17. Кооперативное движение в России

Истории кооперативного движения посвящена обширная научная и популярная литература. Собран огромный фактический и аналитический материал по различным аспектам этой темы. Однако в отечественном обществоведении до сих пор отсутствует сколько-нибудь ясное представление о месте и роли в социальной эволюции страны такого многогранного явления, как кооперация.

В XIX в. перед русской общественной мыслью выдвинулся вопрос, каким путем пойдет концентрация мелкой собственности: через ее объединение, как полагали народники, либо через капиталистическую экспроприацию и создание крупных частных предприятий – в согласии с учением марксистов.

Существование таких вариантов соответствовало ранней, доиндустриальной фазе модернизации, при «переходе от естественных производительных сил, когда преобладало индивидуальное аграрное и ремесленное производство, к общественным» – таким, использование которых предполагало кооперацию и разделение функций в процессе труда. На ранней стадии этого процесса элементы нового взаимодействовали с эволюционирующими устоями аграрного общества. Переходный характер этого этапа исторического развития обусловил двойственность формировавшихся в это время институтов, в том числе кооперации, которая органично сочетала элементы традиционализма (артельность, коллективизм) и нового (ориентация на рынок, широкое использование товарно-денежных отношений, индивидуальное членство и др.).

Хорошо ориентируясь в российской действительности и сопротивляясь искусственной вестернизации, народники верили в самобытное развитие страны; их предостережения о неприемлемости насильственных реформ оказались пророческими. Проявив большую, чем марксисты, объективность в определении перспектив победы капитализма в мелкокрестьянской России, отдельные представители народничества вместе с тем настаивали на «артельном» и «общинном» направлении движения даже и тогда, когда социально-экономическая обстановка в результате капитализации хозяйства уже исключала такую возможность. Народнические воззрения послужили главной питательной средой набиравшего силу кооперативного движения, развивавшегося вне прямой связи с явлениями, происходившими в мелкотоварном производстве. Имея в виду лишь эту сторону исторического процесса, не дифференцируя общественно-политическое движение сторонников кооперации и собственно кооперативный уклад, большинство современных исследователей вслед за самими народниками исключительно положительно оценивает количественный и качественный рост кооперативных объединений в конце XIX – начале XX в. Особенно те из них, которые желают абсолютно «порочному» советскому опыту кооперативного строительства противопоставить дореволюционное «массовое, поистине народное и демократическое кооперативное движение». Принимая за подлинное кооперирование результаты усилий кооператоров-энтузиастов, действовавших либо самостоятельно, либо через земские учреждения, сторонники такого взгляда полагают, что капиталистические условия второй половины XIX в. способствовали проникновению этой хозяйственной организации в самую глубь крестьянской экономики, а это, если следовать их логике, способствовало формированию прочного кооперативного уклада. Но соответствует ли такой взгляд действительности конца XIX в.?

Не отрицая того факта, что образование кооперативных объединений в виде юридических лиц до революции 1905 г. имело характер насаждения «сверху», историки упускают из вида стихийные процессы, происходившие в мелкотоварном производстве. Между тем они влияли на собственную динамику кооперативного строительства. «До 1905 года кооперативное движение развивалось в значительной степени сверху, – говорится в «Истории и теории кооперации», – а после стало народным и развивалось снизу». «Как на Западе, так и в России, – отмечает Ким Чан Чжин, – на начальном этапе становления кооперации огромную роль сыграло активное участие в нем, во-первых, части интеллигенции, которая видела в кооперативном движении ключ к решению общественных проблем того времени, и, во-вторых, государства (особенно его помощь через земства и Государственный банк), которое сознавало экономический потенциал кооперации».

Не отличая кооперацию как таковую от общественного движения ее сторонников, легко ошибиться в освещении хода событий. Например, вряд ли кому-либо пришло в голову установить точную дату рождения первого отечественного капиталистического предприятия. В работах же о кооперации определение точного места и даты ее возникновения предпринималось не раз. В качестве такой вехи, со ссылкой на немецких исследователей, называют и 1862 г. и 1865 г. Один автор указывает в этой связи на утверждение Устава ссудо-сберегательного товарищества в с. Рождественском Ветлужского уезда (Костромская губ.) 22 октября 1865 г., другой отдает предпочтение дате появления потребительского общества на Кыновском заводе на Урале в 1864 г., но также и Рижского и Ревельского обществ потребителей в 1865 г., третий, определяя дату рождения отечественной кооперации, выходит за рамки периода, связываемого обычно с началом форсированного внедрения капитализма, и отодвигает ее к 1813 г. (Рижское общество «Возобновленная дружба»).

Полагая, что «естественной и закономерной» почвой для появления и функционирования коллективов мелких товаропроизводителей являлись капиталистические отношения, исследователи не видят главной причины неудач в кооперативном строительстве. Описание активности общественных деятелей и успехов распространения коллективных объединений, рожденных их усилиями со второй половины XIX в., позволяет представить кооперацию как социально-экономическое явление, гармонично вписывающееся в систему буржуазных отношений. Однако в реальности, вопреки «наличию предпосылок» в виде буржуазных отношений, практические шаги насаждения кооперативов в 1860-е, первую половину 1870-х годов не оправдали надежд. Практически все объединения, созданные в этот период, развалились. Воспроизводя мнение современников событий, сегодняшние исследователи видят причины плачевных результатов «первого этапа» кооперативного строительства не в насильственном проникновении капитализма в экономику России, а в «отсутствии в различных слоях населения навыков общественности и кооперативности», без чего кооперативное движение «не могло стать широким и прочным», в неудачном поиске «методов функционирования, присущих именно кооперативам, в отличие от частных предприятий». И уже совсем непонятна, если речь идет о форме организации производства, рожденной самой практикой хозяйствования, мысль о «медленном развитии кооперативности в среде членов кооператива, которые от кратковременного первичного участия в делах кооператива быстро переходили к апатии и безучастности». Лишь отчасти правомерна позиция другого автора, который считает, что низкие темпы роста товариществ и артелей до начала XX в. объяснялись «административно-правовой необеспеченностью с самого начала возникновения русской кооперации».

Многие недочеты в исследовании дооктябрьского кооперативного строительства связаны с недооценкой его объективных предпосылок и отсутствием дифференцированного подхода к разнородным реалиям, как правило, объединяемым единым понятием – «кооперация». Этим термином, начиная с самых ранних трудов по кооперативной тематике, одинаково определяли и возникавшие в среде мелких товаропроизводителей объединения, и общественное движение в поддержку артелей и товариществ, и организационные структуры, появившиеся в результате деятельности прогрессивной интеллигенции или государства – кооперативные культурно-просветительные учреждения и т. д. «С точки зрения социальной – кооперация не была однородной, – читаем, например, у В. В. Кабанова. – По меньшей мере три слоя бросаются в глаза: идеологи кооперации и руководители всероссийских кооперативных центров, кооперативный аппарат (центральный и местный), кооперированные массы, которые, в свою очередь, подразделялись на различные классы, социальные группы. Кооперация активно занималась культурно-просветительской деятельностью. В ее орбиту вовлекались издательское дело, музеи, народные дома, клубы. Кооператоры были серьезно озабочены постановкой народного образования… Кооперативные организации, наряду с земствами, стали немногочисленными проводниками культуры дореволюционной России. Культурно-просветительская функция кооперации – это еще одна грань… В этом качестве кооперация близка к многочисленным и разнообразным культурно-просветительским обществам… В 1917 году кооперация начинала активно заниматься политической деятельностью, выступив с собственной платформой, и это ее сближает с политической партией».

Как видим, здесь понятие кооперации распространено, помимо собственно хозяйственного уклада, на широкий спектр разнородных социальных сущностей: идеологию и ее носителей, организационные структуры кооперативных объединений, культурно-просветительные учреждения, а кроме того, политическую сферу, что придает последней характер политической партии. Следуя этой логике, одним понятием крупного фабричного производства пришлось бы объединить и фабрику, и съезды промышленников, политические партии крупного капитала, и кружки марксистов, строивших свои политические амбиции на развитии частнокапиталистического уклада, и т. д.

Теоретическое соединение разнородных исторических реалий не случайно, оно имеет глубокие корни, основанные на специфике отечественного кооперативного строительства, и восходит к самому первому историографическому опыту.

Реформа, отменившая крепостное право, открыла новые пути и сферы деятельности. В этом смысле кооперативные идеи могли обрести в России свою благодатную почву. Наличие в широких масштабах мелкого производства, все более втягивавшегося в товарные отношения, сулило кооперации большие перспективы. Ускоренная товаризация мелкого производства в пореформенный период стимулировала его укрупнение путем создания мануфактур и кооперативных объединений товаропроизводителей.

Наличие этих двух направлений модернизации мелкотоварного производства подтверждают данные земских исследований. В конце 1870-х годов в с. Коржемок и дер. Быков Майдан Арзамасского уезда (Нижегородская губ.) изготовлением саней для сбыта на местных базарах занимались 35 дворов. Имевшиеся три парильни для изготовления полозьев принадлежали как единоличному владельцу, так и коллективам собственников из 4–5 мастеров. В Сергачском уезде той же губернии санники с. Толбы использовали девять парилен, находившихся как в единоличной, так и коллективной собственности 2–3 хозяев. Смолодегтярные заводы в северной части Кадниковского уезда (Вологодская губ.), известной под названием Троичины, строились или отдельными крестьянами, или сообща несколькими промышленниками и состояли из одной или нескольких печей. В дер. Козловой и Чернецкой Александровского уезда (Владимирская губ.) из 13 стирен валяльщиков шесть являлись собственностью отдельных кустарей, а пять состояли во владении двух хозяев каждая, одна стирня – во владении пяти и одна – во владении шести хозяев. В с. Ивановском и дер. Рушиковой, Погосте и Лихарево Переяславского уезда из 11 мелких валяльных предприятий четыре кустаря работали в жилой избе, четыре имели по одной стирне и трое работали в стирне, являвшейся общей собственностью. Из общего числа Ставропольской губернии (2501 кустарь) 63,7 % работали в одиночку, 21,4 % – с участием членов семьи и наемных рабочих и 14,9 % – артелями.

Кооперативные предприятия имелись в мелкой промышленности уже во второй половине XVIII в., когда о капиталистической трансформации хозяйства страны еще не приходится говорить. Исследуя кузнечный промысел второй половины XIX в., В. П. Воронцов замечал, что «рядом встречаются как артельные, так и частные кузницы: первые преобладают в тех деревнях, где промысел существует с давнего времени; вторые – там, где он возник недавно».

Таким образом, искусственная привязка кооперации к капиталистическому хозяйственному строю не находит подтверждения. Мало того, естественное развитие концентрации хозяйств мелких товаропроизводителей, в котором капиталистическое и кооперативное направления составляли равноправные стороны единого процесса, было прервано форсированной капитализацией экономики, включавшей комплекс институциональных перемен, таких как перераспределение национального достояния, сосредоточенного в традиционных формах и отраслях экономики, в интересах ускоренной индустриализации; включение России, посредством преобразования финансовой системы, в мировой капиталистический рынок (реформа Витте), широкое привлечение иностранных инвестиций, развитие, кредиты: учреждений, развертывание товарообменных операций с помощью ускоренного роста средств коммуникации; замена основного капитала промышленного производства и повсеместное внедрение машин и механизмов, сокращение доли ручного труда.

К наиболее общим чертам перемен в экономике России не подходи термин «модернизация»: он не несет в себе социального содержания, тогда как речь идет именно об усиленном насаждении капитализма во второй половине XIX в. Преобразование социально-экономического строя представляло собой революционный процесс и вело к слому собственной эволюции традиционных устоев общества.

Из равноправной формы концентрации мелкого производства капитализм превращался в доминанту социально-экономического строя, определявшую общее направление развития хозяйства страны. По данным П. Г Рындзюнского, не менее 56 % кустарей в конце XIX в. превратились в наемных рабочих, эксплуатируемых крупным капиталом в самых примитивных варварских формах.

Рост фабричного производства, стимулируемый финансовыми вливаниями правительства, сокращал экономическое пространство кустарной промышленности. Фабрика вытесняла кустаря из производств, посильных для его технических средств. Например, в Московской губернии к началу XX в. почти полностью исчезло кустарное миткалевое ткачество, в то время как в конце 1870-х годов 80 % изготовленной ткани приходилось на крестьянские светелки и избы. В Можайском уезде уже к 1880-м годам количество мелких мастерских уменьшилось вдвое. В Дмитровском уезде количество мелких мастерских сократилось со 158 до 27. По оценке статистика А. В. Погожева, «мелкой промышленности из года в год становится все труднее бороться с механическими фабриками, работающими и дешевле, и быстрее ручных ткачей».

Наступление крупного машинного производства, не являвшегося результатом эволюции мелкой промышленности, опережало естественное движение кустарного производства к концентрации, лишало ее экономической целесообразности. Вытесняемые фабрикой, кустарные промыслы деградировали, их укрупнение лишалось смысла. Интересны в этой связи данные, привезенные М. И. Туган-Барановским:

Число кузниц и рабочих в четырех важнейших центрах гвоздарного промысла в Тверском уезде (в с. Васильевском и Михайловском и дер. Орудово и Яковлево)

Приспосабливаясь к изменившимся условиям, инициатива кустарей устремилась в отрасли ручного труда, не требовавшие концентрации, а следовательно, безопасные с точки зрения конкуренции с крупным производством. Упадок ткачества во Владимирской губернии послужил причиной роста валяльного производства предметов крестьянского обихода. Наряду с исчезновением ряда отраслей кустарного производства в Московской губернии получил распространение патронный промысел (выделка гильз для папирос). Такое перемещение оказывалось для крестьянских промыслов скорее тупиком, нежели плацдармом для движения вперед.

Подобные же процессы, хотя и в значительно замедленном в силу специфики отрасли темпе, происходили в аграрном секторе экономики. При этом социальный итог был один и тот же: имущественная дифференциация, предоставлявшая возможность укрупнения хозяйства лишь небольшому слою сельского населения, исключительно на буржуазной основе. Если, по замыслу авторов, реформы 1861 г., она призвана была наделить крестьян землей, сохранив за ними статус самостоятельного производителя, то последующая государственная экономическая политика, по оценке Н. Ф. Даниельсона, «была направлена в совершенно противоположную сторону». Отметив значительное смягчение аграрного кризиса в годы Первой мировой войны, Л. Н. Литошенко на основе данных переписи 1917 г. сделал вывод о том, что не менее 75 % общего числа сельских хозяйств стояли «на грани самостоятельного существования». Говорить в этой связи о возможности «массового» кооперирования крестьян в дореволюционный период вряд ли корректно.

Капитализация хозяйства, обусловившая консервацию рудиментарных форм экономических отношений и массовое обнищание мелких товаропроизводителей, ослабляла объективную тенденцию появления кооперативных объединений. Наблюдался явный диссонанс роста кооперативного уклада и бурно развивавшегося общественного, идеологического движения в ее поддержку. Недостаток естественной питательной почвы замещался в отечественном кооперативном строительстве идеологизированностью и политизацией.

Вследствие сложившейся так исторической реальности отечественная историография, как правило, не дифференцирует кооперативное движение и собственно кооперацию, составлявшую существо самостоятельного экономического уклада, порожденного эволюцией мелкого производства.

Благодаря усилиям исследователей сложилось определенное конкретно-историческое представление об отечественном кооперативном движении. Оно включало, во-первых, кооперативную идеологию, отражавшую совокупность крестьянских представлений о Правде, Добре, Справедливости и теоретически не осознанных социалистических взглядов, представители которых зачастую отвергали свою приверженность социализму, но вместе с тем, по сути, рассматривали кооперацию как альтернативный капитализму путь развития, а сами кооперативные объединения – как средство борьбы с капиталистической эксплуатацией. Во-вторых, общественно-политическое движение в поддержку кооперации, в котором участвовали различные организации, периодически возникавшие и исчезавшие; оно принимало вид неформальных акций и инициатив общественности, сочувствовавшей кооперативному строительству. В-третьих, организационные структуры кооперативных объединений (областные, губернские и общероссийские союзы, съезды и совещания), созданные по инициативе либо активистов кооперации, либо государства и, как правило, не являвшиеся прямым порождением хозяйственной необходимости для артелей и товариществ. И, наконец, в-четвертых, объединения мелких собственников, созданные усилиями энтузиастов-кооператоров, земств или государства.

Имея в виду всю эту совокупность, можно сказать, что кооперативное движение действительно получило большой размах к концу XIX в. и представляло собой заметную общественно-политическую силу. В. Ф. Тотомианц имел известные основания утверждать, что «ни одно другое общественное движение в России не может сравняться с кооперацией в смысле популярности и мощи». При этом к собственно кооперации как экономическому укладу эта оценка будет относиться с долей условности. Но трудно говорить о наличии в то время широко развитой кооперации в смысле подлинно народной организации общественного производства.

Тот факт, что расцвет общественно-политического движения сторонников кооперации совпал по времени со становлением капитализма, дал многим историкам основание считать кооперацию продуктом буржуазных отношений, а некоторые из них предприняли попытку определить те черты капитализации, которые способствовали росту артелей и товариществ в России. «Для развития кооперации необходима такая степень развития капитализма, – пишут авторы коллективной монографии о кооперации в 90-х годах XIX в., – когда проявляются определенные факторы. Рабочий класс становится численно значащей силой в стране, его связь с деревней и вообще с земледелием теряется, и он вынужден покупать на рынке все необходимые средства к жизни, попадая в зависимость к торговому посреднику, против всесилия которого он вынужден искать защиту. Капитализм проникает в сельское хозяйство, превращает мелкие крестьянские хозяйства в товарные хозяйства, втягивает их в товарно-денежный оборот страны, превращает товарные операции из случайного явления в решающий фактор деятельности этих хозяйств. Это заставляет крестьянина искать защиты, как от ростовщика, так и от торговца товарами потребительского и хозяйственного (производственного) назначения. Усиливающийся под влиянием капитализма процесс разорения мелких производителей в городе и деревне толкает их на определенные коллективные усилия, могущие в какой-то мере повышать эффективность мелкого производства, его конкурентную способность в борьбе с крупным капиталом (объединение сырья и материалов, введение определенных технических усовершенствований и т. п.)».

В предложенной схеме сразу же бросается в глаза определение исторической роли кооперации в качестве пролетарского средства борьбы с капитализмом, что неизбежно отрывает кооперацию от естественной почвы – эволюционировавшего мелкотоварного производства, одной из форм концентрации которого она являлась, и все сводится к классовому противостоянию. Такая постановка вопроса не нова. Например, известный теоретик-кооператор К. А. Пажитнов высказывал мнение о необходимости считать профессиональные союзы одной из разновидностей кооперации.

В предложенной схеме формирования рабочего класса не вызывает возражений суждение о возникновении в связи с этим одной из организаций, консолидирующих пролетариат, – потребительских обществ. Однако это не устраняет различий в социальном содержании и историческом предназначении кооперативных объединений мелких товаропроизводителей и пролетарских союзов потребителей, стремившихся избежать эксплуатации торгового капитала.

Действительно, потребительские союзы, не являясь следствием эволюции мелкотоварного уклада, возникали на ранних стадиях капитализма, когда эксплуатация пролетариата торговым капиталом была особенно значительной, и представляли собой одну из форм классовой борьбы, рабочего движения. А. В. Чаянов писал, что «рабочее движение выражается тремя конкретными формами – рабочей партией, профессиональным союзом и рабочей кооперацией».

В отношении кооперации в пореформенный период Н. К. Фигуровская отмечает позитивное влияние на «сознание русского общества» кооперативной литературы и, ссылаясь на авторитетного деятеля кооперации А. В. Меркулова, обращает внимание на его вывод: «Исторический опыт свидетельствует, что непременным условием развития кооперации являлась определенная чая среда, воспринявшая эти идеи, обширный контингент людей, реально заинтересованных в развитии кооперативных форм». Однако применение этого в принципе верного теоретического положения к оценке конкретно-исторической действительности 1860-х годов вызывает сомнение. В том и состояла неблагоприятность условий после отмены крепостного права, что крестьянская реформа и дальнейшая экономическая политика не способствовали созданию социальной базы кооперации – средних слоев населения. Эту особенность российской действительности отмечал Н. А. Бердяев: «У нас почти нет того среднего и крепкого общественного слоя, – писал он, – который повсюду организует народную жизнь».

Очевидно, требует корректировки представление о такой связи между собой капиталистического и кооперативного укладов – двух социально-экономических укладов, взаимно обусловливавших развитие друг друга. Кабанов, например, полагал, что кооперация «еще более его (капитализм. – В. Е.) развивает, укрепляет и совершенствует, придает ему еще более рациональный и цивилизованный характер. Кооперация не нарушает законов капиталистического развития, наоборот, она следует им».

При всем влиянии на кооперацию господствующих в обществе отношений все же нет ни полного их совпадения, ни взаимостимулирующего воздействия капиталистического и кооперативного укладов. Черты традиционализма, основополагающие в кооперации, не соответствуют частнокапиталистическим основам хозяйствования, противоречат им. В условиях господства капитализма это ведет в отдельных случаях к совершенствованию артелей и товариществ, в других – к их ликвидации или трансформации в буржуазные предприятия. Два выдающихся теоретика кооперации, писавшие, что называется, с натуры, непосредственные участники кооперативного строительства в России, С. Н. Прокопович и Тотомианц, высказали ряд мыслей, которые во многом не согласуются со взглядами отдельных современных исследователей и не потеряли своего научного значения в наши дни. Во-первых, они оба критиковали точку зрения Туган-Барановского, связывавшего рождение кооперации с капитализмом. Во-вторых, возражение того и другого вызвало заключение Туган-Барановского об «искусственном характере» организаций кооператоров, якобы являвшихся результатом сознательной деятельности отдельных личностей. Он имел в виду то кооперативное движение, которое действительно развертывалось по почину представителей интеллигенции. Но Прокопович отмечал, что опыт первых артелей и товариществ относится к периоду, предшествующему утверждению капитализма, и писал: «Ни одна из форм этого движения не вышла готовой из головы того или другого социалиста-мыслителя, но все они, напротив, сложились в результате бесконечного количества практических попыток, большинство которых забраковывалось жизнью, немногие же жизнеспособные формы выживали, росли и развивались далее».

Объективной оценке уровня развития дореволюционной кооперации препятствовало также преувеличенное истолкование действительно происходившего во второй половине XIX в. вытеснения хозяйственных функций кооперативных объединений социально-политическими. Вследствие этого и в современной литературе кооперация рассматривается не как хозяйственное объединение, а как общественная организация. В принципе так оно и было в российском кооперативном движении, но здесь нельзя не видеть и противоречие с институциональной сущностью кооператорства. Вот как, например, оценивается существо кооперации в уже цитированных монографиях: «Добровольная, самодеятельная и самоуправляемая общественная организация, ставящая целью – содействие улучшению условий жизни и труда своих членов и осуществляющая наряду с общественно-массовой – хозяйственную деятельность»; «Кооперация, как общественное движение, резко отличалась от всех форм общественных организаций, которые знала до этого история».

Оценка реальных успехов кооперации, исходя из размаха и мощи общественного движения, создает иллюзорную историческую картину ее проникновения в самые толщи народной экономики, что не соответствовало действительности. Оторванность подвижников кооперативного дела от реальных условий российской действительности отмечали сами кооператоры. «Блуждая по совершенно неизвестной почве экономических условий труда в России (здесь и далее курсив наш. – В. Е.), вместе с тем, поражаемые бросающейся в глаза нищетою народа, – писал А. В. Яковлев, – люди, желающие помочь народу, естественно не могли почерпнуть чего-либо, вытекающего непосредственно из действительных условий жизни. Они должны были искать средства на аналогичной почве других стран, более разработанной и дающей готовые материалы»; «мы стали наполнять журналы описаниями успехов ассоциаций на Западе». По его же словам, «сколько ни появилось в литературе статей и даже отдельных сочинений, мы нигде не найдем указаний на необходимость изучить условия нашего экономического быта, нигде не найдем экономического исследования развивающегося самобытно артельного начала. Мы поверили на слово и сделали введение форм западноевропейской ассоциации в русскую жизнь целью своих стремлений»; «Вопрос об ассоциациях спутался до того, что в большинстве публики, черпающей свои познания из журнальных статей, сложился взгляд, что вопрос об ассоциациях есть вопрос скорее политический, чем экономический».

Нельзя сказать, что светила кооперативной мысли совершенно не замечали реально существовавшие объединения мелких товаропроизводителей, скорее наоборот. Однако осмыслению их институционального качества препятствовало априорное понимание сути российской кооперации в свете европейского опыта: в Европе кооперация давно приобрела политическое значение и получила статус орудия борьбы с неизбежной пауперизацией.

Даже мелкие объединения собственников (не говоря о структурах, объединявших низовую сеть), созданные благодаря деятельности земств, интеллигенции и государства, не вполне отвечали социально-экономической сущности кооперации, не раскрывали ее характерных институциональных черт, не отражали объективных процессов, влиявших на ее рост, искажали ее облик, формируемый ходом эволюции. Артели и товарищества, хотя и составлявшие часть кооперативного движения, но не вызванные к жизни хозяйственными нуждами мелких товаропроизводителей, могут быть отнесены к собственно кооперации лишь с известным усилием. Тем более неверно, не видя самопроизвольного кооперативного строительства «снизу», считать насаждавшуюся кооперацию единственно показательной для суждения о процессе кооперирования в целом.

Показательна в этой связи начальная история кооперативного движения в Тверской губернии (первая половина 1870-х годов). Не без влияния Н.В. Верещангина, энтузиаста, приложившего колоссальные усилия к распространению кооперативных сыроварен, тверское земство приняло меры для распространения артелей и товариществ в других отраслях мелкой промышленности. В 1868 г. губернское земское собрание обратило внимание на бедственное положение крестьян из-за недорода. По мнению земцев, общие неблагоприятные для сельского хозяйства условия препятствовали улучшению положения крестьян. В помощь крестьянам решено было развивать кустарные промыслы и содействовать организации мелкой промышленности в артельной форме.

Начинания земцев были направлены в кузнечное дело. К тому времени только по Тверскому уезду насчитывалось 644 кузницы с 3880 работниками. Промысел был полностью освоен торговым капиталом. Вследствие эксплуатации скупщиками, забиравшими 20 % доходов, мастера, несмотря на 16-часовой рабочий день, не могли выбраться из нищеты. В 1870 г. губернская управа ассигновала 1000 руб. «на принятие мер к усилению и развитию местных промыслов на артельном начале», и открылась первая кооперативная кузница. Для покупки железа ей была выделена ссуда в 300 руб. Годовая деятельность кооператива принесла прибыль (прежде всего за счет перепродажи остатков железа на 23 коп. дороже за пуд, чем было куплено); это подтолкнуло распространение кооперативных принципов в кузнечном производстве. К концу 1871 г. артельных кузниц насчитывалось уже примерно 30. Ссуды кооперативам выдавались на 6 лет, годовая плата за пользование ими составляла 3 %. Для сбыта гвоздей в г. Осташкове был создан общий склад под непосредственным надзором управы.

Несмотря на все усилия, начинание не увенчалось успехом. Уже в 1874 г. управа отмечала печальное положение кооперативных кузниц и пришла к решению ликвидировать артельные гвоздарни из-за невозможности «соперничества с машинами». 1875 г. принес новые трудности, и все кооперативные кузницы были ликвидированы. Земство потеряло 4000 руб. (по 24 руб. на каждого артельщика). Такая же участь постигла и складочные артели в с. Васильевском и Орудове. Их долг составил 1082 руб.; его следовало взыскать с членов кооперативов, однако земство, учитывая их бедственное положение, сочло возможным «сложить с артели означенную недоимку». Главной причиной разорения являлось то, что кустари не чувствовали своей заинтересованности в делах кооператива и рассматривали благотворительную, по сути, деятельность земств как источник дохода. «Недобросовестные члены, обрадованные возможностью получать земские деньги, доставляли негодные гвозди, – отмечено в протоколе земского собрания. – Но и многих добросовестных мастеров соблазняла слабая браковка товара; и из них многие привозили дурные гвозди. Расчет артельщиков оказался неверен: если можно обмануть бдительность управы, то не так легко было обойти покупателей. Петербургские и московские торговцы совсем перестали закупать [гвозди] в артельном складе; наконец, один крупный тверской торговец, долго поддерживающий сношение с артелью, также отказался от нее. Предприятие неизбежно должно было рушиться». Интересно и то, что, образовавшись как производственные коллективы, кооперативы постепенно превращались в сырьевые товарищества. А впоследствии «артельщики нашли для себя более удобным даже сбыт выработанного гвоздя производить порознь и только представлять старосте вырученные деньги для уплаты за материал и отчисления следующей части в запасный капитал. Таким образом, связь артельщиков между собой ограничивалась закупкой железа и угля, во всем остальном каждый действовал самостоятельно». Кооперативная сущность деятельности артелей к концу их существования была, собственно, утрачена. Формально продолжая действовать, кооперативы сохранялись лишь в силу совместно принятых на себя членами обязательств перед земством. Об опыте Тверского земства в кузнечном промысле Прокопович писал, «что гвоздарные артели не заключали в себе ничего кооперативного и представляли собой простые группы кустарей, связанных круговой друг за друга порукой по выданным земством ссудам».

Практически без инициативы «снизу» появились и приобрели широкий размах кооперативные учреждения мелкого кредита, о которых Туган-Барановский писал: «Наша же кооперация, в самой значительной ее части, именно кредитная кооперация, – почти целиком насаждена государством… быстрый рост наших кредитных товариществ должен быть почти всецело отнесен на счет деятельности чиновников». Основной капитал кооперативных кредитных обществ складывался из ссуд Государственного банка, кредитов земств, частных лиц и учреждений и не объединял собственность тех, чье хозяйственное положение должны были облегчить эти организации. Кредитная кооперация представляла собой не продукт эволюции мелкотоварных хозяйств, а один (причем важнейший) из способов капитализации экономики государством.

Это воздействие было направлено в противоположную, собственно кооперированию, сторону. Например, наличие разветвленной системы мелкого кредита облегчило деятельность скупщиков, что в свою очередь вело к лишению собственности мелких производителей. В январе 1917 г. правительство отпустило на нужды мелкого кредита 397 млн руб., из которых 358 млн – на «кооперацию». Собственные ресурсы кредитных обществ составляли лишь 17,9 %. Именно в результате государственной поддержки, тождества целей правительственной политики и кредитных учреждений, общей капиталистической направленности развития кооперативных кредитных организаций и экономики страны наблюдался бурный рост ссудных кооперативных объединений. К 1905 г. насчитывалось 1413 товариществ с 564 тыс. членов и балансом в 60 млн рублей. А к 1914 г. число товариществ возросло до 13 тыс. с 8 млн членов и балансом в 614 млн рублей. Многие авторы расценивают этот факт, вопреки логике перемен, происходивших в XIX в., как показатель успешного кооперирования крестьян и кустарей, тогда как в действительности он свидетельствует только об активном росте капитализма, возникновении и совершенствовании его неотъемлемого инструментария.

Аналогичным образом поощрялось создание маслодельных артелей. Первоначальные неудачи на этом направлении кооперативного строительства в Европейской России сменились успехом после усиленного государственного вмешательства в процесс образования кооперативных объединений Сибири. Рост кооперации в маслоделии Ким связывает с тем, что «центральная власть оказывала «содействие» кооперативам по преимуществу в той области и в тех регионах, где нужно было организовать выгодное государству производство или наладить экспорт продукции. Ярким примером этой политики послужило образование маслодельных артелей в Сибири и на Севере… В этом случае кооперативы функционировали как канал для осуществления государственной политики и вложения и оборота казенных средств».

Вследствие же капиталистических принципов построения маслодельных обществ произошло отмеченное Кабановым фактическое перерождение их союзного объединения, переход его на коммерческие основы. «Нередко местные союзы перерастали в крупные капиталистические предприятия с огромным размахом деятельности, – писал он, – таковым, например, был Сибирский союз маслодельных артелей, возникший в 1908 году. Он занимался переработкой и сбытом масла не только на внутреннем рынке, но и непосредственно на внешнем рынке. Благодаря этому крестьянство Сибири оказалось втянутым в мировой рынок».

Так же как и в других отраслях экономики, в сельском хозяйстве эти объединения, рожденные усилиями органов самоуправления, энтузиастов и государства, не являлись в полном смысле кооперативными. «Сельскохозяйственные общества не чистый вид кооперации, – признавал С. Л. Маслов. – Это скорее просто кружки (организации) или союзы для сельскохозяйственного самообразования. Цель их заключается в том, чтобы изучать лучшие способы хозяйства… Но наши сельскохозяйственные общества с такой чисто просветительской деятельностью обыкновенно соединяют также и хозяйственную, торговую. Они занимаются покупкой для своих членов предметов сельскохозяйственного обихода, занимаются иногда сбытом хлеба и т. д. Общества становятся уже хозяйственными кооперативами. Но главной их задачей все-таки предполагается распространение сельскохозяйственных знаний».

В оценке роста низовой кооперативной сети второй половины XIX в. исследователи допускают ошибки, касающиеся как качественных характеристик, так и количественных показателей кооперативного строительства. Официальная статистика, используемая исследователями, охватила лишь кооперативные объединения, прошедшие сложную процедуру официальной регистрации, что привело к однобокому учету тех из них, которые создавались при содействии извне. В то же время в учет не попало значительное число стихийно возникших артелей и товариществ мелких собственников, не имевших интеллектуальных и организационных возможностей пройти непростую процедуру легитимизации и, как правило, не испытывавших хозяйственной потребности в обретении юридического статуса. Вплоть до Февраля 1917 г. административная власть «не только разрешала возникновение кооперативных товариществ, но и, проверяя целесообразность их учреждения и устанавливая для них уставы, подробно регулировала их внутреннее устройство и условия деятельности». При этом прохождение процедуры узаконения становилось более вероятным, если кооператив принимал так называемый образцовый устав, разработанный ведомствами.

Некритическое отношение к количественным и качественным показателям искажает представление о реальном росте кооперативных тенденций. Согласно статистике, к 1902–1903 гг. промысловая (т. е. действовавшая в кустарной промышленности)кооперация совершенно отсутствовала. Объяснение этого факта исследователи видят в том, что «в силу низкого уровня товарности кустарно-ремесленного производства (значительная часть ремесленников в городах работала на заказ, а в деревне занятие промыслом совмещалось с ведением сельского хозяйства) промысловая кооперация не получила широкого развития, как потребительская и кредитная». Между тем кустарная промышленность даже во времена, когда устои крепостничества были незыблемы, представляла собой оазис товарных отношений, развитие ее благодаря товарно-денежным отношениям, уже в первой половине XIX в. привело к появлению «доморощенной фабрики». В свою очередь Файн, не учитывая существование многочисленных артелей и товариществ мелких промышленников, сложившихся в результате товаризации крестьянских промыслов со второй половины XVIII в., связывает возникновение кооперации кустарей и ремесленников в начале XX столетия с «влиянием капиталистической конкуренции». Если следовать приведенным положениям, окажется, что не существовавшие, в силу низкой товарности кустарного производства, объединения мелких промышленников появляются благодаря развитию капитализма в начале XX в., что совершенно не соответствует истине.

Для современников же было очевидно существование народного кооперативного строительства, зародившегося в недрах крестьянского хозяйства, далеко не охваченного официальными данными и обреченного вследствие воздействия капитализма на затухание. В 1905 г. вышла книга «Производительные товарищества как орудие для попыток разрешения социального вопроса». «Россия имеет весьма значительное количество таких обществ, – читаем в ней, – которые по своим принципам подходят к ассоциациям и отличаются от западноевропейских коопераций, к своей выгоде, тем, что они естественно образовались и развиты самим народом, без всякого вмешательства со стороны лиц с высшим образованием… Все самостоятельные попытки нашего народа в заведении производительных ассоциаций, однако, являются до сих пор в форме весьма примитивной, с уставом, совершенно не выработанным или основанным скорее на кооперативном инстинкте, чем на осмысленном понимании полезности самого дела». Авторы отмечали значительное количество «односторонних» ассоциаций, т. е. артелей, устроивших на общий счет лишь часть производительной операции. Таковы были в Московской, Владимирской губерниях артели в валяльном промысле, где кустари на общие средства нанимали особую избу для очистки шерсти (в этом помещении каждый член артели работал отдельно, за свой счет и страх). В Нижегородской и Московской губерниях гончары в складчину устраивали общие горны для обжигания горшков или кирпичей и изразцов. В шелковом производстве, у бархатников (Богородский уезд Московской губ.) кустари заводили общие светелки. Другие ассоциации не только нанимали помещения, но и закупали сырье и сбывали продукт за счет артели; здесь «налицо уже многие отличительные признаки западных производительных коопераций». Так делалось в дегтярном и смолокуренном производстве: выкорчевывание пней и приобретение орудий производства за счет артели, совместный сбыт продукции (Пермская губ.); в гвоздарном производстве: общие кузницы, общая закупка материала и общий сбыт (Вятская губ.). К ним добавлялись передвижные артели – шерстобитов (в Тамбовской губ.), овчинников (в Подмосковье), плотников и каменщиков (в Курской губ.)».

То обстоятельство, что в фокусе внимания историков оказываются организации, появившиеся «сверху», с деформированной сущностью, повлияло на оценку происходившего. Например, показателем прочности кооперативного объединения, органично вытекающим из внутреннего качества этой хозяйственной формы, является наряду с другими чертами устойчивостью коллективной собственности – условие гармонизации общественных и личных интересов. Однако в силу изменения социально-экономического строя не только потребительские общества, но и кооперативные объединения других отраслей усваивали ориентацию на пролетарские слои населения, что отражалось на их организационных принципах. Коллективная собственность постепенно размывалась вследствие уменьшения размера паевого капитала, снижения личных стимулов участников кооперативов из-за сокращения выплат на паи.

Пролетаризация внутреннего содержания артелей и товариществ вела к утрате кооперативным строительством его первозданной сути, что не всегда учитывается в исследованиях. Файн утверждает: «На практике, по мере роста кооперативного движения, его демократизации, – шел процесс сокращения номинальных размеров паевых взносов, что отражало реализацию одного из кардинальных принципов движения – общедоступность, и становилось важным фактором дальнейшего вовлечения новых слоев населения».

Изучение истории кооперации, социально-экономических предпосылок кооперирования, характера, темпов и условий развития кооперативных форм общественного производства не должно смешиваться с общественным движением за кооперацию, да и по отдельным отраслям хозяйства кооперирование приобретало своеобразные и неповторимые особенности. Очевидны различия в уровне товаризации двух, хотя и взаимосвязанных, видов крестьянского производства: аграрной сферы и кустарных промыслов, по-разному протекали в них разделение и обобществление труда, разной была степень приспособления к общим экономическим процессам. Кооперирование сельского хозяйства и мелкой промышленности, если рассматривать этот процесс не как общественное движение, а как экономическое явление, – это один из альтернативных капитализму путей концентрации мелкой собственности; он сохраняет особенности этих отраслей и требует дифференцированного рассмотрения. Неверно было бы переносить закономерности обобществления мелкотоварного уклада на такие организации, как союзы потребителей, которые развивались исключительно в русле закономерностей, свойственных общественным движениям. Вряд ли следует сводить в единое институциональное понятие и оценивать едиными критериями столь разные явления, отождествляемые лишь потому, что их организационные и политические надстройки участвовали в общественном кооперативном движении.

Напротив, те или иные искусственно «привитые» кооперативы, составлявшие часть общественно-политического движения, имели в качестве предпосылок образования и существования причины, лежавшие вне плоскости хозяйственных процессов. Их появление или ликвидация в большей степени зависели от политической конъюнктуры. Отсутствие ясного представления

О природе кооперации, порожденной ростом мелкотоварного производства, с одной стороны, и кооперации, привнесенной благими намерениями интеллигенции, – с другой, вызывает неточности в освещении кооперативного строительства. Факт бурного роста кооперативов после революции 1905 года более чем в семь раз) послужил, например, основанием для вывода о том, что практика «вступила в противоречие» с «одним из кардинальных положений кооперативной теории: вопреки тезису об эволюции как главном условии развития кооперации, она получила мощный толчок вперед, в результате революции 1905 года и кооперативная теория должна была вновь делать поправки». Более прав, очевидно, автор, который видит в скачкообразном росте численности кооперативов после 1905 г. не опровержение эволюционной теории кооперации, а показатель активизации общественного движения в силу желания интеллигенции выйти из «сложившегося после 1905 г. депрессивного состояния».

Действительно массовый характер и политическую направленность кооперативное движение, как и следовало ожидать, приобрело в пролетарских объединениях. Отсутствие же видимых перспектив превращения кооперативов мелких собственников в оплот грядущей революции со всей очевидностью сказалось, в частности, на настроении деятелей кооперации во время 1 кооперативного съезда 16–21 апреля 1908 г. Неслучайно в тезисах доклада В. Г. Громана говорилось: «В области промышленности самыми жизненными производительными кооперативами являются кооперативы, начатые силами и средствами профессиональных союзов или на средства потребительных и кредитных коопераций и союзов».

Не нашла должного отражения в литературе (несмотря на собранный фактический материал) объективная оценка деятельности кооперативных организаций и структур, составлявших часть кооперативного движения и в еще большей степени, нежели низовое звено, оторванных от экономических корней, что придавало им характер общественных и политических образований. Об этом красноречиво свидетельствует «Записка к законодательному предположению о съездах представителей кооперативных учреждений», подготовленная Департаментом полиции к заседанию Совета Министров 20 мая 1916 г.

Вопреки устоявшейся в отечественной историографии чисто положительной оценке деятельности подобных кооперативных структур и организаций, они существовали наряду с собственно кооперацией и брали на себя функции, не свойственные хозяйственным учреждениям; их повседневные труды находились за пределами нужд низовых кооперативов и в большей степени приобретали политическую окраску. В записке Департамента полиции говорилось: «В настоящее время, после неудачи с созданием кооперативных комитетов, способ превращения кооперативного движения в политическое приобретает иную форму: теперь предлагается во главе движения выдвинуть самую кооперацию, хотя бы обрекая ее этим на репрессии, лишь бы кооперативы были вовлечены в политическое движение… Среди вновь возникших повсеместно кооперативных учреждений сгруппировались представители революционных и левых партий, которые верно отвлекают кооперативы от их прямых задач… Революционно и оппозиционно настроенные элементы стремятся использовать в агитационных целях новую в своем существе идею кооперации».

Во время Февральской революции политизация деятельности руководящих кооперативных образований достигла кульминации. «Если бы произвести цифровой учет, – писал видный кооператор В. А. Кильчевский, – какие организации принимали ближайшее участие в устранении этих старых властей, то кооперативные организации, наверное, заняли бы одно из первых, если не первое место». Исключительно политической проблематике были посвящены II Экстренный кооперативный съезд (11–14 сентября 1917 г.), обсуждавший вопрос о конституировании государственной власти, и III Чрезвычайный кооперативный съезд, занимавшийся выработкой позиции по отношению к выборам в Учредительное собрание. По словам Тотомианца, при Временном правительстве новоиспеченные социалисты превратили собрания и съезды кооператоров «в своего рода политические сборища, в угоду революционерам, часто совершенно чуждым кооперативному движению». При таких обстоятельствах делегированные кооперативами крестьяне, участники этих съездов, «чувствовали себя совершенно растерянными и спрашивали себя, не ошиблись ли они адресом».

О реальной степени влияния деятелей общественного кооперативного движения на членов артелей и товариществ позволяет судить тот факт, что в ноябре 1917 г. на выборах в Учредительное собрание они не были избраны ни в одном из округов. Не прошли такие выдающиеся персоны, как А. В. Чаянов, А. И. Анцыферов, Е. Д. Кускова, А. В. Меркулов. И это при том, что, по оценкам историков, вместе с членами семьи кооператоры низового звена составляли не менее половины населения страны. Такому электорату могла бы позавидовать любая партия.

Особенности отечественного кооперативного строительства, недостаток естественной «питательной почвы» наложили отпечаток на кооперативную теории и идеологию. Кооперативные идеи не рождались из анализа и обобщения практики, а как бы предвосхищали, опережали и стимулировали ее. По большей части кооператорская литература имела политический характер (несмотря на формальное декларирование нейтральности), страдала переоценкой зарубежного опыта и идей, не отвечавших российским реалиям. Несмотря на обилие трудов по кооперативной тематике, создать стройную концепцию ее исторической роли так и не удалось. Внимание исследователей концентрировалось вокруг проблем кооперативного движения, социальных и политических аспектов его развития. Сферу их научного и практического интереса составляли явления, лежавшие «на поверхности» и не требовавшие особого экономического анализа.

При действительном отсутствии в марксистской литературе целостного учения о кооперации (мысль, которую настойчиво проводил Кабанов), вряд ли получится отыскать таковое и у самих кооператоров – теоретиков и практиков, их сочинения зачастую составлены из эклектических или полностью заимствованных из западной литературы идей. Попытки современных историков каким-то образом систематизировать взгляды дореволюционных авторов не дали существенных результатов.

Имеющееся в отечественной историографии отражение исторического (досоветского) опыта кооперирования несет на себе характерный отпечаток, наложенный активным вмешательством государства в хозяйственную жизнь страны, насаждением буржуазных отношений, а также давлением оппозиционных политических сил.

Неблагоприятные социально-экономические условия для становления отечественной кооперации, складывавшиеся с середины XIX в., хронологически совпали с общественной реакцией на капитализацию экономики и пролетаризацию масс, оформившейся в значительную социально-политическую силу – кооперативное движение; борьба за справедливое устройство общества получала псевдокооперативную идеологическую оболочку.

В результате того, что внешние потоки общественной активности сливались с народной тягой к кооперированию, в литературе по кооперативной проблематике, как дореволюционной, так и современной, сложилось устойчивое представление о тождестве разнородных по своей природе явлений. Под понятие кооперации исследователи подводят как форму обобществления хозяйств мелких товаропроизводителей, так и общественное движение кооператоров-идеологов с его собственными структурами, просветительские учреждения и низовые объединения «привитые» усилиями государственных чиновников, земств, энтузиастов. Без всяких оговорок к кооперации были причислены учреждения, рожденные все тем же курсом государственной экономической и социальной политики и лишь формально схожие с кооперативными предприятиями.

Ограниченные возможности действительного кооперирования, усеченные вследствие насаждения капитализма, с одной стороны, и, с другой стороны, буржуазно-либеральный характер получившего развитие общественного движения кооператоров создали противоречие, губительно отразившееся и на процессе исторического осмысления этих явлений. Имея в виду, в качестве основополагающих, формальные критерии роста кооперативного движения, многие авторы недооценивают сложность явления и рассматривают реальные результаты развития досоветской кооперации в рамках идеологических шаблонов, как прямолинейный прогресс буржуазных отношений.

Литература

1. Бердяев Я. А. Судьба России // Соч. М.; X., 2001.

2. Бондаренко И. В., Кущетеров Р. М., Кочкарова 3. Р. История и теория кооперации. Ставрополь. 1998. – 312 с.

3. В. В. (Воронцов В. Я.). Артель в кустарном промысле. СПб., 1895. – 204 с.

4. В. В. (Воронцов В. Я). Очерки кустарной промышленности России. СПб., 1886. – 238 с.

5. Донников С. Д. Кооперативный идеал в России начала XX века // КСИ. Вып. 4. М. 1994.

6. Ильин Ю. А. Отечественная кооперация. Библиографический указатель литературы за 1925–1992 гг. Иваново: Изд-во Ивановского государственного университета, 1994. – 471 с.

7. Исаев А. Артели в России. Ярославль, 1881.

8. Кабанов В. В. Кооперация, революция, социализм. М.: Наука, 1996. – 206 с.

9. Калачов Н. Артели в древнейшей и нынешней России. СПб., 1864.

10. Кильчевский В. Кооперация и революция. М., 1917.

11. Ким Чан Чжин. Государственная власть и кооперативное движение в России – СССР (1905–1930). М., 1996. – 252 с.

12. КСИ. Т. 1. Кн. 2. 4. 2. М., 2002.

13. Литошенко Л. Н. Социализация земли в России. Новосиб., 2001. – 536 с.

14. Лубков А. В. Война. Революция. Кооперация. М.: МГПУ, 1997. – 261 с.

15. Макаренко А. П. Теория и история кооперативного движения. М., 1999.

16. Маслов Сем. Земство и кооперация. М., 1914.

17. Материалы для изучения кустарной промышленности и ручного труда в России. СПб., 1872.

18. Николаев А. Этапы и противоречия в развитии промысловой кооперации страны в 20-е годы // КСИ. Вып. 1. М., 1991.

19. Николай – он (Даниельсон Н. Ф.). Очерки нашего пореформенного общественного хозяйства. СПб., 1893. С. 67.

20. Опыт российских модернизаций. XVIII–XX века. М., 2000. – 246 с.

21. Отечественная история. 1992. № 4.

22. Отчеты по исследованию кустарной промышленности в России. Т. 3. СПб., 1895.

23. Пажитнов К. А. Основы кооператизма. М., 1917. – 177 с.

24. Производительные товарищества как орудия для попыток разрешения социального вопроса. СПб., 1906.

25. Прокопович С. Н. История кооперации в России. М., 1903.

26. Прокопович С. Н. Кооперативное движение в России. Его теория и практика. М., 1913.-460 с.

27. Прокопович С. Я. Кооперативные товарищества и их классификация. М., 1919.

28. Промыслы Владимирской губернии. Вып. 5. М., 1884.

29. Промыслы Владимирской губернии. Вып. 2. М., 1882.

30. Рындзюнский П. Г. Крестьянская промышленность в пореформенной России (60-80-е годы XIX в.) М., 1966. – 260 с.

31. Сборник материалов для истории Тверского губернского земства. Т. 2. Б.м., 1884.

32. Сборник постановлений Временного правительства по кооперации. М., 1917.

33. Сборник статистических сведений по Московской губернии. Вып. 7. М., 1903.

34. Сборник статистических сведений по Московской губернии. Санитарный отдел. Т. 3. Вып. 6. М., 1903.

35. Сборник статистических сведений по Московской губернии. Т. 3. Вып. 6. М., 1903.

36. Сборник статистических сведений по Московской губернии. Т. 7. Вып. 3. М., 1903.

37. Тарновский К. Н Организации мелкой промышленности в России в годы первой мировой войны.) // Вопросы истории. 1981. № 8.

38. Тарновский К. Н. Кустарная промышленность и царизм (1907–1914 гг.) // Вопросы истории. 1986. № 7.

39. Тарновский К. Н. Мелкая промышленность дореволюционной России. М., 1995. – 277 с.

40. Тотомианц В. Ф. Кооперация в России. Прага, 1922. – 174 с.

41. Тотомианц В. Ф. Основы кооперации. Берлин, 1923.

42. Труды комиссии по исследованию кустарной промышленности в России. Вып. 6. СПб., 1880.

43. Труды Первого Всероссийского съезда представителей кооперативных учреждений. М., 1908.

44. Туган-Барановский М. И. Избранное. Русская фабрика в прошлом и настоящем. М., 1997. – 736 с.

45. Туган-Барановский М. И. Социальные основы кооперации. М., 1918.

46. Файн Л. Е. Отечественная кооперация. Иваново. 1994. – 276 с.

47. Фигур веская Н. К. Кооперация и социализм // Кооперация. Страницы истории (КСИ). М., 1991. Вып. 2.

48. Фроммет Б. Русский социализм и кооперация. Пг., 1919.

49. Чаянов А. В. Избранные произведения. М., 1989. – 368 с.

50. Яковлев А. В. Ассоциация и артель // КСИ. Т. 1. Кн. 2. 4.1. М., 2001.