Он иногда мне является, и я уже привыкла к прерывистому дыханию и мурашкам на внезапно похолодевших руках и шее. С призраками можно жить. Глория рассказывала, что ее мама больше года приходила к ней каждое воскресенье. Глория сидела перед зеркалом, красила губы, а у нее за левым плечом стояла мама, давно похороненная, но снова ожившая за стеклом. Иногда она сажала меня к себе на колени: «Видишь бабу?» Но я видела только свое отражение, причесанное и собранное в воскресную школу. «Ничего, – отвечала Глория. – Она тебя видит». Папа считает, что это смехотворно. Сам он про себя говорит, что исповедует эмпиризм. Если нельзя посчитать или измерить наукой, значит, этого не было. Глория не расстроилась, что он ей не поверил, – ей нравилось общаться со своей мамой в зазеркалье наедине.

Я никогда не замечала лицо Роя в емкости с водой или в подгоревшей корочке на тосте. Призрак моего мужа являлся мне в обличье других мужчин, почти всегда молодых, неизменно аккуратно, как на Пасху, подстриженных. Они не всегда были на него похожи внешне, нет, они были разнообразными, какими только могут быть люди. Но я узнавала их по честолюбию, которое цеплялось за их кожу как пряный одеколон, по тонкому ветерку силы, который будоражил воздух, и, наконец, по пепельному вкусу горя, который оставался у меня во рту.

В канун рождественского сочельника Андре жег бензин на шоссе, направляясь на запад, а потом на юг, чтобы выполнить мой долг. Мне не следовало посылать мужчину на женскую работу. Но он настаивал: «Дай мне это сделать». И у меня гора упала с плеч. Не знаю, что со мной сделалось. Когда-то я была храброй.

Когда мы танцевали у нас на свадьбе, папа сказал:

– Иногда надо позволять мужчине быть мужчиной».

От любви и шампанского у меня кружилась голова, и я рассмеялась:

– Что это значит? Он что, должен встать и пописать?

А папа ответил:

– Однажды ты научишься принимать свои ограничения.

– А ты свои принимаешь? – спросила я с вызовом в голосе. – Ну, конечно, Стрекоза. Этому брак тебя и учит.

Но я рассмеялась и на это, пока он кружил меня в танце:

– Нет, у нас в браке так не будет. У нас все будет по-другому.

В канун рождественского сочельника я собрала Андре дорожную сумку с чистой одеждой и блистеры разных лекарств на случай, если его атакует головная боль, бессонница или грипп. На следующий день, рано утром, я стояла в дверях и смотрела, как он отъезжает, стараясь ехать плавно, чтобы не повредить газон, по-декабрьски бурый, но живой внутри. Мои ноги напряглись, будто хотели погнаться за ним и привести его назад в теплую кухню, но моя рука махала ему на прощание, а губы говорили пока.

А потом я пошла на работу.

У Poupées было отличное расположение – там, где Вирджиния-авеню пересекает Хайленд. Район походил на страну чудес, населенную отремонтированными особняками, очаровательными бунгало и дорогими магазинчиками. В кафе-мороженых студенты с яркими брекетами подавали клиентам щедрые порции. Единственным недостатком была парковка, но от этого тебе только сильнее нравилось все остальное.

Мой дом – юго-западная Атланта, и это не изменят никакие последующие географические обстоятельства, но иногда я представляла, как мы с Андре живем на северо-востоке или даже в Декейтере. Я не хотела начинать все сначала, но, может быть, там мне бы дышалось свободнее. Пришлось бы оставить Старого Гика, хотя в Хайлендс в избытке росли древние магнолии – энергия другая, но мы бы привыкли.

Когда я приехала в магазин, моя ассистентка уже была там. Я включила компьютеры, пока Тамар надевала маленькие рога и красные носы на выставленных в витрине poupées. Я наблюдала за ее спокойной сосредоточенностью, ее вниманием к деталям и думала, что, возможно, она была лучшей версией меня самой. Красивее и на десять лет младше, она могла бы сыграть меня в фильме про мою жизнь. Тамар шила замысловатые крохотные стеганые одеяла для poupées, и я убедила ее подписывать каждое из них. Одеяла почти не покупали, потому что они стоили почти столько же, сколько куклы, но я запрещала ей продавать их дешевле. Знай свою цену. Мать сына, рожденного за неделю до ее выпуска из Эмори, Тамар стояла по левую сторону достатка, именно там, где и хотела.

Перед Рождеством оставшиеся в магазине куклы напоминали мне детей, которых не взяли в команду. Кому-то я намеренно добавила изъян: слишком толстые брови или длинное тело с коротенькими и толстыми ножками. Где-то есть в мире мальчик или девочка, которым надо любить что-то не вполне совершенное. Эти куклы, корявые, как настоящие дети, расселись на полках, будто бойкие сироты. Остался только один красивый poupée, очаровательно правильный, с пухлыми щечками и блестящими глазами. Тамар сделала ему крылья и нимб и подвесила к потолку на леску.

Закончив с витриной, Тамар спросила: «Ну, начинаем битву?»

Я взглянула на часы, которые мне подарил Андре. Старомодную модель приходилось заводить каждое утро. Милые, как младенец, тяжелые и шумные, они слегка дергались, отсчитывая секунды. Я кивнула и открыла стеклянную дверь. Начался рабочий день.

Магазин наполнился покупателями, но продажи шли вяло. То и дело кто-то брал куклу, но, не в силах понять, что же с ней не так, клал ее назад на полку и отворачивался. Но жаловаться не приходится. К 25-му они все найдут себе укромное местечко под чьим-то деревом.

После обеда Тамар забеспокоилась, стала взбивать и похлопывать кукол, будто подушки.

– Что такое? – спросила я, наконец.

Она обвела рукой свою великолепную грудь:

– Мне надо молоко сцедить. Я серьезно. Через пять минут у меня просто пуговица отлетит.

– А где малыш?

– Он с моей мамой. Слушай, бабушки так радуются внукам, что даже самая целомудренная мама простит тебя за перепих, – и она счастливо рассмеялась, стоя с карточками в руке.

– Хорошо, – сказала я. – Иди домой и покорми его. Я до закрытия справлюсь. Но я попрошу тебя забрать для меня муслин и отвезти его ко мне домой. Отметим с тобой праздник.

Я еще даже не договорила, а она уже пыталась застегнуть пуговицы на пальто.

– Только пообещай, что не будешь покупать малышу кроссовки за триста долларов, – сказала я, вручив ей праздничную премию. Она рассмеялась по-рождественски звонко и поклялась, что не будет.

– Но не могу обещать, что не куплю ему кожаную куртку!

А потом моя радостная неслучившаяся жизнь открыла дверь и вышла на улицу.

Через несколько часов я уже готовилась закрывать магазин, когда зазвонили колокольчики, объявив, что пришел красивый мужчина в светло-коричневом шерстяном пальто. Он на все сто был из Атланты, и его рубашка после рабочего дня по-прежнему была безупречна. Он выглядел уставшим, но бодрым.

– Ищу подарок для дочки, – сказал он. – У нее день рождения сегодня. Ей семь, мне нужно что-нибудь красивое и быстро.

Кольца у него не было, и я решила, что он видится с дочкой только по выходным. Я водила его по магазину, его взгляд прыгал по оставшимся куклам, моим радостным оборванцам.

– А ты отсюда? – спросил он вдруг. – Местная?

Я ткнула себя в грудь:

– Юго-Западная Атланта, родилась, выросла и осталась.

– У меня то же самое. «Дуглас Хай», – ответил он. – Эти куклы, они типа какие-то ущербные. Понимаешь, о чем я? Точно не скажу, но они все какие-то гадкие. Других нет?

– Они все из одной серии, – сказала я, защищая свои создания. – Просто немного разные…

Он слегка хохотнул.

– Ты так лучше белым ври. Нет, правда, – и он задрал голову, будто искал ответ на потолке, и увидел куклу-мальчика, которая парила у нас над головами. – А этот, который как ангел? – спросил он. – Его можно купить?

Прежде чем я успела ответить, мое внимание перехватило какое-то движение на улице. Там, на другой стороне оживленной Виктория-авеню, стоял призрак Роя. Я научилась подавлять испуг, но этот призрак застал меня врасплох, потому что он был правда похож на Роя. Не на молодого Роя. Не на будущего Роя. Так Рой выглядел бы, если бы никогда не уезжал из Ило. Не-покинувший-Ило призрак Роя скрестил руки на груди, как солдат в карауле. Я не сводила с него глаз настолько долго, насколько могла, зная, что, если я отвернусь, он исчезнет.

– Лестница есть? – спросил мужчина. – Если ее можно купить, я ее сниму.

– Ее можно купить, – сказала я.

Внезапно он подскочил, будто играл в баскетбол, и опустил куклу.

– Так, есть, – сказал он. – Упакуешь мне?

Кукла была похожа на Роя, как и многие из них. Некоторые были похожи на меня, некоторые – на Глорию и папу. Под взглядом высокого мужчины я положила куклу в ящик, выложенный мягкой оберточной бумагой. Я замерла, но нетерпеливое постукивание его ключей по стойке заставило меня вздохнуть и закрепить крышку. Паника находила на меня постепенно, начинаясь в груди и растекаясь по всему телу. Я уже отрезала виток ленты цвета чистой речной воды, когда мне стало совсем невмоготу. Поддев скотч ногтем, я открыла ящик, выхватила ангела из бумаги и прижала к груди его плотное тело.

– Все хорошо? – спросил мужчина.

– Нет, – призналась я.

Он взглянул на часы.

– Твою мать, – сказал он, вздохнув. – Я уже опаздываю. Что случилось? Моя бывшая говорит, что у меня проблемы с эмоциями, – передразнивая ее, он пропищал: – «Я не могу научить тебя чувствовать чувства!» Так что предупреждаю, я могу ляпнуть что-то не то, но намерения у меня благие.

– Мой муж вышел из тюрьмы.

Он склонил голову:

– Это хорошо или плохо?

– Хорошо, – сказала я поспешно. – Хорошо.

– Звучит так, будто ты сама еще не решила. Но я тебя понимаю. Все к лучшему, когда еще один брат выходит на свободу, – и он процитировал его любимого репера: – «Откройте Аттику, пошлите их в Африку.» Помнишь такое?

Я кивнула, прижавшись к ангелочку.

– Вот возьми хотя бы меня, – сказал он. – Если не брать в расчет пару двоюродных дебилов, я о тюрьме не знаю ничего. Но я кое-что знаю о браке. Разведенки, вот кто знает наверняка. Про счастливых забудь, они и понятия не имеют. Долго его не было?

– Пять лет, – сказала я.

– Черт. Ладно. Это долго. Я на полгода уехал в Сингапур. По работе. На жизнь пытался заработать. А она вела себя так, будто ипотека сама себя выплатит. Когда я вернулся домой, брак уже умер. Всего за полгода.

Он помотал головой.

– Просто хочу сказать, на многое не надейся. Не считая тюрьмы, время – вот истинный монстр, – потом он вытянул вперед руку. – Можно мне куклу? Тут больше нет хороших.

Я проводила его до двери, гадая, не был ли он тоже призраком, призраком того, что могло бы случиться, но не случилось. Он был моим последним посетителем за вечер. Снаружи улица была запружена людьми, но никто не заходил в магазин и даже не останавливался перед вычурной витриной. Я оставила Тамар записку и закрыла магазин пораньше, выключив свет, пока мои часы дергались в такт уходящим минутам.

Опуская решетку, я взглянула на ту сторону улицы. Но там никого не было, кроме парковщика, который низко надвинул кепку на глаза.