Под левым мировоззрением часто понимают две различные идеи.

Допускаю, что разделивший тезис № 1 может не подписаться под тезисом № 2, и наоборот. Между ними нет логической связки, хотя есть практическая. Обычно разделяют сразу два. Иногда их даже путают.

Первый тезис: «Чем ровнее распределены блага между людьми, тем лучше, потому что справедливее». Справедливость – ценность, и она должна быть воплощена. При этом крайний вариант равенства они считают тождественным справедливости.

Второй тезис: «Чем выше степень централизации, тем лучше, потому что эффективнее». Что централизовать? Что именно эффективнее? Они считают, почти что угодно. Большинство задач лучше решить, если собрать ресурсы в большую кучу и доверить управление лучшим людям с лучшей стратегией. Осталось определиться, что за люди и стратегия, но понятно, что и зачем искать.

Первый тезис назовем аксиологическим социализмом, второй технологическим. Они связаны практически: нет способа максимизировать равенство без централизации. Чтобы поделить как можно более поровну, сначала придется собрать все как можно более в кучу, иначе никак. Сами по себе блага не делятся так, как хотел бы социалист.

Начнем со справедливости. Возьмем концепцию американского политического философа Джона Ролза. Это почтенная, академически признанная версия. Вообще, противника надо выбирать в его лучшей версии. Его аксиология, собственно, построена вокруг тезиса № 1 и смотрится лучше, чем идеи российских сталинистов и троцкистов про то же самое. Лучше значит логичнее, с большим уважениям к аргументам и фактам. Если бы я играл за социализм, я играл бы от Ролза, а не Кургиняна или Кагарлицкого (и также не от Сартра, Фуко и т. п.).

Считается, что он теоретик либерализма, но это нюансы употребления слов: то, что в Старом Свете зовется социал-демократией, в США обычно называет себя либерализмом, и все к этому привыкли. Называет и называет. Все привыкли, что либералы там левые, а не правые. Не будем выяснять, где слова употребляют правильнее (хотя нам ближе версия Старого Света, в конце концов, мы живем тут). Теория Ролза левая не потому, что он называется тем или иным словом, а потому, что развивает означенный тезис.

Ролз предлагает решать, какое общество справедливо, в мысленном эксперименте «вуаль неведения». Представьте, что мы еще не родились и не знаем, в какой семье это произойдет, в богатой или бедной. Мы не знаем, насколько наши родители будут влиятельны, не знаем также, родимся мы инвалидами или здоровыми. Можем по рождению принадлежать к большинству, а можем к любому из возможных меньшинств.

И вот в ситуации, когда люди не знают, кем они будут, им предстоит договориться, как будет устроено общество. Не зная свой жребий, они окажутся вынуждеными учитывать интересы каждого. И та модель, которая возникнет в обсуждении, будет наиболее справедливой. Мысленный ход интересный, но…

Что не так? Вас не смущает, что у всех, выстроенных перед вуалью, один равный голос? И он не изменится от того, какой жребий выпадет за вуалью? Человек еще не знает, кем он будет. Возможны все варианты: серийный убийца, нобелевский лауреат, честный труженик, мелкий иждивенец или жулик. Никаких весовых коэффициентов. Все профессии нужны, все профессии важны, включая профессии безработного и маньяка.

Мы как бы постулируем две вещи. Если мы полагаем, что люди, голосуя за ту или иную модель общества, действуют в эгоистических интересах, то мы, выдавая всем один голос, соглашаемся, что ценность нобелевского лауреата и Чикатило примерно сопоставимы. Если мы полагаем, что люди (по странным для них причинам, но мало ли) будут голосовать не за свой интерес, а за всеобщее благо, как они его понимают, мы опять постулируем равенство, на сей раз в компетенции. Ведь ученый и уголовник примерно одинаково разбираются в том, как нам обустроить Россию, Америку и все, что угодно?

Можно задаться вопросом, где именно в аксиологии Ролза возникает логическая ошибка? Нет сомнения, что здесь опять хотели как лучше – а получается раздача подарков паразитам и душегубам.

Мысль, что роль случайности надо свести к минимуму, разумна и человечна. Не игральный кубик должен решать, кому что достанется, а обстоятельства рождения – это, конечно, кубик. Главный кубик в нашей жизни. Он выпадает один раз, и наполовину все уже решено, без нас и за нас. В сословном обществе кубик решает почти все, но и сейчас он могуч. Совсем без него не получится, но можно что-то у него отыграть, а значит, нужно отыграть. Вроде все так, но незамеченной проскальзывает априорная презумпция, якобы до бросания кубика кто-то есть, с кем он и обошелся несправедливо.

Как будто до своего рождения существуют такие добрые молодцы – Иван, Степан, Селиван. Они все более-менее равны по своим достоинствам, но мироздание это игнорирует. Даже не мироздание, а какой-то злой колдун. Он злобно хохочет, кидает кости, и вот добрый молодец Иван рождается сыном министра. Снова кидаем кости. Степана рожает пьяная бомжиха в подвале. А Селиван рождается поросенком. В итоге Степан, мало того, что инвалид с детства, пять раз бит до полусмерти врагами и семь раз друзьями. Он просит милостыню, чтобы не воровать, потому что владеет только этими двумя навыками. Мимо на лимузине проезжает Степан, направляясь в ресторан, где он закусит блюдом из Селивана: поросенок подрос и тоже реализовал свой потенциал. И это очень несправедливо, особенно жаль свинью. Несправедливо. При условии, что бомжонку, поросенку и министренку предшествовали некие существа, причем равные по достоинству.

Поросенок – это просто поросенок, а не заколдованный Селиван, Жан или Джонатан. Мы специально сейчас придумали поросенка, потому что, ограничившись ребенком бомжа и федерального министра, рисковали потерять в наглядности. Включились бы обычные социальные стереотипы – все порядочные люди должны пожалеть понятно кого и поменять правила в его пользу: «Он же не виноват, что родился умственно отсталым в плохой семье». Конечно, не виноват, но это еще не основание для социальной политики, иначе она должна распространяться на телят, поросят и прочих живых существ, столь же не виноватых. Человек левых взглядов должен быть вегетарианцем, и мы сейчас шутим меньше, чем кажется. К чести наиболее логичных из них, они к этому и приходят – примерно из этих соображений…

Показать странность его логики проще всего, доведя ее до предела. Если вы не окончательно придерживаетесь политической корректности, то легко согласитесь, что бывают люди красивые и не очень. А бывают совсем некрасивые. Ситуацию можно немного улучшить личным усилием, но вообще-то все уже решено в самом начале – какие гены, то и будет налицо. И на лице. И даже то, насколько мы будем улучшать эту ситуацию, в значительно мере определят наши гены (только другие).

Согласно Ролзу, это та самая несправедливость от рождения: урод не выбирал родиться уродом. Без нашего участия разыграли довольно крупную ставку. От внешности, например, зависит такая в среднем важная людям вещь, как сексуальная привлекательность. Если смотреть по Ролзу и обладать политической волей, с этим надо что-то делать. Как минимум красивых людей стоит обложить налогом, а некрасивым выделить пособие. Придется разработать коэффициенты красоты и уродства, но дело важное, разработаем. Наймем несколько тысяч чиновников дополнительно, они и разработают, и проследят. Содержать их будем за счет части нового налога. Поскольку некрасивых избирателей больше, то нас поддержат!

Но можно пойти дальше. Как известно, не все позволительно купить за деньги. Если вы социалист до конца, у вас должна мелькнуть мысль о натуральных льготах: самых красивых обязать заниматься сексом с самыми некрасивыми. Никаких перегибов и сексуального рабства, только справедливость: выровнять количество секса на душу населения, или хотя бы подровнять. Мера, конечно, радикальная, на любителя. А вот пособие для некрасивых, если эту меру предложить перед вуалью Ролза, скорее всего, утвердили бы большинством голосов. Люди ведь в первую очередь хеджируют риски. Я не знаю, какого я буду пола, – рассуждает пока еще бестелесный идеальный избиратель, – но если я буду красавцем или красавицей, жизнь, можно сказать, уже удалась. В крайнем случае, буду торговать лицом и телом – за это платят лучше, чем за обычную работу. Бедным я подам – не обеднею. А вот если суждено родиться уродкой… Пусть хоть будет пособие. Все, я за налог!

Мы специально, как в случае с поросенком, привели крайний, на грани абсурда пример. Но это следствие единой логики вуали. Если это неприемлемо, то все остальное неприемлемо тоже. Что – все остальное? Назовем это «налогом на различие между людьми в пользу худших». Звучит отталкивающее, но вообще-то это принято в большинстве стран мира. Называется прогрессивное налогообложение.

Единственное основание, по которым мы могли бы согласиться с чем-то подобным – докажите, что это налог на случайность второго рода. Сейчас поясним. Случайность первого рода – то, что все люди разные, и разные люди стремятся к разному количеству благ, статусу, судьбе, и разница в достижении стремится к тому, чтобы соответствовать разнице между теми, кто достигает. Это нормально. Если бы это кого-то возмущало, то это был бы протест против того, что вообще существует какое-то различие в мире. Волки едят зайцев, а почему не зайцы едят волков? Если отбросить нюансы и риторические приемы, то социалистов волнует примерно такой вопрос. Далее начинаются поиски ответа. Но не бывает правильных ответов на неправильные вопросы. В итоге мир, где волки и зайцы ели бы друг друга поровну или дружно перешли бы на фотосинтез (обычно практика социалистов сводится к чему-то такому), оказывается плохим и для волков, и зайцев, и геобиоценозов в целом. Не трогайте случайность первого рода – лишь оптика нашего зрения трактует это как случайность. В терминах мира это необходимость, так просто есть – и все. «Почему это – заяц, а это – волк?» По кочану.

Но случайность второго рода действительно представлялась бы нежелательной. Она подразумевает различие между тем, что люди имеют, которое не стремится к соответствию тому, кем они являются: «Почему он такой глупый и такой богатый? Потому что он родился в нужной семье».

Против феодализма либерал и социалист обычно договорятся, но потом поссорятся. Поссорит вопрос, что человек имеет право получить при рождении, какие преимущества перед другими людьми.

С точки зрения крайнего социалиста – никакие. Он с сожалением согласится, что его идеал до конца не реализуем, но стараться в направлении надо. Как стараться, мы тут шутили, хотя это почти не шутки: вегетарианство (свинья тоже человек), налог на красоту, барщина по средам для фотомоделей и т. д. Если равенство желательно в генах, то тем более в мемах: детей изымать из семьи и учить строго одинаково. Иначе умные родители научат ребенка умному, а глупые – глупому, это неравенство. И конечно, никакого наследства. Налог на него должен быть столь прогрессивен, что крупные состояния на 99 % падали бы в казну. Можешь завещать сыну козу, а завод достанется государству.

С точки зрения либерала, законным неотчуждаемым преимуществом является почти все, что можно получить при рождении. Гены, знания и вся собственность. Единственное, что нельзя получить, – неотчуждаемые привилегии. Ради этого, в частности, делались буржуазные революции. Справедливость для либерала – это минимизация исключительно случайности второго рода, как дельты между быть и иметь.

Привилегии цементируют эту дельту. Неважно, сколько фишек тебе отсыпали перед началом игры. Главное, чтобы по ходу игры их можно было проиграть все, и правила заставляли ставить на кон. Считается, что жизнь достаточно длинна, чтобы с нуля можно было забраться в любую гору – раз, и с любой горы съехать в ноль – два.

Если эти условия выполняются, то общество считается приближенным к справедливости. Например, монарх и феодал почти не могут потерять свой статус, как бы плохо ни играли (исключения, когда для потери статуса человеку приходится терять голову, лишь подтверждают правило). А президент – может, поэтому либерал за республику. Аналогично, капиталист всегда держит капитал на кону, если это правильный капитализм, а наследная аристократия – нет. Заметим, что в формально социалистических странах кастовости может быть больше, по сути, это возврат к модели наследной аристократии при большем участии народа в пироге. Для либерала это – несправедливость. Лучше небоскреб с лифтами, чем пятиэтажка с блок-постами на лестничных клетках.

Единственное, что, возможно, мучило бы либерала – сомнение в том, какую роль в «успехе» играет случайность. Настоящая, то есть «второго рода». Понятно, что какую-то играет. Если доказать, что слишком большую, это могло бы сдвинуть в сторону социалистической аксиологии. При этом нужно еще второе доказательство, что борьба с выявленной случайностью не приведет к большей несправедливости. Например, можно обложить огромным налогом все крупные выигрыши в лотерею, но это сделает лотереи лишь более несправедливыми. Там и без того плохое матожидание, налоги сделают его ужасным, в чем смысл? Кстати, по той же логике надлежит частично компенсировать крупные проигрыши в казино, но это лишь налог на всех в пользу лудоманов, не более.

Можно платить из общего бюджета всем жертвам несчастных случаев, но зачастую несчастный случай – следствие реализации взятых рисков. Например, есть опасные виды спорта. Пока все хорошо, спортсмен получает деньги, славу, восхищение зрителей. Получается, что общество компенсировало бы его риск, никак не участвуя в его бонусах. Вряд ли это справедливость. Также можно острый приступ почти любой болезни рассматривать как своего рода несчастный случай и скидываться на компенсацию пострадавшему. Но слишком часто сама болезнь лишь вероятностное следствие образа жизни, и если выкупать риски всем миром, то это опять подарок худшим от лучших. В конце концов, человек мог застраховаться, не так ли? То, что мы сейчас говорим, может показаться банальностью. Менее банальным будет вывод.