А если Бог это я?

(A jeśli to ja jestem Bogiem?)

Графитового цвета хонда промчалась по мосту Тысячелетия, как будто тот был обычным мостиком над небольшой речушкой, а не одно из крупнейших строений такого типа во всей стране. Водитель даже не успел глянуть ни на зимнюю стоянку грузовых барок, ни на парусные лодки, стоявшие у набережной полуострова. Надежная Кася, или же штурман Джи-Пи-Эс, делала свою работу без сучка без задоринки. И нельзя сказать, будто бы водитель не помнил трассу, но компьютерная девица всегда успевала напомнить о том, чтобы сменить полосу движения. Весной Ружицкий ездил задумчивым и счастливым, хотя бы по причине льющегося в окно теплого и пахнущего свежестью воздуха. Когда Кася приказала ему свернуть направо, пришлось притормозить. На Поповицкой пробки, правда, не было, всего лишь легонький запорчик. На Пильчицкой он снова нажал на педаль газа.

— Держись левой стороны, — напомнила Кася.

Она была права, а весенний вечер способствовал задумчивости. Ружицкий включил поворотник. Обнаружив просвет в сплошном потоке машин, идущих с противоположной стороны, он свернул влево, на широкую, осененную платанами подъездную дорогу. Бесконтактный датчик поднял шлагбаум; когда водитель заглушил двигатель, стекла поднялись самостоятельно.

— Добрый день, пан доктор! — Беата, секретарша шефа налетела на паркинге, когда Ружицкий не успел еще толком выйти.

— Привет, красавица Беата. Плохо, совсем паршиво или все катится в задницу?

Женщина слегка скривила носик.

— Скорее всего, последнее.

— Даже так?

— Дело даже не в том, — девица едва поспевала за ним, стуча каблучками по гранитной плитке. Чувство равновесия у Беаты было просто фантастическим — ни разу не споткнулась. — Новых пациентов только двое. Зато дети крупных шишек! Шеф обделался, сидит с ними сейчас и не знает, что делать.

В присутствии Ружицкого Беата могла позволить себе пооткровенничать и даже матерок подпустить. Доктор считался «своим парнем».

— Вот же, блин. А я так надеялся на спокойную ночь.

— Надеялся, говоришь?

Беата глянула искоса, бегом поспешая за Ружицким. Но его взгляда ей уловить не удалось.

— Ну да, необходимо помнить о надписи над карнизом у входа: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».

Секретарша инстинктивно зыркнула в ту сторону. Да нет, девиз по-прежнему гласил: «Мы — ваша надежда». Огромные двери беззвучно раздвинулись перед ними.

— Пан доктор! Пан доктор, что с моим сыном?

— Пан доктор, Оля останется нормальной?

Ружицкого осадила толпа из полутора десятков членов семей, перемещавшихся туда-сюда по шикарному вестибюлю. Беата вместе с тут же подбежавшим портье расталкивали наступавших цепью людей.

— Пан доктор, на вас одна надежда!

— Пожалуйста, умоляю вас. Вот все результаты анализов из больницы… Пан доктор!

Полная женщина размахивала веером бумажек. Но портье был выдрессирован как следует: настырную просительницу он отпихнул и деликатно, и в то же время решительно.

— Сейчас вас пан доктор принять не может! — голос у портье был очень решительным. — Приходите только в назначенное вам время.

Беата открыла ключом внутреннюю дверь. Эта дверь не могла быть автоматической, иначе толпа прорвалась бы в коридор. Портье искусно переместился из авангарда в арьергард, превратившись в Рейтана.

— Господа, нельзя, — заслонил он проход всем своим телом. — Нель-зя!

— Но только пан доктор может нам помочь!

— Нельзя! — только и повторял тот. — Приходите в назначенное вам время.

— Но ведь…

— Но ведь пан доктор без предварительной договоренности не принимает.

Беате удалось плотно закрыть стеклянную дверь. К счастью, та была звуконепроницаемой.

— Что это за пациенты? — спросил Ружицкий.

— Те, что от пана министра, так там несчастный случай.

— Какого министра?

— Не знаю. Я его по ящику не видела.

— Может — Странных Действий?

— Не-е, Клиза я знаю, — молниеносно отрезала секретарша. — Этот тут, похоже, какой-то зам или что-то в этом роде. Шеф должен знать.

— А что с ним?

— Не с ним. Сын на мотоцикле во что-то врезался. Позвоночник, полный паралич тела, едва-едва шевелит головой. Каждую ночь у него кошмары. Ему снится, будто бы он парализован, мучается, пытается проснуться, а когда просыпается, то…

— Господи Иисусе! — Ружицкий взмахнул рукой. — Иисусе Христе! — он даже резко остановился. — Сочувствую! Выходит, что самый страшный ужас — это действительность.

— Ну так, — Беата тоже остановилась. — Помочь нам удастся?

— Если проявит волю к сотрудничеству. Ведь он сейчас в некоем чудовищном коконе, сотканном из ужасов. — Ружицкий продолжил движение по коридору. — Гл только это будет пахотой под уклон.

— Потому-то вся надежда только на вас.

— У хирургов помощи просить, конечно же, не станем?

— А они ничего и не сделают. Согласно их знаниям, паралич — это до конца жизни.

Мужчина кивнул.

— А второй случай?

— Дочка местной шишки. Пятнадцать-шестнадцать лет. Всю ночь спит и смеется. Родители подозревают, что у нее не в порядке с головой.

Ружицкий расхохотался.

— Сами они ненормальные. Через неделю их совершенно здоровая доченька вернется домой.

— Э нет, нет-нет, — погрозила ему пальцем Беата. — Пан шишка очень даже бабланутый, а у нас здесь частная клиника. Так что приказ от начальства таков: придержать девицу здесь не меньше месяца.

«Бабланутый». Что это за прилагательное? «Имеющий много денег»? Мужчина чувствовал, что иногда начинает теряться в меандрах новояза.

— Можно устроить и пару месяцев. Чего-нибудь придумаю.

Они улыбнулись друг другу. Перед кабинетом шефа Беата обтянула на себе форменную юбку и поправила галстук, который, как обычно, указывал не в ту сторону на ее обильной груди.

— А пока что… в ад.

Женщина открыла дверь в директорский кабинет и вошла первой, чтобы вызвать необходимое впечатление.

— Представляю вам, — пауза для усиления эффекта, — пана доктора Ружицкого.

Зато сам представленный такого уж сильного впечатления не произвел. В обязательном порядке он должен был быть в белом халате, со стетоскопом на шее и с идентификатором на груди, с серьезным, озабоченным выражением лица и сочувственным отношением, что бы это ни значило. Тем временем, пан министр со своей заплаканной женой увидели довольно-таки молодого типа, одетого в нечто такое, что мог бы надеть и их сын, если бы не лежал сейчас парализованным, с руками в карманах и в поднятых на волосы пляжных очках.

— Приветствую вас.

Профессор Станьчик, шеф этой частной больнички, поднялся из-за стола. Когда он вытирал покрытое потом лицо, в нем не было ничего от оригинала Матейко. И вообще, в голове у него творился такой бардак, что о надлежащей презентации он позабыл.

— С вами случилось ужасное несчастье… — начал он.

Ружицкий оперся задом на подоконнике панорамного окна. Интересно, бывают ли несчастья не ужасными? Такие, к примеру, мини-несчастья? Все зависит от того, как посмотреть. Но что бы он не думал о болтовне шефа, перед этой парой предстал мега-ужас. Но и его нельзя было сравнить с тем, что переживал их сын.

Он пытался переждать напор слов сбитых с толку родителей. «Вы — наша последняя надежда» (похоже, они понятия не имели о невидимой надписи над дверью клиники). «Пан доктор, умоляю вас, умоляю, умоляю…» (да хватит же, баба, а не то совсем рукав заслюнявишь). «Мы незамедлительно покроем все расходы, в том числе — и частные» (это озабоченный отец, вот интересно, комитет по борьбе с коррупцией успел установить свои микрофоны? Если так, то у парней, торчащих у магнитофонов, сегодня был праздничный денек), но шеф стоял по стойке смирно и лишь повесил услужливую маску на лицо. «Заклинаем вас всем святым…» (священники, блин, нашлись. Интересно, а в какого же бога они верили сейчас, поскольку тот добренький, из их детства, облажался по всему фронту). «На коленях в Ченстохову поползем, если вы хоть что-нибудь… (ага, старый Бог, похоже, не подвел, ну, мелкий прокольчик в работе случился). Ружицкий вспомнил первое подобное обещание, данное Бог знает когда. Вроцлав — Ченстохова, сто девяносто четыре километра — в компьютере проверил. На автомобиле — два часа и сорок шесть минут. К сожалению, время, необходимое для того, чтобы добраться по маршруту, ползя на коленях, Google maps не сообщали. Впрочем, не было и потребности, ведь никто не пробовал.

Никто. Хотя сам он несколько раз с поверенными ему задачами справился. Сам он слово держал. В отличие от Господа Бога, который лишь говорил о любви и способствованию. Только лишь говорил. Потому что грязную работу выполнял Ружицкий.

Мужчина почувствовал возбуждение. У него сузились зрачки, дыхание ускорилось. Он понимал, что нужный момент вот-вот наступит. Чтобы по нему никто ни о чем не догадался, он подошел к шкафу и извлек собственный халат. Да, да, его халаты находились даже в кабинете шефа. В частной клинике профессионалов ценили. С крючка он снял стетоскоп, повесил себе на шею. Пристегнул блестящий пластиковый беджик с фотографией. Сейчас он уже был в собственных доспехах, гораздо более изысканных чем те, которые носили рыцари. Ружицкий неспешно повернулся. Теперь самый важный момент. Он ждал, когда будет брошена перчатка. Ждал того волшебного мгновения, делавшего так, что его работа смело могла конкурировать с самым крутым сексом.

Тетка выплевывала слова с пулеметной скоростью.

— Он же такой бедненький, полностью парализованный. Врачи говорят, что так с ним будет до самого конца. Мой бедненький мальчик. И каждую ночь ему снится, будто бы он парализован. Он и стонет, и кричит, и буквально воет. Не может проснуться. А потом… Потом самое страшное. Он просыпается и…

— И убеждается в том, что сон — это реальность, — закончил за нее Ружицкий. — А самое паршивое то, что из этого сна уже нельзя проснуться.

— Ну да! Да! Все именно так! — со слезами вопила та.

Мужчина чувствовал, как волосы на шее становятся дыбом, как руки покрываются гусиной кожей.

— И вот уже полгода я каждый день стою на коленях в костеле! — взвизгнула женщина. — И даже Бог не помогает мне!

В мыслях Ружицкого что-то взорвалось. Это был он — тот самый момент. Перчатка была брошена. Несчастная мать коснулась его руки.

— Пан доктор, можете ли вы помочь моему ребенку?

Перчатка была брошена. Он наслаждался этим мгновением. А интересно, кто ее поднимет. Кто поднимет перчатку. Господь Бог? Или…

— Но, пани… — включился Станьчик. — Пану доктору вначале необходимо увидеть пациента.

Но Ружицкий отрицательно покачал головой, что ввело остальных присутствующих в легкий ступор. Они подозревали самое худшее. Это конец…

— Пан доктор, так можете ли вы помочь моему ребенку? — произнесла заплаканная женщина исключительно в силу инерции.

Перчатка спокойно лежала на земле. Ружицкий решил ее поднять. Он улыбнулся.

— Да, проше пани, — спокойно произнес он.

Всю троицу на мгновение словно парализовало. Первым очнулся Станьчик.

— Пан доктор Ружицкий — специалист высочайшего класса. Международного формата, — разворачивал он рекламную байку частной клиники «all inclusive». — Во всей Европе не найти лучшего профессионала. Да что там в Европе, вполне возможно, что и во всем свете!

Вторым пришел в себя отец пациента.

— Я покрою абсолютно все расходы. Заплачу любую цену. Прикажу привезти самые дорогие лекарства…

— Пан министр, мы не хирурги и тела ему никак не исправим.

— Я знаю. Знаю. Но вот кошмары…

— Вот как раз на них мы и специализируемся.

— Я заплачу любые деньги.

— Счет-фактуру вам выставят в бухгалтерии клиники, — сухо продолжил Ружицкий. Все это время он глядел в глаза женщины. Та на него тоже глядела, и все время с явным недоверием. Она не знала, что сказать. Только это никакого значения не имело. Ведь он поднял перчатку, за которой никто более важный склоняться как-то не желал.

— Вы и вправду ему поможете? — сил ее хватило только на шепот.

— Да, — повторил тот.

Он поправил болтающийся на шее стетоскоп и направился к выходу.

— Мне необходимо увидеть пациента.

После чего остановил супружескую пару жестом руки.

— Самому.

* * *

Молодой человек лежал в приемном покое для VIP-пациентов в компании профессионально озабоченных медсестер и столь же замечательно притворявшегося озабоченным рослого медбрата. Частная клиника всегда стояла к клиенту лицом. Увидав Ружицкого, младший персонал сорвался со стульев.

— Добрый день, пан доктор! — слаженно проскандировали они, вытянувшись по стойке смирно.

— Мне бы хотелось остаться с больным наедине.

— Да, конечно.

И молниеносно испарились. Ружицкий пододвинул себе стул так, чтобы лежащий на носилках парень мог его видеть. Пару минут они оба оценивали друг друга взглядами. Мужчина не знал, что вычитал парень, но сам увидал самое дно падения, место, где-то далеко-далеко за последними границами самой робкой надежды. Если бы какой-то художник пожелал создать портрет, названный «Банальность геенны», то в его распоряжении имелась замечательная модель. Причем такая, которая не смогла бы пошевельнуться в ходе позирования.

— Ну что, привет, — буркнул Ружицкий.

Реакции — ноль. Правда, никакой реакции он и не ожидал. Из своего мизерного арсенала пацан как раз достал последнюю проржавевшую пукалку: бунт против действительности. По сравнению с теми силами, что стояли напротив, бунт можно было усмирить на «раз-два». Но пока что Ружицкий понятия не имел, как вырвать парня из растительного состояния. В кармане у него имелась верная пластиковая муха, выглядевшая точь-в-точь как настоящая. Как правило, пациенты хоть как-то реагировали, когда он вытаскивал ее, оглядывал, нюхал и совал себе в рот. А потом делал вид, будто глотает. Но тут этот номер не пройдет. К сожалению, свой легковоспламеняющийся галстук он забыл. Видя языки пламени на шее врача, пациенты, как правило, все же решали отозваться. Но не этот… Крутой профессионал. Бунт на всю катушку. И что тут поделаешь? Еще в кармане имелась пачка искусственных сигарет. Можно было прикурить одну, а потом забычковать в собственном глазу. Впечатление сумасшедшее, хотя на самом деле все было безболезненным и безопасным. Отличная цацка. Но, опять же, не здесь и не сейчас. Тем более, что после этого глаз дико чесался. Ну что же… Ружицкий задержал дыхание чуть ли не на минуту. Когда лицо побагровело, все с той же безразличной миной, совершенно неожиданно он свалился со стула на землю, исчезнув из поля зрения пациента. И удобно улегся на полу.

Крутой профи, чертовски крутой. Почти две минуты выдержал.

— Эй, ты! — все-таки прозвучал голос. — Ты там живой?

Ружицкий лежал молча.

— Ты, курва, ты там живой?

Как же, как же, так я тебе и сказал. Три «ха-ха». Еще минута тишины. Мужчина был впечатлен сопротивляемостью парня. Но пока что с методом «мертвого доктора» никому справиться не удавалось.

— Эй, ты. Кончай уже ваньку валять. Я же знаю, что ты живой, и все это так, для прикола.

Но голос уже был слегка обеспокоенным. Точностью в соответствии с инструкцией по применению данного метода.

— Блиин, курва… Эй! Вы, там! Помогите!

Младший медицинский персонал, ожидавший под дверью, даже если чего и слышал, реагировать не смел. Они прекрасно знали, в чем тут дело. В частных клиниках работали опытные люди.

— Эй! Тут ваш коновал на полу кончается! Бегом сюда!

Ружицкий прополз под носилками. Пользуясь тем, что парень повернул голову в другую сторону, он налил себе чашку кофе. Затем, уже с трудом, прополз назад.

— Эй, этот придурок сейчас здесь коньки отбросит! Придите же кто-нибудь!

Ружицкий бросил ложечку на пол, с противоположной стороны носилок. Когда парень повернулся, чтобы увидать, откуда этот звук, врач занял свое место на стуле.

— Говорю же вам, этот комик дуба врезал! Блин, тут человек умирает…

Слыша громкий глоток, парень зыркнул в сторону стула. На мгновение застыл, но Ружицкий не обращал внимания. Он пил свой кофе, глядя в освещенное лучами заходящего солнца окно.

— Ты! Ты, ты… Думаешь, курва, что ты такой остроумный?!

Взгляд не отклеивается от окна. Еще глоточек из чашки.

— Можешь, бля, орден себе пришпилить за великие достижения в области медицины, шут гороховый!

Боже, как же легко предвидеть все их поступки. Ружицкий вынул из кармана орден «Виртути Милитари» и, с тем же самым безразличием, пялясь в окно, прицепил его себе на халат. При этом ни разу не глянул в сторону. Просто цедил кофе. Пацан не мог найти подходящих слов. Тишина затягивалась.

— Ты… Ты знаешь, что ты кретин…

Только сейчас Ружицкий отвел глаза от окна.

— А ты знаешь, что с орденом — это легко, — буркнул он в ответ. — А вот один мужик меня просто потряс. Он попросил, чтобы я задницу себе вылизал.

Снова тишина.

— И что? — все-таки прозвучало через минуту. Бинго! Первая стычка выиграна

— Ну-у, курва, не такой уж я спортивный, — перешел Ружицкий на язык пациента. — А когда снял штаны, чтобы все-таки попробовать, зашла медсестра.

И снова воцарилась тишина. Все-таки парень был не дурак. Постепенно до него доходило, что эта старинная, проржавевшая пукалка, вытащенная из заплесневевшего подвала под названием «бунт», не работает. Он был беззащитен. И сейчас уже знал об этом.

— И чего, комик, это вроде как ты будешь меня лечить?

— Не-а, — покачал тот головой отрицательно и отставил кофе. — Я не буду тебя лечить, потому что я не врач.

— Это как это? Ведь все называют тебя «паном доктором», в струнку перед тобой тянутся.

— Именно так я их выдрессировал. А называют меня доктором потому, чтоб ты знал, что в свое время я написал диссертацию, защитил ее, и мне присвоили титул доктора.

— Так кто же ты такой, если не врач?

— Я доктор-инженер архитектуры, — Ружицкий вынул из кармана копию диплома Политехнического, поскольку к этому он тоже был готов, и поднес парню прямо под нос. — Могу спроектировать тебе виллу, садик, дворец или камин. Полномочия на все это у меня имеются. Еще могу научить тебя начертательной геометрии. В этом предмете у меня двадцать лет практики.

Парень лежал, онемев, не зная, что и сказать.

— Погоди. Раз ты не будешь меня лечить, то что будешь делать?

— Я должен тебе помочь.

Того прямо передернуло.

— Ты что ли поможешь? — с издевкой процедил он.

Ружицкий кивнул.

— Да.

Он поднялся со стула и направился к выходу.

— Я буду ходить? — крикнул ему в спину парень.

Мужчина на миг обернулся.

— Ты чего? С дуба съехал? — Он пожал плечами. — Об этом спрашивай у хирургов или там у педиатров. Но не у архитектора.

Он открыл двери, но еще раз задержался.

— Не имею ни малейшего понятия. Врачи говорят, что нет. — Он потер подбородок. — Я не могу сделать так, чтобы ты станешь шевелить своими ногами, потому что этого как раз и не могу. Я всего лишь научу тебя ходить.

Он сделал несколько шагов и уже из коридора крикнул:

— В Библии же написано, что это просто. Достаточно лишь щелкнуть пальцами и сказать: «Встань и иди, сынок!»

Медбрат закрыл за ним дверь. Увидав прикрепленный к халату «Виртути Милитари», он сделал серьезную мину, щелкнул каблуками и отдал бравый салют. Медсестрички, со злорадными улыбками на лицах, двинулись за доктором по коридору маршевым шагом.

* * *

Родители девочки, вместе с маленькой пациенткой сидели в приемном покое для VIP-персон. Поскольку директорский кабинет был занят министерской семейкой, этих временно посчитали VIP второго сорта. Ими занимался доктор Малый, ничего не решающий подлиза и карьерист, зато с божественным даром красноречия и чудовищным умением слушать. Сейчас он распространялся о шестом поколении устройств для исследования неизвестно чего, которые их частная клиника внедрила единственной во всей Европе. Понятное дело, именно этих слов он не сказал — но по его мнению новейшая аппаратура служила для исследования чего-то там, и как раз это «что-то там» он объяснял весьма запутанным и непонятным образом. Но делал он это весьма увлекательно, поскольку слушали его очень внимательно. И даже, словно бараны, пялились в показываемые им схемы.

Родители, как и сама девочка, были нормальными. А это уже ничего плохого не обещало. И вообще, в данном случае Ружицкий никаких сложностей не ожидал. Девочка была здоровой, хотя во всем этом деле, где-то под поверхностью таилось нечто непонятное. Ружицкий пожал плечами. Дольше недели это занять его не должно. Ясное дело, в связи с финансовым состоянием папаши директор потребует подержать девчонку хотя бы месяц, но и это пойдет ей лишь на пользу.

— День добрый вам.

— Ну вот, как раз, — вскочил Малый с места. — Это и есть доктор Ружицкий, о котором я вам столько говорил.

«Похоже, в одних только отрицательных выражениях», — подумал Ружицкий. И нельзя сказать, будто бы они были друг с другом на ножах. Разве что один другого называл словами типа «этот трах… пид…». Хмм. Но исключительно в приватном порядке.

— Надеюсь, что доктор Малый пояснил вам все?

Он свысока похлопал «коллегу» по плечу, чтобы в том от злости закипела сама душа.

— Да, конечно, — отозвалась первой женщина. — Мы уже все знаем.

— О-о, это замечательно, — улыбнулся Ружицкий. — К счастью, я уже не нужен, — и сделал жест, как будто собирался повернуться к выходу.

Родственники даже испуганно подскочили. Малый чуть ли не взорвался, сжимая челюсти.

— Нет, нет, нет, мы столько о вас слышали… — поднялся отец со стула. — Пан доктор.

— Лучше не верить в то, что обо мне рассказывают.

Он еще не успел присесть на краю стола, как женщина начала тираду, поясняя, что Оля, это их дочка, болезненно робкая, не может установить контакта с другими детьми; замкнутая в себе, апатичная, в состоянии вечной депрессии, ничего ей не хочется, охотнее всего она бы только спала и спала. И вот тут самое ужасное. Во время сна она все время усмехается или просто смеется.

Врач прервал тираду жестом руки. Что-то не так было не с дочкой. Скорее, с ее родителями. Но, к счастью, это уже была не его епархия.

— Я мог бы переговорить с пациенткой?

— Естественно.

Ружицкий вновь усмехнулся.

— Оля, милая, почему я тебе не нравлюсь?

Девочка удивленно глянула на него. Зато он вырвал ее из странного оцепенения. Пускай даже на миг. Оля пожала плечами.

— Потому что я страшный?

Она еле заметно, но отрицательно шевельнула головой.

— Потому что я собираюсь провести над тобой страшные эксперименты? И будет больно, а то и еще хуже?

Та глянула, пока что с едва заметной ноткой заинтересованности. Трудная штучка, хотя и такая молодая. Скорчила мину типа: «ну-у, не знаю». Ружицкий кивнул.

— Именно так, поскольку доктор Малый сообщил, что у нас тут имеются самые ужасные устройства для страшнейших вещей?

На эту плоскую подколку она обмануться не дала, хотя эта проблема ее явно интересовала. Вновь она бесстрастно находилась в коконе неприступности. Бедный ребенок.

— Ладно тогда. Можешь спрашивать, о чем угодно.

Только она вновь не дала себя обмануть, словно осужденный на смерть уставилась на свои ноги.

— А я знаю, о чем ты хочешь спросить, — рискнул Ружицкий. — Тебе кажется, будто бы все психиатры и психологи — полные психи, которые только лишь делают вид, будто они не психи. Ну а на самом деле все ненормальны. Все, без исключения. — Он тщательно отстегнул орден от халата и спрятал застежку. — Но у меня для тебя имеется хорошая новость. Я не психиатр. — Он начал разворачивать фольгу с ордена. — И не психолог. Знаю, что ты не поверишь, но я архитектор. И не все мы сумасшедшие. — После этого он откусил от своего шоколадного знака отличия. — Честное слово, мы совсем не сумасшедшие. — Он облизал губы. — Хочешь попробовать? — подсунул наполовину уже съеденный «Виртути Милитари».

Этим он настолько застал ее врасплох, что Оля инстинктивно взяла шоколадку и откусила кусочек. Остолбеневшие родители только пялились.

— Вкусно?

— Угу, — кивнула Оля.

Родители до сих пор находились в состоянии шока. Но теперь глядели и определенной надеждой. Малый исходил паром на своем стуле.

— Нет, мы и на самом деле не психи. Вот, гляди, у меня, к примеру, имеется стетоскоп. — Он снял инструмент с шеи и вложил наушники в уши девочке. — И все думают, будто бы псих строит из себя врача. А я не строю. И не притворяюсь. С помощью этой штуки я могу слушать музыку. — Ружицкий включил спрятанный под мембраной айпод. — Радио, эм-пэ-тройки… Ты чего желаешь?

— «Розовые булочки».

— Нет. Такого нет, — в соответствии с правдой сказал Ружицкий. — А может «Давленые тыквы» подойдут?

Оля кивнула. Ружицкий оттер пот со лба. Ну вот, хоть какой-то контакт ему установить удалось. Малый от бешенства забагровел, что твоя свекла, и это резко поправило настроение.

— Не бойся, малая, — буркнул Ружицкий в такт мелодии «World is a vampire!» — Здесь тебе будет нормально. Ты только остерегайся психов.

Непонятно почему, но девчонка зыркнула на Малого. Правда, эту не слишком-то изысканную аллюзию уловили и родители, поскольку тоже глянули в том же направлении.

* * *

Раздраженный Станьчик сновал в собственном просторном кабинете от одной стены к другой. По причине километров, которые он отшагивал, возможно, это был некий эрзац вечернего джоггинга, если бы при этом он так не нервничал. Ружицкий глядел в темнеющее окно. Заходящее солнце вызывало, что оставшийся еще от немцев дом напротив обретал дополнительное измерение готического замка, а гигантских размеров ива с колотушкой «головы» и немалыми ветками-отростками начинала соответствовать своему вечернему названию «Дерева Колдуний». Ружицкий обожал это время дня.

Директор неожиданно остановился и раскрыл дверцы приличных размеров бара, укрывшегося за шкафчиком со специальной литературой.

— Выпьете?

— Вы же знаете, что я не пью, шеф.

— Не понимаю я вас. — Станьчик вынул приличных размеров бокал и наполнил коньяком чуть ли не до половины. Интересно, сколько там могло поместиться? Чекушка — наверняка. — Вы не пьете, не курите, лопаете исключительно овощи на пару, запивая минеральной водичкой. Какой-то вы весь до странного асептический.

— Я собираюсь жить долго и счастливо. Если же говорить серьезно, у меня нет ни малейшей охоты, чтобы меня заловил какой-нибудь мужик в мундире и с алкоматом, да еще после ДТП, случившегося к тому же не по моей вине. — Он пожал плечами. — И что? Всю жизнь псу под хвост ради краткого мгновения под хмельком?

— Как обычный человек, я обязан признать вашу правоту, и как врач, я опять же обязан признать вашу правоту. — Станьчик уселся наконец-то в кресле и сделал хороший глоток. Затем выдул воздух из легких, чтобы избавиться от испарений спиртного. Он прикурил и глубоко затянулся. — Но видите ли… Всю жизнь вот так, словно в презервативе? И никаких удовольствий?

— Удовольствия я черпаю из других источников.

— Ну да, ну да. Я же познакомился с вашей невестой. — Очередной глоточек, а точнее — треть содержимого бокала. — И трахнуться четко готова, и с четками знакома, — неуклюже парафразировал он известную поговорку.

Похоже, что спиртное действовало на него слишком быстро.

— В то, чем мы занимаемся, четок я бы лучше не мешал, — спокойно ответил Ружицкий. — Совместными молитвами мы, похоже, еще не занимались.

— Что, пара атеистов? — бросил Станьчик и тут же сменил тему. — Так вы и вправду находите столько радости в работе?

В ответ снова пожатие плечами. Да что директор мог знать? Он понятия не имел о перчатке, которую, время от времени, бросают под ноги рыцаря. Не для Станьчика был вызов, который ты выставляешь невозможности. Здесь он собирал свои очень даже приличные деньги, но собирал честно. Никакой дешевки вместе с пустыми иллюзиями он не продавал. Да, своих пациентов он выдаивал досуха, но взамен давал им то, за что те платили. По всем договорам он выполнял все, до последнего параграфа. Вытаскивал людей из преисподней, а то, что в помощь себе желал иметь подъемный кран из золота — было его личным делом. Миллионных толп он не спасал, но ведь, к счастью, в конституции не было написано, что спасение человечества является обязанностью каждого гражданина. Свое он делал честно, компетентно, профессионально, ну а то, что при этом накапливал большие деньги…? К счастью, в той же конституции не было записано, будто бы подобное запрещено. Налоги он платил, НДС учитывал. Благодаря таким, как он, польское государство могло позволить себе повыпендриваться и посылать своих солдатиков в Афганистан, или куда там державе свербело, или же играться своими самолетиками, военными корабликами или иными цацками, которые для чего-то там Речипосполитой были нужны. Типичнейший self-made man. Придумал чего-то, реализовал это что-то, а теперь получает с него дивиденды. И он имел на это право, раз отдавал обязательную дань. Благотворительностью он не занимался, потому что не было времени. Оставалось лишь надеяться, что он преждевременно не отдаст концы, учитывая количество стимуляторов, транквилизаторов, возбуждающих и множества иных средств, которыми Станьчик пытался регулировать собственный организм м его биологические недостатки.

— С новыми пациентами справимся?

Ружицкий кивнул.

— А вы уверены?

— Да. С девчонкой это вообще не проблема. Дело закроем через недельку, но подержим подольше чисто по бухгалтерским причинам.

Довольный директор сделал очередной глоток коньяка.

— А тот паралитик с папашей министром?

Слов, по крайней мере, не боялся. Директор был прагматиком до мозга костей.

— Сделаем.

— Точно?

— Пахота будет та еще. Но, что тут поделать. На сей раз мы сунем Сизифу в задницу ускоритель, и полетит он на орбиту с тем самым камушком, что его подталкивал, как миленький.

Не было никакого смысла рассказывать директору про вызов и еще больше прессовать. Сам Ружицкий относился ко всему этому, как к делу личному. Станьчик легко улыбался. Нервными движениями пальцев он погасил окурок, какое-то время устраивался в кресле и закурил следующую сигарету. Похоже, на душе у него еще что-то было.

— Знаете… — снизил он голос чуть ли не до шепота. — Тут еще одно дельце.

— Слушаю?

— К нам обратилась полиция.

— Господи Иисусе! Я что, неправильно припарковался в центре?

— Нет, нет.

— Превысил скорость на мосту Тысячелетия?

— Да нет, дело не в вас. То есть, дело как раз в вас, но не в этом смысле.

Ружицкий вздохнул.

— И чего же желает полиция от частной клиники, занимающейся расстройствами сна?

— У них какая-то странная проблема.

Ружицкий угостился солеными орешками из стоящей на столе вазочки.

— Пусть вызовут полицию.

Станьчик бледно усмехнулся. Постепенно, не очень заметно, деликатно — он начал «плыть». Поднявшись к бару, чтобы подлить себе коньяку, он заметно пошатнулся. Н-да, жизнь штука запутанная.

— Они хотят, чтобы дали заключение по одному заключенному. У них какие-то весьма неуточненные, тем не менее — нехорошие подозрения относительно его личности.

— Прошу прощения, я, похоже, не понял. Они хотят прислать сюда заключенного?

— Ну… под охраной. В коридоре постоянно будет на посту полицейский с оружием и…

Ружицкий покачал головой. Нет, чего-то он здесь явно не понимал.

— Погодите…. Полиция нам заплатит? Столько, сколько указано в нашем прейскуранте?

Нервничающий Станьчик вновь занял место в кресле.

— Ну… не совсем так. — Директор выкручивался, не зная, чего сказать. — Все-таки я бы предпочел иметь эту организацию на нашей стороне. Ну, такая мелкая услуга, которая нам будет стоить немного, зато они будут глядеть на нас более дружелюбно.

Ружицкий поднял брови.

— Шеф, я что — о чем-то не знаю?

— Да нет, нет. Вы неверно меня поняли. — Станьчик затянулся настолько глубоко, что жар добрался чуть ли не до фильтра. — Только мне все же хотелось бы избежать слухов, будто бы частная клиника отказалась сотрудничать с полицией. Сразу же начнутся визиты журналистов. И они тут же прицепятся к тому, что мы принимаем на должность врача архитекторов или вообще знахарей.

— Прошу прощения, но я не на должности врача.

— Мне это известно, вы знаете, где-то с парочку пациентов тоже это понимает, хотя эти как раз не проговорятся и словом. Но зачем нам шум в средствах массовой информации? Сделаем свое, получим письмо с благодарностью от государственной организации, которая станет очередным козырем в нашей колоде, так, на всякий случай, а мы обо всем забудем.

Ружицкий только вздохнул. Он поднялся с места и подошел к панорамному окну. Весенний вечер очаровывал всеми своими прелестями. На стоянке и в небольшом парке поблизости медленно загорались натриевые лампы, прохожие не маршировали, чтобы достичь строго определенной цели, как зимой, но лишь сновали по широким аллеям, увлеченные покоем и целой гаммой запахов.

Мужчина понимал то, что Станьчик прав. До сих пор инстинкт не подводил того даже в самом мелком деле. Ружицкий отвернулся от окна, опирая спину о прохладное стекло.

— Так что там с тем заключенным?

— Не знаю. Обычно полицейские кажутся такими приземленными и прагматичными, но тут запихивают какую-то фантастику.

— Мужичок пожирает сокамерников?

— Тепло, тепло.

— Блин! Мне как, уже начинать бояться?

Станьчик отставил бокал.

— По их словам, несколько заключенных умерло при невыясненных обстоятельствах. Конкретно же — во сне. Вроде бы, ничего странного. Но, во-первых, они портят статистику; во-вторых, это всегда случается в камере, в которой находился наш будущий пациент; в-третьих, все жертвы ему чем-то насолили. Классическое следствие никаких результатов не дало; установленное в камере видеонаблюдение тоже ничего не прояснило.

— Экзорциста не вызывали?

Станьчик лишь печально усмехнулся.

— Только не надо смеяться, но разве вы точно уверены в том, что убить кого-нибудь во сне абсолютно невозможно?

Ружицкий наклонился над директором, опирая руки о столешницу.

— Пан директор, я уверен в этом со всей стопроцентной гарантией того, что я знаю, о чем говорю.

Станьчик поглядел ему прямо в глаза.

— Даже если он такой, как вы?

— Даже. Повторю еще раз. Спящий человек абсолютно не способен кого-нибудь убить. Это совершенно невозможно.

Шеф как будто бы успокоился; буркнул, что в таком случае придется лишь оформить кучу бумаг для полицейского управления с заключениями экспертов, и что в подобном случае все было бы нормально. Все будет в порядке.

Но вот Ружицкого, совершенно неожиданно и иррационально, этот случай заинтересовал. В бредни полицейских он не верил. Но… Это неуловимое нечто, чувство того, что он прикасается к тайне, вызвало, что этот вечер показался ему особенно удачным. Ружицкий задумался и уже не видел, как Станьчик подошел к замаскированному бару.

— Так что, не соблазнитесь хотя бы одной рюмочкой? — директор поднял вверх бокал с новой порцией.

— Нет. Благодарю.

— Завидую я непьющим.

* * *

— Хоп, хоп! — крикнул он, выходя из большого бунгало. — Есть здесь кто-нибудь?

Ханка поднялась с разложенного на пляже узорчатого одеяла. Хотя она была совершенно голой, но исполнила преувеличенно приличный, викторианский поклон, а точнее — книксен.

— Мой король, каким образом я могла бы удовлетворить твои безнравственные желания?

— Только без актерства, Ханка.

Та кивнула и сменила тон.

— Ну тады пущай скажет, чего он желает, и как ему зад подставить?

— Ну, знаешь? — невольно усмехнулся мужчина. — Так со мной тоже не надо.

Девица захихикала, подавая ему поднос, на котором находились стакан с виски и длинная сигара. Ружицкий закурил, не согревая свернутые табачные листья, жадно затягиваясь дымом.

— Дай какой-нибудь коньяк. Тут один тип подстроил мне вкус.

Ханка быстро поменяла стакан на бокал. Точно такой же, каким еще несколько минут назад пользовался Станьчик. Мужчина опустошил его одним глотком и, пытаясь не кашлять, затянулся сигарой.

— Уууу… А не слишком ли быстро?

— У меня нет времени.

Девица пожала плечами, в результате чего ее крупные груди вошли в интригующий резонанс. После чего она глянула — подозрительно, исподлобья.

— Это у тебя нет времени? У тебя?

— Ладно, ладно… Только не надо цепляться к словам. На сегодня я запланировал визит еще у одной пациентки.

— Трахнешь ее?

— Я же не педофил. Она еще ребенок.

— А… — понимающе вздохнула Ханка. — Так может созвать гарем?

— Нет. Наяву у меня нет времени даже принять душ. Пока же что дай мне еще один коньяк и кофе.

— Уже делаю, мой миленький шеф!

И она ушла, специально, возможно — даже садистски, крутя своей фигуристой задницей. У-у, ведьма! Он постоянно размышлял: почему именно она. Ханка была соткана из целой массы известных ему женщин. Но вот одного он понять не мог. Ханка была собранием их наилучших черт, плюс их общей ехидности. Что, разве именно этого он подсознательно желал? Чтобы всегда присутствовал какой-то вызов? А не один только секс, простенький, словно обслуживание пневматического молота? Он уселся в плетеном из лозы кресле на самом краешке у искрящегося моря и пыхал сигарой. А интересно, чего хотел он сам? Ведь наверняка не этой вот аркадии, которая, пускай и скрывала в себе множество загадок, была скучной до рвоты. Настоящие чудеса происходили в ином месте. А здесь? Ну, скажем, милая остановочка, местечко для отдыха, где можно собрать мысли или, в зависимости от потребностей, облегчиться. Курилка в одном флаконе с пивной. Здесь он мог выпивать и курить, сколько влезет, чтобы через мгновение проснуться трезвым, словно стеклышко, без похмелья и кошачьего дерьма во рту. В яви он отказывался от стимуляторов, желая сохранить тело и душу здоровыми. А здесь перепробовал чуть ли не все, даже самые тяжелые наркотики. Ну и целый гарем, имя которому было «легион».

Ханя подала ему кофе и коньяк, как бы случайно прикоснувшись набухшим соском к глазному веку.

* * *

— У вашего величества имеются еще какие-нибудь желания?

Он глянул на женщину. Можно ли представить себе более прекрасный вид?

— Да. Я желаю, чтобы ты чертовски собралась и воспользовалась знаниями и опытом всех женщин, из которых ты состоишь.

Та присела на корточки рядом, с серьезным выражением на лице. Понятное дело, вроде как случайно, ноги ее были раздвинуты. Он пытался не обращать на это внимания.

— Слушаю.

— Каким чудом робкая, забитая, не справляющаяся с миром девочка может смеяться или улыбаться в течение всей ночи?

Задумалась. Потом почесала… там. Ну да, там.

— Хмм… она сама придумала для себя терапию, — глянула Ханка на него. — Но это ты уже знаешь. Каким чудом? Об этом ты узнаешь, еще сегодня. Но…

— Но? — повторил он за ней.

— Но сегодня имеется еще и какая-то странная тайна, правда?

Он кивнул.

— То-то и оно, — прикусила она губу. — Что-то мне говорит, что сегодня, мой учитель и повелитель, ты круто удивишься. Очень круто.

— Только не преувеличивай. Это банальный случай.

— О нет. Женская интуиция подсказывает мне, что от изумления тебя по стенке размажет. Поверь мне.

* * *

Он проснулся на банкетке в собственном кабинете, с улыбкой на лице. Ну да, перед целой ночью, посвященной работе, Ханка представляла собой замечательную расслабуху. Он был двадцатичетырехчасовым человеком. Вечером приходил на работу, в течение всей ночи спал, делая свое. Утром просыпался — отдохнувший и расслабленный, принимал душ и мчался к реальной жизни, в ходе которой посещал различные странные места за заработанные здесь крутые бабки, писал эссе по архитектуре, поглощал знания, тренируя свой разум. Испытывал все удовольствия и ценности, предлагаемые ему мирской реальностью. Двадцатичетырехчасовый человек — это было наилучшим определением. После ночной работы, в течение которой он отдыхал — активный, интересный день, который его развлекал. Можно ли желать чего-нибудь еще?

Ружицкий легко поднялся и поставил воду на чай. Распахнул окно. Он обожал весну, в особенности — по ночам. Эти запахи, эти передвигающиеся в свете фонарей тени; отзвуки засыпающего города. Он решил проснуться в три часа, плюс-минус, и отправиться на недолгую прогулку в ближайший парк. Но пока что нужно немного поработать. Он налил себе чаю и уселся под окном в плетеном кресле. Ну, какой случай будет сегодня первым? Наверное, тот паралитик. Да, нужно к нему наведаться, пока тот не заснет. А вот начинать терапию, пока что было рановато.

* * *

Больничная палата для VIP-персон мало чем отличалась от номера в шикарнейшей гостинице. Все оборудование и электроника прятались за переборкой из красного дерева. Вот только на кой ляд парализованному больному были все эти замечательные кожаные диваны, хрустальные столики, письменный стол величиной с небольшой аэродром и ванная величиной со среднестатистическую квартиру? Разве что для того, чтобы поглядеть и скатиться в пучины отчаяния еще глубже. Зато вот телевизором здесь можно было управлять с помощью голоса. Опять же, у двух медсестер было достаточно места, чтобы не путаться перед глазами больного. Увидав Ружицкого, обе вскочили и перешли в служебную комнату рядом, тщательно прикрывая за собой дверь.

Измученный парень едва поднял веки. Скорее всего, он никак не желал воспользоваться телевизором, радиоприемником, тремя различными проигрывателями, интернетом, видеофоном или каким-либо иным устройством, которое было настолько разумным, чтобы понять его голос.

— Привет, малой. Спишь?

— Отъебись!

— Ну… какая-то кроха жизни в тебе все-таки осталась. — Ружицкий уселся в глубоком кресле напротив кровати. — Мы не представились друг другу. Имя у тебя какое-нибудь имеется?

— Усрись!

— Странно, — наморщил брови Ружицкий. — Это по-каковски: по-еврейски, по-индейски?

— Ебись конем, придурок!

— Ну хорошо. А если я угадаю, о чем ты думаешь, тогда скажешь имя?

Тень заинтересованности в глазах парня. Всего лишь тень, но и этого уже очень много. Пациент чмокнул губами.

Ружицкий склонился вперед, опираясь на широких подлокотниках кресла.

— Ты думаешь о кабинете директора. О спрятанном в стене сейфе, защищенном кодовым замком плюс специальным ключом. Думаешь о его содержимом. И твои предположения верны. Там имеется реестр лекарств, дневной их расходный запас и сами ампулки. Если придет врач и обоснует необходимость, оба они с директором заполняют формуляр, и пациент получает… морфий. Законно. Без проблем. Под контролем, но морфий…

— Завязывай.

— Я угадал?

— Принесешь?

— С ума сошел? Я же не врач. За такие штучки меня могут посадить!

— А кто другой мог бы такое устроить?

— Нет.

Это были те минуты, когда он больше всего желал бы выкурить сигарету наяву. Но Ружицкий был последовательным. Тех, что во сне, их должно было хватить. То есть, всего лишь через полчаса.

— Ну, вот видишь, — продолжил он через какое-то время. — Мечтания о цветных снах пока что рассыпаются прахом.

— А когда вы, наконец, сдадитесь, и я чего-нибудь получу?

— Никогда. Я так считаю.

— Мой отец сломает тебя еще перед «никогда».

— Сомневаюсь. В моем случае, это и вправду было бы уголовным преступлением. Но ты можешь вызвать доктора Малого и попросить у него. Он тебе запузырит доклад минут на шестьдесят о самых новейших, самых эффективных средствах, а потом, в зависимости от настроения, пропишет тебе аспирин, витамины или банальное снотворное, после которого будет еще труднее перейти от кошмара во сне к кошмарам наяву. Так что выбирать тебе. С учетом того, что доктор Малый займет у тебя гораздо больше времени.

— А ты?

— Что я?

— Что собираешься делать ты?

— Погоди. У нас ведь был договор: если я угадаю, о чем ты думаешь, ты скажешь, как тебя зовут.

У парня задрожало лицо. Он не мог выставить средний палец, мол, «fuck you», зато показал язык. Ружицкий вздохнул и взял историю болезни.

— Игорь, — сказал он. — Игорь Усрись. Ну что же, уже завтра все станут тебя называть именно так.

— Чего?

— А ты как думаешь? Что те две сестрички в комнате рядом, не подслушивают? Это ты женщин не знаешь. А одна из них, к тому же, практикантка, и она просто обязана от меня учиться.

Ружицкий вынул из кармана внутренний коммуникатор и нажал несколько цифровых клавиш.

— Дайте мне Гирю, пожалуйста.

— Да, пан доктор, — услышали они через несколько секунд.

— Попроси, чтобы кто-нибудь привязал тебя к кровати и привез в VIP-палату. Надеюсь, я тебя не разбудил?

— Да нет, вы чего. Я вас ждал, потому что все здесь уже болтают про этого Усрися.

Ружицкий отключился и положил коммуникатор в карман. При этом он улыбался про себя.

— Я знал, что клиника тут небольшая, но, честное слово, даже я под впечатлением того, с какой скоростью здесь расходятся сплетни. Они перезваниваются друг с другом, или как?

— А кто такой Гиря? — спросил Игорь.

— Молодой человек, которого привезли сюда в таком же состоянии, как тебя. На первой встрече он имел наглость заявить мне: «Ты — гиря!» Ну а теперь, после терапии, сам так представляется.

— А что ты ему сделал?

— Сейчас увидишь.

— Что я увижу? Типа, который ходит на собственных ногах? Который не срет под себя?

Ружицкий вновь усмехнулся. Но на этот раз — печально.

— Чудес не бывает. Даже святой Камилл, покровитель больных, ничего тут не сделает. Впрочем, тебе ближе покровительство святого Петра.

По данному снаружи сигналу, дверь автоматически открылась. В палату на скорости въехала инвалидная коляска с электродвигателем. Водитель управлял ею с помощью рычажка, который он держал во рту. И управлял он настолько умело, что коляска остановилась буквально в паре сантиметров от кровати.

— Привет, новичок. — Чтобы говорить, Гире пришлось выплюнуть управляющий рычажок. Что, на дне отчаяния?

— А ты, курва, как считаешь? — И все же, в глазах Игоря появились искорки заинтересованности. Перед собой он видел незнакомца в идентичном, как он сам, физическом состоянии, но это не было безвольное растение с запекшимися, состоящими из одних только претензий мыслями. Он видел незнакомца, наполненного жизнью.

— Шефу не нравится, когда здесь выражаются по матушке, — кивнул Горя в сторону Ружицкого.

— А он, курва, кто тут такой? Бог?

— Временно он исполняет обязанности Судьбы. И советую тебе следовать его правилам, потому что, если что идет не по его, он превращается в ужасную злюку.

Игорь заколебался.

— А когда… буду ли я когда-нибудь в таком состоянии, как ты?

— Все зависит исключительно от тебя.

— Но это же пустые слова. Что-нибудь изменится?

Гиря печально кивнул.

— Ну, крылья у тебя не отрастут.

Долгое время, не говоря ни слова, они глядели друг на друга. Игорь испытующе, весь в напряжении. Лица Гири Ружицкий со своего кресла видеть не мог. Во всяком случае, тот отозвался первым.

— Ты не забывай, он даже не врач. С твоим телом он сделать ничего не сможет.

— Тогда, черт подери, кто он такой?

— Помнишь, над Адом Данте была надпись: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Для любого, прошедшего во врата, возврата уже нет. В темноте таятся чудища, которые затаскивают путника в бездну. Но в темноте таится еще и он. В качестве одного из чудовищ. И вот иногда… я подчеркиваю: иногда, он способен протянуть руку осужденному на вечные муки.

Игорь сглотнул слюну.

— И что он делает?

Раздался смех.

— А ты не догадываешься? — Гиря даже ударился головой о спинку коляски. — Он торгует надеждой.

— Минута прошла. — Ружицкий глянул на часы.

— Таковы принципы. Первая встреча — максимум минута.

— А следующие будут?

— Если только не провинишься. — Гиря сунул рычажок управления в рот и умело развернул инвалидную коляску. — Пока, — бросил он, выезжая в коридор.

Ружицкий закрыл за ним дверь.

— Я хочу закурить. И только не гундось, будто бы тут дымить нельзя.

— Да кури, пожалуйста. Можешь выпить, и вообще, делать все, что только заблагорассудится.

— Так дай сигарету.

— Если хочешь — бери. — Ружицкий уже занял место в кресле.

Хорошо еще, что самим взглядом невозможно убить.

Игорь обдумывал все виды мести, что в случае его мизерных возможностей могло ограничиться только лишь обращением к отцу. Но дураком он тоже не был. Когда первый всплеск адреналина опал, ему пришлось вспомнить про Гирю. В нем со всей мощностью сражались две противоположные силы. Ружицкий, не говоря ни слова, терпеливо ждал. А калека и не знал, что именно сейчас решается его судьба. Отозвался он через пару минут.

— А почему это все вокруг раз за разом задают мне идиотский вопрос?

В десятку! Парень выиграл, шансы у него еще имелись.

— Какой?

— Спрашивают, сплю ли я в данный момент. Я уже двоих на четыре буквы отослал.

— Это часть терапии. Теперь и ты, время от времени, спрашивай себя: «А не снится ли мне все это?». Существует серьезная вероятность того, что ты задашь себе этот вопрос и во сне.

— И что тогда случится?

— Увидишь. — Ружицкий легко поднялся с места. — Не забывай об этом вопросе, так как это очень важно.

У парня и вправду имелись шансы. Он еще не закостенел полностью в своей ужасной обиде и несправедливости. Какое облегчение. Данный случай, уже сегодня, можно было квалифицировать как «многообещающий».

— Спокойной ночи, — открыл он дверь.

— Погоди. Это все?

— Да.

— Э… подожди минуточку. Мое имя ты знаешь. А тебя как зовут?

— Ко мне обращайся по-старому: «пан доктор».

Ружицкий вышел в коридор, закрывая за собой дверь.

* * *

Ханка совершенно не была удивлена его очередным появлением. Не говоря ни слова, она подала сигарету. Он же размышлял, насколько та реальна, когда его здесь нет. Когда его нет в его собственном сне. Ведь не исчезает же она полностью. Сам он, наяву, помнит, что ему снилось. Так какая часть его мозга посвящена удержанию ее существования? Он проверял это неоднократно, пользуясь снами других лиц. Пару раз он дожидался, находясь в их снах, до момента, когда те просыпались. Неприятный, гадкий, крайне нехороший момент. Зато опытным путем он выяснил, что сон не исчезал. Онирический мир не исчезал из мыслей проснувшегося человека. Ну ладно, все это он познал с позиции сознательного человека. А вот что чувствовало то существо, которое кому-то снилось?

— Что это ты так задумался? — Ханка налила себе кофе. — Так много работы?

— Да нет. Меня мучает одна старая проблема.

— Ммм?

— Исчезаешь ли ты, когда меня здесь нет?

Женщина тяжко вздохнула.

— Действительно, проблема старая. Но, похоже, до ее решения мы не дойдем.

— А тебя разве это не увлекает?

— Нет. Я попросту счастлива, — тепло улыбнулась та. — Именно такую ты представляешь меня в своем сне.

— Хм…

Теперь она глянула уже серьезно.

— Я не в состоянии ответить тебе на этот вопрос. Я не знаю, действительно ли, когда ты находишься в яви, сама я проживаю здесь целый день, минуту за минутой, или же просто исчезаю. В тот момент, когда ты появляешься, я помню совершенно все, что делала в этот день. Но ты же сам говорил, что это не доказательство. Что за мгновение секунды можно пережить во сне историю, длящуюся несколько лет.

— Знаю, знаю. Знаменитый эксперимент с ложечкой.

— Сам видишь. Следовательно, как существо, которое тебе снится, я не могу дать тебе связный ответ, потому что, попросту, его не знаю.

— И тебе это не мешает?

— Нет, — тряхнула та головой.

Женщина налила себе коктейль и вышла на широкую террасу, глядя на немногочисленные, покрытые пальмами островки в море. Она вышла из-под навеса и обернулась, подставляя лицо солнцу. Затем оперлась попкой о барьер.

— Вот чего мне здесь не хватает? — спросила Ханка.

— Не знаю. Может, творческой силы?

Она пожала плечами.

— Зато здесь мне ничего не грозит. Никаких ужасных болячек, несчастных случаев, кошмаров, никакого нападения, насилия, увечья, старости, отсутствия компании, развлечений; мне даже нашествие марсиан здесь не грозит. Ты создал убежище, абсолютно безопасную зону, где невозможно даже в депрессию впасть. И знаешь, как такое место называют в яви?

— Ну?

— Его называют раем, — рассмеялась она. — А здесь даже нет древа познания, чтобы нарушить табу, чтобы потом тебя из рая изгнали, — продолжала смеяться Ханка. — Ну а уж отсутствие творческих сил?..

Женщина подошла к нему и деликатно поцеловала в лоб.

— Дорогой, я хочу иметь «харлей-дэвидсон» с полным баком. И еще какой-нибудь прикольный комбинезон, чтобы кататься в нем, — хихикала она, не скрываясь. — Мне проверить, находится ли уже все это в нашем гараже величиной с крытый стадион, или верить тебе на слово, будто бы все, как обычно? — Она взлохматила ему волосы. — Ага, и не забудь, чтобы все подруги завидовали мне, когда я поеду их проведать.

— А тебе не мешает, что все это ненастоящие люди?

— Так ведь я тоже не настоящий человек, милый. Они такие, как я, но… — прищурила она глаза. — Зато я первая женщина шефа. Понял, пан босс?

— Истинно, истинно понял, - ответил он ей улыбкой.

* * *

Девочку он хорошо помнил еще по первой встрече. Ее сон найти было несложно. Когда он открыл глаза, прежде всего его поразило просто невероятное количество света. Мелочь, весьма характерная для всех, кого наяву сопровождали состояния навязчивого страха. Но сейчас он тихо ругался, поскольку десятка полтора секунд не мог сфокусировать взгляд в лавине резкой белизны и всех видов розового. По сторонам виднелись бело-розовые холмики, покрытые редкой растительностью, напоминающей что-то вроде плюшевых кактусов без колючек. Вокруг прыгало, скакало или бегало множество пушистых созданий. Все величиной приблизительно ему до колен. Ну и, естественно, здесь ничего не ползало и не лазило словно насекомые, не подкрадывалось и, тем более, не летало. Очень типично для трусливых личностей. Никаких крупных, угрожающих, но нет и мелких, коварных созданий. Все более-менее нормализованное до размеров, самое большее — ягненка, а минимум — крупной морской свинки. Доминировали медвежата: панды, коалы, ну и обычные, если только шерсть в разнообразнейших оттенках розового можно было назвать обычным явлением.

Для пробы Ружицкий довольно-таки сильно пнул одного коалу. Медвежонок был мягким, словно игрушка, он пролетел в воздухе метра два, мягко ударился в склон столь же мягкого холма и, забавно булькая, скатился вниз. Вне всякого сомнения, боли он не чувствовал, даже скорчил довольно милую рожицу. Так… Ружицкий поднял какую-то из овечек и попробовал ее разорвать, держа за переднюю и заднюю лапы. А ни фига, животное было словно из резины. Тогда он попытался его придушить. Упс, а ничего и не вышло. Шея создания моментально затвердела. Выпустил, и оно, блея и мотая хвостиком, потерлось о ноги мучителя. Понятно, доведенная до совершенства зона безопасности. Тогда Ружицкий решил проверить разумность созданий.

— Добрый день!

— Ну, добрый, добрый, — ответил крупный розовый заяц, щиплющий нечто, порастающее ближайший холм.

Ружицкий был впечатлен: разумное существо, действующее независимо и не под надзором творца данного мира. Мастерство! Он был просто поражен умениями Оли. Сам он, без помощи, до столь высокого уровня дойти так и не мог. Точно так, как и предполагалось ранее, работа с девочкой будет простой, легкой и приятной. Это хорошо, что он начал с нее.

— Слушай, коллега, а здесь имеется какое-нибудь транспортное средство?

Заяц был прекрасно воспитан. Прежде, чем ответить, он дожевал то, что было у него во рту.

— Хмм, вообще-то ты большой, но если схватишь меня за уши, я могу потащить тебя по траве. Она мягкая.

— Нет, если можно, я бы предпочел что-нибудь с габаритами покрупнее.

Заяц тяжко вздохнул. Тем не менее, он поскакал на вершину холма, встал на задние лапы и засвистел. Ружицкий только головой качал от изумления. В этом мире даже время и его правила были такими, как следует. Ведь транспортное средство не появилось как по мановению волшебной палочки, немедленно. Пришлось подождать чуть ли не полторы минуты. Если говорить о реализме — высшая школа верховой езды!!!

— Ты зачем меня зовешь? — спросила зебра, покрытая бело-розовыми полосами. Выходит, крупные животные здесь имелись, хотя по габаритам зебра была чем-то средним между пони и сенбернаром.

— Это вот создание желает куда-то ехать, — указал заяц на Ружицкого, все еще находящегося в состоянии немого восхищения. Разумное вещество правильно распознавало формы, хотя и не могло их назвать.

— Ага. И куда?

— К начальнице, — ответил мужчина. — То есть, в то место, откуда раздается эта мелодия.

— «Розовые булочки»? — спросила зебра.

— Да.

— Ну тогда пускай создание забирается на меня.

Ружицкий попытался не представлять, насколько смешно выглядел он, сидя на спине лошадки, с высоко поднятыми ногами, чтобы те не волочились по земле. Он вытащил сигарету, только ничего не вышло. Огонь в этом мире не существовал. Ничего не поделаешь, никаких собственных манипуляций он предпочитал не внедрять. К счастью, путешествие было недолгим. С вершины очередного холмика они увидали домик Барби, расстроенный до размеров дворца. Об этом можно было и догадаться.

— Добрый день! — начал кричать Ружицкий издали, не желая напугать девочку. — Добрый день!

К счастью, Оля играла со зверятами в какую-то весьма сложную игру перед широко распахнутыми воротами. Она повернулась, глядя с бесконечным изумлением, но в котором не было ни на грамм страха. Это стоило отметить.

— Принцесса! — крикнула зебра. — Это создание желало сюда приехать. И оно ужасно тяжелое.

— Замечательно, — широко улыбнулась Оля. — Добрый день, пан доктор.

Ружицкий с облегчением спрыгнул со своего верхового животного. И что он должен был сказать? Знаменитую фразу Стэнли: «Доктор Ливингстон, я полагаю?» Он испытывал восхищение принцессой, в мире которой действовали даже законы физики.

— Привет, Оля. Приятно видеть тебя в столь замечательной форме.

— А как пан сюда вошел? — с любопытством в голосе спросила та. Всего лишь с любопытством, без малейшей тени страха. — Через Резиновые Ворота?

— Нет, Оля. Я даже понятия не имею, что это такое, но предполагаю, что преодолеть их силой просто невозможно.

— Угу, — кивнула та. — Вы умеете входить во сны? Как и я?

Вот теперь удивился он.

— Ты тоже это умеешь?

Девочка снова кивнула.

— Да, только в чужих снах мне бывать не нравится. Там неприятно и страшно. Там плохие люди и чудовища. И там происходят ужасные вещи.

— Но, ты ведь знаешь, что даже там с тобой ничего плохого случиться не может.

— Ну, это, вроде знаю. Все равно, не люблю я туда ходить. Нехорошо там.

Розовый ослик с маленьким тигренком на спине разносили напитки. Ружицкий взял себе один из самых маленьких бокалов с взбитыми сливками сверху. Осторожно попробовал. Смесь кока-колы, фанты и жидкого шоколада даже можно было пить, если бы только не чудовищная сладость.

— Что? — понимающе глянул он на Олю. — Родители заставляют тебя пить морковный сок?

Девочка тепло улыбнулась и кивнула.

— Они хотят, чтобы там, внизу, я была здоровой.

Поначалу до Ружицкого не дошло. «Внизу»? Ну да, понятно. «Там, внизу» в отличие от «Здесь, наверху». Семантическое соответствие: там земля / здесь небо, несложно догадаться: «рай». Сам он тоже для собственной зоны безопасности пользовался тем же определением.

— Ну да. А здесь ты можешь абсолютно все, без каких-либо последствий «внизу». Опять же: никто не узнает.

Оля покраснела от стыда.

— Случается, что там, внизу, я страшно исхожу слюной во сне.

— Я научу тебя, как этим можно управлять.

— Честное слово?! — Оля от восторга даже подпрыгнула. — Вы можете такое?

— Еще я научу тебя, как управлять телом там, внизу, когда ты здесь видишь сон. Ты перестанешь смеяться по ночам, родители перестанут тебя таскать по больницам, а тут… тут все останется без изменений.

Девочка схватила Ружицкого за руку.

— Вы просто чудо!

— Я хорошо выполняю свою работу. За хорошие деньги. Что бы там ни говорили о директоре Станьчике и его стиле ведения финансами, его частная клиника — это не фирма «Мошенник и компашка». Все заказы он выполняет весьма тщательно и честно.

— И… — Оля глянула на мужчину с еще робкой пока что надеждой. — И вы поможете мне и там, внизу?

— Да. Помогу.

— Точно?

Он вновь кивнул.

— Да. Ведь когда ты поймешь законы сна, поймешь и законы реальности. Там ты тоже можешь стать принцессой. Практически тем же самым образом, как и здесь.

Оля поверила. Действительно, легкий случай. А к тому же — насколько любопытный.

— А у вас тоже есть такой сон, как у меня? — спросила девочка, склонив голову себе на плечо.

— Безопасная зона? Да, есть.

— А пан меня туда пригласит? Сегодня? Прямо сейчас?

Ружицкий рассмеялся.

— Хорошо. Только это займет пару секунд. Мне нужно проснуться, тебе тоже, а как только будешь снова засыпать, я тебя туда проведу.

Оля отрицательно покачала головой.

— Не надо. Я сама найду.

И она неожиданно исчезла.

Среди собравшихся зверят это никакой реакции не вызвало.

Привыкли, похоже. В немом восторге Ружицкий даже закусил губу.

— Эй ты, послушай, — обратился он к разносящему напитки ослику. — А какого-нибудь виски у тебя нет?

Тот застриг ушами и приблизил голову, чтобы сообщить шепотом:

— Виски имеется, — конфиденциально сообщил он. — Но как-то раз, внизу, Принцесса украдкой попробовала содержимое отцовской рюмки и получила по попе. Так что виски имеется лишь в комнате запретных вещей. Только она может туда войти, а мне, создание, вход туда запрещен.

— Понятно. Все нормально, спасибо.

* * *

Он проснулся на диване у себя в кабинете. К счастью, процедуру повторного засыпания он отработал до идеала. Ружицкий закрыл глаза.

* * *

Голая Ханка одной рукой пыталась прикрыть груди, а другой — промежность. При этом она пронзительно пищала. Стоящая перед ней Оля в изумлении раскрыла рот. Ханка повернулась к ней спиной, пытаясь в данной ситуации обеими руками заслонить задницу. Увидав Ружицкого, она начала ругаться:

— Бл-и-ин! Дай хоть чего-нибудь прикрыться!

Тот снял с себя легкий летний пиджак и, как мог, прикрыл девушку. Ханка помчалась к гардеробу, шипя на ходу:

— В следующий раз предупреждай!

Оля изумленно крутила головой.

— Это твоя жена?

— Ну… не обязательно.

— Классная. Красивая.

Он подтвердил, кивнув. Девочка разглядывалась по сторонам. Затем подошла к панорамному окну. Ружицкий тут же направился в сторону бара. Он был просто шокирован умениями Оли. Но… а чего он должен был ожидать? До сих пор сам он был уверен в том, что подобным даром, как у него, никто в мире не владеет. И лишь сейчас, видя экземпляр номер два, он мог извлечь какой-то опыт, имея под рукой сравнительный материал. Налил себе стаканчик. Подсознательно выбрал виски.

— И как?

— Красиво, пан доктор. Мне здесь ужасно нравится.

Ханка вернулась минут через десять в костюме американской киноактрисы пятидесятых годов. Она даже надела огромные пляжные очки, но, похоже, лишь для того, чтобы прикрыть румянец стыда на лице.

— Прошу прощения, дитя, за эту ситуацию. Как правило, он меня предупреждает, что у нас будут гости.

— Проше пани, это я виновата. Я сама сюда вошла.

— Сама? — взгляд на Ружицкого.

Тот подтвердил, прикрыв глаза веками.

— Обалдеть. — Ханка застыла на месте. — Но это означает, что…

Играясь своим стаканом, Ружицкий закончил вместо нее:

— Что сон продолжается, даже когда меня здесь нет.

— Хмм, блин, это порождает далеко идущие выводы. Интересно.

— Проше пани, — перебила Оля их ученую беседу. — Вы очень красивая.

Ханка поправила очки и повернула голову к ней.

— Спасибо, детка. Но у меня есть одна просьба.

— Слушаю?

— Следующий раз, когда ты появишься здесь, встань перед входной дверью и постучи.

— Хорошо, пани. Извините меня.

— Это не твоя вина, детка. Это вот он создал меня с любовью ходить голышом, и в то же самое время — с неподдельным чувством стыда.

Оля подошла к панорамному окну, которое тут же автоматически поднялось, открывая проход на террасу. Девочка сделала пару шагов; она была полностью ошеломлена невероятным для себя окружением.

— А можно будет поплавать на лодке с парусом?

— Конечно.

— Тогда я хочу прямо сейчас.

Ружицкий поднял руку.

— Спокойно, у нас будет еще множество встреч, я же сегодня ночью должен посетить еще нескольких пациентов.

— А может… ну хоть чуточку?…

— Послушай, вообще-то во сне, если хочешь, время можно растягивать, но не в этой зоне безопасности. Здесь время выставлено один к одному. Одна минута здесь полностью соответствует минуте в реальности.

Ханка подошла к ним, надевая шляпу с громадными полями, защищающими от солнца.

— Я могу с ней поплавать, — сказала она. — Раз уж нам известно, что я не исчезаю, когда исчезаешь ты…

— Превосходная идея, — тут же согласился Ружицкий. — Ханка у нас замечательно ходит под парусом.

— Ой, как здорово!

Он допил свой виски и закурил последнюю сигарету перед выходом.

— Оля, а ты можешь сказать мне вот что? Каким образом ты открыла свой дар?

Девочка слегка опечалилась.

— У меня всегда были кошмары. Страшные сны. И я очень хотела из них выбраться.

— И ты научилась просыпаться по требованию?

— Да. Но ведь совсем не спать ведь нельзя. А когда я снова засыпала, снова мне снилось что-то плохое.

Мужчина понимающе кивнул.

— И мне страшно хотелось выбраться каким-то другим образом. И… И я увидала, что можно и иначе. Я увидела другие сны. Я могла пройти в них и спрятаться, но… Но там тоже было плохо. Там правили не люди, которые спали, а что-то страшное. Что-то ужасно плохое, пан доктор.

Ружицкий глубоко затянулся, и через пару секунд выпустил несколько дымовых колечек. Здесь они всегда получались идеальными. Наяву, к сожалению, крайне редко.

— Я ужасно трусила и хотела убежать еще дальше. Туда, где все безопасно, где со мной ничего плохого не случится.

— Это… это и объясняет твои навязчивые страхи в действительности.

— И тут я открыла, что сама могу этим управлять, что все может быть так, как я захочу. И тогда я начала жить в таком мире, в который никто не может войти. Кроме вас. — Оля опустила голову. — Меня можно будет вылечить, пан доктор?

— Вся штука в том, что ты не нуждаешься в лечении, Оленька. А вот зато ты сама можешь вылечить многих.

Девочка удивленно глянула на Ружицкого.

— Правда?

— Похоже, ты станешь моей ассистенткой.

Девочка не знала, что и сказать. Она искоса глянула на Ханку, а вдруг от нее чего узнает, а вдруг «пан доктор» всего лишь шутит, но та лишь кивнула и шепнула:

— Тебя ждет шикарная карьера, детка.

* * *

В пять утра все коридоры и приемные покои частной клиники были абсолютно пусты. По этой причине они казались раза в два просторнее. Ружицкий покидал рабочее место отдохнувший и расслабленный. Свой день наяву он любил начинать именно в таком состоянии. Первые люди встретились ему только в холле. Ночной сторож как раз открывал дверь, чтобы впустить полицейских: двух в мундирах и одного в гражданском. Они вели с собой мужчину в наручниках. Ну да, это же тот, о котором говорил Станьчик, вспомнилось Ружицкому. Он глянул в лицо заключенного, но тот опустил голову и взгляда не поднимал. Его худощавое тело резко контрастировало с мускулистыми фигурами мусоров.

* * *

Дождь, который шел на следующий день, был настолько сильным, что дал возможность припарковаться в сторонке, что, в свою очередь, позволило ему попасть в клинику через боковой вход, тем самым обходя толпу ожидающих. Коридорных кочевников обойти было несложно, но вот Беату, секретаршу шефа — уже нет. Слишком хорошо она знала его привычки.

— Добрый день, пан доктор, — усмехнулась она, как всегда коварно.

— Привет, чего у нас плохого слыхать?

— Господи Иисусе!

— Вау! И в какой палате его положили?

Секретарша сощурила свои прекрасные глаза и тряхнула головой.

— А вот сейчас вы не будете таким красноречивым. Когда все они на вас навалятся…

— Кто?

— Может, я лучше расскажу с самого начала?

Ружицкий открыл перед Беатой дверь, ведущую во внутренний коридор. Потом разложил руки в жесте «ну раз уже должна».

— Очень важный папочка Оли вместе с ее не менее важной мамочкой пришли проведать дочку. Малый сбежал. Станьчик поставил дымовую завесу и храбро стоял на последнем рубеже, пытаясь не допустить до конфронтации. Но где там. Те упрямо желали увидеть дочку. И увидели…

— Что увидели?!

Беата тяжело вздохнула. Она заломила руки и чуть ли не минуту не произнесла ни слова.

— Ну а потом Олин папаша, все-таки достаточно известный во Вроцлаве человек, добрую четверть часа мотался по коридорам в шоке.

Ружицкий бросил на нее любопытный взгляд.

— Честное слово: в шоке. И уже совершенно бессознательно он повторял каждому в фойе: «Доктор Ружицкий способен творить чудеса! Он творит чудеса! Вы не верите, как я и сам еще вчера не верил, но он творит чудеса!» Так что теперь вы уже не отмахнетесь от нападения толпы людей, жаждущих чудес. Гардеробщик удрал, а охранники все попрятались.

— А Станьчик?

— Шеф вне себя от ярости. Он же хотел подержать девчонку как минимум месяц.

— Можем подержать и дольше.

— Да нет, конечно, он же не идиот, так что сразу догадался, что можно и дольше. Но в первый момент с ним чуть апоплексический удар не случился.

— Слушай, — остановился Ружицкий. — Так что, собственно, случилось?

— А гляньте сами.

Беата провела его дальше по коридору до ближайшей развилки. Затем по переходу для персонала. Открыла боковые двери в его кабинет, приложила палец к губам, словно старая заговорщица, и указала на главный вход. Заинтригованный Ружицкий приоткрыл дверь. В небольшом приемном покое, предназначенном для самых крутых клиентов, которым удалось преодолеть первые линии обороны клиники, царила приличная, до сих пор здесь не виданная толкучка. Зато самой любопытной была фигурка за маленьким столиком, которая заменяла временно отсутствующую медсестру. На Оле был врачебный халат, доходящий ей до щиколоток, на шее — небрежно перевешенный стетоскоп. Теперь она ни в чем не напоминала перепуганную девчушку. Со всей решительностью она что-то поясняла склонившемуся перед ней мужчине:

— Нет, нет, проше пана. Пан доктор Ружицкий сегодня вас не примет. Вы же не записаны.

— Но… девочка…

— Никакая я вам не девочка, проше пана. Я ассистентка доктора Ружицкого. Это вам понятно?

Ружицкий чуть не рассмеялся. Но настоящий класс Оля показала через несколько секунд.

— Послушай меня, детка…

— Нет — и все, — ответила его ассистентка с громадным стетоскопом на шее. — Я ясно выражаюсь для вас? Или вам следует повторить уроки польского языка?

Ружицкий был восхищен преподавателями из частной школы, в которую должны были записать Олю родители. Паттерны поведения были освоены ею до совершенства. Он их всего лишь разблокировал.

— Оля, можно тебя на минутку, — перебил он ее поучение. — У нас важная консультация.

Довольная девчонка тут же поднялась с места.

— Извините, господа, но не заставляйте меня вызывать три патрульных машины полиции. Сейчас у нас с паном доктором очень важная консультация.

Когда малышка закрыла за собой дверь, Беата разложила руки в жесте: «ты сотворил чудовище».

— Ой, ой, только не преувеличивай, — тут же заметил Ружицкий. — В божьих планах даже Бестия с номером 666 для чего-то нужна.

И они расхохотались. Оля тут же спросила:

— Ну что, пан доктор, вы довольны своей ассистенткой?

— Весьма, — наклонился тот над ней. — Видишь ли, каждый гуру, каждый лидер, каждый фронтмен должен иметь своего бэкмена. Такого типа, стоящего на заднем плане, зато держащего все за яйца. У Иисуса был святой Петр. Ладно, своего шефа он не спас, зато его учение пропагандировал гениально. У Фиделя Кастро имелся Че Гевара. То был просто образец бэкмена, хотя, в свою очередь, сам он не спасся, зато о шефе позаботился. А у меня теперь есть ты.

Заинтригованная девочка уселась на краешке стола. Это не ушло от внимания ни Ружицкого, ни Беаты. Удивительные перемены. Сам Ружицкий занял место в кресле.

— Ну ладно. Что тебе Ханка рассказала там, наверху?

— Немного. Но я, похоже, сама поняла законы сна. И то, как они действуют тут, внизу.

— Я впечатлен. Но это ведь всего лишь первая степень посвящения.

— А я узнаю и другие?

— Да, даже сегодня. Но поначалу мне нужно глянуть на некоторых других пациентов.

— Хмм, — задумчиво встала со стола Оля. — Тогда я иду спать. Можно мне подождать у Ханки?

— Ясное дело. Только умоляю, постучись сначала в дверь.

— Хмм, — все еще задумавшись, девочка остановилась возле двери. — Так кто же я такая? — Святой Петр или Че Гевара?

Ружицкий даже дернулся.

— Не знаю.

Оля протянула руку к дверной ручке и снова остановилась.

— Или Бестия с номером 666?

* * *

Игорь был в таком состоянии, что Ружицкий, который, что ни говори, привык к виду различных калек, даже вздрогнул. Он не был врачом и не знал, можно ли умереть от самого только чувства тотальной безнадежности, но как человеку ему казалось, что это было бы наилучшим решением.

— Ну, привет, — буркнул он еще от двери. — Спишь?

Игорь лишь прикрыл глаза. Он был слишком измучен ужасом, усиленным к тому же чужим окружением. У Ружицкого не было никаких идей относительно того, как вырвать парня из круга мрачной паранойи. Даже если бы он облил себя бензином и поджег себя посреди палаты — даже это могло не произвести ожидаемого впечатления. К счастью, установленный в палате кондиционер был один из самых лучших — так что последствий трагедии очень скоро нельзя было бы и вынюхать. Ружицкий поднял трубку стоявшего на столе телефона.

— Пришлите доктора Малого в VIP-палату… Да-да, со всем барахлом.

Он положил трубку и присел на стуле рядом с кроватью. Здесь даже стул был обит кожей.

— Ну ладно, прежде, чем сделать первый шаг, попробуем немножко химии.

Впервые за сегодня Игорь проявил какую-то тень заинтересованности.

— Морфий? — шепнул он.

— Блин, когда я схвачу того урода, который показал тебе, будто бы морфий может быть универсальным лечебным средством, то из его яиц Нагасаки приготовлю!

— Но таким лечебным средством он же является.

— Ну, является, так что?! — Ружицкий оттер пот со лба. — Ну, бляха-муха, он такой! И у меня нет никаких рациональных аргументов, чтобы убалтывать тебя, что тебе не стоит колоться насмерть. Вот нет у меня ни одного аргумента…

И тут Игорь его изумил:

— Вы слишком трезво рассуждаете, пан доктор.

Оба долго мерились взглядами, чувствуя некое восхищение противником. К счастью, это противостояние прервал приход доктора Малого. В шикарно обставленную палату вошла еще и медсестра, толкая перед собой больничную тележку на колесиках. Но, в отличие от того, что можно было увидеть в кино, эта тележка не пищала, установленные на ней стеклянные предметы не звякали. Станьчик особое внимание уделял мелочам и на средства не скупился

— Приветствую всех, — Малый приставил второй стул к кровати, а медсестра умела вставила концовку какого-то устройства в венфлон в ладони пациента; после этого начала прикреплять ему к голове электроды ЭЭГ.

— Начнем с легкой химии, чтобы ввести тебя в хорошее настроение. Только это никакой не наркотик. Затем мы тебя усыпим, но, опять же, без помощи какой-нибудь химической дряни. Это всего лишь такая штучка с уменьшением количества кислорода в маске, заснешь сразу же. Как только ЭЭГ покажет, что ты вошел в фазу REM и начинаешь видеть сон, мы тут же тебя будим. А во второй раз проведем небольшой эксперимент. Договорились?

Игорь глянул на инструменты, выставленные на тележке.

— Технология, — шепнул он. — Это все, что у вас имеется, чтобы противостоять предназначению, судьбе? Всего лишь технология?

— Морфий — это тоже технология.

— Так дайте листья коки. Или немного травки. Сплошная природа!

Парень был неглуп, в карман за словом не лез. Так что виды на будущее имелись.

— Кроме трубок, проводов, шприцов и электродов у меня имеются еще знания и воля, — сказал Ружицкий.

— И вы сунете их Богу, словно палку в глаз?

Малый усмехнулся, видя, как его коллега склоняется над лежащим.

— Он мало чего может сказать. Здесь главный я.

Медсестра надела на пациента кислородную маску, Малый что-то подкручивал в оборудовании. Через мгновение он кивнул: готов мол.

— Тогда начнем.

Игорь хотел что-то сказать. Наверняка, как обычно, что не заснет при таком количестве света, с сидящими и пялящимися на него людьми. Когда он уже спал, Малый сменил средство, втекавшее через венфлон, на нейтрализатор. Все сидели молча до того момента, когда графики на мониторах начали изменяться.

— Пошла фаза REM, — доложила медсестра.

— Будим. Увеличь подачу кислорода.

Игорь начал шевелить головой. Ружицкий через минуту снял с него маску и хлопнул по щеке.

— Все, просыпаемся, просыпаемся!

Парень открыл не слишком понимающие глаза. При это заработал еще одну пощечину.

— Что тебе снилось?

— Чего?…

— Что тебе снилось? Ну, говори же.

— Я… я…

— Ну? Быстрее.

— Какое-то озеро. Обросшее камышами. Я плыл на лодке. Солнце. Но было холодно.

— Как ты плыл?

— Чего?

— Что приводило лодку в движение? Весла? Паруса? Мотор?

— Нет. Не знаю. Падали листья.

— Ты лежал или сидел?

— Не… не знаю. Сидел.

Ружицкий с Малым переглянулись. Какой-то прогресс имеется. Но пока что это была только химия. Нужно было действовать быстро, чтобы парень не начал строить претензии, что его разбудили. Хотя до него еще не дошло, что во сне он может быть свободным, определенный процесс все же начался.

— Ладно. Повторим эксперимент, но с определенной модификацией.

— Что вы мне сделаете?

— Точно то же самое. С одним лишь изменением: как только ты войдешь в фазу REM, я сброшу лежащую здесь ложечку сюда. Вот, погляди. — Ружицкий снял с полки приличных размеров стеклянную банку и поставил его на пол. — Ложка упадет точно вот сюда. И ужасно зазвенит.

— Так я же проснусь.

— Нет. Мы разбудим тебя через секунду после того. Начинаем?

Теперь парень был явно заинтересован. Он кивнул. Медсестра наложила ему на голову кислородную маску, Малый занялся своими приборами. Ружицкий проверил, хорошо ли установлена камера на треноге. Он включил запись.

— Есть.

— Усыпляем.

Все следили за энцефалограммой. Секунда за секундой, минута за минутой.

— Есть REM, — сообщил Малый.

Ружицкий сбил ложечку, которая упала в стеклянную банку с громким звоном.

— Буди его.

Как только Игорь открыл глаза, он тут же заработал пощечину.

— Что тебе снилось?

— Господи… Сколько я спал?

— Это неважно. Что тебе снилось?

— Точно и не знаю. Была зима. Мы жили в каком-то замке, а там сквозняки были такие, что ой-ой-ой. Какая-то женщина, моя сестра или что-то вроде того, пришла с сообщением, будто бы кто-то… Король? Даже и не знаю. Что кто-то очень важный планирует поход на восток. Помню, что дорогу нам должны были указать колокола. Начались годы подготовки, крестьяне стаскивали запасы, мастерили какие-то телеги, рыцари устраивали охоты, только все шло не так. Кошмар какой-то.

— Неважно. Рассказывай дальше.

— Короче, в конце концов, мы выступили. По дороге нам угрожали какие-то страшные опасности, ежеминутно кто-то исчезал. Начались чащобы и бездорожья, грузовые лошади стали дохнуть. Но потом мы добрались до какого-то восточного города.

Я не знаю точно, в чем было дело, но миссию мы выполнили. Началось не менее тяжкое возвращение. Все мерли как мухи. Я знаю, что чувствовал себя паршиво. Я остался сам, с каким-то пожилым мужчиной. И вдруг, когда думал, что мне уже конец, мы услышали колокольный звон. Мой товарищ поднялся и крикнул: «Спасены! Слышен колокольный звон с церковных башен! Это уже Польша!» И вот тут-то вы меня разбудили.

Ружицкий развернул столик с ноутбуком, на который велась запись с камеры.

— Сколько лет прошло с того момента, когда ты услышал, что вас будут вести к себе колокола, до того момента, когда ты их услышал?

— Не знаю… Года четыре… или пять дет.

— Погляди на запись, — он нажал на соответствующую клавишу. — Всю историю с колоколами в фоне, длящуюся где-то лет пять, ты увидал во сне, длящемся в течение одной секунды.

Парень изумленно глядел на экран. Потом он отвел глаза.

— И что это доказывает?

— Я хотел показать тебе относительность сна. Там целых пять лет способно пролететь за одну секунду. А ты все это переживешь реально. Но ты можешь продвинуться еще на шаг. Ты можешь сам формировать течение времени. Можешь сформировать и сам сон.

— Как?

— Ты поймешь это, когда в первый раз задашь себе вопрос: «А не снится ли мне это?»

— Так ведь я же целый день задавал себе этот вопрос.

Ружицкий поднялся со стула.

— Ты должен задать его сам себе и во сне.

Он улыбнулся и вышел, оставляя Малому и медсестре собирать аппаратуру.

* * *

Оля прибежала с Ханкой на террасу, когда, окруженный облаком табачного дыма, он заканчивал уже второй бокал. Обе девицы хохотали, стаскивая с себя акваланги.

— Добрый день, пан доктор! А точнее, добрый вечер, — воскликнула девочка, хотя Солнце в этом мире только-только восходило. В реальном же мире стояла ночь.

— Чем вы занимались?

— Какой здесь классный риф! А рыб сколько! Пани Ханка научила меня нырять, но про это я расскажу позднее, потому что мне нужно вытереться. Я не хочу, чтобы пани Ханка кричала на меня как мама.

Его личный фантом сладко улыбнулся.

— Если не хочешь, можешь не вытираться, — сказала красавица. — Здесь ты не простудишься. А если даже и чихнешь, мы тут же попросим пана доктора изобрести против простуды лекарство, самое сильное из тех, которые известны цивилизации.

— Да ну… — Ружицкий подошел к стоящему в тени бару и налил себе уже третью порцию выпивки. — В химии я не разбираюсь, но если захочу, формулы сами складываются в мыслях.

Девочка вдруг остановилась.

— Пан доктор, а не могли бы вы сделать такое лекарство там, внизу? — спросила она.

— Нет.

— А вы можете помнить там эти формулы?

— Да. Только я принял принцип не вмешиваться во что-либо.

— Почему?

— О-о, это долгая и довольно сложная проблема. — Ружицкий допил свой коктейль. — Давай-ка я лучше побольше расскажу тебе о правилах сна и реальности.

— А можно мне еще раз выпить колы?

— Ну конечно.

— Но только холодной-холодной?

— Можешь даже ледяной.

— А не хочешь попробовать жидкого азота с сахарком? — Ханка вышла из спальни в костюме настоящей богини. — Тоже не повредит.

* * *

Они вонзились в его сон, но сон настоящий, а не специально созданный. Они ехали на машине с какой-то девушкой, вроде бы и знакомо-незнакомой, по какой-то грунтовой дороге через лес. Оля с любопытством разглядывалась по сторонам.

— Мы в Польше? — спросила она.

— Да, это какое-то мое обычное воспоминание. Ничего особенного.

— Далеко еще?

— Точно так же, как и в любом обычном сне. Не знаю.

Девушка кивнула. Через какой-то долгий промежуток времени они добрались до какого-то небольшого, совершенно одичавшего городишки. Сидевшая за рулем девушка остановилась перед первым же магазином, сказав, что нужно купить чего-нибудь поесть. Ружицкий с Олей тоже вышли. Они прогуливались по бесцветным, грязноватым улочкам. В этой дыре ничего примечательного для осмотра не было.

— Сон действует точно таким же образом, что и реальность. Он множит проблемы. Разница лишь в том, что сон дурной, а реальность — нет. Но если ты научишься выживать здесь, осознавая то, что все это тебе только снится, то точно так же ты сможешь справляться и с действительностью. Правила идентичны, но здесь они более дурные…

— Ничего не понимаю.

— Хмм, тогда попроще. Ха, только что до меня дошло, что я не знаю, где наш автомобиль. Мы потерялись.

— О Боже! И я тоже забыла. Я тоже!

— Ты не управляешь этим сном, точно так же, как не управляешь действительностью. Но ведь ты способна управлять собой. Придумай несколько способов, как мы могли бы вернуться к машине.

Девочка задумалась, прикусив указательный палец.

— Давай позвоним той женщине, которая ехала с нами.

— Неплохо. — Ружицкий вынул из кармана телефон. — Но ты видишь, аккумулятор полностью разрядился. Обычное, понимаешь злорадство сна. Точно такое же, как и злорадство реальности, но явно дурнее.

— Тогда давай позвоним ей из будки.

— Я не знаю номера. Он записан в карточке аппарата.

Оля стала искать по карманам.

— Ой, а я свой телефон в машине оставила.

— Ну как, видишь, это злорадство сна. Так что делаем?

— Попросим у кого-нибудь зарядку для телефона.

— Ну ты даешь! Кто же носит с собой зарядку, да еще и подходящую к этой модели?

Девочка остановилась под засохшим деревом.

— Так что будем делать?

— Можно попросить у кого-нибудь его телефон и переставить сим-карту. Только люди с улицы дают неохотно, так что можно зайти в дорогой ресторан, заказать шикарный обед и попросить телефон у кого-нибудь из обслуживающего персонала. Тогда дадут наверняка. Можем спросить у кого-нибудь из прохожих, но не о том, где мы оставили автомобиль, поскольку об этом они знать не будут, но о том, как проехать на Вроцлав. Мы же припарковались в самом начале въездной дороги.

— Хорошо, давай так и сделаем.

Ружицкий отрицательно покачал головой.

— Нет, дитя мое. Злорадство сна приведет к тому, что как только мы дойдем до того места, кто-нибудь украдет у нас машину, так что на нем мы и не поедем.

— Тогда, что же мы должны сделать?

— Принять правила сна, но перехватить инициативу. Раз сон такой злорадный, мы будем еще более злорадными.

Ружицкий подошел к городскому стражнику, жующему бутерброд.

— На службе лопаешь, хамло?! А у нас тут автомобиль своровали!

— А… так я же… — стражник выбросил бутерброд в ближайшую корзину для мусора. — Не знаю…

— Чего не знаешь, придурок?! Тут со мной принцесса Оля, дочка царя Навуходоносора!!!

Совершенно ошеломленный стражник глянул на девочку в прекрасном бальном платье. Впрочем, она и сама с изумлением глядела на собственный наряд.

— О Боже! Уже бегу, — и он ринулся бегом вдоль улочки. — Уже бегу разыскивать ваше авто.

— Ну, бл-и-ин, — шепнула Оля.

— Точно так же и в действительности. Прими ее правила, но перехвати инициативу.

— Но внизу нельзя творить чудес.

— Это тебе только кажется. — Ружицкий огляделся по сторонам. — Ладно, здесь со своим вмешательством я чуточку перегнул палку. Я уже не контролирую собственных эманаций, а мир изменится на более нам способствующий.

Узенькая улочка внезапно расширилась. Она уже не была серой и грязной. Все вокруг сияло чистотой, под стенами появились столики под разноцветными зонтами, за столиками весело шумел народ. Прохожие улыбались друг другу. Маленькая церквушка превратилась в огромный готический собор, а окружавшие его дома — в невероятные архитектурные конструкции, покрытые лианами неизвестных растений.

Внезапно их окружила группа городских стражников.

— Мы ужасно извиняемся, — сказал старший рангом. — Полиция об автомобиле ничего не знает. Потому мы своровали пожарную машину, — он подал им ключи зажигания. — Можете спокойно возвращаться во Вроцлав.

— Ваш мир очень красивый, пан доктор, — сказала Оля.

— Ладно, но давай сматываться, а то уж слишком много аберраций.

Девочка отрицательно покачала головой.

— Не прощу себе, если не проедусь на пожарной машине.

— Ну, если хочешь, только побыстрее, пока здесь не установилась страна всеобщего счастья.

Сам он занял место за рулем. Ружицкий понятия не имел, как управлять столь специализированной машиной, но оказалось, что все точно так же, как и в его «хонде». Оля выставила голову в люк наверху.

— Не проедем. Перед нами толпа с цветами и надувными шариками.

— Полей их из водяной пушки.

— Но тут на цистерне написано «Кока-кола».

Ага, к его эманациям начали присоединяться и ее собственные.

— Поливай!

Девочка запустила водяную пушку, послав вперед коричневую, пенящуюся струю. Толпа кричала «ура!». Когда содержимое цистерны закончилось, Оля переключила на «фанту». Потом отстрелила гранаты с жевательной резинкой.

— Все, сваливаем. А то еще летать начнем!

— А тут и летать можно?

— Бежим, детка!

Назад: Специалист по откорму

Дальше: Примечания