глупости! Нет у меня такой силы, чтобы помогла тебе вне нашего острова. Надеяться на это смерти подобно.

Он коснулся моей руки:

– Мама, я всего лишь хотел сказать, что он смертный. А я – твоего рода наполовину и, значит, владею его умениями.

Какими еще умениями? Мне захотелось его встряхнуть. Некоторым обаянием? Способностью очаровывать смертных? Я смотрела в исполненное смелых надежд лицо Телегона и чувствовала себя старой. Молодость разрослась в нем – и теперь вызревала. Темные кудри лезли в глаза, голос стал низким. Девушки и юноши будут вздыхать по нему, но я видела лишь тысячу уязвимых мест на теле сына, через которые его жизнь могла прекратиться. В свете очага его оголенная шея выглядела вызывающе.

Голова Телегона склонилась к моей.

– Я не пропаду, обещаю.

Не можешь ты этого обещать, хотелось крикнуть мне. Ты ничего не знаешь. Но чья в том вина? Я скрывала от него лицо мира. Написала его историю яркими, смелыми красками, и он пленился моим искусством. А теперь поздно возвращаться и все менять. Я должна быть мудрой, раз так стара. Должна понимать: коль птичка улетела, рыдать бесполезно.

* * *

Нам надо сделать три дела, сказала я ему. Но последнее предстояло мне одной. Телегон о нем не спрашивал. Думал, я заклятие какое-то хочу сотворить. Траву какую-то выкопать. Я дождалась, пока он ляжет спать, и при свете звезд отправилась на берег океана.

Волны наползали мне на ноги, крутились у подола. Я подошла к пещере, где Телегона ждала его лодка. Через несколько часов он взойдет на борт, поднимет четырехлапый скальный якорь, расправит небрежно сшитый парус. Он добрый мальчик и будет махать мне рукой, пока не поймет, что я уже не вижу. А потом повернется в другую сторону, силясь разглядеть каменистый островок – предел своих надежд.

Я вспоминала дедов дворец, черные струи Океана – великой реки, опоясывающей землю. Любого нырнувшего в нее бога, если только в жилах его текла кровь наяды, эта река несла через пещеры в скалах и тысячу притоков к тому месту, где бежала под самым дном морским.

Мы с Ээтом часто там бывали. Встречаясь, морские и речные воды не смешивались, но образовывали нечто вроде студенистой, как медуза, мембраны. Сквозь нее мы видели фосфорическое мерцание во тьме океана, а приложив к ней руку – ощущали, как ошеломляюще холодна придонная вода по ту сторону. Пальцы потом покалывало, и были они солеными.

– Смотри! – говорил Ээт.

И указывал на двигавшееся там, в беспредельном мраке, нечто. Скользившую вперед бледно-серую тень, огромную, размером с корабль. Она надвигалась на нас из черноты, беззвучно взмахивая призрачными крыльями. Слышно было только, как скребет по песчаному дну шип на хвосте.

Тригон – так мой брат его назвал. Величайший в своем роду, и тоже бог. Считалось, что сотворивший мир Отец Уран поместил Тригона здесь, в надежном месте, ведь не было на свете ничего ядовитей, чем шип на хвосте этого существа. Один лишь укол убивал смертного тут же и великого бога обрекал на вечные муки. А младшего бога? Что Тригон мог сделать нам?

Мы смотрели изумленно на его жутковатый, неземной лик, плоский разрез рта. Разглядывали проплывавшее над нами белое брюхо с жабрами. Широко открытые глаза Ээта горели.

– Подумать только, какое оружие!

* * *

Я понимала, что вот-вот нарушу изгнание. Поэтому и дождалась, пока наступит ночь, набегут облака и застят моей тетке глаза. Если все получится, я вернусь к утру, прежде чем мое отсутствие заметят. А если нет, что ж… Тогда и наказать меня, скорее всего, уже нельзя будет.

Я вошла в воду. Ноги мои скрылись в ней, потом живот. А потом и лицо. Смертному пришлось бы отяготить себя камнем, но мне бороться с собственной плавучестью не нужно было. Я спокойно шла вниз по океанической отмели. Волны наверху продолжали свой неустанный бег, но я была уже глубоко и их не чувствовала. Мои глаза освещали путь. Всколыхнулся песок, из-под ног шмыгнула камбала. Другие существа ко мне не приближались. Может, чуяли во мне кровь наяды, а может – запах ядовитых трав, за долгие годы колдовства въевшийся в мои ладони. Я раздумывала, не обратиться ли к морским нимфам, не попросить ли о помощи. Но мои намерения им вряд ли понравились бы.

Я уходила все глубже в черноту. Здешняя вода была чуждой мне стихией и знала это. Холод пробирал до костей, соль царапала лицо. Толща океана горой наваливалась на плечи. Но выносливость всегда была моей сильной стороной, и я шла дальше. Краем глаза замечала проплывавшие вдали громады – спрутов, китов. Крепче хваталась за нож, наточенный так остро, как только можно наточить бронзу, но и они предпочитали держаться подальше.

Наконец я достигла самой глубины морского дна. Ледяной песок обжигал ступни. Здесь царило безмолвие, вода была абсолютно неподвижна. Лишь проплывавшие мимо светящиеся нити умаляли тьму. Он мудр, этот бог. Заставляет своих гостей добираться в столь враждебное место, где, кроме него, ничего живого нет.

– Владыка глубин! – прокричала я. – Я явилась с земли, чтобы бросить тебе вызов.

Ни звука в ответ. Непроглядная соленая толща простиралась вокруг. А потом тьма расступилась, и появился он. Огромный, бело-серый, он прожигал глубины как послеобраз солнца. Его бесшумные крылья колыхались, с их кончиков стекали водяные струи. Глаз узкий, щель зрачка как у кота, рот – бескровый разрез. Я глядела во все глаза. Мне всего лишь предстоит схватиться с еще одним Минотавром, попробовать перехитрить еще одного олимпийца, убеждала я себя, входя в воду. Но теперь, перед лицом его призрачной необъятности, дрогнула. Это существо было старше всякой земли на свете, старо, как первая капля соленой воды. Даже отец мой перед ним – дитя. Противостоять такому – все равно что море пытаться сдержать. Леденящий страх затопил меня. Всю свою жизнь я боялась, что явится за мной великий ужас. И дождалась. Это был он.

Зачем ты бросаешь мне вызов?

Все великие боги могут переговариваться мысленно, но, когда в моей голове зазвучал голос этого существа, я почувствовала, как слабеют внутренности.

– Я пришла добыть твой ядовитый хвост.

И на что тебе такая сила?

– Афина, дочь Зевса, хочет забрать жизнь моего сына. Моя сила его не защитит, но защитит твоя.

Он не сводил с меня немигающих глаз. Я знаю, кто ты, дочь солнца. Все, с чем соприкасается море, в конце концов доходит до меня здесь, в глубине. Я вас испробовал. Всю твою семью. Твой брат приходил уже, тоже чтобы заполучить мою силу. Ушел с пустыми руками, подобно прочим. Не вам со мной бороться.

Отчаяние накатило на меня, потому что он говорил правду. Все глубоководные гиганты носили на теле шрамы – следы схваток со своими собратьями, морскими чудовищами. Но не он. Он был абсолютно гладок, ведь никто не смел перечить его древней силе. Даже Ээт увидел свой предел.

– И все же я должна попытаться. Ради сына.

Это невозможно.

Голос ровный, как и весь он. Я чувствовала, как каждую минуту истекает моя решимость, как высасывает ее эта безжалостно холодная вода и его немигающий взгляд. Но заставила себя говорить:

– Я не могу с этим согласиться. Мой сын должен жить непременно.

Непременно в жизни смертного лишь одно – смерть.

– Если бросить вызов тебе я не могу, тогда, вероятно, могу дать что-то взамен. Принести дар. Выполнить задание.

Щель его рта раскрылась в беззвучном смехе.

Что мне может быть от тебя нужно?

Ничего, я знала это. Он разглядывал меня бледными кошачьими глазами.

Правило неизменно. Чтобы забрать мой хвост, тебе нужно прежде принять его яд. Такова цена. Вечная боль, а взамен – несколько лишних лет смертной жизни для твоего сына. Стоит оно того?

Я вспомнила роды, едва меня не убившие. Представила, как подобное длится без конца, и ни лекарств от этого нет, ни мазей, ни облегчения.

– Моему брату ты то же предложил?

Я всем предлагаю одно. Он отказался. Все отказываются.

Это знание словно бы немного придало мне сил.

– Какие еще условия?

Когда не будешь больше нуждаться в его силе, брось мой хвост в воду, чтобы он вернулся ко мне.

– Это все? Клянешься?

Хочешь обязать меня, дитя?

– Хочу знать, что ты выполнишь уговор.

Выполню.

Нас омывали течения. Если я это сделаю, Телегон будет жить. Остальное значения не имело.

– Я готова. Бей.

Нет. Ты сама должна притронуться к яду.

Вода присасывалась ко мне. Темнота умаляла отвагу. Кололся песок, смешанный с обломками костей. Всё умиравшее в море в конце концов оседало здесь. Кожа моя вздыбилась и зудела, будто бы вот-вот и оторвется от меня совсем. Боги не ведают пощады, я всегда это знала. Я заставила себя шагнуть вперед. Что-то придавило ногу. Ребра скелета. Я высвободилась. Если остановлюсь, пошевелиться уже не смогу.

Я подошла к тому месту, где хвост смыкался с серым телом. Плоть повыше хвоста казалась болезненно мягкой, словно нечто загнившее. Шип еле слышно скреб по дну. Зубчатый, как пила, он был совсем близко, я чуяла запах скрытой в нем мощи, густой, тошнотворно-сладкий. Смогу ли я, отравленная, выбраться из глубины? Или останусь лежать здесь, сжимая хвост в руке, пока мой сын гибнет в верхнем мире?

Не тяни, говорила я себе. Но не могла сдвинуться с места. Тело мое, повинуясь простейшему здравому смыслу, противилось саморазрушению. Ноги изготовились бежать, выкарабкиваться отсюда на безопасную сушу. То же происходило с Ээтом и остальными, являвшимися сюда, чтобы завладеть силой Тригона.

Меня окружал лишь мрак и темные течения. Я поместила перед глазами светлое лицо Телегона. И протянула руку.

Рука прошла сквозь воду, ничего не коснувшись. Тригон вновь плавал передо мной, бесстрастно глядя мне в глаза.

Всё на этом.

Рассудок мой был темен, как та вода. Мы будто переместились во времени.

– Не понимаю.

Ты готова была притронуться к яду. И довольно.

Безумие какое-то.

– Но как же?..

Я стар, как этот мир, и ставлю условия, угодные мне. Ты первая выполнила их.

Он поднялся с песчаного дна. Обмахнул крылом мою голову, а когда остановился, то место, где хвост его смыкался с телом, вновь оказалось передо мной.

Режь. Начинай над хвостом, чтобы яд не вытек.

Он говорил спокойно, словно фрукт предлагал нарезать. Мне было дурно, голова еще кружилась. Я смотрела на это тело, нежное, как изнанка запястья, без единой отметины. Вонзить в него нож казалось невообразимым – будто в горло младенца.

– Как ты позволяешь такое? – не верила я. – Это шутка, должно быть. Я могу весь мир отравить столь сильным ядом. Зевсу могу грозить.

Мир, о котором ты говоришь, для меня ничто. Ты победила, так бери награду. Режь.

Голос его не жестким был и не мягким, но стегал подобно плети. Вода давила на меня, бесконечная ночь необозримых глубин простиралась вокруг. Его мягкая плоть, гладкая, серая, замерла передо мной в ожидании. А я все не двигалась с места.

Ты собиралась отвоевать у меня это. И не берешь, когда сам отдаю?

Нутро мое выворачивало.

– Прошу, не заставляй меня это делать.

Не заставлять? Дитя, ты сама ко мне пришла.

Я сжимала рукоять ножа, но ее не чувствовала. Ничего не чувствовала. Сын мой казался далеким, как небо. Я занесла клинок, коснулась острием кожи Тригона. Она надорвалась легко и неровно, как лепесток. Хлынул золотой ихор, окутал мои руки. Я думала, помню, что подписала себе приговор, конечно. Сколько хочешь заклинаний могу теперь создать, сколько хочешь волшебных копий. Все равно остаток дней своих проведу, наблюдая, как истекает кровью это существо.

Последний лоскут кожи разошелся. И хвост остался у меня в руке. Он почти ничего не весил и теперь, вблизи, казался почти радужным.

– Благодарю тебя, – сказала я, но слова мои были как воздух.

Я ощущала, как движутся течения. Песчинки перешептывались друг с другом. Он взмахивал крыльями. Облачка его золотистой крови мерцали во тьме. Под моими ногами лежали тысячелетние кости. Ни минуты больше не вынесу этот мир, подумала я.

Так создай другой, дитя.

Он бесшумно уплыл во тьму, оставив за собой золотой шлейф.

* * *

Путь наверх со смертью в руке был долог. Ни одного живого существа я не видела, даже издали. Прежде они меня невзлюбили, а теперь спасались бегством. Когда я вышла на берег, занималась заря, а значит, времени на отдых не осталось. Я направилась в пещеру, отыскала служившую Телегону копьем жердь. Все еще трясущимися руками размотала шнурок, крепивший нож к ее концу. Постояла немного, оглядывая искривленный ствол и раздумывая, не подыскать ли новое древко. Но Телегон упражнялся с этим, приспособился к его форме и прочему, и я решила, что надежнее оставить так.

Я осторожно взяла шип за основание. Он весь покрылся какой-то прозрачной жидкостью. Шнуром и заклинаниями я закрепила его на конце жерди, а сверху надела кожаный чехол, заколдованный с помощью моли, защищавший от яда.

Телегон спал – лицо его разгладилось, щеки порозовели. Я стояла, смотрела на него, и он наконец проснулся. Вскочил, покосился на меня:

– Это что?

– Защита. Кроме древка, ни к чему не прикасайся. Малейшая царапина – для человека смерть и мука для бога. Всегда держи его в чехле. Это только для Афины или на случай крайней опасности. А после копье должно вернуться ко мне.

Он был неустрашим, как и всегда. Без колебаний протянул руку, обхватил древко.

– Легче бронзы. Что это?

– Хвост Тригона.

Истории о чудовищах Телегон всегда любил особенно. Он уставился на меня.

– Тригона? – Голос его исполнился восторга. – Ты забрала у него хвост?

– Нет. Он отдал сам, и не просто так. – Я вспомнила золотую кровь, окрасившую океанские глубины. – Возьми его и живи.

Телегон встал передо мной на колени, глядя в пол.

– Мама, – начал он. – Богиня…

Я приложила пальцы к его губам.

– Не надо. – Я подняла его. Он был с меня ростом. – Не начинай теперь. Тебе это не идет, да и мне тоже.

Он улыбнулся. Мы сели за стол, съели приготовленный мной завтрак, потом снарядили лодку, нагрузили ее дарами и припасами, оттащили к воде. Лицо его сияло ярче с каждой минутой, ноги едва касались земли. Я обняла его на прощание, он не противился. Сказал:

– Я передам Одиссею твой привет. Я столько историй привезу, мама, что ты и поверить не сможешь во все. И столько подарков, что ты за ними палубы не разглядишь.

Я кивнула, коснулась его лица, а потом он вышел в море и в самом деле махал мне рукой, пока не скрылся из виду.