Утром секретарь принесла почту. Только завидные физические данные позволяли ей выполнять эту ежедневную обязанность. Доставка входящей и исходящей корреспонденции в кабинете директора происходила с нарушением трудового законодательства, запрещающего женщинам переноску тяжестей свыше двадцати пяти килограммов.

— И вот еще, Василий Петрович, — секретарь положила перед Бортневым листок бумаги. — Сам принес…

Увидев знакомый бисерно-четкий почерк старшего научного сотрудника Восьмакова, директор почувствовал знакомую сосущую боль под ложечкой. Но невиданная краткость заявления возбудила директорское любопытство и потрясла Бортнева. Петр Петрович Восьмаков просил освободить его от занимаемой должности в связи с уходом на пенсию.

— На пенсию? — не веря собственным глазам, переспросил Бортнев.

— На пенсию, — подтвердила седовласая секретарша. — В приемной сидит… Буду, говорит, на заслуженном отдыхе.

— Неужели считает, что перетрудился? — изумился Бортнев и перечитал заявление.

Никто из научных работников института, облеченных учеными степенями, добровольно не рвался на заслуженный отдых, хотя у многих из них был необходимый, даже с излишком, возраст и стаж трудовой деятельности.

Но у них было и благоразумие, удерживающее их от подобного опрометчивого шага. Пока ноги, пусть и не очень резво, носят по тротуарам, остепененный научный сотрудник ни за что не согласится стать пенсионером.

Для этого есть веские причины.

Когда такому работнику переваливало за шестьдесят, он более активно начинал ощущать заботу и уважение окружающих, почтительность младших по возрасту и либерализм сурового отдела кадров. Его не обременяли работой, регулярно предоставляли «библиотечные» дни, молчаливо продлевали обеденный перерыв, включая в него не только время, необходимое для принятия пищи, но и освежающий сон. Как должное воспринимали частые отлучки по служебным делам в учреждения с неразборчивыми названиями и охотно утверждали к оплате бюллетени.

Не только разница между получаемым окладом и пенсией удерживала этих работников от необдуманных шагов. Истинные причины были значительнее и благороднее.

Потенциальные пенсионеры из числа остепененных работников боялись оторваться от любимого коллектива по той простой причине, по которой старая умная буренка никогда не отбивается от стада.

Коллектив давал заслуженным членам то, что угасало у них на склоне прожитых лет, — жизненные силы. Окруженные пять дней в неделю энергичными и жизнерадостными старшими (и просто) инженерами, экономистами и техниками-лаборантами, они ощущали себя в гуще бурно текущей жизни, получали некие флюиды, бесплатные и ненормированные порции эликсира жизни. Очаровательные молодые и среднего возраста сотрудницы, густо населяющие научно-исследовательские институты, заставляли потенциальных пенсионеров аккуратно бриться по утрам, менять сорочки и галстуки, вспоминать дореволюционные комплименты и расправлять плечи, сгибающиеся под грузом прожитых лет. Улыбки этих созданий вызывали ответный блеск в потухших пенсионерских очах, побуждали покупать к праздникам цветы и в подходящих случаях по-отечески прикладываться к розовым щечкам.

Коллектив не только вливал силы. Он защищал своих уважаемых членов. Стоило сотруднику дня три не появиться на работе, как к нему летела группа в составе страхделегата, сослуживца по сектору и нескольких активных общественников. Они приносили заботу, фрукты и кондитерские изделия, приобретенные на безвозмездные ассигнования месткома. Если же болезнь одолевала, коллектив делал то, что не в состоянии были сделать жены, сыновья, дочери, снохи, племянники и друзья детства. Коллектив добывал редчайшие лекарства, помещал в специализированные клиники, обеспечивал консультации профессоров медицины и ведущих специалистов по радикулиту и гипертонической болезни.

Совершенно очевидно, лишь чрезвычайные обстоятельства могли вынудить кандидата наук подать подобное заявление. Тем более что Восьмаков не только самостоятельно передвигался, но и занимался физкультурой.

— Пригласите, пожалуйста, Петра Петровича ко мне, — торжественным голосом сказал Бортнев.

Секретарь прошла к двери и широко распахнула ее, чего никогда не делала из боязни, что в кабинет проскользнет какой-нибудь ненужный посетитель.

— Петр Петрович, — сказала она, — вас просят.

В приемной возникла тишина. Никто из сидящих здесь еще не слыхивал, чтобы рядового посетителя, скромно устроившегося в углу, так любезно приглашали в кабинет.

Петр Петрович встал, пригладил седые виски и осторожно, словно под ним был скользкий ледок, проследовал в кабинет Бортнева.

Все это было так необычно, что никто из посетителей, сгрудившихся в приемной, не сделал попытки воспользоваться широко раскрытой дверью.

Пока Петр Петрович шел по кабинету, у Бортнева все-таки сработал инстинкт самосохранения, и он поставил на заявлении резолюцию, удовлетворяющую просьбу.

Затем он встал, сердечно поприветствовал Петра Петровича, усадил его и справился о здоровье.

— Нормально, — ответил Восьмаков, нервно сплетая и расплетая пальцы. — Вчера в бассейне стометровку плыл, в оздоровительной группе. Нормально здоровье.

— А это? — директор поднял и опустил заявление старшего научного сотрудника.

— Тут, Василий Петрович, другое, — Восьмаков дернул плечом и тихо добавил: — Как бы вам получше разъяснить?.. Помните, я докладную записку подавал? Месяца два назад… Вы ее по профсоюзной линии пустили для проведения теоретической конференции… Состоялась конференция… Позавчера состоялась.

Голос Петра Петровича дрогнул беспомощно и жалко, как у обиженного ребенка. Комкая слова и дергая плечом, он рассказал Бортневу о конференции.

— Вечеров десять просидел я в фундаментальной библиотеке, — признался Петр Петрович. — Готовился.

Восьмаков заново просмотрел первоисточники, выискивая доказательства собственных предложений. Напрягая немолодые уже глаза, вчитывался в петитный текст пожелтевших комментариев, не пропустил ни одного подстрочника, ни одного реферата.

Он тщательно подготовил доклад. Лучшее из всего, что он сделал за последние десять лет. Это была лебединая песня научной логики, изукрашенная аргументацией, ссылками на авторитеты, подкрепленная цитатами. Доклад блестяще подтверждал точку зрения Петра Петровича, что принятый термин «строительно тире монтажные работы» ошибочен и должен быть заменен термином «строительные и монтажные работы».

— Двенадцать человек на конференцию пришло, — сказал Петр Петрович, снова дернул плечом и опустил седую крупную голову. — За три дня было объявление вывешено, лично всех руководителей секторов обзвонил. Двенадцать человек…

— Маловато, — согласился Бортнев. — Местком тут, видимо, недоработал.

— А ведь вопрос был исключительно теоретический… Правильность терминологии! Это же основа экономической науки. Полагал, что молодежь активно заинтересуется. Тридцать добавочных мест в зале организовал.

Петр Петрович не признался, что горькой каплей, переполнившей его персональную чашу, явились беспардонные вопросы старшего техника-лаборанта Курочкина.

Решением профгруппы сектора Славка был принудительно направлен на научно-теоретическую конференцию. Когда Петр Петрович кончил доклад, Курочкин попросил разрешения задать несколько вопросов.

Председательствующий разрешил. Славка переступил с ноги на ногу, возвел к потолку глаза и спросил, как, по мнению докладчика, будет правильно: железобетон или железный бетон — это первое. Во-вторых, субподрядчик или субъективный подрядчик? В-третьих, накладные расходы или прикладные расходы?

Лицо Славки было серьезным, говорил он значительным тоном, делая необходимые паузы после каждого вопроса. Петр Петрович уже собрался отвечать. Но тут старший техник-лаборант плюхнулся на стул и затрясся в беззвучном смехе.

У Восьмакова свалилась пелена с глаз. Он вдруг понял издевательскую бессмысленность заданных вопросов, увидел огромный зал с двенадцатью слушателями, свирепую томительность на лице члена месткома, ответственного за производственный сектор.

Тут он осознал, что никого не интересует так тщательно и любовно подготовленный доклад, что всем безразличны его настойчивые и многолетние искания в области научной терминологии. Что сам он выглядит как извозчик на стоянке такси.

Петр Петрович собрал в папку тезисы доклада, извинился перед собравшимися, ушел домой и написал заявление с просьбой о переходе на пенсию.

— Да, терминология — важная область науки, — вздохнул Бортнев и поправил очки. — Я удовлетворил вашу просьбу… Трудно согласиться на уход такого работника, как вы, Петр Петрович… Двенадцать человек! Нет, здесь все-таки явная недоработка месткома.

Когда Петр Петрович ушел из кабинета, Бортнев вызвал начальника отдела кадров, председателя месткома и заместителя по хозяйственной части.

— Проводы устроить по первому разряду, — распорядился Василий Петрович. — Цветы подготовьте, выступления… Может, ему золотые часы подарить?

На золотые часы местком не расщедрился. Остановились на транзисторе.

— Как раз ему для туристских походов, — поддержал кадровик председателя месткома. — И адресок соорудим… Позавчера два десятка папок для адресов получили… Я Казеннова попрошу. Так, чтобы со слезой получилось… Только проводы надо в рабочее время устроить. Иначе разбегутся и конфуз будет.

Директор института согласился с разумными доводами опытного кадровика.

Оставшись один в кабинете, Бортнев снова остро ощутил бег времени. Подумал, что дочь вот-вот выйдет замуж, а сына скоро призовут в армию.

Он с ненавистью покосился на пирамиды входящей и исходящей корреспонденции. Текучка заедала так же неотвратимо, как Петра Петровича научная терминология. Когда-то Восьмаков заведовал кафедрой политэкономии в крупном институте, а вот сейчас добровольно уходил на пенсию…

Бортнев снова вспомнил о неоконченной монографии. Подошел к сейфу, вынул папку, сдул с нее пыль и решительно подумал, что с завтрашнего дня он наплюет на текучку, сядет за работу и доведет ее до конца.

Но тут в телефонном аппарате звякнуло, и Василия Петровича соединили с огромным и требовательным миром, бушующим за стенами кабинета. Звонил старший референт первого заместителя министра. Он попросил подготовить справку, сколько израсходовано металла на производство железобетонных конструкций для промышленного строительства.

— За последние десять лет, с разбивкой по кварталам, — четко диктовал старший референт. — По маркам стали и по номенклатуре изделий.

— У нас же нет таких данных, — всполошился Бортнев. — Мы же этим вопросом не занимались… За десять лет! Где же цифры найдем?

— Я передаю вам указание руководства, товарищ Бортнев, — голос старшего референта прорезался звоном легированной стали.

Трубка дрогнула в руке Василия Петровича, но он поборол минутную слабость и ответил:

— Дадим справку.

Затем вытер платком вспотевшие ладони, спрятал в сейф папку с неоконченной монографией и приказал секретарю собрать очередную «пятиминутку» руководителей отделов и секторов.

Через два часа договорились подготовить справку, положив в ее основу мудрую мысль, что если институт не знает, то никто не может знать. Такая методологическая установка позволяла действовать по «соображению», ориентироваться не только на выловленные цифры, но и на здравый смысл, позволяющий эти цифры увязать друг с другом.

После «пятиминутки» Зиновий Ильич Лаштин, оставшись наедине с директором, сообщил потрясающую новость…

— Макова освободили… Сегодня приказ подписан. Исполнение обязанностей возложено на Курдюмова. Так что Олег Валерьянович нами теперь командует.

В министерстве появилась анонимка, обвиняющая Макова в аморальном поведении. Все понимали, что бумага эта вздорная и полагается ее, попросту говоря, швырнуть в корзину. Но Вячеслав Николаевич не хотел оставить и тени подозрения на своем честном имени и потребовал создать комиссию, чтобы расследовать грязный навет.

Члены комиссии, в составе которой оказался и Курдюмов-сын, были благодушно настроены к коллеге, втянутому в неприятную историю.

Курдюмов заявил, что он возмущен недостойными подозрениями, которыми неизвестный автор пытается очернить уважаемого товарища. Он полностью согласен с тем, что полученное заявление надо швырнуть в мусорный ящик.

— Под непосредственным руководством Вячеслава Николаевича наши институты добились значительных научных успехов. Можно с уверенностью сказать, что полученные результаты, внедренные в практику строительства, дали огромный, к сожалению, не поддающийся прямому счету экономический эффект. Пользуясь тем, что Вячеслав Николаевич здесь присутствует, мне хотелось бы попросить его кратко информировать нас о наиболее важных научных достижениях. Я полагаю, что в целях объективности такую информацию мы должны изложить в справке по итогам проверки.

Члены комиссии единодушно согласились с предложением. Вячеслав Николаевич благодарно взглянул на Курдюмова.

— Собственно говоря, мое участие в развитии научных исследований, — скромно начал Маков, — состоит в общем руководстве. Диапазон исследований подведомственных мне институтов весьма широк, и, естественно, я просто не имею возможности детально ознакомиться со всеми без исключения достигнутыми научными результатами. Мне трудно выбрать для информации тему, которая могла бы заинтересовать комиссию.

Курдюмов предложил информировать об успехах в научных исследованиях по вопросам экономики строительства, которые, как ему известно, находятся под непосредственным руководством начальника отдела.

— Да, к ним я имею более близкое отношение, — подтвердил Маков.

— Ну и расскажите о них, Вячеслав Николаевич. Вы же недавно разработали, например, дельта-метод решения по открытой модели транспортной задачи оптимизации развития и размещения производства сборного железобетона. На конференции же докладывали, одобрили все… Интересно товарищам будет послушать. За вашей же подписью записка была представлена руководству. Очень перспективное исследование…

— Интересное исследование, — согласился Маков и беспомощно оглянулся по сторонам. Он помнил и записку руководству за собственной подписью и научную конференцию в зале министерства, но рассказать сейчас членам комиссии о перспективной работе по дельта-методу был не в состоянии. Напрягая память, он пытался вспомнить суть этого метода, но в голове всплывала мешанина всяких непонятных слов: матрицы, убывающие функции, рябые от множества латинских и греческих букв формулы эквивалентных затрат, алгоритмы, критические периоды, корреляционные зависимости и прочие разные хитрые штуковины, которые толком объяснить он не мог не только членам комиссии, но и самому себе.

Вячеслав Николаевич невнятно пробормотал, что не хотел бы злоупотреблять временем членов комиссии, излагая столь специфический и узкий научный вопрос.

— Ну насчет бесклинкерного вяжущего расскажите, — предложил Курдюмов.

Хотя в голове Макова клинкер все время путался с клинкетом, запорным приспособлением для трубопроводов, которое когда-то поставляла руководимая им контора, ему удалось в настороженном молчании членов комиссии кратко изложить суть данного научного открытия.

Задали еще несколько вопросов. Вячеслав Николаевич снова ощутил беспомощность, которая теперь все чаще и чаще наваливалась на него в служебном кабинете при получении очередной бумажки из подведомственных институтов с просьбой решить вопрос, о котором, он, начальник отдела, имел весьма смутное представление. Жизнь явно обгоняла его, а практика работы убедительно показывала, что не во всем можно доверяться подчиненным, даже если они носят ученые звания и ходят в должностях заместителей директора по научной работе…

Маков перепутал стоимость и себестоимость, а стендовое производство назвал стеновым. С каждым его ответом лица членов комиссии твердели, как уложенный в тело плотины бетон.

— Скажите, пожалуйста, Вячеслав Николаевич, как сейчас обстоит вопрос применения сборного железобетона? — спросил председатель комиссии.

Этот вопрос Маков знал. Знал даже с излишними подробностями. Но и здесь ему было трудно отвечать. Рухнула, как глыба снега, подточенная вешними водами, былая уверенность в правильности линии повсеместного и безоговорочного применения сборного железобетона, основанная на решении коллегии министерства и научных разработках, проводимых Лаштиным.

Что мог сказать комиссии начальник отдела Маков, если совещание по обмену опытом дружно настояло на оговорке, а первый заместитель министра заявил на заседании ученого совета, что нужно отменить ограничения в применении металлических конструкций?

Конечно, Иван Лукич и по должности и по опыту мог поставить вопрос о пересмотре решения коллегии, мог критически оценить развитие научных исследований.

А Вячеслав Николаевич разве был в состоянии предусмотреть такой поворот событий? Он же верил, что все здесь развивается правильно. Науке верил, авторитетному документу верил еще больше.

Маков вспомнил контору снабжения, где любой вопрос был ему ясен, как задачка по арифметике. Он поглядел на ожидающие лица членов комиссии и сказал, что ответить на заданный вопрос не может.

— Простите, Вячеслав Николаевич, какое у вас образование?

Маков выкатил на бритых скулах тугие желваки и сказал, что он заочно окончил Высшую кооперативную школу.

— Факультет товароведения, — беспощадно уточнил он.

Члены комиссии переглянулись друг с другом. Курдюмов опустил голову, подавленный губительным и прямолинейным признанием Вячеслава Николаевича.

— Но вы же курируете технические институты? — недоуменно спросил председатель.

— Вот именно, — подтвердил Маков, — технические… Я же себя на должность не назначал. Разве думалось, что так обернется?..

В подготовленной справке комиссия отвергла как необоснованное обвинение Макова в аморальном поведении, но сочла необходимым довести до сведения руководства дополнительные обстоятельства, выявленные в ходе проверки.

Приятель из управления кадров был не бог и не взялся вытащить Вячеслава Николаевича из пучины, куда он нырял с головой, выпустив вдобавок весьма крупные пузыри.

 

В институте провожали на пенсию одного из старейших работников, кандидата экономических наук, старшего научного сотрудника Петра Петровича Восьмакова.

После краткого вступительного слова Бортнева на трибуну, заполнив ее пышным телом, взобралась Розалия Строкина. Нервно прошелестев речью, отпечатанной на машинке, она пронзительно стала перечислять научные заслуги Петра Петровича Восьмакова.

В переднем ряду сидела Инна Замараева с букетом георгинов. Букет она должна была вручить Восьмакову после речи Строкиной. Рядом с Инной примостился Славка Курочкин, истинный виновник торжества, о чем он не догадывался. Славка поджимал тонкие, подвижные губы и шепотом комментировал речь Розалии.

— …Особенно много давал Петр Петрович нам, молодым специалистам, — говорила Строкина. — Собранная им в результате многолетнего труда цитатная картотека была открыта для нас в любое время.

— …Дорогой Петр Петрович не просто давал нам нужные карточки, он сопровождал это необходимыми объяснениями… Удивительная научная одухотворенность Петра Петровича сочеталась с поразительной силой воли. Особенно хорошо это видно на примере производственной гимнастики…

— В здоровом теле здоровый дух, — саркастически шептал Славка.

— …Наш местный комитет должен развить этот опыт по укреплению здоровья сотрудников, широко распространить его в коллективе…

— Чтобы быть красивой, надо страдать, — Славка уставился на пышный бюст Розалии.

— …Нам жаль расставаться с вами, дорогой Петр Петрович, — с надрывом в голосе выкрикнула Строкина. — Но мы надеемся, что никогда не порвутся незримые нити, которые связывают нас друг с другом. Мы хотим видеть вас, получать вашу неоценимую помощь!

Славка вдруг перепугался.

— Слушай, Инка, — ерзнув на стуле, сказал он, — как бы Розалия не перестаралась. Поверит Восьмаков и будет нас через день навещать.

— Отвадим, — решительно ответила старший инженер Замараева и заботливо оправила букет пламенеющих георгинов.

Под аплодисменты, раздавшиеся после речи Строкиной, она грациозно выпорхнула к столу, за которым под охраной администрации и профактива сидел Восьмаков. Инна искусно ткнулась подбородком в сухую щеку Петра Петровича, изобразив трогательный поцелуй. Оцарапала брошкой шею пенсионера и сунула ему в руки букет.

— Отдыхайте, Петр Петрович, — с чувством сказала она. — Отдыхайте и о нас не тревожьтесь.

Затем Восьмакову был преподнесен сверкающий транзистор. Вручая подарок, кадровик довольно прозрачно намекнул, что в коллективе есть еще много товарищей, имеющих право на заслуженный отдых. Если они надумают использовать это право, он вручит им не только транзистор, но и кое-что посущественнее.

Иван Михайлович Казеннов голосом диктора всесоюзного радио зачитал адрес. В нем были так умело переплетены стандартные слова новогодних поздравлений и торжественные обороты некрологов, что Петр Петрович расчувствовался и украдкой раздавил слезинку в правом глазу. Только теперь, слушая величественные адреса, он осознал, какую огромную и плодотворную работу он совершил за свою тридцатипятилетнюю научную, преподавательскую и общую сорокапятилетнюю деятельность, без остатка отданную людям.

— Подсчитать бы зарплату, которую ему за это время выплатили, — шепнул Инне Курочкин, — Еще неизвестно, что чего дороже.

— Замолкни, Славочка, — благоразумно утихомирила Инна старшего техника-лаборанта. — Можно ведь и тебе подсчитать.

Петр Петрович поблагодарил собравшихся за теплые слова и торжественно заявил, что и в пенсионном состоянии будет бескорыстно отдавать все силы и знания любимому институту.

— Достукалась Розалия, — не удержался Славка. — Нет, пусть теперь сама и расхлебывает.

Далее Петр Петрович (по прямому указанию кадровика) изложил заманчивые планы пенсионной жизни: систематическое посещение концертов и художественных выставок, занятия в оздоровительной группе, широкие туристские поездки (лично он, например, решил посетить Шотландию и Аргентину) и шефство на общественных началах над молодыми перспективными научными работниками.

— Об этом мы уже договорились с товарищем Строкиной, — с улыбкой уточнил Восьмаков.

Потом он заявил, что оставляет в дар любимому институту цитатную картотеку. Он попросил реставрировать ящики и произвести пересмотр карточек с учетом достижений экономической мысли.

— Надеюсь, что мой скромный дар будет посильно содействовать развитию научных исследований.

Петр Петрович еще раз поблагодарил руководство института и общественные организации, собрал цветы и подарки и проследовал в голубую «Волгу», ожидавшую у подъезда. В сопровождении выделенного для этой цели работника отдела кадров свежеиспеченный пенсионер отбыл из института на заслуженный отдых.

Новых заявлений об уходе на пенсию не поступило. Никто из остепененных, находящихся в соответствующем возрасте сотрудников института, больше не решился оторваться от широкой груди коллектива…

 

В очередную субботу Лида Ведута и Лешка Утехин смотрели балет «Спартак». Они сидели на балконе четвертого яруса, восхищались мастерством артистов, блеском декораций и взволнованной жизнеутверждающей музыкой.

В антракте Лида не вытерпела и рассказала Лешке о посещении министерства. Утехин понял наконец, почему появился на заседании ученого совета первый заместитель министра.

— Ну и пролаза же ты, Лидуха, — сказал Лешка крохотной большеглазой приятельнице. — С тобой надо уши торчком держать.

— Ага, — согласилась Лида, засмеялась и потерлась щекой о рукав Лешки, растрепав прическу. — Торчком…

После театра Утехин отправился провожать Лиду. Случилось так, что он опоздал на последнюю электричку, и ему пришлось заночевать в домике с голубыми ставнями.

Самое удивительное, что рассудительный, целеустремленный, подающий надежды младший научный сотрудник был на сей раз доволен опозданием на электричку.