Я знаю этот дом как свое собственное тело. Прежде чем открыть дверь, я почувствовала в его стенах чье-то присутствие, как крошечные схватки внизу живота говорят, что уже скоро, хотя прошло только три недели. Когда я зашла в вестибюль, кожа на моих руках съежилась и пошла мурашками, посылая летящие искры в бег кровяных телец.

– Ау? – крикнула я, не понимая, чего ожидать, но зная, что я не одна. – Кто здесь? – возможно, мне являются призраки, но в духов я не верю. Призрак – это воплотившаяся память, а дух – это человеческая душа, которая отделилась от тела, но продолжает ходить по земле. – Ау? – повторила я, уже без уверенности, во что я верю.

– Я в столовой, – прогудел мужской голос, который явно был земным, и знакомым и чужим одновременно.

Там во главе стола, сплетя пальцы и поставив подбородок на руки, сидел Рой. Мои руки были заняты дурацкими покупками для запланированного с Тамар вечера: лимонный сорбет, просекко, шоколад с красным перцем и печенье-рыбки для малыша.

– Ты не сменила из-за меня замки, – он поднялся со стула, его лицо сияло от радости. – После всего, что было, ты все равно хотела, чтобы мой ключ подходил.

Он взял сумки из моих рук, будто это была cамая естественная в мире вещь, и я осталась стоять ни с чем.

– А Дре к тебе едет, – сказала я, идя за Роем в кухню. – Сегодня выехал.

– Я знаю, – сказал он. Сумка с едой будто заключила между нами перемирие. – Но я не с Дре хотел поговорить.

Я потерла руки, чтобы унять покалывание, а он поставил сумку на столешницу, повернулся ко мне и раскинул руки, широко улыбаясь – в нижнем ряду зубов темнело черное пятно.

– Ну, ты что, не приголубишь брата? Я через столькое прошел, чтобы добраться сюда. Не нужны мне эти христианские полуобъятия. Я хочу по-настоящему.

Я подошла к нему на ногах, которые казались мне чужими. Он заключил меня в объятия, и я осознала, что это мой муж, а не какие-то игры разума. Это был Рой Отаниель Гамильтон. Он казался больше, чем был, когда жил здесь, а его тело стало более твердым и мускулистым, но я узнала его энергию, которая готова была выплеснуться. Не осознавая своей силы, он сжал меня так сильно, что у меня закружилась голова.

– Я вернулся, Селестия. Я вернулся.

Он отпустил меня, и я жадными глотками наполняла легкие воздухом.

Лицо Роя стало шире, и морщин прибавилось с тех пор, как я видела его в последний раз два года назад. Я поднесла руку к своему гладкому от макияжа лицу и затем вспомнила о своей голове, выбритой почти начисто. Я почти захотела извиниться, вспомнив, как он любил брать одну прядь моих волос и катать ее между пальцами. Иногда он говорил вслух, что у Роя III должны быть его глаза, но мои волосы.

Он подготовился к этой встрече; крахмальный запах его новой рубашки мешался со сладковатой отдушкой парикмахерского крема. А меня застали врасплох, когда я выглядела и чувствовала себя как вечер тяжелого дня.

– Я не хотел тебя вот так вот караулить, – сказал он.

Должно же быть какое-то слово, думала я, чтобы описать это чувство, когда ты удивлен, но в то же время понимаешь, что это мгновение было абсолютно неизбежным. Попадаются иногда истории о тех радикалах из шестидесятых, которые случайно убили копа, а может, и специально, не знаю. Но они скрывались, жили под другим именем и вели чистую, скучную жизнь. Толстели, закупались в супермаркете. И вот однажды они возвращаются домой, а там их ждет ФБР. В газетах их плоские лица всегда выглядят потрясенными, но не удивленными.

– Я скучал по тебе, – сказал Рой. – У меня много вопросов, но сначала я хочу сказать, что скучал по тебе.

Я могла зачитать ему речь Андре, как строки из пьесы, слова, которые, как мы твердо решили, нужно было произнести. И не была ли Глория права, когда сказала, что именно эту правду должна рассказывать женщина? Но я стояла в тени моего вернувшегося домой мужа и не могла заставить себя произнести ни одного необходимого слова.

Он повел меня в гостиную, будто это по-прежнему был его дом. Он осмотрелся по сторонам:

– Тут ведь раньше были не бирюзовые стены, так ведь? А желтые, правильно?

– Золотистые, – ответила я.

– И эти африканские штуки тоже новые. Но мне нравится.

На стенах висели маски, а практически на каждой поверхности стояли резные скульптуры – сувениры из поездок моих родителей. Он взял маленькую фигурку из слоновой кости – женщину, звонящую в колокольчик.

– Она же настоящая, да? Бедный слон.

– Она старинная, – сказала я, слегка защищаясь. – Тогда слоны еще не были вымирающим видом.

– Ну, для данного слона это не слишком многое меняет, – сказал он. – Но я тебя понял.

Мы сели на кожаный диван лицом к лицу. Мы молчали, тишина сгустилась, и каждый из нас ждал, что другой нарушит это безмолвие. Наконец, он подвинулся ко мне настолько близко, что наши бедра соприкасались.

– Расскажи мне, Селестия. Расскажи мне все, что тебе нужно сказать.

Я помотала головой. Он взял мои беззащитные пальцы, поднес их к губам, дважды поцеловал, а затем провел моей рукой по своему выбритому лицу.

– Ты любишь меня? Все остальное неважно.

Я шевелила губами, немая как рыба.

– Любишь, – сказал он. – Ты со мной не развелась. Не сменила замки. Я сомневался. Ты знаешь. Но, стоя на крыльце, я решил попробовать свой ключ. Он вошел легко и повернулся плавно, как в смазке. Так я и понял, Селестия. Так я и понял. Я не ходил по твоему дому. Я ждал здесь, потому что знал, что ты этими комнатами не пользуешься. Что бы ты ни сказала, я хочу услышать это от тебя.

Когда я промолчала, он сказал это за меня:

– Это ведь Андре, правда?

– И да, и нет, – сказала я.

А потом он, неожиданно для меня, положил голову мне на колени, притянул к себе мои руки и накрылся ими, как одеялом.