Зиновий Ильич ехал на прием к Курдюмову. Институтская «Волга» огибала квартал за кварталом, не спеша кружила по переулкам и задерживалась на перекрестках.

Лаштин уже оправился от удара, полученного на ученом совете, и теперь, узнав о назначении начальником отдела Олега Валерьяновича Курдюмова, полагал, что выкрутится из трудного положения. Конечно, докторская диссертация полетела, но все остальное Зиновий Ильич надеялся сохранить.

Лаштин вспомнил встречу с Курдюмовым на нейтральной почве в тихом подмосковном ресторане за неделю до ученого совета. С какой внимательностью и тактом слушал тогда Олег Валерьянович отеческие наставления Лаштина. Почти все он использовал в рецензии и, выступая на совете, логично и убедительно высказал собственное мнение. Если бы не неожиданное появление на заседании первого заместителя…

— Изольде Станиславовне почет и уважение! — сказал Зиновий Ильич, входя в приемную, и отработанным движением фокусника-иллюзиониста положил рядом с пишущей машинкой плитку шоколада. — Поздравляю с новым начальником!

— Спасибо, — сухо ответила секретарша и отодвинула от себя шоколад.

— Изольда Станиславовна! — оскорбился Лаштин. — Вы меня обижаете, дорогуша.

— О вас беспокоюсь, Зиновий Ильич.

Тренированный женский ум Изольды Станиславовны, привыкший подмечать незаметные для мужчин мелочи, почуял в некоторых фразах анонимного заявления странно знакомые интонации. Более того, отдельные строки заявления были изложены на грани правдоподобности, выдававшей, что автору анонимки известны кое-какие индивидуальные обстоятельства личной жизни Изольды Станиславовны. Такие подробности знал не только Зиновий Ильич. Но ведь и он знал!

Когда же Зиновий Ильич, самонадеянно выпятив брюшко, шагнул к секретарше, та отстранилась и сказала ледяным, бесстрастным голосом:

— Олег Валерьянович у себя.

«То же мне цаца, нос задирает», — раздраженно подумал Лаштин, положил в портфель отвергнутый презент и шагнул к знакомой двери.

Курдюмов вышел из-за стола и встретил Зиновия Ильича посреди кабинета.

— Как вы кстати! — обрадованно сказал он, пожимая руку Лаштина. — Я уже собрался вам звонить… Мне крайне необходимо с вами посоветоваться.

— Пожалуйста, дорогой Олег Валерьянович, — с готовностью откликнулся Лаштин, — Если могу быть полезен, буду рад… Мой опыт…

— Вот именно — ваш опыт, — перебил его Курдюмов, усаживаясь за стол. Он шевельнул спиной, удобнее располагаясь в рабочем кресле начальника отдела, и пододвинул раскрытую папку: — Прошу вас, Зиновий Ильич.

Лаштин уселся на стул и покосился на новенькую папку Курдюмова, на которой еще не поблекло короткое тиснение «К докладу».

— У нас появились некоторые мысли в части упорядочения научной тематики института, — заговорил Курдюмов. — Я посоветовался с товарищами, и мы пришли к единодушному мнению, что упорядочение должно быть связано и с соответствующими структурными уточнениями.

— Структурными? — переспросил Зиновий Ильич, и ему вдруг стал тесен ворот рубашки. — Зачем же структуру трогать? Она устоялась, апробирована, так сказать…

— А как же иначе, Зиновий Ильич? — Курдюмов улыбнулся широкой, располагающей улыбкой и тронул жесткий бобрик на голове. — Нам надо развивать исследования тех вопросов, которыми правильно и своевременно занимается Жебелев… Вашу проблему придется несколько свернуть.

— Но ведь вы же на совете выступали за продолжение исследований… Есть же стенограмма, Олег Валерьянович.

— Правильно, Зиновий Ильич, — снова улыбнулся Курдюмов. — Но я пересмотрел свою точку зрения. Понял ее ошибочность. Она не соответствует новым требованиям экономической науки, ориентирует, извините, на известную поговорку: «лес рубят — щепки летят». Дорогие эти щепки, товарищ Лаштин… Не можем мы с такой постановкой дела соглашаться, не имеем права! Зачем же упорствовать в ошибках?

«Тебе ни к чему, — подумал Лаштин, разглядывая молодое, с завидным румянцем лицо и. о. начальника отдела. — У тебя пока за душой ничего нет, Во все стороны можно вертеться…»

— Кроме того, имеется указание руководства министерства. — Олег Валерьянович подвинул к себе новенькую папку. — Я имею в виду первого заместителя министра… Иван Лукич высказался ясно и четко. Мы люди подчиненные, и наш прямой долг выполнить эти указания.

«Перспективный товарищ, — устало подумал Лаштин. — Далеко пойдет».

— Как же вы наметили структуру уточнить? — спросил он.

— Незначительно, — Курдюмов шевельнул спиной. — Сектор Жебелева есть мнение преобразовать в отдел. Естественно, что начальник отдела станет заместителем директора по науке.

— Жебелев, значит?

— Пока я говорю только о структурных изменениях… Может быть, руководство еще не согласится со мной.

— А мой отдел?

— Видите ли, товарищ Лаштин, — Курдюмов открыл папку. — Ваш отдел, по существу, выполнил задачу.

Помолчал и жестко добавил:

— К сожалению, даже перевыполнил. Поддерживаемая и активно проводимая вами, товарищ Лаштин, научная линия огульного применения сборного железобетона нанесла ущерб народному хозяйству, развитию нашего строительства. Правде надо смотреть в глаза.

Олег Валерьянович замолчал и в упор уставился на зама по науке прозрачными и холодными, как мартовские сосульки, глазами.

— Ваш отдел преобразуем в сектор, — неохотно выдавил Курдюмов. — Может быть, в группу с очень ограниченной тематикой…

— Значит, меня…

— Я говорю только о структурных изменениях, товарищ Лаштин, — строго перебил Курдюмов.

— Я не мальчик, Олег Валерьянович, — невесело усмехнулся Лаштин. — Все начинается о изменения структуры.

Курдюмов встал.

— Очень хорошо, что мы с вами посоветовались, — сказал он. — Благодарю вас, Зиновий Ильич. Случится быть в министерстве, заглядывайте, рад буду видеть.

При выходе из приемной Лаштин снова не мог найти бронзовую фигурную ручку. На этот раз Изольда Станиславовна не пришла ему на помощь. С непонятной усмешкой она смотрела, как толстенький, казалось, на глазах уменьшившийся в росте человек шарит по двери растопыренными пальцами.

 

Через неделю комната номер двенадцать была ошарашена новостями.

Первую из них принесла Инна Замараева. Утром она подошла к Лешке и, сморщив нос, сказала:

— Молчишь, значит, паразит! Скрыть от нас хочешь? От своих товарищей прячешься, тунеядец паршивый!

— Ты что, с похмелья?! — вскинулся младший научный сотрудник.

— Он, оказывается, ничего не знает, скромный мальчик! — пропела Инна и весьма чувствительно дерганула Лешку за чуб. — Конечно, это же двоюродный дядя женится, а не товарищ Утехин!.. Это его дедушка собирается свадьбу справлять!

Розалия Строкина перестала стрекотать арифмометром, Славка проворно сунул в стол учебник литературы.

— Да, товарищ Утехин женится! — торжественно подтвердила Инна Александровна. — Он просто с утра запамятовал это выдающееся событие… Значит, так, напоминаю ему. Невесту звать Лидой, номер туфель тридцать четыре, возраст двадцать один год, московской прописки не имеет, домовладелица, плановик Грохотовского строительного участка…

Загибая пальцы, Инна довольно точно перечислила основные анкетные данные Лешкиной невесты.

— Ой, Инночка, как же ты все узнала? — изумилась Розалия.

Инна не открыла секрет источника информации. Как, впрочем, никогда не открывала и раньше. Этот простой метод обеспечивал ей постоянный приток свежих, как диетические яйца, новостей.

— Теперь что ты скажешь, охламон? — торжественно произнесла Инна и снова дерганула Утехина за чуб.

— Женюсь, ребята, — признался младший научный сотрудник, три дня назад посетивший дворец бракосочетаний для подачи соответствующего заявления.

— А как же диссертация, Леша? — ужаснулась Розалия Строкина.

Она вышла замуж на первом курсе института и теперь, имея порядочный стаж семейной жизни, пересмотрела собственные убеждения по этому вопросу. Теперь Розалия считала, что вступать в брак люди имеют право только по окончании высшего учебного заведения, а еще лучше — после защиты диссертации.

— При чем тут диссертация? — удивился Утехин, не осознав глубины и житейской мудрости испуганного восклицания многосемейной Строкиной. — Сделаю диссертацию.

— Правильно, Леша, — поддержала его Инна Александровна. — Семья, между прочим, упорядочивает жизнь человека и помогает ему достичь цели. Тем более иждивенцы появляются, надо материальное обеспечение давать… На свадьбу пригласишь?

— А то как же, — во весь рот улыбнулся младший научный сотрудник, уже месяц пребывающий в том шизофренически розовом состоянии, какое бывает у человека, когда он вдруг понял, что ему непременно следует жениться. — Я сам вам хотел сказать.

— Ладно, леший с тобой, верим, — Инна Александровна великодушно простила Лешке тяжкий грех умолчания.

Инна забыла, что всего месяца три назад она имела в виду Утехина как возможного кандидата на занятие вакантной должности собственного мужа. Теперь ее планы круто изменились. Этот чудак, Степан Кузьмич Охомуш, влюбился в Инну точь-в-точь как зеленый первокурсник. Он через день писал ей длиннющие письма, где в каждой строке сквозило такое робкое обожание, что у Инны сладко кружилась голова. Ее отзывчивое на внимание и ласку сердце с каждым письмом все больше раскрывалось милому, чубатому, сильному и простодушному Охомушу.

Две недели назад сослуживец Степана Кузьмича, проезжавший через Москву, привез Инне подарок — снулую, завернутую в мешковину метровую щуку, лично выловленную товарищем Охомушем. Щука была такая зубастая и полосатая, что Инну даже охватила некоторая робость перед будущей семейной жизнью. Но ее многоопытная мама умело распотрошила страшную рыбину и пригласила знакомых на «парную щуку». После этого Степан Охомуш еще больше укрепил позиции в доме Замараевых.

Удивительно было и то, что Инна с непонятным для себя удовольствием читала длинные письма Степана Кузьмича. Более того, она систематически отвечала на письма начальника периферийного строительного управления, затрачивая на ответные послания время, которое с успехом могла провести приятнее и полезнее.

Трезвым умом Инна Александровна понимала, что в лице Степана Охомуша она еще не получит эталон супруга. Но Инне нравилось творить, и она была уверена в успехе.

Теперь, узнав о предстоящей женитьбе Лешки Утехина, Инна решила принять робкое и многократно повторяемое приглашение Степана Кузьмича приехать к нему в гости на Октябрьские праздники.

Тащиться на праздник в тульскую строительную периферию, где наверняка еще не открылась обещанная Степаном Кузьмичом парикмахерская, было жертвой. Но Инна Александровна чувствовала, что уже готова принести эту жертву.

— Слушай, а где же вы будете жить? — вдруг спросила Инна будущего молодожена и, конечно, не получила вразумительного ответа.

Гликерия Федоровна, уступившая угол младшему научному сотруднику, строго оговорила его холостяцкое положение. Она предупредила, что при нарушении этого пункта устного договора немедленно откажет в продлении прописки. Переселяться же Утехину в загородный дом с голубыми ставнями, где был не только излишек жилой площади, но и сбереженная во всех реорганизациях корова Зорька, было немыслимо по двум обстоятельствам. С одной стороны, Лешка необдуманно лишался хоть временной, но московской прописки, а эта ошибка, как известно, непоправима. С другой стороны, путь от института до домика с голубыми ставнями занимал в один конец два с половиной часа. Всем, кто работал в двенадцатой комнате, было очевидно, что такая дополнительная к женитьбе нагрузка серьезно подорвет здоровье младшего научного сотрудника, а непроизводительные траты драгоценного времени на пригородный транспорт омрачат молодую семейную жизнь.

— Местком! — Инна Александровна вспомнила о могучем и добром боге, который, как древний покровитель очага, обитал в каждом организованном коллективе. — К празднику должны две квартиры выделить.

— Мне бы комнату, — робко пролепетал Лешка, до сих пор не осознавший, какие выгоды может получить от подачи заявления в канцелярию Дворца бракосочетаний. — Метров бы десять с центральным отоплением…

— Канализация, между прочим, вам тоже не помешает, — резонно добавил Славка. — Инна, сочиняй!

До обеда в двенадцатой комнате изобретали убедительные формулировки, которые должны были в первом же прочтении сразить суровую жилищную комиссию и срочно обеспечить площадью младшего научного сотрудника Утехина в связи с чрезвычайными обстоятельствами, выражающимися… и далее по тексту.

Розалия Строкина, отложив плановую работу, проверила правильность расстановки знаков препинания в сочиненном ходатайстве и лично перепечатала его на машинке.

— Приложишь к нему копию заявления о предстоящем бракосочетании, — сказала Инна Александровна, ощутив себя активной профсоюзной общественницей. — Пробью тебе комнату… Прошибу метров пятнадцать «за выездом» в малонаселенной квартире. Так и быть, раз ты сейчас не в состоянии членораздельно мыслить.

После обеда в комнату заглянул Жебелев и поинтересовался, чем занимаются его неутомимые сотрудники. Строкина принялась было разворачивать какую-то ведомость, но Инна решила на этот раз не вводить в заблуждение руководителя сектора.

— Заявление писали, Николай Павлович, — сказала она. — Утехин замуж выходит, будем ему жилплощадь добывать.

Жебелев дернул себя за ухо, поздравил Лешку и одобрил столь общественно полезную деятельность своих сотрудников.

— Между прочим, я вам тоже новость могу сказать, — изрек шеф, уже держась за ручку двери. — Нас расширяют. Из сектора, уважаемые коллеги, мы превращаемся в отдел.

И закрыл дверь, оставив коллег в двенадцатой комнате в состоянии полного обалдения от такого количества новостей.

Жебелева пригласил директор института.

— Слушаю вас, Василий Петрович.

Бортнев улыбнулся, поправил очки и сказал, что вызвал Николая Павловича в связи с произведенным уточнением плана работ института по разделу экономики строительства и уточнением структуры института.

— Есть мнение, — продолжил Василий Петрович, — и я его охотно поддерживаю…

Но тут на пороге кабинета появился Иван Михайлович Казеннов с бумажкой в руках.

— Приношу извинения, Василий Петрович, — деликатно поскрипывая туфлями, ученый секретарь приблизился к столу. — Звонили из отдела внешних сношений… Завтра в десять надо принять японскую делегацию… Восемь человек плюс переводчица и референт из министерства.

— Позавчера же двух австралийцев принимали, — у Василия Петровича поскучнели глаза, и пепел с кончика сигареты просыпался на стол. — Что же они без всякого отдыха на нас иностранцев наваливают… Были же позавчера австралийцы!

— А это японцы, Василий Петрович, из Японии, — уточнил Казеннов. — Программу я примерно набросал. Посмотрите, пожалуйста.

Бортнев посмотрел программу, выкинул один пункт и вписал два. Затем был приглашен заместитель по хозяйственной части и были отданы указания насчет материальной базы завтрашней встречи.

— И скажите, пожалуйста, Никифор Лазаревич, своим товарищам, чтобы «Боржоми» купили… Притащат опять «Полюстровскую».

— Нет «Боржоми» в продаже, Василий Петрович… Прошлый раз полгорода объездили и не достали. «Полюстровскую» продают, да еще это… чудное название… Вроде «Жумрак».

— «Джермук», — вздохнул Бортнев, и глаза у него стали еще тоскливее.

— Насчет «Полюстровской» вы зря, Василий Петрович, — сказал заместитель по хозяйственной части. — Много меньше пьют, экономия получается.

Когда наконец договорились о приеме, Василий Петрович проглотил какую-то таблетку и уныло сказал Жебелеву:

— Вот так и живем, Николай Павлович… Так на чем мы остановились?

— Мы еще не начинали, Василий Петрович.

— Ах да, — спохватился директор, — приношу извинения… Значит, есть мнение…

Но в эту минуту в дверь просунула голову секретарша. Глаза у нее были испуганные.

— Михаил Терентьич из комитета, — выпалила она, — возьмите трубку!

Бортнев послушно взял трубку и долго объяснял, что данными об эксплуатационных расходах современных промышленных зданий по сравнению с дореволюционными институт не располагает и не может располагать, так как он создан всего двадцать лет назад, дореволюционных архивов, естественно, не имеет и вообще трудно сказать, что при самодержавии существовали сводные данные по такому вопросу.

Разговор кончился тем, что справку Бортнев обещал подготовить.

— Да, Михаил Терентьевич, лично привезу… Договорились, Михаил Терентьевич. Лектора тоже найдем… Желаю здравствовать.

В настольном календаре появилась еще одна запись, обведенная красным карандашом с восклицательным знаком, похожим на увесистую дубинку.

— Одолевают справками, вздохнуть некогда, — пожаловался Бортнев. — Вот так с утра и до вечера. А наука лежит…

Василий Петрович безнадежно кивнул на пухлую папку с неоконченной монографией по решению уравнений строительной механики. Эту папку он теперь каждое утро упрямо клал на стол и вечером уныло прятал в сейф.

 

Как Харлампиеву удалось проникнуть в директорский кабинет, осталось неизвестным.

Но когда плечистая фигура пенсионера-экономиста возникла возле стола, у доброго и интеллигентного Василия Петровича побелел нос, задрожали пальцы и вспотели очки.

— У вас срочное дело, товарищ Харлампиев? — сдерживая себя, с тихим бешенством спросил Бортнев.

— Так точно! — зычно ответил Харлампиев и шлепнул на директорский стол желтую бумажку, проклеенную на сгибах коленкором. Древнюю, как церковное свидетельство о рождении дедушки. — Вот, не признает отдел кадров.

— Что не признает? — Бортнев обалдело уставился на бумажку с расплывшейся лиловой печатью. Бумажка удостоверяла, что тридцать лет назад нынешний старший экономист Харлампиев успешно окончил годичные кавалерийские курсы в городе Мелекесе.

— Не признает отдел кадров среднего образования, — сказал Харлампиев и без приглашения сел, приготовившись к обстоятельному разговору.

Второй месяц Сергей Потапович мыкался, добывая справки, необходимые для назначения персонального оклада. Он терпеливо переписывал анкеты, приносил характеристики с места жительства, с места предыдущей работы, добывал выписки, копии, копии с копий, отзывы и прочие требуемые отделом кадров документы.

Надо признать, что на сей раз кадровику попался достойный противник. Измочаленный Харлампиевым начальник отдела кадров прибегнул к последнему испытанному средству. Он потребовал подлинник документа о среднем образовании. Тогда на свет появилась эта древняя справка, вызвавшая принципиальные разногласия.

— Вы прочитайте, Василий Петрович, что здесь написано. — Харлампиев требовательно ткнул пальцем в справку. — Вот здесь внизу, прочитайте!

Бортнев сменил очки и прочитал полустертое примечание, утверждающее, что лица, окончившие вышеозначенные курсы, приравниваются к лицам, имеющим среднее военное образование.

— Нужно общее среднее, — сказал директор и отодвинул справку.

— Все равно же среднее, — Харлампиев придвинул справку.

— Поймите же, что это военное, — Бортнев хотел снова отодвинуть бумажку, но проворная рука Харлампиева прижала ее к столу.

— Все равно же среднее, — упрямо повторил пенсионер-экономист. — У нас в ВОХРе этот документ уважали… Дискредитировать хотите?

— Ну, знаете ли, товарищ Харлампиев! — Бортнев сдернул очки, приложил ладони к вискам и побагровел.

— Не имеете права не признавать. Раз написано среднее, значит, так и нужно считать… Я на эти курсы с помкомвзвода ушел… Год занимались. Вольтижировка три часа в день, устав караульной службы, После армии меня в ВОХРе сразу на отряд поставили!

Бортнев вызвал секретаря и попросил принести из отдела кадров заявление старшего экономиста Харлампиева. Тот повеселел.

— По рубке лозы я на курсах второе место занял… Тонкая, между прочим, штуковина эта рубка… Шенкеля надо уметь держать и направление клинка… Точно по полуокружности, слева — вниз — направо, — словоохотливо рассказывал Харлампиев.

Жебелев улыбался. Бортнев молчал, выкатив на скулах желваки. Когда начальник отдела кадров принес папку с делом о назначении персонального оклада старшему экономисту Харлампиеву, Василий Петрович вытащил многоцветную шариковую ручку, не спеша установил красный стержень, написал на заявлении «отказать», расписался и поставил дату.

Харлампиев споткнулся на полуслове и заморгал редкими белыми ресницами. Потом, осознав случившееся, взял заявление вместе с пухлой пачкой приколотых к нему документов и сказал караульным басом:

— На конфликт толкаете? Три месяца за нос водили, обещали, понимаете, справки требовали… А теперь отказать? Не выйдет, товарищ Бортнев, не на того нарвались… Будьте спокойны, я добьюсь, что мне по закону положено.

— Освободите кабинет! — рявкнул интеллигентный директор, надел очки и закурил сигарету.

— Приношу извинения, Николай Павлович, — заговорил он нормальным голосом, когда за Харлампиевым закрылась дверь и намертво защелкнулся язычок замка. — Короче говоря, есть мнение назначить вас заместителем по научной работе тире начальником отдела экономической эффективности.

— Меня? — удивился Жебелев.

— Вас, Николай Павлович, — подтвердил Бортнев. — Собственно, вопрос о вашей кандидатуре уже решен министерством. Мне поручено предварительно переговорить. Полагаю, что возражений не будет.

— Будут, Василий Петрович, — хмуро сказал Жебелев и дернул себя за ухо.

Потом он вздохнул, поглядел на три телефонных аппарата на директорском столе и покосился на наглухо захлопнувшуюся дверь. Вспомнил японцев, справки, волевого пенсионера-экономиста и «Полюстровскую» воду. Его вдруг неудержимо потянуло в собственный кабинетик, где не появлялись иностранные делегации, не звонили из вышестоящих инстанций, где так уютно погромыхивал мусоропровод и не надо было запирать дверь на замок.

Николай Павлович поблагодарил за предложение и отказался от должности заместителя но научной работе, заявив, что он желает заниматься наукой.

Ни его самого, ни Бортнева не смутило логическое противоречие, прозвучавшее в формулировке отказа.

— Некого, кроме вас, Николай Павлович, — сочувственно сказал Бортнев. — Надо же науку организовывать… Вы поймите меня правильно, но мы должны перевалить через этот бугор.

Василий Петрович постучал карандашом по настольному календарю, густо исписанному заданиями и срочными поручениями.

— Лаштин — хороший оперативник, но наукой от него ведь не пахнет. В доктора хотел выбиться — вот и вся его наука. А нам, Николай Павлович, настоящая наука нужна… Никто ее готовенькую не подаст, сами должны сделать… Через текучку, через звонки…

— Через «Полюстровскую» воду, — невесело хмыкнув, добавил Жебелев.

— А куда денешься, — сокрушенно согласился директор, — если «Боржоми» в продаже нет.

Через два часа Жебелев вышел из директорского кабинета замом по науке и руководителем нового отдела, объединяющего пять экономических секторов.

 

После Октябрьских праздников выпал снег. Пушистая пелена его легла на землю тихой ночью и утром ошарашила проснувшихся людей искрящейся белизной.

Снег настроил сотрудников научно-исследовательского института на лирический тон и помог забыть жаркие баталии, совсем еще недавно бушевавшие в стенах этого высокого учреждения.

Обиженный Сергей Потапович Харлампиев искал работу в родственных научно-исследовательских учреждениях.

Ему уже предложили место старшего экономиста в научном учреждении, занимающемся проблемами канализации и санитарной техники. Но Харлампиев отверг предложение. У него был теперь трехлетний опыт работы ученого-экономиста. Поэтому удовлетворить его могла только должность главного специалиста.

Руководитель группы Инна Александровна Замараева перебирала на новеньком столе отчетные ведомости, придумывая, как бы поплотнее загрузить подчиненных ей сотрудников и досрочно выполнить плановую работу. Но деловые мысли не шли в голову. Их перебивали воспоминания об интересной и увлекательной поездке в Тульское строительное управление, где Степану Кузьмичу Охомушу уже оставалось недолго быть начальником.

За столом, который раньше занимал Петр Петрович Восьмаков, сидел теперь Иван Иванович Студников, тихий и обходительный старец, долгое время проработавший руководителем сектора в параллельном институте. По просьбе одного уважаемого товарища Студникова в связи с преклонным возрастом перевели на вакантную должность старшего научного сотрудника в отдел Жебелева. Иван Иванович неторопливо писал какие-то бумажки по истории развития экономических исследований в области строительства, не занимался производственной гимнастикой, ел нормальные бутерброды, подремывал и никому не мешал.

Лешка Утехин, временно приостановивший работу над диссертацией в связи с изменением семейного положения, пропадал на заседаниях, добывая жилую площадь. Поддерживаемый Инной Замараевой и мобилизованными ею профсоюзными активистами, а также заместителем директора по научной работе Жебелевым, Лешка надеялся получить через неделю-другую восемнадцатиметровую комнату «за выездом» в многонаселенной коммунальной квартире коридорного типа за три квартала от института, в тихом переулке.

А пока после работы он проворно бежал на вокзал к пригородной электричке. И почему-то больше не опаздывал. Лида Ведута, надев на Лешку цепи брака, скинула с его плеч отягощающую цепь опозданий.

Лида была справедлива. Она решила, что две цепи Лешке носить ни к чему.